Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"

Автор книги: Вадим Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

'Странно, но руки задрожали, только когда я ушел, почему так?' спросил он себя и только зашедший в туалет покурить паренек помог прикурить зажатую губами во рту Сергея сигарету. Он курил, разглядывая свое уже не молодое лицо в зеркале, стряхивал пепел в раковину, под струю воды текшую из открытого крана и ненавидел себя. Собрал в осушенном рту остатки слюны и плюнул. Слюна потекла по отражению на зеркале вниз, оставляя за собой след, и Волков понял, что это все его пребывание один на один добром не кончится и ему просто надо еще напиться.

6.

Родионов и Муса остались наедине за столом уставленным выпивкой и закусками. Чеченец не стал, не пить и не есть, вежливо отказавшись от застолья. Владимир не настаивал. Некоторое время они посидели, молча и наконец, горец все, обдумав у себя в голове еще раз, принялся за разговор:

–Сергей рассказывал мне про вас. Вы настоящий мужчина, воин, офицер. Но он говорил, что ваша жена зарабатывает гораздо больше вас. Что эта страна не имеет уже больше денег, что бы содержать и кормить своих воинов. Уже их содержат женщины? Простите меня за резкие слова, но я родился в горах у нас там прямые люди привыкшие отвечать за свои слова и говорить правду друг другу в лицо. Разве я вам сказал не правду? -

–Да это правда, – кивнул Родионов, не смущаясь его напором:

–А что толку в ней. Таков парадокс нашей жизни. Наша армия проиграла войну без единого выстрела. Перейдем к делу, вы мне хотите предложить работу?-

–Да ваша армия, – и тут же кавказец поправился:

–Наша с вами армия.-

'А может он тоже военный?' – выдвинул догадку Владимир и тоже как Волков страдает.

– Нашу армию предали ее командиры. Толстые и жирные генералы, и маршалы, трусливые как шакалы. Да это они струсили и продали нас всех. Нашу с вами общую страну, людей, свободу. Этой страны, которую я признаюсь, Аллах свидетель, я очень любил, уже больше нет. Она уже в прошлом. Несмотря на то, что мой народ несправедливо пострадал в ней, все равно мы чеченцы любили ее так же как и вы русские.-

'Ах, оказывается, он же чеченец', – понял Родионов:

–'И не на родине, а здесь в Москве? И он не знает, что скоро там случится. А может ему все равно? А что здесь бизнес, наверное, семья родные. Вроде человек неплохой Сергей сказал, и что общего у него может тогда быть с бандитами? Нет, на бандита он вроде не похож'.

–Новые хозяева России решили, что народ им не нужен? Как и не нужна армия. Они все продали и пропили, эту страну, этот народ и людей. А скажите, кому вы служите полковник? -

–Я, России служу России,– отвечал на его вопрос Владимир, ковыряя вилкой в тарелке с салатом. Что он от меня хочет? К чему это все? Он хочет, что бы я уволился и работал на него? Угадывал полковник собеседника, и этот больной для него разговор вызвал в нем нарастающее внутреннее раздражение. Он сам часто думал о том же самом, но сейчас не хотел это обсуждать ни с кем, тем более с малознакомым ему человеком. А чеченец напротив словно читал его как открытую книгу:

–Скажите мне полковник, а что такое Россия?-

–Ну, хватит я не на экзамене, а вы не мой учитель! – возмутился полковник. Он и, правда, думал, что ответить. Россия это его дом? Его дом – квартира. Но эта квартира лишь квартира жены, которая ему и не принадлежит, как и сама жена. А когда без того разоренное государство сможет дать обещанное жилье, большой вопрос! Семья? Это обломки прошлого, которые просто волны жизни пока согнали в кучу, будет любой шторм, и их разнесет в разные стороны, если конечно не успеет прежде наступить старость. Они с женой живут так по инерции уже давно, они просто чужие друг другу попутчики, сожители, а семейная жизнь их катится никуда, в бездну. Служба? Да как только он уволится, а это рано или поздно случится, его тут же забудут, незаменимых людей нет, и через год там даже не вспомнят его, забыв, что он был такой. Может, кто-то и будет рассказывать: 'что служил тут такой полковник, но имя уже не помню'. В историю он не войдет, он навсегда останется там за гранью, где кончается историческая личность, такая как Ельцин, Горбачев, Грачев или Гайдар, даже такая как Дудаев. И останется тем, что описывают как многоликую общность, обозначая ее офицерским корпусом, армией, страной, не имеющая для истории имен и фамилий людей ее составляющих. Сын? Да сын, но он живет сам по себе, отдельно, у него своя жизнь. Он навеки часть его, он продлит его в бесконечность через своих детей. Но они им уже не будут. Так что осталось? Могилы отца и матери, Волков, одинокий генерал Петлицын и больше, наверное, ничего? Москва ему чужой пустой город? Так что это Родина? Вот у этого Мусы, наверное, Родина есть, это его многочисленная чеченская родня, возможно даже какой-то тейп, а если он с гор то это родное село, где живут все эти родственники, одних братьев, у него, наверное, штук пять. Да такое ощущение, что они все там между собой родственники. А русские, почему у них не так? Почему у него Родионова не так? И это очень печально.

–Вы служите России? Какой России? Ее нет! Это миф. Легенда из прошлого. Сказка. Есть куча разного народа рассеянного на огромном пространстве, половина которого себя русскими и не считает, пьющего сброда который весь мир не знает, куда теперь деть. Посмотрите на вашего Ельцина, это же позор? Как вы могли до этого докатиться? Возможно, если бы у вас был другой, стоящий правитель мы бы вам поверили. Вас предали полковник. Вы никому не нужны. Ваша зарплата говорит вам только об этом. Вы профессиональный военный, офицер, высококвалифицированный штабист и получаете меньше чем поломойка, в фирме, где работает ваш друг! Это то, что нормально? Человек в любой момент, идущий на смерть по приказу и вдруг нищий оборванец на шее своей жены. Что вы можете купить на свою жалкую зарплату? Пальто вашего друга стоит как ваша годовая зарплата, а его машины вам вообще никогда не видать! -

Чеченец, на несколько мгновений замолчал, испытующе смотря в глаза Владимира:

–Ваша власть предает всех. Вы думаете, им нужны чеченцы. Цельная Россия? Да будь наша республика, просто жалким клочком горной земли на окраине России, они бы плюнули на нас, и забыли. Но там есть нефть и ваши хищные бизнесмены, грабящие ваш народ, хотят заполучить ее. И если бы даже им надо было бы убить для этого всех, нас чеченцев они не остановятся ни перед чем. Но сами эти трусы не воюют, они способны развязать войну, а воевать вместо них будут другие. Им нужна эта война, они беспрепятственно смогут присвоить нашу нефть. Эту нефть дал чеченцам аллах, и мы лучше умрем, чем отдадим ее. Вы же прекрасно знаете, что они вооружили предателей народа Руслана Автурханова. У него даже были танки, артиллерия! Знаете, кто сидел за рычагами этих танков, ваши офицеры, которые ради денег решились на эту авантюру. Им заплатили очень хорошо, ну не ваше же нищее государство им дало деньги из своего кармана? Их купили ваши воры. А это были офицеры и прапорщики ваших Вооруженных сил – танкисты. А когда мы разбили их, то, что сказало ваше министерство по-поводу этих пленных капитанов и майоров? 'Мы не знаем, как они тут отказались!'– вот был ответ. Ваша власть запросто предала их, отказалась от них, и с такой же легкостью предаст вас!-

Родионов знал об этой отвратительной истории, как и многие он ощущал чувство отвращения к случившемуся. Офицеры и прапорщики Таманской, Кантемировской дивизий и курсов выстрел за хорошие деньги и обещания командования, согласились принять участие в том ноябрьском походе антидудаевской коалиции на Грозный под командованием Руслана Автурханова.

–Я все это знаю,– тихо ответил, раздражаясь все больше и больше этим разговором, Родионов, молоточком пульс застучал у него у виска:

–Конкретнее прошу, скажите мне, что вы хотите мне предложить?-

–Я хочу предложить вам деньги и работу, хорошие деньги и хорошую работу, достойные вас деньги! -

–Какую работу? Я должен как Сергей уволиться. Я не знаю смогу ли я так же успешно как он продавать?– засомневался полковник.

–Нет, вам ничего не надо такого делать, в смысле увольняться. Работа будет связана непосредственно с вашей службой. Платить буду хорошо,– и выложил из кармана на стол десять сто долларовых купюр. Одну за другой, как сдают карты из колоды, из объемной пачки появились деньги на пустой от посуды поверхности стола прямо перед Владимиром. Тот испуганно посмотрел на эти деньги, на тридцать серебряников Иуды.

'Вот так и купили его фарисеи',– подумал он, брезгливо, отодвигая деньги от себя в сторону.

–Мне нужны все копии документов об операции по введению войск в Ичкерию, которые есть у вас в распоряжении,– просто ответил чеченец на его недоумевающий взгляд:

–Я вам дам еще столько же и еще до пяти раз. Вы ничем не рискуете, вы ничего не теряете. Той стране, которой вы дали присягу уже нет. Мне нужно все. Мне нужна информация о составе частей, о командирах, о технике и вооружении. Адреса домашние командиров и офицеров этих частей. Планы, система связи, Ну вообще все. Чем больше информации, тем больше я вам плачу.

– Вы вербуете меня?– в недоумении спросил Владимир, а потом даже рассмеялся:

–Боже, как это оказывается все просто. Я знаете, всю жизнь думал о том, что однажды меня полковника генерального штаба будет вербовать какой-нибудь американский агент из потомков русских эмигрантов или там бывших власовцев. Он будет применять гипноз, телепатию, методы контроля сознания. А тут все просто и банально посреди белого дня меня гражданина России покупает с потрохами другой гражданин России. Так просто предлагая мне придать мою родину.

–То, что я гражданин России, это все лишь так сказать, вынужденная формальность, мой народ будет независим, он не хочет плыть на борту вашего гнилого лайнера, который вечно пьяный капитан так и норовит посадить на мель! -

–А вы не боитесь, что я сдам вас в ФСБ? -

–Я? Не боюсь. Не сколько. Это, – чеченец кивнул на деньги:

–Решит сразу все. Ну, конечно, может не такая сумма, тогда немного большая. Все в воле всевышнего. С вами или без вас мы все равно получим всю нужную информацию. Но лучше когда источников много. Как говорят у вас в России теперь: я рассчитываю с вами на долгое плодотворное сотрудничество. Подумайте, вы давали присягу СССР, а этой страны больше нет. По правилам поражения в войне ваш Союз расчленили на части, как мертвого барана на бойне.

–Не надейтесь. Я не продаюсь,– покачал головой Родионов. Напротив, невдалеке так же за столиком сидели двое мужчин, и полковнику показалось, что они следят за ними.

'Наверно это люди этого Мусы?' мысленно не вслух предположил он. А тот заходил как штурмовик пикирующий на цель, на новую атаку:

–Нет, вы пока конкретно нет, здесь дело другое, вас самого уже давно барана продали. А вы и не заметили, как это случилось. А продали вас с шерстью и потрохами. А вы, сидите на шее у женщины, которую не можете даже сами обеспечивать, как это делает любой настоящий мужчина у нас на Кавказе, и сейчас тут передо мной строите из себя какого-то благородного рыцаря? Ну, какой же вы мужчина? Вам не смешно все это самому? Вам не стыдно от этого? Ваша нищенская зарплата это, то насколько вы сами цените себя и насколько вас ценит ваша любимая страна! -

А ведь так же говорит ему и Светлана! Именно так – 'нищенская зарплата', хотя не какая это не зарплата, это всего лишь 'денежное пособие', в котором теперь почему-то так немного денег, и так много пособия. Что-то вроде пособия по безработице.

–Ваш гордый народ видимо так опьянел от полученной свободы, что теперь в вашей республике процветает бандитизм, похищения людей, работорговля, радикальный ислам, отличающийся особой кровожадной нетерпимостью к иноверцам! Чечня для чеченцев – вот лозунг вашей свободы? -

– Как вы русские говорите: лес рубят – щепки летят. Кажется так? Вот, к примеру, разве Сталин не был бандитом? Он грабил банки, называя это красиво – экспроприацией! Но он был революционер, боролся за свободу. Но разве в словах дело? Мы же знаем, что под этим кроется разбой и грабеж. С приходом к власти советское правительство отняло у помещиков и фабрикантов землю и заводы, а это конечно был тоже не грабеж? Или когда большевики без суда и следствия в годы гражданской войны, расстреливали тысячами 'неблагонадежных элементов' из дворян, помещиков и офицеров, это все не преступления? Это революционная необходимость? Да революция поднимает всю грязь со дна общества, под ее знамена стекаются бандиты и преступники, но на данном этапе мы – патриоты Ичкерии, пока не можем от них отказаться. Мы вынуждены закрывать на них глаза. Мы слишком маленький народ, и они нужны нам для предстоящей войны за независимость против огромной России. -

Родионова всколыхнула подступившая к самому горлу, волна внутреннего негодования:

–Я служу своей Родине. Да я такой мужчина, какой я есть, таким меня воспитали родители. Да, наверное, по вашим понятиям я не никакой не мужчина. Но какая бы она не была эта страна – нищая, жалкая, любая, но она моя Родина. Родину как мать – не выбирают. И другой родины у меня нет, и уже не будет. У вас есть ваши горы, ваша земля, ваше небо – это ваша родина. У вас есть ваша правда. И у меня есть своя правда и Родина. Если моя Родина не может меня достойно содержать, то это я надеюсь, все временно. Потому что ей, сейчас очень трудно. Она болеет, болеет тяжело, страшно, но я верю – она все равно, как сотни, раз до этого было уже в нашей истории, она поправиться, выздровит, вот увидите. Встанет с колен. Смутные времена пройдут как болезнь, и все будет хорошо. Такие как вы надеются, что эта болезнь смертельна, но это их заблуждение. Так уже было. И знайте – это моя вера. Это как вера в бога, хотите в Аллаха или там в Будду. Вы это понимаете? И думаю нам больше не надо продолжать разговор на эту тему. Я не могу вам ничем помочь. Я знаю сейчас время такое, и вы легко найдете сотню другую офицеров, которые очень дешево продадут вам всю нужную информацию. Только поэтому я не считаю нужным сейчас вас задерживать. Это бессмысленно. Вы и, правда, откупитесь, чтобы не случилось. А я устал, и эти проблемы мне сейчас совсем не нужны. Вы пришли ко мне от друга, как друг, но если разобраться мы друг другу враги. -

–Да Советский Союз был моей родиной, но наша моя родина не ваша пропитая и проданная всеми Россия. Мы чеченцы не хотим, что бы ваши олигархи продавали наш народ, точно так же как продали ваш – за гроши и водку, и будем за свою независимость сражаться до конца. – хлопнул ладонью по столу Муса.

Родионов отрицательно покачал головой.

–Вы зря затеяли войну с Россией. Вас разобьют. Шансов нет. Рано или поздно!-

–Что ж вижу, я вас не убедил, а жаль. В той войне, что начинается мы, будем по разные стороны. Вы правы, мы покупаем ваших военачальников и чиновников пачками, они продаются нам удивительно легко. Мы покупаем в России оружие нашей армии, которое за вашей спиной продают ваши начальники. Вы меня признаться удивили. Я не сомневался, что купить вас не составит труда, я навел о вас справки, вы в тяжелом материальном и семейном положении, вам как воздух нужны деньги, и я вам предлагаю их, а вы не продаетесь. Что ж я уважаю вас. Таких как вы не так-то много осталось. Я не прошу Вас пожать мне руку, не надо. Просто прощайте. -

Он встал, пустыми холодными глазами волка оглядел зал, словно вывернул его наизнанку своим взглядом, и упругой походкой пошел к выходу из кафе, за которым скрылся, растворившись во тьме улицы. О Волкове даже и не вспомнил. Дверь за ним хлопнула, закрылась, словно горца и никогда и не было, и все случившееся был лишь только дурной пьяный сон. Только сейчас Родионов заметил, что деньги так и остались лежать на столе. Десять сто долларовых зеленных купюр подтверждающих то, что все это было и вовсе не приснилось ему. Он брезговал этими деньгами. На этих деньгах лежала печать проклятия, кровь людей, печать предательства. 'Да уж деньги не пахнут!'. Чем пахли эти деньги нефтью, кровью, порохом?

Один из тех, мужчин на кого полковник обратил внимание, встал, оделся и вышел следом за Мусой в ночь. Другой остался, наблюдая. Тут вернулся Сергей, еще более пьяный, чем когда уходил. Наверное, он пил один у барной стойки. А иначе где он так набрался?

–Ну что продолжим?– спросил невозмутимый Волков, присаживаясь.

–А этот, уже ушел? – он даже не назвал Мусу по имени, как будто ухе его и забыл – компаньона по бизнесу.

–Да ушел. А ты же все знал? Как же ты так мог меня так подставить? Ты что меня продал? -

–Чего ты, я вообще ни понимаю о чем ты?– злобно бросил в его сторону Сергей, – да ему было стыдно и от этого злость к самому себе, его переполняла. Именно из-за предательского стыда, которого быть не должно! Волков прятал глаза, пьяному так было сложно врать. Так не хотелось. Он попытался выкрутится, все сгладить:

–Тебе же дали работу? -

–Да дали, вот видишь, уже даже и заплатили!– Владимир кивнул на оставленные Мусой деньги, лежавшие на столе среди тарелок и рюмок как будто салфетки.

–Я был тебе должен. Вот бери все, теперь оно твое! Я думаю, этого хватит, что бы закрыть мои долги! Я что-то тебе еще должен? -

–Ты мне ничего не должен!– простонал Серегей. Ему хотелось напиться насмерть, что бы ничего не помнить и не знать, чтобы забыться. Убежать в пьяный сон из этого кафе, от мыслей и даже от себя самого. Он смотрел затравленным зверем, говоря взглядом другу: 'ну что ты от меня хочешь?'.

Родионов встал из-за стола, надел шинель, шапку и молча, не прощаясь, ушел из кафе и из жизни Волкова навсегда, так же как и Муса хлопнув входной дверью. На столе среди рюмок, посуды и бутылок по-прежнему оставались деньги. Волков вздохнул, выпил еще рюмку и взял деньги со стола:

–Какие мы гордые! Выше генштаба только солнце! – равнодушно пожал плечами он. 'Но не пропадать, же им? Ладно пора и мне домой'. И он знал, попроси его Муса сделать это снова и снова Волков бы поступил со своим другом точно так же, потому что все люди поступают друг с другом точно так же, а при определенных условиях и за хорошие деньги даже близкие и родные!

Волков подошел к барной стойке, он решил выпить еще алкоголя 'на пасашок', так, что бы ему наверняка удалось окончательно напиться. Что-то внутри было не так, и это мешало ему, а душа настойчиво требовала покоя. По телевизору, висевшему над барной стойкой, показывали Ельцина и каких-то важных уже вроде бы даже уже примелькавшихся политиков в серых строгих пиджаках, говоривших умные речи. А бармен за стойкой, то ли запомнив Сергея, выпивавшего там минут пятнадцать назад, то ли перепутав его с кем-то, спросил:

–Все как всегда? -

–Все как всегда!– вздохнул Серегей, наблюдая картину на телеэкране. Изображение плыло в его пьяных глазах, но он, упорно сосредотачивался на нем, и ответил бармену машинально, даже поняв заданного ему вопроса. Тот догадавшись повернул голову, вытянулся, близоруко щурясь, грустно посмотрел на телевизор, и одобрительно покачав головой, согласился с ним:

–Все как всегда!-

И тут же налил клиенту в небольшой стакан из толстого прозрачного стекла, ароматного коньяка, положил на блюдце тонкие ломтики лимона и придвинул все это к Сергею:

–Все как всегда!-

А тот как бы произнося тост, кивнул ему в ответ:

–Все как всегда!-

И, правда, было все как всегда, были подлость и верность, трусость и дружба, любовь и долг – все это, как и было , так и осталось на своих местах, и ничего не поменялось в мире.

Часть вторая

Севастополь

1.

Снегопад закончился. Было уже очень поздно. Утомленная Москва гасила огни домов и уличных фонарей, кутаясь от холода в ночную тьму, замирала, затихала, ворочалась, словно бы успокаиваясь после суеты долгого дня, уже канувшего в небытие. Огромный мегаполис, уставший от забот, погружался в сон, накрытый мягким пушистым снежным одеялом. Снег лежал повсюду – на крышах домов, козырьках подъездов и опустевших московских улицах. Припорошенные белой пудрой молчали кусты и деревья. Зима расщедрилась на снег как никогда, высыпав с неба на город все свои запасы. Стало совсем безлюдно и тихо, и лишь редкие прохожие, попадавшиеся навстречу, как осколки прожитого дня, все по-прежнему куда-то торопились, спешили, мелькали мимо в непонятной суете, как будто безнадежно опаздывая, так странно похожие на заводные игрушки в своем бесконечном беге. И Родионов сам вдруг почувствовал себя такой же заводной куклой, начисто лишенной всяких чувств, игрушкой, которая механически ест, пьет, ходит на службу, что-то говорит и делает, но существует все больше по какой-то привычке, отстраненно наблюдая за самим собой и удивляясь тому, как это все так с ним стало. Где он, куда делся тот человек, которым он был прежде? И не находя его этого прежнего человека, он поражался собственной пустоте, как будто бы его душа как змея сбросила шкуру и уползла, а он и теперь есть эта сброшенная шкура, по ошибке считающая себя человеком. Но полковник тут же отбрасывал эту нелепую мысль, как снег с ботинка, так что бы больше никогда не возвращаться к ней.

И снег весело хрустел под его шагами, тротуары были не чищены, и, пересекая протоптанные дорожки из чьих-то следов, полковник спешил к себе домой как по мягкому белому ковру. И даже было немного жаль, что этот снег уже завтра к обеду люди и машины растащат, растопчут и смешают с песком и грязью, как любят они делать абсолютно со всем, что их окружает. И он думал о странной привязанности человека к чужим протоптанным дорожкам, которые он выбирает, даже если они ведут его совсем не туда, куда он в итоге желает придти. И загипнотизированные волшебством проторенных троп люди как заводные куклы упрямо бредут по ним, двигаясь никуда мимо своих целей и счастья.

Жизнь состояла из похожих друг на друга дней-близнецов одинаковых по форме и содержанию, различающихся только по числам не остающихся в памяти мелькающих календарных дат. А завтра надо было опять вставать рано и ехать на службу, так же как и вчера. Все было как всегда. В пустом вагоне метро он сладко задремал с этой мыслью, положив ее себе под голову, как мягкую подушку, так что даже чуть не проспал свою станцию.

В кухонном окне его квартиры все еще горел слабый свет, проникая сквозь голубые занавески во двор. Фонарь, повешенный на столбе перед входом в подъезд давно уже умер позабытый всеми. Распахнутой дверью подъезда играл холодный ветер, и она покорно под его порывами раскачивалась из стороны в сторону на проржавевших петлях, жалобно скуля. Оплавленная хулиганским огнем черная кнопка лифта, притаилась в своем углублении, сиротливая лампочка на ножке проводов под потолком едва мерцала тусклым светом – все было, как всегда. Ничего не менялось.

Нечаянной радостью вечера оказалось поджидавшее в почтовом ящике письмо сына. Жена никогда не заглядывала туда, всегда забывая брать с собой маленький ключ от этого ящика. Поднимаясь по лестнице к себе этаж, в подъездном полумраке, полковник торопливо раскрыл конверт и достал оттуда письмо. И тут же начал читать его. Тетрадные белые листы в клеточку вобрали в себя знакомый подчерк сына, как всегда ровный и разборчивый. Игорь писал родителям, что все у него хорошо, и служба протекает нормально. Сообщил, что собирается вскоре жениться, имя его невесты Лена. А подать документы в загс до нового года, как они хотели, у них не получилось, так как Игорь вынужден уехать в служебную командировку в составе полка, поэтому их роспись откладывается до будущего лета. К этому времени они, конечно, спишутся и созвонятся друг с другом еще много раз, и тогда все станет ясно. Но Игорь ждет родителей в гости в следующем июне, конкретно – дату он уточнит позже, сразу, как только они с невестой подадут заявление в загс. Для знакомства с Леной и празднования свадьбы родителям нужно будет приехать немного раньше, примерно за неделю и поэтому на весь следующий июнь матери и отцу, не надо ничего планировать другого. Сразу после свадьбы молодожены отправятся к ним, в Москву погостить на весь отпуск Игоря, который ему пообещали предоставить летом. Они с Леной живут вместе, в офицерском общежитии квартирного типа, где у них теперь есть своя 'шикарная' комната с санитарным узлом и замечательной маленькой кухней. Его невесте – двадцать, учится она в медицинском институте, хочет стать терапевтом, 'родить минимум трех детей и никогда с ним не расставаться'. Жениться сыну, конечно, было пора. Но думая про командировку сына Родионов – старший с тревогой вспомнил, что самарский 81 полк в котором служит его сын входит в состав мобильных сил. И этот полк привлекается к участию в военной операции и уже в декабре в составе армейской группировки будет введен на территорию Чеченской республики. Но почему разговаривая по телефону две недели тому назад, Игорь, ничего не сказал обо всем этом ему, своему отцу? Скорее всего, наверное, еще не знал или просто не хотел расстраивать родителей? Нет, все же не знал. Он же понимает, что отец все равно обо всем и так узнает сам. Сын клеил будующее из простых понятных слов, нанизывал свои планы как бусины одну за другой на нитку судьбы в прекрасное ожерелье. Этим ожерельем должны была стать его счастливая жизнь. Но Владимир почувствовал, что нитка у ожерелья Игоря была непрочной, могла порваться, и, бусы планов рассыпятся, покатятся в разные стороны несбывшимися мечтами.

'Вот так командировка',– подумал полковник, пряча встревожившее письмо к себе в грудной карман: 'Нет, буду ничего говорить пока Светлане, ей не надо знать лишнего. Что-нибудь совру, придумаю. Иначе будут лишь пустые волнения и никому ненужные слезы. Волнения всегда напрасны'. Наверное, ему надо самому вмешаться в эту ситуацию – позвонить пока еще не поздно в Приволжский военный округ. Игорю не надо никуда ехать – так будет лучше для всех. На его долю еще хватит войны. Время сейчас непростое, а жизнь не стоит и ломаного гроша. Никто не кому стал не нужен, каждый выживает, как только может. Умирать за Родину сегодня не почетно, не подвиг, а очевидная глупость. Он же может легко поднять трубку телефона и попросить окружное командование, и никто ему не откажет ему в просьбе. Всего-то лишь надо поменять одну ничего не значащую фамилию командира мотострелкового взвода на другую. Эта такая мелочь. Но каково, будет его сыну, если тот узнает, что его отец у него спиной тайно решает его судьбу, не спрашивая мнения самого Игоря и не считаясь с ним. И каково ему самому, полковнику генерального штаба, знать, что какой-то другой лейтенант, такой же еще молодой и полный надежд, поедет вместо его сына в Чечню? Что этот парень, чем-то хуже, чем его сын? Чем другие тысячи безымянных солдат и офицеров, брошенных рукой судьбы в пекло войны? А у этого лейтенанта который вместо Игоря, наверное, тоже есть любящие родители, планы, жизнь, мечты и надежды – все как у всех. Да так сложились обстоятельства, и глупо на это сетовать, так закрутилась рулетка судьбы, и 'роковое число' выпало, на долю сына. Точно так же слепо избрав многих прочих сыновей, мужей и отцов. Но так ли уж случайно?

Владимиру вспомнились слова отца: 'Настоящий офицер сам не куда сам не просится, но и, ни от чего что ему предлагают, не отказывается'. Вот и его Игорь поступает теперь точно так же, правильно.

Все конечно, это правильно. Быть таким вот правильным, жить по совести хорошо, но не сейчас. Кто же, в это время живет правильно, по совести? Идиоты, вроде них Родионовых? Вымирающие как могикане. Другие люди, другой лейтенант – все это конечно понятно, но стоит ли переживаний? И почему он, должен думать о них? О каких-то чужих, не знакомых людях? Да кто они ему такие? Зачем они вообще ему нужны? Зачем забивать ими голову? Что и так забот мало? Ведь эти люди это те самые серые существа, увлеченные лишь сами собой и своими заботами. У них Родина часто неотделима от собственного кошелька. Разве они в свою очередь думают о нем? А кому еще в этом мире кроме него самого нужен его сын, может быть Ельцину, Гайдару, Черномырдину, или пресловутой Родине? Из Родины-матери, превращенной в последние годы в дешевую проститутку на Тверской? А может об Игоре позаботятся умники из Кремля, сначала накачавшие Чечню оружием, а теперь решившие вдруг показать чеченцам свою военную силу за счет таких вот ребят как его Игорь? И эти ребята – горсть мелочи разменных монет брошенные на стол политической борьбы. А как же бесправные, словно отбывающие срок заключения срочники, сплошь жители полузаброшенной периферии огромной империи, которые просто не смогли откупиться от призыва.

Родионов вспомнил сына совсем еще маленьким, русоволосым мальчиком с огромными зеленными глазами, в которых умещался весь его мир, старательно склонившегося над школьной тетрадью, такого родного до слез, теплого, еще сладко пахнущего молоком, живую частичку самого себя. Его розовые маленькие ладошки с короткими пальчиками были все в синих точках и черточках, перепачканные шариковой ручкой. Владимира умиляли нежно-розовые полупрозрачные пластиночки аккуратно подстриженных ногтей. А как он тогда любил брать его детскую маленькую руку за запястье, и проводить внутренней стороной пухленькой ладошки себе по щеке чувствуя прикосновение его нежной детской кожи к своему лицу. И у него вдруг чувствительно кольнуло сердце нечаянно вырвавшейся наружу тревогой, из смутного волнения вдруг приобретшей явные очертания будущей беды.

Но все-таки так мерзко сознавать свою неправоту, ведь у парня, который отправится в Чечню, вместо Игоря тоже есть любящие родители, а может быть и жена, и даже маленький ребенок. И вот этого ничего не подозревающего офицера неожиданно вызовут в штаб части, где вручат выписку из приказа, и он примет у недоумевающего Игоря технику взвода, личный состав, и имущество. И все в полку будут, догадываться о всемогущем отце из Москвы, презрительно шептаться за его спиной. Хотя какое, в сущности, ему до них до всех дело? Да пусть говорят что хотят, главное – уберечь сына от напрасного риска, от слепой смерти, всегда наобум выбирающей своих жертв. Хотя бы только для того что бы сказать самому себе – как настоящий отец я сделал для сына все, что только мог, и мне не в чем будет себя упрекать.

Почему ему должно быть дело до них, до каких-то чужих незнакомых людей, которых он и знать то не хочет? В нынешней жизни каждый сам за себя и каждый делает все, что может только для себя. А именно в этом случае он может сделать! Стыдно? Вон был друг Серега и тот его продал, легко и непринужденно, как продается при переезде из гарнизона в гарнизон старый шкаф. А вообще, какое ему, собственно говоря, дело до этого другого лейтенанта, до его родителей? И почему он все время должен думать о чем-то таком сегодня не вполне ясном и смутном как Родина, как другие люди и при этом постоянно испытывать угрызения совести? Вот если бы у родителей незнакомого лейтенанта была бы такая же возможность как у него отменить командировку сына? Как бы эти люди поступили бы эти люди? Сомневались? Он был убежден, что эти люди уберегли бы своего сына от риска, без сомнения и мук совести, и даже не мучили себя вопросом: а кто же отправится туда вместо него? Они бы сделали все, не задумываясь, с лозунгами: 'после них хоть потоп', 'гори, все синим пламенем'.