Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"

Автор книги: Вадим Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

В их разговор тут же вмешался, еще один ветеран обороны:

–Конечно, генерал Петров надо отдать ему должное, хорошо руководил войсками. Армия его знала и верила ему. Да 'Петров с нами' тогда так много для нас значило. Но знаете принцип 'делай, как я' оказался не про него. Конечно не каждый командующий, разделяет судьбу своей армии до конца, когда этот конец ее гибель. Вот генерал Ефремов застрелился, когда уже его армии не было спасения, выпустил себе пулю в висок, чтобы не попасть немцем в плен. Честь ему и слава. Хотя ему приказывали улетать в тыл, присылали за ним самолет. Но генерал Ефремов отказался выполнить этот приказ, сказав: 'с солдатами я пришел, с солдатами я и уйду!' Но Петрова я не сужу, я думаю это дело каждого! -

–И генерал Петров, тоже хотел застрелиться, как и Ефремов! – добавил к сказанному, тот же самый полковник в парадном мундире, которого до этого Иван Петрович увидел в на сцене спорящим с адмиралом Октябрьским.

– Но я не об этом я хотел вам рассказать, – продолжил полковник:

–Я знал лично погибшего генерала Родионова, он был один из тех, кто отказался покинуть Севастополь, хотя мог спокойно сделать это, у него в руках был талон на эвакуацию, но он посчитал своим долгом разделить участь погибающей армии до конца и принял смерть со своими солдатами! -

Говоривший это был уже совсем немолодой мужчина лет шестидесяти, седой, худощавый с крупными чертами лица и массивным подбородком. Парадный мундир отставного полковника украшали два ордена 'боевого красного знамени' и несколько боевых медалей, в том числе медаль 'за оборону Севастополя'. Кроме того он заметно хромал, как выяснилось из разговора это было последствие ранения осколком разорвавшейся мины, повредившей коленный сустав. Мужчина представился Ивану Петровичу – полковником Ильей Матвеевичем Кузовым, руководившим в дни последнего штурма артиллерией одного из секторов обороны Приморской армии.

Они познакомились ближе, разговорились, и вместе отправились в гостиницу, в номер Родионова, где немного выпили, как сказал Кузов по 'сто фронтовых грамм' и ветеран поведал Ивану Петровичу историю гибели его отца связанную напрямую с последними днями героической обороны города.

4

Уже позже после войны Кузов часто думал, как же все это могло случиться в то жаркое лето 1942 года со славной Приморской армией. Почему не были эвакуированы войска? Как это было сделано ранее из Одессы. Конечно, был не совсем удачный Таллиннский переход, но и тогда к Ленинграду удалось пройти основной массе советских судов, и вывезены были все части! Понятно, что противостоять Майнштейну было невозможно, силы были слишком не равны, город был блокирован с суши, моря и воздуха, но ведь спасти закаленную в боях армию было необходимо.

И именно цифра года указывала Кузову, на причину так трагически развернувшихся событий. Если 41 год был годом чудовищных катастроф, то с самого начала почти весь 1942 год до ноября, когда армия Паулюса оказалась в Сталинградском котле, был годом не сбывшихся надеж нашего командования. Одно за другим следовала череда неудач – провальное наступление центрального фронта, тяжелое поражение под Ростовом, вторая ударная армия, погубленная в лесных болотах, при тщетной попытке прорвать блокаду Ленинграда, разгром Крымского фронта, отступление на Кавказе. Да наша армия еще только училась воевать, щедро оплачивая кровью солдат просчеты командования. Как по-поводу этого сказал в одном из своих послевоенных интервью маршал Жуков: 'у нас тогда у всех шапки были набекрень...'.

Сам Кузов был увлечен историей героической обороны Севастополя, и посвятил этому всю оставшуюся жизнь. Он собрал факты, перерывал архивы, изучал документы и записывал свидетельства непосредственных участников. В его личном архиве хранились собственноручные записи почти 300 защитников города, рассказавших отставному полковнику свои судьбы. Фронтовик с накопленным матерьялом не расставался никогда. Он говорил: 'это мое главное богатство' и всегда возил бумаги с собой в большом чемодане. Будучи на пенсии Илья Матвеевич собрался написать правдивую книгу о последних днях обороны.

Раз в год ветеран приезжал в июле к батарее береговой обороны возле бухты Казачьей на мыс Херсонес, где встречался со своими однополчанами.

А тогда в далеком 1942 году 29 июня с самого утра, немцы возобновили свое наступление, а из штаба обороны в войска поступило странное и несвоевременное распоряжение: всем старшим офицерам и командирам покинуть свои части и прибыть в расположение 35 береговой обороны, куда накануне был передислоцирован штаб Приморской армии. Петр Кузьмич с первых дней после приезда в Севастополь, в штабе армии засиживаться не пожелал, являясь человеком по своей натуре деятельным, он с позволения, командующего армией, все время находился на линии обороны, в войсках.

Полковник Кузов с Родионовым в тот день 29 июня вместе с группой офицеров штаба армии, были на северной окраине города, куда с боями откатывались советские части. Артиллерия противника беспощадно обстреливала город, прилегающие к нему дороги, то и дела накрывая своим огнем колонны воинских частей.

Все понимали – то главное, то на что опиралась оборона Севастопольского укрепленного района, его артиллерия прекращала свой огонь, батареи угасая, замолкали одна за другой, расстреляв по противнику весь свой боезапас.

Полковник Кузов протянул генералу для ознакомления бумагу распоряжение начальника Севастопольского оборонительного района. Получивший его начальник штаба дивизии предусмотрительно предпочел довести это распоряжение до генерала именно в письменной форме.

–Что за бред, они, что там все тронулись? – не поверив своим глазам, произнес со злостью Родионов, а потом внимательно раз, за разом перечитал распоряжение.

–Немедленно свяжитесь со штабом армии уточните, вдруг это диверсия!– приказал он связисту. И с Кузовым они вышли из штабного блиндажа покурить, только там Петр Кузьмич позволил себе высказать мнение вслух:

–Вообще при проклятом царизме в старой русской армии от такого распоряжение генералы, да и офицеры просто стрелялись. Предпочитая пулю в висок позору. Интересно, а по мнению отдавших распоряжение, как будут дальше вести себя эти оставленные командирами части? Конечно, войска без командиров совсем не останутся, нет полковников и майоров, командовать тогда станут капитаны и лейтенанты. Это понятно. Ну вот приходит в штаб полка какой-нибудь ротный командир и с удивлением узнает, что командир полка, начальник штаба и еще некоторые приближенные офицеры бросив свои обязанности, убыли для эвакуации, то есть те люди, которые вчера еще учили его жить, воевать, требовали от него выполнения боевых задач попросту убежали. Они не захотели умирать со своими частями. Как только командиры поняли, что сопротивление бесполезно; снарядов нет, то вдруг решили бежать. И что дальше делать остальным? Следовать их примеру! Как только уйдут командиры – все армии больше нет, управление потерянно, есть только масса вооруженных людей, а по-другому толпа. Это распоряжение что-то неслыханное, оно противоречит всем военным уставам и вообще понятиям! -

Разрушенный Севастополь лежал в руинах, его улицы были завалены обломками зданий, неубранными трупами которые, разлагались на жаре, источая невыносимый смрад, стоявший над городом.

Связисты по рации распоряжение о сборе командного состава подтвердили, и надо было срочно выезжать. Лишь только к обеду этого дня генерал и бывшие с ним офицеры кое-как, все же добрались до штаба армии, попав под обстрел, и у самой батареи под налет немецкой авиации.

35 бронебашенная батарея береговой обороны, куда был передислоцирован штаб Приморской армии, располагалась на побережье Херсонесского полуострова, недалеко от Казачьей бухты, и первоначально предназначалась для защиты главной базы Черноморского флота от нападения с моря. Батарея была вооружена четырьмя крупнокалиберными длинноствольными орудиями, располагавшимися попарно в двух тяжелых вращающихся броненосных башнях, когда-то снятых с линкора 'Полтава'. Это башни были установлены в исполинских массивах орудийных блоков, имевших железобетонные стены толщиной до двух метров. Каждый выбрасываемый выстрелом из 305 мм орудий батареи снаряд весил более 450 килограмм, то есть около полутоны, а дальность их стрельбы достигала 42 километров. Орудийные блоки и вынесенные в стороны от них дальномерные посты с бронированными рубками, соединялись между собой длинными подземными коридорами – паттернами, еще две паттерны выходили на самый берег моря под скалами к рейдовым причалам и предназначались для эвакуации личного состава. Цитадель опоясывали долговременные огневые точки, укрепления для обороны подступов, окопы, траншеи и проволочные заграждения. Южнее батареи в двух километрах была построена ложная батарея, использовавшаяся для размещения охраны цитадели и обслуживающих подразделений. Внутри орудийных блоков под защитой железобетонных стен располагались помещения для жилья, казармы, склады, камбуз, медицинский пункт и кают компания, а к башням был проложен рельсовый путь. Охрану штабов осуществляла группа особого назначения ВВС Черноморского флота и личный состав батареи, сведенные в стрелковую роту. Они же осуществляли охрану Херсонесского аэродрома.

Когда Кузов и Родионов прибыли на батарею, во дворе цитадели под навесом уже собирался командный состав Приморской армии. Прибыло около двух тысяч человек. Взволнованные командиры появлялись небольшими группами, или в одиночку, многие уже с личными вещами. В жарком июньском воздухе висело, отдаваясь надеждой в висках желанное всем слово: 'эвакуация', уносящее людей мысленно на далекий берег Кавказа. Многие точно так же как Петр Кузьмич пребывали в явном недоумении по-поводу происходящего, гадали, как же будет дальше, пытались узнать друг у друга что-либо новое, определенное. Но ничего не было понятного, а рядом бегали штабные офицеры, то составляя, то уточняя списки прибывших.

В штабе армии они увидели признаки разложения – работа армейских служб сворачивалась, готовились к вывозу секретные документы, шифры, государственные ценности. Всюду царили суета и тревога. Что? Как? Когда? – эти вопросы читались на взволнованных лицах мечущихся по казематам людей, но, ни кто не смел их озвучивать вслух. И лишь некоторые всезнающие офицеры негромко перебрасывались друг с другом словами, из которых Кузов понял, что Приморская армия признана смертельно раненой, уже агонирует и ей не следует больше мешать. Так же все сомневались в том, что за армией придет эскадра, ведь еще в конце июня убитый потерей очередного транспорта командующий черноморским флотом заявил: 'Не дам больше топить корабли!'

Так вот частях Приморской армии, иногда даже без всякого предупреждения исчезли, все старшие офицеры. Опустели штабы полков, дивизий и бригад. Никто толком не понимал что происходит, армия была деморализована. Потерянные солдаты бросали свои позиции к чертовой матери и отступали к местам возможной эвакуации. И было уже абсолютно понятно всем, что никакого управления больше нет, – оно так надежно и безвозвратно, бездарно утеряно, что его никак не вернуть, а запущенный процесс разрушения армии начал свою работу. Оборона как карточный домик рушилась. И даже если бы немецкие диверсанты из знаменитого подразделения 'Бранденбург – 600' вырезали одновременно все управления армии то произведенный эффект был бы гораздо меньше, чем эффект от случившегося. И только противник оправдывал своим успехом все происходившее, все можно было смело валить на него, на эту великолепную немецкую военную машину, почти не дающую сбоев на пути к победе.

Командующий Приморской армией генерал-майор Иван Ефимович Петров не оставлял в покое свои очки ни на мгновение, он то и дело, поправлял их, потом снимал, аккуратно сосредоточено протирал стекла платочком, снова одевал их обратно. В этих навязчивых движениях генерала угадывалась нарастающая нервозность.

–Боеприпасов нет, войска Приморской армии с боями отходят на мыс Херсонес, к бухтам Стрелецкая, Камышовая и Казачья. – Петров закончил диктовать шифрограмму для командующего фронтом. Порученец протянул листок с текстом генералу, тот пробежал глазами, одобрительно кивнул. Порученец, взяв в руки лист, вышел.

–Присаживайтесь! – махнув рукой, генерал, указывал вошедшим офицерам на стоявшие вдоль стены стулья. Те присели, а сам Петров, расхаживая по каземату начал тяжелый разговор:

–Как вы видите ситуация сложилась очень тяжелая, наши войска истощены непрерывными боями, пути снабжения блокированы, оборона разрушена – остатки частей стягиваются сюда на Херсонесский полуостров. Предложено единственно возможное решение – эвакуировать наиболее ценные командные кадры. Другой возможности у флота нет. -

–А как же армия? Что армия будет брошена? – спросил его, Родионов.

Лицо Петрова окаменело, стало серым и суровым, как стены каземата, он сильно переживал:

–Да горько сознавать происходящее, очень горько. Но что поделаешь, Севастополь нам не удержать теперь уже никак, вы понимаете никак. Вы же, все сами прекрасно понимаете! Вы не хуже меня разбираетесь в происходящем Петр Кузьмич, и город и так продержался очень долго, гораздо дольше, чем предполагалось изначально. Вы ведь кажется, начали войну, находясь на более высокой должности, чем я, вы были уже комкор, а я всего-то комдивом, и знаете, вполне могло было так случиться, что это вы б командовали этой армией, а я был просто вашем заместителем.-

–Я все понимаю, – согласился Родионов, не понимая ничего и не соглашаясь абсолютно ни с чем:

– Но не считаю правильным отдавать подобные преступные распоряжения как коммунист и офицер я не могу исполнить приказ – командному составу оставить армию. Это для меня немыслимо! Ведь на флоте командир покидает тонущий корабль последним. А здесь мы должны просто сбежать? Написать на память записочку: 'люблю, жду и все такое'?-

–Это распоряжение Октябрьского, нашего непосредственного начальника! – сухо отрезал Петров:

–И обсуждать и препятствовать этому я не имею никакого права. За все это ответственность он несет сам лично!-

Петр Кузьмич опять покачал головой:

–Я считаю как коммунист и офицер, что этот приказ выполнить не могу! Права не имею. Как мы людям в глаза будем смотреть? Как? Свой долг я вижу остаться здесь с армией и никак иначе! Отступление не бегство это продуманный маневр, иногда отступать, возможно, иногда нужно! И именно надо отступать как армия, как организованная боевая единица, а не толпа. Посмотрите у нас здесь на Херсонесе почти шестьдесят тысяч человек из них половина раненных. С тем, что есть у войск – оружие и боеприпасы, мы еще, вполне продержимся тут двое-трое суток, а за две-три ночи мы можно вывести всех ! -

–Что бы вывести армию морем нужно значительное количество кораблей. И как вы думаете, сколько из них прорвется в Новороссийск, не потонет под немецкими бомбами, торпедами не подорвется на вражеских минах? Вы знаете? Этого не знает никто. Чем обернется для флота такое спасение армии? Потери флота будут просто огромные, он перестанет существовать. Хорошо будет если хотя бы половина кораблей пройдет на Кавказ из Севастополя !-

–Согласен,– ответил Родионов:

–Но если даже мы вывезем морем хотя бы половину людей, то в сложившейся ситуации это уже будет огромный успех. Это будет победа. А что бросить здесь всю армию и позорно поджав хвост убежать это что лучше? В любом случае Иван Ефимович, так не могу, я останусь здесь! -

Петр Кузьмич хлопнул кулаком по столу. Петров пристально посмотрел ему в глаза:

– Вы понимаете, что это приведет к потере всего Черноморского флота? Снабжая Севастополь, флот и так понес существенный урон! -

–Понимаю, но, существует выражение Суворова, кажется: 'сам погибай, а товарища спасай!' А для чего тогда вообще эти корабли нужны? Для морских парадов, или просто для того что бы они были. Что флот является грудой металлолома попрятанной по тыловым базам? Потери флота большие, а потери армии не меньше! -

–Ставка не пойдет на это! -

–Ставка тут не причем, все это напоминает историю, как Наполеон бросил в Египте свою блокированную морем армию и бежал в Париж. А вы знаете, что в 1940 в Дюнкерке англичане смогли вывести морем почти 350 тысяч своих солдат прижатых немцами к Ла-Маншу. Из 700 судов принимавших в этом участие почти четверть погибла!-

Так Петр Кузьмич надеялся убедить Петрова, обратиться в Ставку, напрямую, через головы Октябрьского и Буденного с предложением об эвакуации армии морем, и просьбой выделить суда для этого.

–Надо спланировать эту операцию и провести ее. Вам надо лично выйти на Василевского!– горячо настаивал Родионов.

Но их прервали – в отсек Петрова вошел заместитель командующего Севастопольского оборонительного района, заместитель командующего Черноморским флотом контр-адмирал Чирясов. Адмирал был в странном возбуждении, в его руках была красная папка.

–Иван Ефимович я к тебе! – он указал на папку:

–Вопрос с эвакуацией решен с наркомом ВМФ, тот уже выходит на Ставку! Дело буквально нескольких часов!-

Петр Кузьмич изумленно посмотрел на Чирясова, не понимая, что происходит. А тот не обращая на него никакого внимания, продолжал:

–Иван Ефимович, надо срочно усилить охрану аэродрома, туда просто толпами бегут солдаты, все как обезумили, без надежной охраны вывести командный состав будет невозможно. У них есть оружие. Комендант аэродрома ублюдок, уже сбежал на транспортном самолете с раненными. Нужен толковый офицер, что бы там навел порядок. Разрешено стрелять на поражение даже в своих. Тут не до сантиментов. Возьми это под свой личный контроль. Вице-адмирал объявил: завтра Военный Совет, надо утвердить решение на эвакуацию, заверить списки и талоны! -

Петров молча, записал, все сказанное в записную книжку. Чирясов устало вздохнул, как будто выполнил часть какой-то тяжелой работы одному ему упавшей не плечи.

–Ну что готовы мужики?– спросил он с заговорщицким выражением лица у растерявшихся генералов, своей интонацией явно подчеркивая скрытый подтекст заданного вопроса, который по рангу должен был быть, уж кому-кому, а им-то, непременно понятен:

–Разве простит нам Родина, если таких бравых генералов мы оставим умирать здесь в Севастополе. А кто будет его освобождать, если не мы братцы с вами?-

Из красной папки Чирясов достал листок шифрограммы и похвастался перед ними:

–Вот наш нарком дал нам разрешение на эвакуацию. Ставку он убедит. Теперь Буденный тоже не куда уже не денется! Но мы и вас тоже не бросим, сухопутные вы наши, вы вас тоже вырвем из этой западни. Нет, вы здесь не останетесь! Вам еще умирать рановато! -

Петр Кузьмич посерел лицом, опешил от удивления, такой подлости от моряка он не ждал:

–В смысле?– сквозь сжатые зубы спросил он.

–В смысле мы все будем эвакуированы!– ответил адмирал:

–Вы я и весь командный состав.-

–Очень жаль, что уже давно нет дуэлей! – с ненавистью сквозь зубы процедил Родионов.

Чирясов вопросительно посмотрел на Петрова. Тот снял пенсне и опустил глаза. По реакции командарма Петр Кузьмич понял, что тот все это уже знал. Ярость бешеной волной всколыхнулась в Родионове, бросилась горячей кровью в лицо, бешено застучала в висках и, теряя над собой контроль, он схватил адмирала за грудки и начал трясти его:

–А как же армия? Мы то уедем, а люди? А люди как? -

Ему стало все понятно: армию никто спасть не будет и неминуемую, ее армии, они не готовы разделить с солдатами и матросами, как этого требует воинский долг, и теперь прикрываясь эвакуацией руководящего состава, бесславно бегут сами. Чирясов же буквально опешил от такой наглости:

–Да ты кто такой?-

Крепкий адмирал без труда отбросил руки Родионова в сторону, и тот уже утратив от бешенства над собой контроль, наотмашь ударил Чирясова кулаком по лицу. Тот шарахнулся в сторону, как-то неловко от неожиданности присел, затем упал, но тут же, вскочил. И Петров немедленно встал между ними, останавливая драку.

–Прекратить немедленно!– не терпящим возражений тоном, приказал генерал обоим:

–Хватит уже!-

Вытирая кровь из рассеченной губы, адмирал, бешено вращая глазами, тут же затребовал к себе дежурного офицера. На шум прибежала штабная охрана. И как в тумане прозвучали, для замеревшего Родионова слова приказа морского офицера:

–Товарищ генерал вы арестованы, немедленно сдайте свое оружие.-

–Он мой заместитель!– сопротивлялся этому приказу Петров:

–Вы не имеете ни какого права!-

–Имею! – визжал в ответ разъяренный Чирясов:

–Еще как имею, вы забываете, что подчиняетесь мне, я ваш непосредственный начальник, я первый заместительначальника оборонительного района и мне подчинена ваша армия!-

Он топал ногой. А Петров напрасно все еще пытался его убедить:

–Пойми ты, Петр Кузьмич только что приехал с фронта, он за эти дни там измотался как проклятый, не спал, не ел толком, устал как черт. Он сам не в себе, все тут и так на нервах, а он просто потерял над собой контроль!-

Но упрямого Чирясова было не переубедить. Он был оскорблен.

–Что он себе позволяет! Да он под трибунал пойдет!– кричал контр-адмирал из-за спины Петрова, все еще стоявшего как рефери на боксерском поединке, между ними.

И чуть остыв и придя в себя, в окружении сбежавшихся офицеров, Чирясов все же подошел к Родионову, возбужденный и злой, он, вытирая кровь рукой с разбитой губы, стал требовать немедленных прилюдных извинений.

–А ну, извинись! Быстро проси у меня прощения! – настаивал он и в ответ вместе с отчаянным плевком генерала себе в лицо, услышал в свой адрес:

–Сука ты, -

Чирясов было хватался за пистолет, безуспешно пытаясь вытащить его из своей кобуры, но тут же, остывая и успокаиваясь, позволил чьим-то предупредительным рукам остановить себя в этом нелепом уже запоздавшем порыве. На плечах Родионова повисли крепкие матросы.

–Иван, я арестовываю его,– сказал контр-адмирал Петрову, вытирая от плевка лицо, заботливо уже кем-то поданным ему платком:

–Сам понимаешь, я должен обо всем сообщить командующему. Про этого – он показал на задержанного генерала:

– Я давно слышал, что он больной, психически ненормальный, контуженный, но не знал что на столько! -

Пальцами Чирясов тронул рассеченную губу и поморщился от боли:

–Это все не должно быть безнаказанно, ударить старшего по должности! Так завтра у нас все, чуть, что им не так, начнут бить морду и в лицо им плевать! своим командирам! Ничего пусть остынет пока! -

Бойцы увели арестованного Петра Кузьмича по длинным темным переходом к выделенному под камеру помещению.

Чирясов тут же приказал всем немедленно расходится, объявив, что тут не цирковое представление, а штаб флота, и, схватив раздосадованного Петрова за локоть, потащил обратно к Октябрьскому. Разгневанный адмирал жарко шептал командующему на ухо, притягивая его к себе как можно ближе:

–Представляешь, что может придумать этот идиот, если он попадет в ставку или в штаб Буденного? Да нам головы не сносить! -

Петров с ненавистью отбросил от себя его руку:

–Вы, товарищ адмирал, – первый заместитель Октябрьского. А я как его заместитель по Севастопольскому оборонительному району, конечно же, обязан вам подчиняться. Но я не понимаю. Я вообще отказываюсь понимать ваши слова, чего я должен бояться лично? И ответьте мне, как мой заместитель может не попасть в штаб Буденного. Он что обязательно должен погибнуть? Его вы, что расстрелять хотите? Или может, проще сразу по немецкие снаряды отправить, и потом следом меня? -

Перепуганный его словами контр-адмирал как ошпаренный отпрянул в сторону:

–У вас там, что Иван Ефимович в штабе армии, перегрелись вы там все? Да у всех нервы сдают, понимаю, конечно, но нужно быть как-то спокойнее! Война есть война! -

Октябрьский уже вернулся к себе, но как, ни странно, он больше интересовался телеграммой, чем всем случившимся, хотя временный арест Родионова подтвердил своим устным приказом.

–Дай сейчас всем тут волю, мы друг друга, похоже, перебьем – вздохнул он. Но тут, же дал указания о случившемся инценденте молчать и вообще никуда не сообщать об этом никакой информации. Сейчас погибала армия, а это все могло вполне подождать до лучших времен. Чирясов согласился, решили подержать Родионова под арестом до завтра, мол, пусть отдохнет, в войсках от него толку не было сейчас никакого.

6

Вечером 30 июня 1942 года в кают-компании цитадели состоялось последнее заседание Военного Совета Севастопольского оборонительного района, в официальных документах именовавшегося сокращено – СОР, на котором было принято решение об эвакуации всего командного состава на Кавказское побережье. Остальная армия должна была сражаться, а потом пробиваться к партизанам в горы. Эвакуация из-за огромного риска для флота была признана не целесообразной. 'Сохраним флот и ценные кадры' – эти фраза, стала лейтмотивом, перекочевывающим из уст в уста высоких начальников. Члены военного совета быстро пришли к единнному мнению. И тут вице-адмирал ознакомил их с разрешением Ставки на запланированное мероприятие. На военном совете был утвержден план эвакуации высшего и старшего командного состава армии и флота, крупных партийных работников.

В тот же день началось уничтожение тыловых запасов: горели ярким пламенем и взрывались бочки с бензином, в этот огонь тут же летели запасы вещевого имущества, продовольствие, сколько могли, раздали в подразделения, еще что-то нужное срочно утопили в море вблизи Стрелецкой Бухты, а оставшуюся солярку вручили танкистам. У тех было еще несколько 'живых' танков. Теперь тыловикам возить уже было не только не куда, но и не чего, – они бросили свои ненужные грузовики вдоль обрыва скал Херсонского полуострова.

–Иногда так бывает в шахматной партии под названием война, – сказал кто-то из высоких командиров в тот день Кузову:

–Пешки нужно жертвовать, чтобы спасти от удара более крупные и ценные фигуры, те самые которые могут решить исход игры. На подготовку старшего и высшего офицера уходят десятилетия, а рядовой состав можно обучить за несколько месяцев – мы не имеем никакого права разбрасываться ценными кадрами!-

Ночью Кузова лично вызвали к начальнику штаба армии и вручили в руки эвакуационный талон. Ему было строго указано, что после 24.00 он должен прибыть на рейдовый причал 35 батареи береговой обороны и ожидать возле пирса буксировочный катер, на котором его и доставят к подводной лодке. Так же приказали никаких вещей с собой не брать и оставить все, кроме документов. Врученный посадочный талон – это пропуск на подводную лодку, без которого на ее борт никого пускать не будут.

И оглушенный разочарованием полковник побрел темными коридорам цитадели, а выданный посадочный талон – такой вот жалкий пропуск на жизнь, огнем горел, мучил сложенный вчетверо в нагрудном кармане гимнастерки. Он так сильно тяготил его. Клеймо позоа и предательства были на нем. 'Смерть на войне бывает разная, бывает – случайная даже шальная, а бывает неотвратимая, такая когда, ты спокойно понимаешь, что умереть просто должен и все. А вот такая вот жизнь, подаренная ему судьбой, зачем для чего она нужна? Что с ней делать теперь? ' – думал тогда он, не находя себе места: 'Жить дальше? А как? Жить дальше, оставив тех, с кем еще вчера делил воду и пищу, жизнь и окоп?' Он не мог так. И Кузов понял, что никуда он не поплывет, а останется тут, потому, что иначе он не мог. Иначе это будет не он, и никакой жизни для него уже не будет. Илья Матвеевич повернул в медпункт батареи. Но он знал что делать, мысль об Але, о его любимой женщине, платонический роман с которой длился уже полгода, вернула его к действию. В медпункте штаба зашивались от наплыва раненных.

–Где медсанбат 108 дивизии? – спросил он у худого незнакомого военврача с петлицами майора. Тот ответил, что раненных бойцов из этой дивизии еще днем стали вывозить к Херсонесскому маяку. Кузов немедленно поспешил туда, до отправки время еще было достаточно, и он теперь знал, кому отдать свой посадочный талон, он решил твердо решил от него отказаться. У маяка на берегу в ночи разгружали подводы с раненными, -громко ржали лошади, раненные стонали при перекладывании, просили пить.

–Спокойнее миленький, спокойнее!– утешали их заботливые сестрички. Звучали команды врачей. Раненных с подвод выкладывали на голую землю рядами, и тут же лошадей гнали назад, где-то там еще оставались люди.

–Аля, Аля где? – спросил полковник попавшегося ему навстречу знакомого фельдшера. Тот был явно не в себе, медика шатало от усталости.

–При перевозке уже пятеро померло, – как работ говорил тот, повторяя фразу снова и снова:

–А к утру еще десятка два помрет, лекарств нет, воды нет! Чем их кормить то будем? -

–Аля где? – игнорируя его сбивчивые причитания, повторил свой вопрос Кузов. И пожилой фельдшер, наконец-то, немного, придя в себя, показал ему в сторону обрыва:

–Она там, отошла на недолго! Вот там, ее товарищ полковник смотрите! -

Кузов прошел к краю скал, и не сразу в темноте, разглядел одинокий огонек папиросы и девичий силуэт. Аля сидела у самого края и курила. Он шагнул к ней с содроганием в сердце, сомневаясь, не узнав ее сразу: 'она, не она?':

–Аля! Вы? – все же решился спросить он. Девушка вздрогнула от неожиданности и повернулась. И тут вблизи полконвик, сразу узнал ее, это была она. Аля устало улыбнулась ему. Изможденное лицо с ввалившимися щеками засветилось тихой радостью.

–Ах, это вы Илья Матвеевич, а я-то думала, показалось, мне что ли? Показалось, что ваш голос слышу, у меня такое бывает, наверное, от напряжения? – обрадовано говорила она, они не были еще достаточно близки, несмотря, на длящиеся уже полгода ухаживания и Аля, будучи на десять лет младше, всегда называла его на вы:

–А это вы сами собственной персоной! Откуда вы тут? Как я рада видеть вас снова живого и невредимого. Вы мне снились недавно. Я так хотела знать, что вы живы, спрашивала о вас. Я очень волновалась. Вы ведь последний месяц совсем пропали. Перестали заходить к нам. Видите, а мы вот теперь тут, почти всех почти раненных сюда из дивизии вывезли, сейчас до отправки тут и будем находиться! А от нашей дивизии почти ничего не осталось меньше чем полк! Ждем отправки...-

–Какой отправки Аля? – не понимая ее, спросил Кузов:

–Какой отправки?-

Он посмотрел ей в глаза: 'они, что ничего не знают еще?'. Девушка быстро докурила, сделала еще пару затяжек, окурок мелькнувшей на фоне черного моря искрой полетел с обрыва вниз. И Аля сама сделала первый шаг а его объятия, мягко как кошка прижалась к нему всем телом, теплая живая, и смотрела на него снизу вверх не отрываясь, влюбленным взглядом и он тоже не мог на нее наглядеться. Это было все между ними так впервые за полгода, было так, как никогда еще раньше не было. Ведь здесь перед лицом смерти, скрывать им друг от друга стало больше нечего, оба боялись лишь не успеть сказать самого главного друг другу. А все эти прежние обычные условности утратили для них всякое значение. Присутствие смерти делает людей настоящими.