Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"
Автор книги: Вадим Аверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Annotation
Гибель страны, армии, 81 полка и Майкопской бригады в Грозном.События 90 годов.
Аверин Вадим
Аверин Вадим
Служебная командировка полковника Родионова Повесть
Служебная командировка полковника Родионова
Повесть
Дорогой Леночке посвящается. А так же Арсенину Л.Н.
Часть первая
Лучший друг.
1
Это все произошло именно тогда, на изломе эпох, в 'лихие девяностые', когда огромная империя, поражавшая весь мир вокруг своим величием и славой, в одночасье рухнула, погребая под обломками тысячи ни в чем не повинных человеческих жизней, легко ломая как будто тонкие сухие соломины судьбы людей. Правду говорили великие китайцы – проклятие для человека жить в эпоху перемен. Но другой жизни у этих людей не было, как и не было другой родины.
За окном трамвая лежала зимняя Москва, сплетенная из сотен ярких играющих огней, – запорошенная снегом, она проносилась куда-то мимо, прочь, убегая от взгляда Владимира, прячась в темноту наступающего вечера. Полковник генерального штаба Владимир Иванович Родионов был один из ста пятидесяти миллионов проклятых, тех самых которых новый часто болеющий правитель теперь уже назвал россиянами, проживавшими эту страшную для России эпоху перемен.
Кто-то мог приспособиться к новой жизни, к дикому капитализму, в эру, которого и вступила наивная страна во главе с алчной элитой, но это был не он, не Родионов. Он не умел приспосабливаться, гнуться, изворачиваться, как другие более успешные, его природа была всегда одна – быть таким как есть. Это было не хорошо и не плохо, это было просто, так как есть и все. И ни чего более. Он был так устроен, и больше к этому добавить было нечего.
То, что еще вчера было государственным, всеобщим, теперь между собой делили наглые вороватые дельцы, уже примелькавшиеся на экранах телевизоров, откуда они с неподдельной искренностью профессиональных лгунов уверяли в своей честности доверчивый народ. Их все чаще называли олигархами. Олигархи присваивали себе все, что только можно – землю, власть, заводы, богатства, с радостью безнаказанного клептомана констатировали, что в стране, наконец, установились свобода и демократия. А на деле повсеместная вседозволенность и всеобщее попустительство.
А такие люди как Родионов, все больше, стояли в стороне, и свысока наблюдали за происходящим, не вмешиваясь никуда, не прикасаясь к политике, как будто брезгливо опасаясь, в ней испачкаться, или заразится от нее чем-то таким совсем уже неизлечимым и страшным. Может, это и было их жалким чистоплюйством, а может просто такой очевидной не способностью жить. Но он был тем, кем был всегда – офицером. И все то, для чего была предназначена лучшая по итогам второй мировой войны, славная Красная армия, было сдано без единого выстрела, пятой колонной власти ударившей ножом в спину его стране, которая оказалась беззащитной перед предательством зарвавшейся элиты. Армия эту войну не проиграла. Но она, молча, осталась вне политики. А вслед за всем этим жизнь миллионов людей сломалась, покатилась кубарем в новую неочевидную для них самих реальность.
Родионов увидел в трамвайное окно убегающий от него вдаль золотой купол храма, с вознесенным над ним крестом, уже гаснувший в вечернем мраке, и подумал, а куда же все-таки смотрит всемогущий господь бог? И видит ли он вообще этот мир? А может, его уже совсем и нет, или он позабыл, не то что бы о нем, о простом обычном человеке, но и вообще обо всем этом суетном мире? Он даже хотел перекреститься, но что-то незримо удержало его руку. Это было чувство какой-то внутренней неловкости. Или просто неверие в бога. Да полковник в его существовании все так же грешно сомневался. А рядом на Красной площади у кремлевской стены в мавзолее лежал так и не преданный земле могущественный вождь, который должен был быть определению ' жив, жить и быть живее всех живых'.
Владимир вспомнил, как совсем еще недавно осенью, он приходил в этот же самый храм по тихой аллее, усыпанной желтой листвой. Тогда стоял октябрь, был необыкновенно светлый и теплый день. Этот день казался особенным не таким как все другие дни этой осени. Сухие листья вырванными страницами ненаписанных книг шуршали под его ногами. Янтарный воздух лился вниз сквозь позолоченные кроны деревьев, потухая, курили и приятно пахли дымом костры в саду. И он увидел невдалеке храм, и что-то повлекло его туда. Внутри под раскрашенными сводами в приятном полумраке перед образами живыми дрожащими каплями огня горели свечи, и сам бог присутствовал незримо рядом.
А с икон всепонимающими взглядами, преисполненными любви и прощения на него смотрели святые старцы, печальный Иисус и добрая дева Мария. Все казалось таким родным и давно знакомым, что вообще было не понятно как можно не верить в бога? В пустынном храме все дышало, все жило этой непостижимой истинной верой выходящей за пределы разума и не требующей, поэтому никаких объяснений. И хотелось тоже беззаветно, так искренне, до слез, до самого дна души, наконец, уверовать, отбросив все пустые сомнения, прочь. Уверовать в чудо божьего промысла, и принять всем сердцем ту единственную данную богом жизнь такой, какая она есть, не торгуясь с судьбой, не выгадывая, покорившись ей как собственному предназначению и больше не прося о многом. Вера проникала в него, пропитывала своим светом его душу, наполняя без остатка, до самых краев какой-то невыразимой высокой и чистой любовью. И жизнь в свете этой любви принималась целиком легко, со всеми своими радостями и горем, тяготами и испытаниями. Вера смиряла мятежную душу перед богом. И ему обретшему тогда долгожданный душевный покой, так не хотелось уходить оттуда, и он еще долго сидел на скамье наедине с самим собой и богом, погруженный в плавное течение мыслей. И сейчас подумав об этом, он словно бы ощутил все это снова давно им забытое, но такое приятное прикосновение мягких теплых губ матери к своему лбу как когда-то давно в далеком детстве. 'Это и есть любовь' – подумал он.
Но за окном была зима, и огромный баннер поздравлял 'россиян с наступающим 1995 новым годом'. А того волнующего запаха нового года как в детстве не ощущалось.
'Слово-то, какое россияне, были советскими людьми, русскими, мало– и великороссами, а вот и незаметно для самих себя стали россиянами', – думал полковник: 'Это так как будто бы все вдруг разом превратились в хоббитов из популярных книг Толкиена. Новые времена требуют новых названий. Новые люди, которые вырастут в этой новой России, должны же быть кем-то тоже, советские люди были при коммунистах, русские при царях, а теперь вот и мы однажды проснулись россиянами. Кем мы станем завтра, если конечно снова проснемся?'. А по слухам и, правда где-то на далеких окраинах города движимые модным увлечением, студенты и старшеклассники собирались в группы и играли в эту новую фентезийную эпопею из книг Толкиена, словно стараясь убежать от своей собственной тревожной реальности.
Волков ждал его на своем черном БМВ, на углу возле трамвайной остановки. Повалил крупными мокрыми хлопьями снег. Зажглись уличные фонари, бросая тени на дорогу. И в свете фонарей мелькающий снег менял мир вокруг, и тот утрачивал свою привычную реальность, превращаясь все больше в сказку из далекого детства. Было так тепло и хорошо, что полковника наполняла беззаботная радость.
Автомобиль, был аккуратно пристроен на обочине, а сам Волков в модном черном пальто, с непокрытой головой без шапки стоял рядом, сложив руки на груди как Мефистофель – он ждал своего товарища. Мотор машины был не выключен. Двигатель работал не слышно, из выхлопной трубы сзади шел едва заметный голубой дымок выхлопных газов, дворники метались, скользили туда-сюда по лобовому стеклу, очищая его от падающего снега. Волков наклонился, зачерпнул руками мокрого снега с земли, слепил ладонями его в снежок и шутливо запустил им в друга, снежок не долетев, упал, покатился по белому покрову дорожки и остановился у самых ног Родионова. Тот, как бы подыграв, ударил по нему носком сапога, и снежок разлетелся мокрыми брызгами в разные стороны.
2
Еще год назад Волков так же служил, как и Родионов в Главном оперативном управлении Генерального штаба, но из-за хронической нужды вызванной низкими зарплатами офицерского корпуса, уволился по собственному желанию и так же быстро в среде бывших военных нашел себя в каком-то дико крутом бизнесе. Было не понятно, чем он занимается, то он продавал цистернами нефть, то вагонами сахар и цемент, реже целыми составами продовольствие, а фургонами мебель. Откуда брались его деньги, и все эти фургоны, составы, цистерны? На все вопросы друга Волков лишь загадочно как привыкший обманывать своим искусством людей фокусник, улыбался и отвечал ему: что Родионову, – безнадежному русскому полковнику этого не понять уже никогда. В головном мозге, таких как Родионов, нет таких извилин. Он для этого не рожден, а, как известно рожденный ползать летать не может. И точка. На это Владимир обозвал его 'ползающим сбитым летчиком' и они смеялись друг над другом от души.
Владимир Родионов жил на зарплату полковника, ставшую в девяностых годах очень даже скромной, а по-настоящему семью обеспечивала его жена врач-дерматолог, успешно работавшая в косметологии. Квартира, в центре Москвы, где проживал Родионов, была ее собственностью, и он с этим всем уже давно смирился. Единственный сын Игорь, в этом году окончил военное училище и, встав бравым офицером не по расчету, а по внутреннему своему убеждению, был теперь распределен в относительно недалекую Самару, командиром мотострелкового взвода, в чем отец не принял никакого участия, хотя, конечно же, мог. Просто у Родионовых в семье так было не принято. И традиции не нарушались. Отношения с женой были достаточно сложными, носили характер надолго затянувшейся хронической болезни, которая отличалась не излечимостью и кажется уже, переходила в свою терминальную фазу. Она упрекала его в том, что он мало зарабатывает, а армию не бросает, на, что в ответ сам Родионов ей примирительно говорил: вот когда он получит генерала, то сразу же уволится, не зря же он отслужил уже двадцать шесть лет в вооруженных силах?
Родионов был кадровый офицер. Он не представлял себе жизни без армии, этого сложного миллионного организма государства, со своими правилами, особенностью отношений, которые он за многие годы службы в совершенстве усвоил, впитал в себя. Это был его мир с детства. Его дед генерал-майор погиб в Севастополе в 1942 году, отец – генерал-лейтенант ГРУ бывший на заслуженной пенсии умер пару лет назад,. Тогда отец болезненно, как и многие другие переживал кошмарный для него распад страны, и однажды вышел из дома в магазин и не вернулся назад в свою маленькую квартиру в Санкт-Петербурге, его подвело больное сердце, прямо на улице случился инфаркт, от которого он через два дня и скончался в реанимации.
И с самого раннего детства как выходец семьи потомственных военных Родионов жил в атмосфере армии, военной службы, оружия, менявшихся гарнизонов. И теперь к сорока пяти ничего другого он не умел, и честно говоря, уметь не хотел. 'Рожденный служить – работать не может!' – так говорила ему всегда жена.
Завершив обучение в Академии Генштаба в 1990 году, Родионов приказом министра обороны для прохождения дальнейшей воинской службы был распределен в его Главное оперативное управление. Ему полюбилась работа оператора, та группа, в которую он был назначен старшим офицером, непосредственно занималась кавказским направлением. После распада Союза им пришлось переделать массу документов, полностью пересмотреть план прикрытия данного участка федеральной границы. А с 93 года спутав все наработки стратегического планирования, в деятельность его группы вмешалась мятежная Чеченская республика. Генерал Джохар Дудаев, первый ее президент, опираясь на внутренние деструктивные силы, повел свой народ дорогой к независимости. Он уверял, что став хозяевами собственной нефти чеченцы, наконец, станут сказочно богаты, точно также как жители Саудовской Аравии. И если им больше не надо будет делиться с вечно голодными олигархами из Москвы, и даже унитаз в доме каждого чеченца будет сделан из чистого золота, – именно так разбогатеет свободолюбивый народ. Москва же заигрывала с Дудаевым, с территории Чечни были выведены все войсковые части, федеральная власть безвозмездно передала ему в руки большие количество техники и вооружения, закрывая глаза на страшные последствия этих действий. Ичкерия полностью вышла из-под управления центральной власти, от которой она решительно потребовала признания собственной независимости. А то, что стало происходить внутри самой республики, ни чем иным как кровавым беспределом назвать было нельзя. На руки населению попало оружие, расцвели бандитизм, насилие, похищения людей и работорговля. Распоясались слетевшие с катушек от вседозволенности националисты, они лихо проводили этнические чистки беззащитного населения, в результате которых десятки тысяч беззащитных людей погибло, пропало и бежало из Чечни. Полевые командиры, а по своей сути, уголовники, словно средневековые феодалы, собирали под свои знамена личные армии боевиков. И все это благородно прикрывалось лозунгом борьбы за свободу чеченского народа и зеленным знаменем ислама.
Из-за этих событий дежурства по управлению в последние полгода стали для Родионова и его сослуживцев сущим наказанием, длинные сводки из Чечни регулярно ложились им на стол, вызывая раздражение и головную боль. В них регулярно сообщалось, что бандиты грабят шедшие в Азербайджан поезда, похищаю и убивают людей. И вообще похищения людей и работорговля стали чрезвычайно доходным бизнесом и даже перекинулись на соседний Краснодарский край.
А к исходу 94 года терпение Российской власти наконец-то лопнуло, и президент, решил применить армию как последний аргумент для наведения порядка на этой неподконтрольной территории. В декабре этого же года режиму Дудаева был предъявлен окончательный ультиматум.
Но самого порядка не было не в подготовке, не в планировании этой военной операции, которая должна была начаться в последний месяц уходившего года. По мнению самого Родионова, впрочем, не знавшего детали, рассчитывалось на обычное шапкозакидательство. Бульдозер российской армии должен был раскатать в блин жалкие вооруженные силы непокорной республики. По слухам министр обороны уверял, что мог бы навести порядок в Чечне сам, буквально за два дня силами двух полков воздушно-десантных войск. Кто эта 'банда басмачей' против его регулярных войск? Когда-то грозный Лаврентий Павлович Берия в годы войны, всего одной дивизией НКВД смог привести в чувство этот гордый народ и после отправить его в изгнание. Теперь эту депортацию чеченцы и припоминали федеральной власти в своем затянувшемся с ней бессмысленном диалоге. Говорили, что все попытки мирных переговоров и запугивания Дудаевского кабинета Москвой провалились. На каждое свое веское слово российские власти получали дерзкий контраргумент.
Да, мнения военных специалистов в оценке сложившейся на Северном Кавказе ситуации тогда разделились. Одни утверждали, что стоит только ввести регулярные войска в Грозный, а так же в другие более или менее крупные населенные пункты республики, как злобные горцы сами разбегутся в панике кто куда, и конституционный порядок будет тут же восстановлен. Что кстати, должно было произойти по их версии, под аплодисменты самих уже уставших от бандитского произвола жителей Чечни. Другие, осторожные заявляли, что по данным разведки, накопившая вооружение и заручившаяся помощью наемников из радикальных мусульманских стран, армия мятежной республики может, оказать достойное сопротивление регулярной армии. И применяя партизанскую тактику, чеченцы смогут вполне успешно бороться с российскими войсками, тем более опираясь на местное население, настроенное, весьма недоброжелательно к чужакам-федералам. Кроме того успешному ведению войны способствует труднодоступная горно-лесистая местность республики, сложность перекрытия границ, через которые отряды боевиков могут получать помощь.
А что же сам Грачев, имевший боевой опыт Афганистана, почему он считал быстрый успех очевидным? Не зря же, он как министр сам лично создал так называемые мобильные силы российской армии? Хотя под этим названием и скрывалось все то, что еще могло хотя бы как-то называться сухопутной армией, как шутили в генштабе 'ездить и стрелять'. Министр же давил аргументами: 'настоящая армия против каких-то неграмотных ополченцев? Да, что они смогут сделать?'
Но опыт, к примеру, англо-бурской войны, партизанского движения в СССР, Испании и Югославии во второй мировой войне говорил совсем об обратном. Перехват коммуникаций противника, внезапные точечные чувствительные удары, уничтожение мелких боевых групп федералов и их блокпостов, способность любого отряда боевиков тут же растворяться в сочувствующем им местном населении, подготовленные базы в горах, схроны оружия и боеприпасов по всей территории – этого разве мало? А сам еще памятный всем Афганистан, ведь момента вывода оттуда войск еще не прошло и десятка лет!
Любая война требует серьезной подготовки, даже маленькая и победоносная, какой ее хочет представить себе руководство страны. А армия уже просто привыкла скорее изображать, боевую подготовку, чем ее реально проводить. Солдаты в частях занимались всем чем угодно кроме нее, и их боеготовность была не более чем абстрактной иллюзией, в которую трудно было поверить. Исключение представляли лишь войска специального назначения, ВДВ и волгоградский корпус, где как говорили с усмешкой в министерстве, чудил новый его командующий, заставляя всех командиров без учета званий и выслуги вполне реально проводить занятия. 'Помни о войне!' кажется, так еще говаривал погибший в осажденном Порт-Артуре знаменитый адмирал Макаров, и это было правильно.
И Родионов и его офицеры хоть и изучали на досуге карты Грозного и самой республики, к планированию предстоящей операции, не привлекались. Они пытались предполагать, как же будет действовать Дудаев. Да, скорее всего город сразу он не сдаст, так как это лишит его политической силы, пресловутого международного престижа и, дав регулярной армии сражение в городе, боевики, скорее всего, отойдут в лесистые горные районы, откуда и будут осуществлять свои вылазки и террористические акты. А рядом как мина замедленного действия тикает часами взведенного детонатора, прежде чем, наконец, взорваться многонациональный Дагестан и тлеет под боком, грозя вспыхнуть ярким пожаром Ингушетия.
Говорили о том, что взлетевший быстро вверх Грачев мыслил уже иными стратегическими категориями, далеко оторванный от бренной земли, он всего лишь перестал видеть все то, что абсолютно очевидно было для других, для практиков, топтавшим грязь земли своими собственными сапогами. Он видел, лишь то, что хотелось ему видеть, слышал лишь то, что сам слышать хотел, это обычное состояние обманывающего самого себя высокого начальника – такого вот голого короля из позабытой детской сказки. А настоящая жизнь, протекавшая за окнами министерского кабинета, как будто его не интересовала. Врали ему и он в свою очередь врал президенту, а восходящей поток обмана, начатый с маленькой лжи в самом низу, вырастал все больше и больше, достигая к вершине властной пирамиды фонтана брехни чудовищных размеров. Так бывает, но ведь сам, то дьявол, как известно, всегда скрыт в деталях. А для министра это лишь был рядовой конфликт на территории бывшего Союза, следовавший за Карабахом, Абхазией, Приднестровьем, в ходе которого бывшие республики почившего Советского Союза делили территорию и людей между собой.
3
С Волковым они встречались два-три раза в месяц. Тот скучал по прежнему общению, и с Родионовым они собирались вместе, что бы посидеть в кафе, опрокинуть пару-другую рюмок алкоголя, выговориться на все волнующие темы. Так можно сказать 'излить страждущую общения душу' и снять напряжение от опостылевшей ежедневной рутины. 'Излияния и возлияния', как шутил по этому поводу Родионов. Друзья начинали всегда с воспоминаний о прежней жизни, канувшей в Лету вместе с Союзом, делились любопытными эпизодами из своей армейской службы, говорили о совместной деятельности в Генеральном штабе, а так же о бывших сослуживцах. Вот и теперь, оба, устроившись в комфортной иномарке, ехали в свое любимое кафе, где их ждал отдельный столик, алкоголь и долгожданный душевный покой.
Кафе располагалось в уютном подвальчике добротного пятиэтажного сталинского дома еще сохранившего на фасаде следы эпохального величия. Ступеньки лестницы спускавшейся в кафе припорошило легким снегом. Они осторожно спустились по ним, и зашли внутрь. А, уже пройдя внутрь кафе, друзья стряхивали налипший на их обувь и одежду мокрый снег на коврик возле самого входа.
Посетителей было как всегда не так уж много, играла приятная музыка, царил полумрак. Они привычно расположились, заказали себе водки, закуски и начали свои обычные разговоры. Волков жаловался, ему казалось, что занимаясь бизнесом, он сам до сих пор не верит в свой хороший доход, такой, что Сергей может даже кое-что себе позволить, например это черное дорогое БМВ, качественную европейскую одежду и удобную стильную обувь. Может обеспечить учебу своей дочери в элитной московской школе, и домохозяйку жену, преданно ждущую его каждый день у окна. То чем он занимается, иногда вызывало у него чувство нереальности происходящего, даже просыпаясь по утрам, Сергей всерьез по-привычке, неоднократно пытался пойти назад на давно покинутую им службу. И в те дни встав с постели, он безуспешно искал в шкафу военную форму, будил перепуганную сонную жену, для того что бы она сказала, почему этой формы нигде нет, и объяснила ему внятно куда, она дура, ее убрала. Это немного пугало Сергея, а армия ему бесконечно снилась. Но форма была уже сожжена, выкинута, роздана на дачи и по родным. В кармане лежало пенсионное удостоверение, дающее ему права на некоторые приятные бонусы от оставленного им министерства обороны.
Со своих же слов, Волков теперь денег больше не считал, он сорил ими, не относился к ним аккуратно и с должным уважением, как даром доставшимся, они просто валялись у него в разных карманах как какой-то мусор пачками вечно смятых купюр. Нищий же Родионов, бережно убирал свое скромное денежное довольствие в старенький потертый бумажник.
–Всего не заработаешь,– смеялся Волков, всегда расплачиваясь в кафе за друга. Родионов не переживал по этому поводу ни сколько.
Волков же просто запускал свою руку в любой подвернувшийся под нее в тот момент времен собственный карман и извлекал на свет все нащупанные его пальцами купюры, которые как это могло показаться, у него никогда не переводились. Вот и теперь они пили дорогую финскую водку, за которую бизнесмен непременно платил только сам.
–Давай еще антидепрессанта, наливай! – говорил Волков Родионову, после ритуала разлива водки из запотевшей бутылки, они опрокидывали маленькие рюмочки ледяного алкоголя, закусывали дольками лимона, заедали салатом оливье, котлетами, или фруктовой нарезкой. Родионов был в форме, с полковничьими погонами на которых ярко горели по три крупных звезды с каждой стороны на фоне двух продольных красных полос. Звезды располагались равнобедренным треугольником с основанием направленным кнаружи. Хотя полковник и считал, что ходить в форме по кабакам аморально, но мрак, водка и ставшая привычной для него обстановка выбили эту напрасную как утверждал его теперь гражданский друг, дурь.
–Будешь без формы, пить с собой не возьму,– смеялся над его переживаниями бизнесмен. И он иногда смотрел на него со жгучей завистью, не имевшей никакого смысла и продолжения. Как будто усматривал в этой военной форме, то отчего он навсегда отказался, что потерял и теперь переживал за сделанный им выбор.
–Вова, – всегда говорил Волков другу:
–Ты когда генералом то станешь, наконец? Все служишь и служишь, а генералом вот никак? -
Все в его понятии означал тот год, когда разошлись их дороги, бывший для Сергея, длинной в целую жизнь.
–Ничего Серега, скоро может должность начальника отдела в управлении освободится, меня вроде туда планируют, вот сразу и запрыгну в последний вагон уходящего от меня поезда! – так ему, отвечая, делился своими потаенными кадровыми надеждами друг Вова. Они выпивали снова. Третью рюмку они пили всегда по армейским негласным обычаям до дна, молча, не чокаясь, поминая тех, кто погиб в Афганистане и во всех тех военных конфликтах, которые произошли на обширном постсоветском пространстве, в которых вынуждено, принимала участие российская армия.
–Как я тебе завидую, – продолжал Серегей, жарко дыша Владимиру в лицо. Он и, правда, немного завидовал ему. Хотя и не знал до конца почему, и что бы он сам делал с этим генеральством, получив его.
–А я тебе завидую сам,– откликался Родионов с неизменной доброй улыбкой.
–А что мне? Знаешь, как достало это все! Не мое это! Не могу уже... Я натуральный барыга стал. Деньги, деньги, деньги! Такое ощущение, что я свою душу дьяволу за эти деньги продал! -
И его взгляд становился мутным и пустым, падал куда-то в сторону, мимо глаз друга, куда-то во мрак заведения, скользил по стенам, метался из стороны в сторону, словно пытаясь найти ответ на возникший в его голове, но вслух не произнесенный им вопрос. Вопрос, иногда мучавший его, и до сих пор не разрешенный. Но и Родионов часто задавал себе похожие вопросы, на которые ответов, как правило, не следовало. Он лишь относился к этому проще.
–Возвращайся в армию, восстанавливайся, такие специалисты как ты, нам очень сильно нужны! Советская военная школа! Сейчас приходит молодежь, а она все хуже и хуже, безграмотнее. Учится, не хотят, знать ничего не знают, уметь не умеют. Но они наглые, самоуверенные до безобразия, да еще, и не всегда блещут умом! Главное им сразу командовать надо! Им как минимум дивизию, или корпус подавай с генеральскими погонами. И знаешь зачем?
– Зачем? -
'И правда, зачем возвращаться, что бы наблюдать, как все рушится? Дешевые билеты на цирковое представление, которое однажды может дорого тебе обойтись? Так зачем же сегодня офицеры идут служить в армию?' думал Родионов, а вслух отвечал на заданный самому себе вопрос:
–Да распродать все к чертовой матери пользуясь высокой должностью. Все что только продается. Вон в одной из подмосковных дивизий комдив все наводные мосты, которыми понтонная рота инженерного батальона была оснащена, на метал, продал, а технику батальона строителям в аренду сдавал. И что? И представь себе – ничего, лучший командир дивизии в округе. Они барыги круче тебя будут! Так что давай бросай все к чертовой матери! Кто-то же должен Родину защищать! -
–Нет, нет,– печально отвечал Волков, как бы даже больше говоря это самому себе, чем своему другу:
–Офицер это не профессия, это образ жизни. Так не выйдет, написал заявление и пошел работать, нет! Назад в одну и ту же воду уже не войдешь. Ну, какой я теперь офицер. Я обычный бизнесмен, среднего так сказать пошиба. А ты у нас.... Эх, есть такая профессия – Родину защищать!-
А оба знали, что не бросит Волков свой успешный бизнес так же как и Родионов службу. И говорит он все это просто так, что бы потешить свою душу. И казалось эта такая игра, ритуал, в котором участвовали с завидным постоянством оба, необходимый каждому из них по-своему, для чего-то глубоко личного. Это как бы признание друг перед другом каждого из миров, в которых они теперь обитали, – каждый в своем, миров разделенных пропастью взаимно неприемлемых ценностей. И Сергей снова хлопал рукой по плечу друга и оба вздыхали и вновь выпивали, от чего хмелели все больше и больше. И мир не казался им таким уж безнадежным местом и каждый в тайне радовался своему выбранному единственно верному жизненному пути и даже немного жалел другого, заблудшего, по его мнению, в коварных иллюзиях бытия, и понимал, что завидовать никому не надо.
А каждый из людей на земле по-своему несчастлив и счастлив одновременно. И каждый получает от жизни только то, что хочет сам, играя свою шахматную партию, конец которой для всех однозначно известен и всегда одинаков. Этот конец умещается на одной официальной бумаге, которая называется свидетельством о смерти, уравнивает всех живущих и генералов и солдат, и богатых и нищих, потому что там куда, следуют люди после смерти, ни деньги, ни звания им уже будут не нужны. И лишь остается одно – постоянная прописка в маленькой изолированной квартирке размером два на один метр на городском кладбище.
4
–Здравствуйте, господа! – их одиночество прервал высокий худощавый кавказец, лет сорока– сорока пяти, возникший как казалось им мистическим образом ниоткуда. Они даже не заметили, как он к ним подошел. У кавказца был орлиный нос, густые брови, голубые глаза. Он стоял возле их столика и улыбался им как старым добрым знакомым, которых потерял недавно и вот, наконец-то, нашел. Одет мужчина был по моде тех лет – клетчатый шарф, хорошая кожаная куртка. Говорил почти без акцента весело, со спокойствием в голосе. Казался простым и добрым человеком из прошлого. Таким как был летчик Мимино в знаменитом фильме советского кинопроката.
–Муса! – обрадовался Волков, вставая из-за стола навстречу знакомому:
–Как ты? Не видел сто лет! Садись с нами. Я так рад тебя видеть.-
–Знакомитесь, – представил он кавказского гостя другу:
–Родионов Владимир Иванович, – настоящий полковник! Мой друг и так сказать боевой товарищ. Вова, а это Муса! – мой партнер по бизнесу! У нас общие дела, точки соприкосновения интересов! -
Он шутовски продемонстрировал эти точки соприкосновения, соединив свои руки, кончиками указательных пальцев и все засмеялись. Муса сдержанно кивнул и они с Родионовым пожали друг другу руки. Пожатие кавказца было крепким мужским и поэтому приятным. За всю жизнь полковник помнил много разных рукопожатий, он ненавидел холодные слабые мокрые руки с безвольными рукопожатиями, рука кавказца была сухой и теплой. Он не жал кисть другого грубо и сильно как делают некоторые которые любят таким образом демонстрировать свою силу, он не задерживал руку излишне долго и не сбрасывал ее рано словно неприязненно вырываясь.
В Мусе чувствовалась та уверенность в себе, которая казалось, отличает настоящего мужчину, от других людей. Она была в нем естественна и органична, будто переданная ему с генами или с молоком матери. Сейчас все чаще Владимир видел, что в людях нет этой уверенности, и они легко унывают перед каждой трудность, истерят. В этой уверенности ощущалась природная цельность этого человека, привлекательная даже в его пороке.
