Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"

Автор книги: Вадим Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

И Родионов вспомнил, как еще недавно боевики из абхазского батальона крепко держали высотный дом гостиницы недалеко от площади Минутка, бывший опорным пунктом их обороны, и безуспешно штурмовавшие его подразделения понесли большие потери. Отошел даже не добившийся результатов спецназ. Было пасмурно, авиация не работала, а артиллерия била по дому впустую, превращая его в развалины. И как этот самый Любимов, о котором тогда все разом заговорили, сам вызвался выбить оттуда врага, взяв с собой всего пятерых бойцов. Ночью они, прокравшись ползком по земле и битому кирпичу в тыл врага, без единого выстрела взяли этот дом, закидав врага гранатами, захватив пленных. Когда генерал попытался 'пробить' обещанную за это Любимову звезду героя России, наградной отдел начал изводить штаб группировки формальными придирками к представляемым документам. И извел штаб, так что осатаневший Рохлин орал в трубку как потерпевший, обещая их всех там самих отправить на штурм дворца Дудаева. Но ему не помогли даже уверения высокого начальства. Кому-то всемогущему на властном Олимпе, и сам Рохлин, и этот несчастный майор Любимов были как кость, застрявшая поперек горла.

–Я слышал,– сказал Родионов генералу:

–Пока тут бои и война, грозненскую нефть качают наши олигархи без проблем, без налогов, отсюда гонят напрямую за границу! И все их устраивает в мутной воде войны. А как порядок восстановлен будет, так надо будет сразу все по закону делать – убытки нести. Они эти украденные деньги за проданную нефть делят с властью. Чем дольше война, тем больше денег! Вывод войну надо затянуть как можно дольше!-

–Чем дальше в лес, тем больше дров! Ты с Арбата, тебе виднее,– усмехнулся генерал и дал понять, что не желает больше продолжать разговор на эту наболевшую тему. В эти дни по штабу шептались, что кто-то из командования из Москвы мешал войскам замкнуть кольцо вокруг масхадовской группировки. Они слышали, как Рохлин в рацию кому-то кричал, спрашивая, что зачем ему надо захватывать какие-то здания, ему не здания, а боевики в этих зданиях нужны. А здания, как и территорию на войне захватывают только идиоты, потому что главная задача любой армии это, прежде всего уничтожение вооруженной силы противника.

Они в штабе тщательно изучали разведывательные сводки и данные радиоперехвата переговоров боевиков, иногда радуясь тому, что узнавали из них, особенно успехам удачной радиоигры, обманывавшей отряды боевиков заводившей их под огонь артиллерии и авиации, и даже под их собственный взаимно уничтожающий огонь. Каждый день генерал при постановке боевых задач с завидным терпением подробно разбирал с командирами подразделений то, как будет вестись предстоящий бой, уточняя с ними все по карте, вплоть до самых мельчайших деталей.

Начальник ПВО корпуса полковник Сергей Павловский, с группой бойцов занял позиции на крыше 12-этажного здания, тем самым получив возможность наблюдения и обстрела всей территории вокруг здания Совмина. Его огневая группа имела два ПТУРа, два тяжелых пулемета, два АГСа. С ним были артиллерийские и авиационные наводчики. Они перекрыли все движение вокруг дворца.

При штурме здания Совмина 13 января на Старый Новый Год отчаявшиеся дудаевцы живьем привязали проволокой к окнам российских пленных и стреляли, прикрываясь их телами. После взятия здания Совмина Родионов стал свидетелем, как Лев Яковлевич отчитывал молодого подтянутого спортивного капитана. Тому было лет двадцать пять-тридцать, но он казался полковнику еще моложе со своим непокорным русым чубчиком на голове. А тот обиженный стоял перед генералом по стойке смирно и покорно слушал его. А Рохлин скрипел в ответ, все больше распаляясь от собственного гнева:

–Ваня, я тебе повторять много раз не буду. Ты меня понял? Ну, ты же не зверь какой-то. Почему вы пленных всех расстреляли?-

И командующий погрозил ему пальцем.

–Мы их брали, мы их в расход и пустили!– отбивался от наседавшего Рохлина насупившийся капитан, смотря на генерала, исподлобья, по мальчишески непокорным и обиженным взглядом больших серых глаз. Так он, отстаивал свое кровное право дарить и отнимать человеческие жизни безмолвно предоставленное ему этой войной, – выстраданное право, которое у него не могли отобрать даже мораль и законы той страны, в которой он жил. Потому что он решил, что все, теперь с него хватит, теперь только они сами – он и его бойцы – бывшие там, на краю жизни, за гранью немыслимого, будут решать, что кому положено. И судить их и указывать им что-либо другие больше не имеют никакого права, потому что они так много словоблудящие о морали и долге, даже ни разу не смотрели в смерти глаза. Да то, что они сделали, это было не верно, не правильно, но что есть правильное и верное на войне вообще? А кто им судья? Эти жирные правозащитники из Москвы? Депутаты? Да пошли бы они все на... Им судья только бог, да и то у них с ним свои сугубо личные незакрытые счеты.

–Ага, наши пленные, что хотим то и делаем,– передразнил его генерал:

–Самоуправство! Мальчишка, дурачок! Штаны бы снять и выпороть тебя засранца хорошенько! Под трибунал пойдешь у меня ты понял?-

Командующий был одним из тех немногих, абсолютную власть которых признавал над собой этом гордый мальчик и его отчаянные солдаты. Они верили ему беззаветно и готовы были за него умереть, не задумываясь не на секунду, легко, мгновенно, без всяких на то объяснений, лишь на основание того, что так теперь надо и все. И им не надо было больше ничего, лишь сказанное им слово, отданный приказ, потому что вера в него была безгранична. Утраченная на войне вера в людей, в бога, в жизнь казалось, возродилась в них с новой силой, в беззаветной вере своему командующему, вере в самих себя, друг друга. Это была такая глубокая и искренняя вера, что они знали, скажи он им завтра пойти на Москву, то они пойдут за ним без слов, и сметут к черту всю эту предавшую их страну власть, вместе с осатаневшими ворами и олигархами. И никто их не остановит, потому что нет силы их остановить.

–Они звери, они наших ребят к окнам проволокой привязывали все еще живых и прятались, из-за них стреляя в нас. Я снайперам своим тогда дал приказ, сам лично приказал, что бы ребята ни мучились, мои снайпера стреляли им прямо в голову. И так одного за другим, сколько успели. И знаете, товарищ генерал они стреляли и плакали, понимаете, плакали, а вы мне про каких-то пленных боевиков из Совмина рассказываете. Да мне плевать на этих пленных, сдал бы я их и что? Их там допросили, а они отбрехались бы и по домам? Их отпустят, а они опять в леса за оружием. И нам в спину будут стрелять! А с пленными, что эти звери делают? Они их до смерти пытают. Вон Лешку Казакова нашли, живот вспорот и зашит, пока мы его тащили на себе, нитки лопнули, а там гильзы вместо кишок. А мы что, мы же по-божески, по-людски, к стенке поставили и пулю в затылок без разговоров. И все – свободен! Нет, мы не звери! А у этих, у одного от приклада синяк на плече, он сука, снайпер был!– медленно расставляя, как бы этим подчеркивая слова, по-прежнему упрямо оправдывался капитан.

Рохлин грустно посмотрел ему в дерзкие глаза, сняв свои треснутые очки, тяжко вздохнул:

–Ваня, пойми простую вещь. Они это делают от страха. Чем больше страх, тем больше зверств, понимаешь, бессмысленной жестокостью проявляется на войне только собственная трусость, убивать безоружного не надо. Настоящий воин ни когда так не сделает только трус! Жестокостью они хотят нас напугать и все! Потому что сами бояться, потому что вы их прижали. А пленные нам нужны, понял, нужны, у нас только за первые числа января почти двести человек в плен попали. Вот и Владимира Ивановича сын в плену, офицер как ты, а ты что делаешь?

Командующий кивнул на стоящего Родионова.

–Ты так себя только губишь!– закончил он.

Капитан стыдливо опустил взгляд, пряча блестящие мальчишеские глаза, опустив уголки нервных губ, словно в обиде. Во дворе здания Совмина нашли тела обезглавленных десантников, бойцов с выпотрошенными животами набитыми соломой и гильзами, отрубленными пальцами и конечностями. Врачи утверждали, что пытки были прижизненными. Смертью люди отвечали на смерть, ну, а зверства? Чем их можно оправдать?

'Бессмысленная жестокость это всегда проявление страха',– подумал Родионов, соглашаясь с генералом.

18 января в обед получен был радиоперехват: 'Всем, всем, всем! По темноте всем перебраться за Сунжу. Перебираться будем, где магазин "Пионер", возле новой гостиницы'.

7

И казалось ад, пришел на эту землю. В ночь на 19 января группа из 27 разведчиков во главе с командиром батальона Шадриным, захватив здание краеведческого музея, отразила одиннадцать атак боевиков Шамиля Басаева, в том числе и врукопашную. Батальон, несмотря на понесённые потери, позиций не сдал и обеспечил захват штурмующими подразделениями соседней гостиницы 'Кавказ'. Рохлин подтягивал новые силы, чтобы выровнять линию фронта до проспекта Победы и, как следствие этого, взять под свой полный контроль мост через реку Сунжа.

Перед самым штурмом президентского дворца, по открытой связи на штаб генерала Рохлина вышел Масхадов и вызвал его на переговоры.

–Что ж посмотрим, что этот полководец нам теперь скажет!– усмехнулся генерал, он чувствовал себя уверенно.

–Мы не можем договориться с политиками, давай договоримся с тобой как командир с командиром: надо прекратить огонь и вывезти трупы и раненых,– предложил ему Масхадов.

–Давай,– согласился командующий.

–Давай так! Подождём, пока подойдут депутаты – ваши и наши, священнослужители...-

– Ты же сам говорил, что с политиками не договориться, так что же теперь предлагаешь? – оборвал его российский генерал, он чувствовал себя хозяином положения загнанный как мышь в угол Масхадов сам вышел к нему на переговоры, и он теперь диктовал ему свои условия:

– Давай, лучше поговорим о другом, о деле. Давай конкретно все обсудим – сколько машин выходит с твоей и с моей стороны, какие участки разделения. Ты вывозишь всех своих и моих. Я тоже. А потом обмениваем пленных всех на всех, без всяких там голова за голову. С оружием выходим или без?-

–Нет, мне это не подходит, – после короткой паузы ответил чеченец.

Рохлин продолжал:

–Дело, конечно, твое, но ты, же понимаешь, что тебе конец. Как командир – командиру говорю: улицу Правды я тебе перекрыл с соседом с запада. Гостиница 'Кавказ' блокирована. Совмин у меня. Мост перекрыт. Осталось 100 метров. Сосед с юга перекроет, и ты не уйдёшь отсюда ни куда. Боеприпасы у тебя кончились! Это твой конец! -

–У меня всё есть! – злобно кричал Масхадов

– Конечно, есть, еще сотни будущих трупов, которые еще пока ходят, этого же ты хочешь? Я прекрасно слышу все твои переговоры, и знаю что там, у вас творится, мы ведем радиоперехват. Плохи твои дела! -

В воздухе повисла тишина. Масхадов понял ему надо уходить, больше держать оборону он не может. Рохлин пытался перекрыть боевикам возможность отхода. Он поставил задачу подразделениям замкнуть огненное кольцо вокруг Масхадова. Но боевики прочно держали коридор между проспектом Победы и улицы Розы Люксембург. Все попытки перекрыть проход были неудачными. В итоге отрядам Дудаева ночью удалось вырваться из президентского дворца через разрыв в обороне.

Штурма президентского дворца фактически не было. И даже здесь генерал проявлял свою самостоятельность в принятии решений. Правда, командование предлагало нанести по дворцу авиационный удар.

Рохлин отвечал:

–Спасибо, хватит, авиация уже помогла!-

Тогда предложили разбить дворец танками. Он удивленно спросил, как они интересно себе это представляют: танки бьют со всех сторон и попадают друг в друга?

–Ну а что ты что предлагаешь? – спрашивал Квашнин, а он спокойно отвечал:

–Отдайте мне, я возьму по-своему.-

Утром 19 января бойцы 68-го отдельного разведывательного батальона во взаимодействии с 276 мсп 34 мсд Уральского Военного Округа захватили президентский дворец, уничтожив двух оставшихся там снайперов. Это стало возможным после удачного применения бетонобойных фугасных авиабомб, пробивших все этажи дворца и подвал в том числе. Раненный в руку испуганный Дудаев позже в видеозаписи назвал это применением Россией ядерного оружия малой мощности.

19 января – двум группировкам "Север" и "Запад" под командование генералов Льва Рохлина и Ивана Бабичева наконец удалось захватить президентский дворец. Была только одна проблема: потеряли флаг, который должны были водрузить над дворцом и почти два часа искали его..А морская пехота успела вывесить Андреевский флаг и тельняшку.

И в тот же день президент Борис Ельцин заявил об окончании военного этапа конфликта.

Когда накал январских боев уже спал и дворец Дудаева был взят, а боевики были выбиты из центра города, пришло распоряжение о завершении служебной командировки Родионова. В ходе совместной работы Владимира Ивановича в штабе группировки, он сблизился с командующим, командирами частей и подразделений, штабными работниками, как это бывает у людей занятых общим делом. А когда же генерал узнал о его сыне, пропавшем без вести под Новый год, то он сам имевший сына-инвалида, которого тоже, как и сына Родионова, звали Игорь, проникся к полковнику особенной заботой и сочувствием. Он активно выходил с предложением об обмене пленными между федеральными войсками и чеченцами перед вышестоящим командованием.

–Мы их сюда привели, и нам их вытаскивать,– говорил он про пленных ребят:

–А делать вид, что их нет проще всего, надеясь, что они сами рассосутся неправильно! Это банальное предательство!-

Как и многим другим офицерам, для Рохлина было ясно, что сам Родионов, будучи военным чиновником высокого ранга, мог вполне сделать так, что его сын, не поехал бы на эту дурацкую войну. Так делали многие на его месте, прятали сыновей, зятьев, племянников. Для того времени в котором они жили это было вполне нормально, и сам Рохлин не осудил бы его сделай он так же. Одно дело умирать самому другое – хоронить своих детей. Сам же генерал понимал свой долг так, что бы этих ребят, молодых еще не поживших, не вкусивших жизни солдат и офицеров осталось на этом белом свете как можно больше – не что его так не расстраивало как понесенные войсками под его командованием потери.

История сама возносила вверх этих решительных людей, таких как Рохлин и Лебедь, но начав, позже играть в политику, оба быстро добьются успеха и также быстро сломают себе шею на этой скользкой дороге.

В тот же вечер когда завершился штурм дворца Дудаева и переживания боев у всех были еще свежи, командующему доложили, что к нему срочно прибыл майор Любимов, которого накануне Рохлин с двумя ротами пехоты и танковым взводом бросил по следам арьергарда вырвавшихся из огненного кольца отрядов Масхадова.

–Разрешите товарищ генерал?– на пороге импровизированного генеральского кабинета вырос, как из-под земли коренастый Любимов. Голос его осип, вид был потрепанный, но возбужденный.

–Ну что Валера ты хочешь мне сказать?– без всяких предисловий обратился к нему Рохлин.

–Да вот сам решил доложить не по связи, тут дело важное,– начал он тихо, косясь на Родионова, которого он считал штабным чужаком.

–Это наш человек, – разрешающе кивнул ему на Владимира генерал, мол, говорить можно, он – свой. Тут же были вызваны начальник штаба, и несколько других штабных офицеров.

–Дело такое,– Любимов склонился над раскинутой по столу командующего громадной картой города:

–Вот здесь, – ткнул он пальцем, в обозначенные на ней строения, бывшие где-то в стороне от Дудаевского дворца и окружавших его зданий. По прямой линии от расположения штаба это место было в удалении на расстояние четырех-пяти кварталов. Эти здания располагались в так называемой свободной, то есть еще не занятой федералами зоне.

–Я блокировал отряд Мусы Закиева, прикрывавший отход Масхадову. Двумя ротами я ему перекрыл все тут и тут, – майор ткнул пальцем в соседние дома, гаражный массив.

–А танки и БТР тут и тут поставил, – он показал на улицы, походящие к блокированному дому:

–У него человек двадцать осталось всего, они у меня тут как мыши сидят в ловушке, нос не высунут.-

–Что людей не хочешь риску подвергать? – понимающе спросил начальник штаба:

–Ну, давай Лев Яковлевич артиллерии прикажет, ты их наведи и давай вперед, а потом что останется от них, зачистишь!-

–Да нет, тут дело такое,– Любимов почесал вихрастую русую голову:

–У этого гавнюка Закиева почти тридцать наших пленных есть, он обещал, если мы его из ловушки живым не выпустим, всех прикончить!-

–А откуда они у него?– удивился генерал.

–Да, похоже, все из дворца, наши все новогодние подарки от Паши Грачева другу Джохару он притащил с собой и сейчас как пропуском ими в нос нам тычет!-

–А что сам приехал? По связи бы сообщил? – спросил начальник штаба:

–Все бы и решили!-

–Да я как в эфир выйду, мудаков всяких туда сразу полно слетится. Как обычно все обгадят, и всех похороним,– грубо и прямолинейно отвечал Любимов и генерал согласился:

–У нас как всегда у победы бывает отцов много, а поражение всегда сирота. Этого Закиева никто не выпустит оттуда, а мне, к примеру, на него плевать, пусть живет, только пацанов нам пусть оставит целых, они там уже и так натерпелись!-

Они обсудили план действий.

–Хорошо,– одобрил его Рохлин:

–Давай Валера так, и сделаем, пусть Муса уходит!-

–Да, а то сейчас эти друзья пронюхают, начнут операции планировать, слетятся, как шакалы пять генералов и будут решать, как тридцать чехов завалить. И все будет как всегда – море крови и дерьма!– кивнул майор.

У Родионова заколотилось сердце. Игорь там? Закиев, Закиев – это же Муса из Москвы, вот жизнь какая ты смешная! Я должен быть там. Он просто обязан!

–Лев Яковлевич, а разрешите, я с майором Любимовым поеду? – спросил Родионов у генерала. Тот все, быстро поняв, одобрил:

–Только Владимир Иваныч, ты туда не лезь хорошо, надо просто с этим Закиевым договориться, коридор ему с Валерой сделайте, все спокойно обговорите, перед этим предварительно пугните его, что бы сговорчивей стал!-

–Товарищ генерал, – обиделся Любимов, посмотрев возмущенно на полковника:

–Я, конечно, одобряю любовь штабных работников к военно-полевой экзотике, но мне он там не нужен. Мне бы свой зад уберечь, так еще и его теперь надо охранять! – он развел руками.

–Я лично знаю Закиева, и он знает меня,– твердо сказал Родионов и, предваряя дальнейшие вопросы на эту тему, добавил:

–В Москве видел, знаком, он с моим приятелем вместе бизнесом занимался!-

–Оружием торговали?– зло пошутил Любимов, подмигивая ему.

Но Рохлин уже своего решения не поменял, все, зная про сына, коротко благословил Владимира: 'с богом!'.

На землю скрывая страшные следы недавних боев, лег легкий белый снег. БМП буквально пролетела эти четыре квартала, как четыре отдельных мрачных галактики без всякой остановки, и только Любимов причудливо смешивая матерные слова с изощренными ругательствами, всю дорогу, не прекращая не на минуту, воспитывал своего механика-водителя сидящего за рычагами. Тот бедный выслушал о себе все: и что у того руки растут не оттуда, и что не людей, а только дрова оказывается надо ему возить. И все ругательства тут же вплетались в постоянное упоминание об умственной неполноценности бойца по причине детских черепно-мозговых травм не прошедших для него бесследно. Полковник подумал, что это не было чем-то личным, а скорее свойством характера Любимова, его привычкой, возможно дурной, способом снятия напряжения к которому все уже привыкли и реагировали насмешливым безразличием, называя его 'безумным майором'.

Небольшой отряд Закиева был блокирован стрелковыми ротами майора Любимова в изрешеченной кирпичной пятиэтажке, одиноко возвышавшейся на пустыре, все вокруг которой было припорошено белым снежным ковром. И эта лишенная каких-либо укрытий территория великолепно просматривалась и простреливалась, что затрудняло как подход к зданию, так и выход из него. Невысокие редкие деревца, тонкими стволами ничего за собой не скрывали. Это были, очевидно, новостройки и не так давно посаженная растительность еще не успела, как следует вырасти и окрепнуть. А подготовленная для возведения новых домов площадка рядом не была использована по назначению из-за обнищания страны и свернувшегося повсеместного государственного строительства. Пятиэтажка одной стороной своего фасада была обращена на фасад другого такого же здания, параллельно стоявшего в двухстах метрах от него. А другой стороной выходила на руины гаражей в низине, бывшими так же неплохим прикрытием для стрелков, как и дома. В доме напротив блокированного, закрепилась, как будто взяв противника крепкой рукой за горло любимовская пехота, а с торцов дома отсекая отходы из здания к гаражам и на боковые улицы, так же залегла пехота, встали БМП и танки.

–Мышеловка!– улыбнулся Любимов, показав Родионову на дом, где затаились боевики:

–Ну что полковник, 'папа' сказал, Валера сделал! Давай надо начать с того что бы Закиева пугануть, пусть сговорчивее будет. -

Было ясно, что 'папой', он называл Рохлина, а себя конечно ласково с любовью Валерой. Хрустя разбитым кирпичом и обсыпавшейся штукатуркой, офицеры крадучись прошли на первый этаж своего здания. Выстрелов не было ни с одной из сторон, дом напротив, молчал, застыв мрачным призраком в тревожащей тишине, разрываемой лишь гулом далеких выстрелов.

–А ты знаешь полковник, а 2 января меня ведь точно так же этот проклятый Муса окружил с ротой в хирургическом корпусе республиканской больницы и сидел я там и думал, кто менял кроет артиллерийским огнем боевики или наши? Папа тогда мне по радиосвязи орал: 'держись Валера, мы уже идем тебе на помощь', а ее все не было и не было. Я уже от стрельбы и взрывов оглох совсем, говорить тогда не мог только орал. Я пока отбивался в этом подвале целый вагон 'шмелей' по боевикам отстрелял за сутки со своими ребятами. И вот слышу в открытом эфире мне по радио: 'эй, с вами будет говорить полковник армии Ичкерии Муса Закиев, сдавайтесь, у вас не боеприпасов нет, не людей!' А у меня уже в подвале 30 раненных, патронов в обрез. А папа мне шифрует: 'Валера тяни, время держись, к тебе разведка идет!' Я думаю, да и хрен с этим Закиевым, шли мне парламентеров, договариваться буду – хоть час другой без боя посидим, хоть люди поспят немного, а то от усталости все падают. Выиграю время патроны и силы сэкономлю, а потом его на хрен пошлю. Такая вот хитрость военная. Выхожу на папу говорю ему: 'даешь мне разрешение мутить?' А он мне: 'мути, Валера, сукин, ты сын, вообще делай, что хочешь сам, но что бы до разведки сам дожил и людей мне сохранил живыми. За каждого спрошу с тебя!'. В тот день десантники в плен боевикам попали, те самые которым головы отрубили и во дворе Дудаевского дворца закопали. Вот папа и вибрировал.

К нам пришли парламентеры, их было семь человек, и представились. Главным был наш депутат российский Сережа Ковалев, рожа из ящика, с ним еще два других депутата, фамилии их я не помню, два служителя культа – натуральные попы с крестами в рясах, подполковник – пленный начальник штаба полка и чеченец с ними, этот самый твой приятель Закиев. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни. Нас, мол, все бросили и забыли. Я молчу, киваю, даже слезу пустил для виду, как мне себя жалко, курю. Взял на переговоры двух бойцов с собой, и ротного, стоим, слушаем. Больше всех Ковалев выступал, а эти двое депутатов падлы, вставляли словечки, поддакивали. Он говорил, что находится у нас в качестве представителя Российского правительства. С командиром боевиков -то? А с Закиевым они обо всем уже договорились и как только мы ему сдадимся, то они сразу заберут нас у него как военнопленных. И он гарантирует мне лично, что в этот же день мы будем в Моздоке, и нас всех оттуда отправят домой.

Я молчу, как воды в рот набрал, курю. А мои бойцы им отвечают сами без меня, что мы люди военные, принимали присягу родине служить и в плен сдаваться не будут. А Ковалев на меня смотрит, глазами непонимающе хлопает, вздыхает, еще раз просит нас подумать. А я молчу. Потом угрозы пошли: стали говорить, что если мы не сдадим оружие, то погибнем все. Даже в плен не будут брать ни кого, мол, эти депутаты и так Мусу умолять устали нам жизни всем сохранить. Но мои ребята твердо отвечают: мы сдаваться не будем, а если надо все тут ляжем, как бог даст. И на меня смотрят: чего ты Иваныч этих вражин сюда пустил?

Ковалев мне: 'подумайте хорошенько! Верю в ваше благоразумие. Вам что людей не жалко?' Тут я не выдержал, говорю попам и чеченцу Закиеву: отойдите, прошу вас в сторону, мне кое-что надо с представителями российской власти лично обсудить по вопросу сдачи в плен, те сразу согласились, отошли. Думали – я условия буду обсуждать, гарантии. А я говорю им, читайте по губам. И штаны свои снимаю, и прямо на этих депутатов мочиться стал, на их ботиночки, мочусь и смотрю. Вся эта троица орет на меня, что жизнью ради нашего спасения рискуют, под пули под огонь идут, а я неблагодарный такой. Мою фамилию требуют, жаловаться Грачеву собрались. Я им в ответ говорю: ' Любимов моя фамилия, запишите себе, а вам тварям солдат – сопливый мальчик восемнадцати лет, объясняет, что такое присяга, долг, Родина, а вы власть получили, животы отъели на государственных хлебах, а сами на стороне врага стоите. Совести нет у вас и чести. Да какие вы депутаты, какая вы на хрен власть? Какие вообще вы люди? Запомните, им сказал, я с того света встану и каждого из вас лично в Москве найду и кишки выпущу, и буду смотреть, как вы мрази в судорогах корчиться будете. И за границу вы от меня не убежите, я вас везде достану. А теперь, говорю, идите отсюда, пока целы. И затвором АКМ передернул для острастки. Они красные, стоят, молчат, на ботинки свои смотрят, ножками трясут, стряхивают, а меня боятся. Закиев как стал смеяться, смеется, махнул рукой им, хватит, пошли, нам тут разводят. А мне говорит: 'ну ты бешеный майор, ты кто по национальности ?' Я ему: 'я русский, советский человек!' А он мне смеется: 'ты хуже чеченца!'. И вот оттуда и пошло – бешеный майор. Подполковнику говорю, оставайся, с нами будешь. Но он то ли уже в крови замарался, то ли сломался совсем, но с ними ушел. Служители церкви нас перекрестили напоследок, как мертвецов перед похоронами, жалобно так смотрели, я смеялся. Вот такая была встреча. А теперь вот местами и поменялись.

–И вот думаю полковник часто, зачем я здесь? Что я тут забыл? Я бы этот Грозный вовек брать не стал, так как мы сейчас его берем, обнес бы его проволокой колючей в два ряда, да хоть в десять. Ток бы по ней пустил, обложил город как логово, танками и артиллерией со всех сторон, минами окружил все подходы, а жителям фильтрационные пункты на выходах поставил и ждал, хоть год, хоть два, пока боевики любо подохнут, либо сдадутся в плен. Не стоят они эти дудаевцы для меня ни одной капли моего солдата, ни кровинки его, не слезинки материнской. Так вот зачем я здесь? За Родину? Как весь этот звездец с Союзом случился, я сразу забыл, что Родина у меня есть, мгновенно не стало ее. Как ветром сдуло, была, и нет уже Родины. А будто в сердце черная дырка от нее осталась, вроде когда Родина была, они меня грела, смысл какой-то давала жить и смысл служить, и раз все и нет ее больше! Все кончилась совсем моя Родина. Выпил сначала я водки, ждал, думал, отпустит, а все равно нет, не отпускает. Как будто кто-то украл ее у меня и на ее место их новую свободу мне туда и как брак подсунул. Как ветку яблони к елке привил, а она не приживается, отторгает ее мой организм. Мне приятели: ты раб совковый, а я говорю им: 'а не пошли бы вы, я при Союзе то зад начальству как вы не лизал, а вы и сейчас еще больше лижите став свободными. При Союзе стыдились хоть этого, а сейчас вам свободу дали, для подлости'. И понимал я, обманули меня и не какая свобода, это вседозволенность. Как будто все воры только и ждали, когда Союза не будет, что бы Родину украсть у нас всех понимаешь. Не деньги, не там ее какие-то блага у меня украли, они Родину вот что у меня украли. Родина, она какая? Она чистая, родная, теплая, любящая тебя, за нее умереть хочется, справедливая, а мне что подсунули, холодную, грязную и злую страну, полную пьющих дегенератов. И я ведь и сам таким же становлюсь! А почему я умирать то за такую Родину должен? Она не моя, она чужая! А генерал мне тогда говорит: 'Валера, Родину то у тебя украли не у одного, у нас всех ее украли, но другой-то у нас Родины нет. Какая есть все наша. Ты не пойдешь, я не пойду, а кто пойдет тогда? Не кому больше все, кончилась Россия то, остались мы с тобой майор, да эти пацаны восемнадцати лет', понимаешь полковник. А сюда приехал, в дерьмо лицом окунулся, думал, хуже будет, вообще завою от отчаяния, но смотрю на ребят этих, на офицеров и мурашки по коже бегут. И в них-то я Родину и увидел тут, понимаешь. Они все и есть Родина и за нее я готов умереть. И понял, жива моя Родина, есть она на свете, ее просто отмыть надо, очистить, понимаешь, отстроить, порядок навести, а она есть. А сначала защитить тут. И только здесь я это и увидел! И получается, что война тут для всех разная все вроде вместе воют, а каждый за себя, мы с тобой и с солдатами за Родину, кто-то за нефть, другие за власть, вроде вместе все, на одной линии стоим, а на самом деле врозь! -

И Владимир понял: им всем здесь, этой жестокой войне, чтобы выжить, нужен смысл, нужно придумать ради чего, все это. Где найдут они его – не важно, в чем – не имеет значение. Его надо придумать, найти, выстрадать. Иначе так легко среди крови и грязи, среди предательства и пирующей смерти, сломаться и потерять себя уже навсегда, умереть до еще смерти, остаться лишенным смысла жизни пустым надорванным человеком, не способным вынести это. И выход один надо верить, пусть не знать, не понимать, но отбрасывая все вопросы прочь, к черту или дальше, верить, находить высокий смысл происходящего. Иначе нельзя никак.

В огромной комнате открывавшейся пустым окном на пустырь на полу полулежали притаившиеся бойцы, в углу стояла включенная на прием рация.

–Сначала попугаем, – объявил майор:

–Так Ежик, – он обратился к одному из бойцов:

–За этажами следил? Там есть снайперы?-

Худой боец в черной шерстяной шапочке повернул свое острое лицо.

–Четвертый пятый этаж товарищ майор!– бодро доложил он:

–Похоже снайпер или два!-

Любимов недовольно посмотрел на Ежика, но тот не реагируя на это, опять равнодушно продолжил наблюдать за противником.