Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"
Автор книги: Вадим Аверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
'Значит ей все-таки ничего неизвестно', – подумал Владимир:
'Они ей ничего не сообщили, никому ничего не сообщили. Но ведь он сам еще недавно не знал ничего'.
–Я оттуда, я был там,– ответил он ей:
–Но я с ним там не встречался!-
Владимир сам испугался своих слов. Зачем он врет, зачем оттягивает момент сказать ей правду. Почему и чего он так боится. Может он просто очень устал ходить с этой смертью и сейчас в этом доме, где жил сын, он просто хочет, что бы здесь в этом доме, в ее сердце Игорь был живым, еще хотя бы чуть-чуть дольше. Он просто не мог. Он мог ей сказать, не было сил, не было духа.
Она опять посмотрела ему в глаза, ее губы, было, начали что-то произносить, чуть дрогнули, но тут, же замерли, – она остановилась, не решаясь спрашивать его, ни о чем. Полковник это понял и вздохнул. Ему надо было сказать, но слов не было, горло пересохло, сжалось от спазмов. Даже если бы он и хотел, но, ничего не мог бы ей сказать. У него перехватило дыхание.
'Пусть еще Игорь немного поживет для нее' – ударило в груди: 'Я не могу'.
Как оказывается, просто можно было не мочь. Онеметь. Да он не смог ей ничего сказать и спрятал свой взгляд. Он отвернулся и начал снимать свой бушлат, потом вешать его на крючок возле входной двери, ставить в угол свою большую сумку – все только бы не смотреть ей в глаза.
Она замолчала и покорно медленно пошла на кухню.
–Вы с дороги и есть, наверное, хотите? -спросила Лена
–Да я вот с собой принес, кое – что и вам вот купил,– и он достал из сумки колбасу, хлеб, тушенку, шоколадные конфеты, а потом яблоки и виноград.
–Спасибо! Спасибо!– обрадовалась Лена.
–Игорь тоже такой же заботливый, как и вы, Владимир Иванович!– Она вспомнила его имя. Девушка была уже у плиты, разогревая для него еду, ставя чайник.
– Проходите в комнату я вам позову! Отдохните немного у вас очень усталый вид! – она проявляла заботу.
–Лена, а можно я с вами посижу тут на кухне немного?– он присел на кухне за столом.
–Можно, конечно можно,– опять улыбнулась она:
–Знаете, Игорь уехал, а я взяла академический отпуск в институте, и вот теперь одна и одна. Соседка иногда приходит так поговорит о ерунде и уйдет. Вот телевизор, книги, да гулять. Езжу на набережную иногда. В троллейбусе, еду в форме кого увижу, и мне Игорь кажется везде. А вчера вот сон приснился, что все приехали оттуда, весь наш полк, а Игоря нет, его забыли там, представляете какая глупость. А соседка приходила, говорит, ну точно он теперь вернется домой. Этот сон примета такая хорошая. Если приснится, что кого-то убьют, он точно будет живой!-
Смех ее был беззвучным, она смеялась одними губами, глаза светились тревогой. Она говорила ему, видимо истомившись в своем вынужденном одиночестве, сомнениях и догадках, так мучавших ее. Родионов взглядом изучал ее, ней был простой вязаный свитер, подчеркивающий ее фигурку и шерстяная клетчатая юбка. На ногах шерстяные колготки и белые носочки. Светлые волосы она собрала пучком в хвостик, перетянутый резинкой.
Стол был накрыт, и они поели.
–Вы останетесь у нас ночевать?– спросила она. 'У нас' снова больно отозвалось у него в груди.
–Если вы будете не против этого,– вежливо ответил Родионов.
–Знаете я так рада знакомству. Я вас представляла себе совсем другим. Строгим, суровым таким и знаете большим пребольшим. Игорь про вас много рассказывал. Он очень вас любит, правда. Вас и Светлану Николаевну. Ложитесь спать здесь на кухне, на диване, я вам постелю. А я там, в комнате лягу. А вы пока если хотите в душ сходите с дороги. Вот вам полотенце! Вода горячая есть! Шампунь, мыло мочалку все берите не стесняйтесь!-
Полковник переоделся в комнате и покорно прошел в ванну. Он решил, что сегодня ничего ей не скажет, а все скажет завтра, сразу утром, когда они встанут, позавтракают. Он не хотел рушить ее хрупкий мир.
Когда Родионов зашел в ванну и закрыл за собой дверь, то Лена услышав шум включенной воды, быстро подошла к его сумке стоящей на полу в углу при входе. Предчувствие охватило ее всю, обожгло острой страшной догадкой. Как во сне несмелой рукой она растянула молнию его сумки.
В ней поверх вещей лежала знакомая офицерская сумка, – рыжий планшет, слегка обгоревший снаружи. Она провела по его поверхности пальцами. В боку сумки открытой рыбьей пастью вывернутых наружу краев зияла рваная рана. Лена бережно взяла его в свои руки, преодолевая нахлынувшую на нее дурноту. И больше уже не останавливаясь, не думая и не догадываясь, – отбросив все, она открыла его, на внутренней стороне оборота сумки она прочитала знакомую надпись, написанную шариковой ручкой: 'Родионов Игорь Владимирович'. И дальше отказываясь догадываться, женщина вынула из нее бумаги, лежащие под прозрачной стенкой внутри. Это были неотправленное письмо Игоря к ней и бумага командира полка Ярославцева благодарящего родителей за погибшего сына.
Все! Все стало ясно. Пальцы разжались, бумаги выпали из ее рук, разлетелись птицами по полу в разные стороны. Она сжалась, останавливая слезы и рыдания, подавляя внутри себя слабость железной волей.
–Ты должна быть сильной, ты должна жить для ребенка!-
Говорила она сама себе, запрещая себя самой жалеть, считая жалость к себе дешевым разрушительным наркотиком:
Ты сильная, ты справишься!-
На миг закрыла глаза и открыла их снова, нагнулась, подняла разбросанные бумаги. Прижала письмо к своим губам, пытаясь вспомнить его поцелуй. И не глядя все бумаги назад в отсек планшета, закрыв его, как будто пряча его смерть в то место, откуда она так нечаянно появилась в ее жизни. Сумка, это его сумка, это все что осталось от него, все, что вернули ей. Что вернули ей с этой войны вместо Игоря. Она еще раз провела по ее поверхности пальцами.
–Не смей! Не плач! Не смей! У тебя будет ребенок, ты не смеешь!-
Прижав сумку к груди обеими руками, она вышла на кухню и, подойдя к окну, замерла у него, застыла в молчании. Замерла так как будто бы совсем умерла, не чувствуя больше себя, своего дыхания, не ощущая биения сердца, ног, рук – ничего не чувствуя. Но и в этой пустоте не было, никакого покоя. Тишина вокруг нее зазвучала переживаниями.
Во дворе под окнами горел одинокий фонарь. Отражая его свет, сверкали покрытые инеем ветви деревьев. Вырвавшаяся из плена черных облаков на небо пролилась желтая луна. Большим невидящим глазом она светила на мир внизу. Искрила снежная дорожка, от общежития уходящая вдаль, пропадая в темноту.
Она вспомнила тот день, то ранее декабрьское утро, когда ее Игорь уходил из дома в последний раз. А ведь он так не любил это слово последний, всего педантично поправлял ее: 'крайний', так все суеверно говорили в его части. Они долго целовались тогда на пороге перед расставанием, не смея расстаться. Она хватала его за руки, не отпуская, а он целовал ее. Целовал ей губы, шею, лицо, ласково касался теплыми губами ее закрытых глаз – так как любила она. А она все пила и пила как сладкое вино эти бесконечные поцелуи, подставляя себя под них как под дождь, не могла ими никак напиться. Пьянея от них, в жажде, стараясь запомнить, вобрать каждый из них так глубоко в себя как могла, навсегда. И шептала ему, в полузабытье: 'еще целуй, ну же, еще, еще!' Голова ее кружилась от невыразимой беспредельной нежности к нему, от которой казалось, можно было задохнуться. И она задыхалась, теряла рассудок, любовь к нему переполняла ее. И он целовал и смеялся: 'все, хватит' убирая лицо и губы. А она капризно требовала 'мне так тебя всегда мало, я хочу еще, мне нельзя, никак нельзя отказывать!', он отвечал покорно: 'конечно' и пальцы их переплетались, и игра начиналась снова. И она устав, напившись им, отпустила его, обвившие его шею руки, разжались, безжизненно спустились с его плеч. 'Иди' приказала ему: 'ну же иди'. И кивнула ему, махнула рукой. Они встретились взглядами. Игорь побежал по коридору, торопясь, уже опаздывая.
А потом он выбежал на улицу, и быстро шел по искрящей в свете фонаря снежной дорожке. Снег хрустел под его шагами. А Игорь то и дело, через каждые несколько шагов, поворачиваясь к ней с улыбкой, останавливался, смешно пятился спиной вперед. И он, махая ей рукой, выдыхал белый пар ртом в морозных воздух. Елена, тогда стояла на этом же самом месте, где и теперь, у кухонного окна, приподнявшись на носочках, и провожала его долгим взглядом, еще чувствуя на своем лице, шее, губах его поцелуи. Она рисовала в воздухе ему сердца и шептала беззвучно так, что бы он понимал по ее губам: 'я люблю тебя', и он кивал, что все понимает, и в ответ слал ей воздушные поцелуи. Пока не пропал, не растворился в темноте. Так и ушел Игорь навсегда в зиму, и уже к ней не вернется.
А ведь совсем еще недавно они оба даже не могли поверить в какую-то там смерть, и жизнь им казалась как древним богам бесконечной. Это было не про них, это было где-то далеко, не с ними, и поэтому не реально. Вообще не правда, как будто смерть кто-то придумал как глупость, как нелепую выдумку. И сейчас смерть ей казалась невероятной, но она уже ощутила ее странный вкус, ее холодной присутствие.
Но Лена не верила в нее до конца, ей казалось, что все еще можно исправить, просто надо что-то предложить богу, попросить его, помолится ему, искренне, от сердца. А взамен отдать ему, пообещать что-то такое важное, ценное, что бы бог Игоря обязательно вернул ей. И тогда они все поймут, что ошибались, он жив и только двое, она и бог будут знать эту тайну. А бог может сделать все, абсолютно все. Но что она могла ему предложить? Что? Что бы такого? Она могла предложить ему свою жизнь, но только после того как родит малыша, лишь бы еще увидеть Игоря, лишь бы бог вернул его! И сама испугалась все этих мыслей.
Игоря у нее отняла война, отняла навсегда, злой когтистой рукой смерти вырвала его как кровавую жертву своему вечно голодному хищному богу, который спал и которого эти люди опять разбудили. И Игорь уже не вернется, больше не пройдет по этой дорожке со службы домой, не помашет ей рукой, видя ее в окне. Почему же он, именно он? Смерть слепа и приносит свои письма без адреса. Это как лотерея, только и здесь выигрыши уже распределены между своих?
Но она сильная, она должна жить, назло смерти, вопреки всему, наперекор судьбе, но жить. Так как бесстрашно стоит капитан в бурю на мостике корабля. И она не смеет, не смеет себя убивать бесплодным горем!
За этой хрупкой молодой женщиной, такой еще юной, но сильной дерзким духом была своя жизнь. И жизнь любого человека всегда вызов для смерти, начиная с самого рождения – так говорила ей мать. И ее жизнь наполненная светом и теплом материнской любви началась в Средней Азии в пригороде Ташкента, а детство прошло среди зеленных садов, солнечных улиц, простых и добрых работящих людей, живших дружной многонациональной семьей. Узбеки, русские, немцы, корейцы, татары, евреи – все они и тех, кого приютил хлебный Ташкент в годы войны и те, кто приехал сюда потом, в том числе восстанавливать его после ужасного землетрясения из разных уголков Союза, спокойно существовали вместе. Они с матерью жили в частном небольшом доме с яблоневым садом и тенистой беседкой. Летом спелые крупные яблоки тяжким грузом клонили ветви деревьев вниз, падали на землю, на крышу беседки и они даже не успевали собирать их. Рядом с домом был пруд, куда они с подружками летом бегала купаться. И тогда казалось, что так будет всегда.
Мама работала на каком-то обрабатывающем комбинате, приходила с работы поздно, сильно усталая. Маленькая Лена с раннего детства росла самостоятельной девочкой, не по годам забавно серьезной и рассудительной. Она занималась домашним хозяйством помогая, матери, а по вечерам сделав уроки, сидела на кухне у окна, открывавшегося в тихий переулок, ведущий к дому. И ждала мать с уже подогретым ужином и горячим чаем. Родных у них не было, родственников им заменяли добрые, всегда готовые придти им на помощь соседи, она особенно любила семью узбеков дядю Тахира и его жену тетю Сухроб. У них была большая белая собака Джульбарс, очень умная и красивая, они любили готовить плов и по выходным приглашать на него всех соседей. Свои дома живущие в их переулке, да и на их улице люди не закрывали, чужих людей, как и воровства среди них не было. И гостям были рады всегда.
Тот, кто был ее отцом жил неподалеку. Он ушел от них, когда Лена была еще очень маленькая, и она не помнила его совсем. Не осталось ничего, никаких даже смутных воспоминаний. Мама о нем не говорила совсем, а она не спрашивала. Про него рассказала ей одна из подслушавших разговор родителей маленьких соседок-подружек, и она тогда в семейном альбоме, даже нашла его фотографии, убранные рукой матери в большой бумажный конверт. С них на нее смотрел высокий красивый молодой мужчина, рядом с мамой, державший ее еще грудную на своих руках, и улыбался. Мама была юная и счастливая. Они были красивой парой. Что разбило их семью, она не знала. Говорили, он изменил маме с другой женщиной, и она не простила, выгнала его, хотя очень сильно любила.
И она стала узнавать его, этого чужого незнакомого мужчину вечно куда-то спешащего и не замечавшего ее в упор. Когда он проходил мимо нее, взволнованное сердце билось все сильнее, и она замедляла шаг. А он по-прежнему не видел ее. Однажды этот человек даже случайно толкнул ее и растерявшись, как будто проснувшись от сна, даже посмотрел на нее. Это были такие же, как у нее большие голубые глаза, но равнодушные и ничего не видящие. И ей казалось, что он просто не может не узнать ее. Она не понимала, как можно вообще ее не узнать. Он холодно бросил ей:
–Осторожнее девочка!-
И тут же забыл о ней, и развернулся и пошел мимо безразлично дальше. А она маленькая забавная с косичками и огромными голубыми бантами стояла, молча провожая его взглядом, крича одними только глазами полными непонятных смешанных чувств ему вслед, что бы он немедленно вернулся и узнал ее, наконец. Узнал в этой маленькой одиноко стоящей посреди улицы девочке свою дочь и обнял ее. Как хотела она тогда этих объятий, с замиранием сердца желала почувствовать мужские сильные руки отца и ощутить его странно знакомый запах родного человека. Но он ушел одетый с иголочки, ухоженный, ничего не замечающий вокруг себя, живущий где-то в своем ему известном мире, где ее не было, и быть было не должно.
И, так же как и ее он не видел осеннего низкого неба, упавших желтых листьев под ногами это было все ему не нужно. Он просто прошел мимо нее точно так же как проходят мимо сотни людей, смотря, сквозь друг друга пустыми невидящими взглядами.
И тогда придя домой она, заплакала, от жалости к матери и к себе. Она стала любить маму еще больше, мама стала ей еще ближе и родней. Но уже тогда она смогла взять себя в руки проявляя волю и твердо приказала себя, его забыть. Фотографии из конверта сожгла, уже без всяких слез с сердцем полным холодного покоя. И она его забыла.
Начался конец восьмидесятых и Союза рухнул, погребая под своими обломками сотни тысяч людей, ломая человеческие судьбы. В их районе никакого национализма не было, все по-прежнему жили дружно, из города доходили слухи, что-то кого-то избили или ограбили из-за того что он не узбек, а русский, татарин или кто-то другой не имеющий отношение к титульной нации, но верить в это не хотелось.
В школе же все началось, учителя на уроках узбекского начинали с политинформации. К ним в класс заходила молодая учительница, узбечка языка говорила заведомо непонятных не узбекам фраз и все дети представители этой титульной нации начинали во весь голос громко смеяться. А когда ей надоедало это развлеченье, то она начинала, приняв обиженную позу рассказывать как тупые глупые русские, бездари и лентяи, а русскими называли всех выходцев из России, не хотят учить узбекский язык. Не желают, хотя при этом, они по узбекской земле ходят, и узбекский хлеб едят. И вообще узбеки их приютили во время войны и спасли, так почему они такие не благодарные не хотят учить язык той страны, в которой живут, мол, они узбеки же знаю русский. Как можно жить во Франции и не знать французский, а в Германии немецкий? Не хотят его учить – так пусть убираются к себе в Россию и там живут! Раз не они способны уважать язык страны, ставшей для них родным домом.
А дальше пошло поехало в школе появились группы узбекской молодежи, открыто оскорбляющие всех русских – убирайтесь в свою Россию! Дядя Тахир был очень возмущен этим: 'да как же они так могут подонки, они позорят наш народ, не бойся дочка, если что сразу говори мне, найдется, кому тебе защитить'. В 1990 году комбинат закрыли, мать осталась безработной, перебиваясь на каких-то временных заработках, и они едва сводила концы с концами. Им очень помогали соседи. Русские начали уезжать. Ночью по городу стало ходить не безопасно, обкуренная распоясавшаяся от безнаказанности узбекская пьяная молодежь могла изнасиловать и убить. По городу поползли тревожные слухи о том, что русские семьи, живущие в городе стали пропадать. Дядя Тахир уверял, что это все просто слухи, так быть не может, но когда Лена или ее мать поздно на автобусе возвращались домой из города, то сосед и его жена часто встречали их на остановке, с со своим неизменным спутником верным псом Джульбарсом.
В то 1990 года лето тяжело мать заболела, ее положили в областную больницу, в Ташкент. Дочь ездила часто навешать ее там, возила продукты, ухаживала. Однажды Лена поехала домой от матери, чуть припозднившись, они заговорились друг с другом, и не заметили, как быстро пролетело время. Но водитель автобуса старый узбек ее до дома немного не довез, он, почему-то остановился, сказав, что всем русским надо выйти из салона, иначе он дальше не вообще поедет. Такое тоже случалось, до дома было недалеко, и она единственная русская из десятка других пассажиров вышла.
С какой целью водитель это сделал было не ясно, разве только заставить ее переживать, что ей придется пойти так поздно одной? Она вышла в районе старого парка, где с одной стороны стояли новые пятиэтажки, а там сразу за парком в частном секторе, недалеко уже был ее дом. В парке было темно, место считалось опасным, там собиралась по вечерам молодежь и люди обходили его. Через темный парк идти она не решилась, и поспешила вдоль дороги. Когда она прошла уже метров двести от остановки, ее окликнули, раздался громкий смех, это были пьяные молодые люди-узбеки. Испугавшись, она побежала от них в сторону дома так быстро, как только могла, но они нагнали ее, окружили, стали смеется, грубо толкать, оскорблять.
А вокруг была безлюдная дорога и погруженный в непроглядный мрак, парк. Ее сердце бешено заколотилось в груди, невдалеке уже горели родные огни, но до них бежать еще оставалось метров триста. Она слышала лай собак, доносившийся оттуда, но добежать туда уже не могла. Машины равнодушно проезжали мимо, не останавливаясь.
Понимая, что выхода нет, она принялась кричать и как кошка драться с ними, а они со смехом: 'какая ты горячая' поволокли ее в темноту:
–Отпустите девушку! – услышала она крик мужчины, он возник вдруг ниоткуда, и казалось сам бог, его в те минуты послал ей. Она его видела плохо в темноте, лишь различала его одинокий силуэт у самой дороги. Парни небрежно остановились.
–Эй ты, свинья! Иди отсюда, пока жив, а то мы и тобой не побрезгуем попользоваться!– смеялись они ему в ответ. Он пошел им навстречу, молча без всяких слов, и завязалась драка. Трое молодых ребят бросились на этого, а один остался, держа крепко жертву руками. Лена стала опять громко кричать:
–Спасите!-
И этот парень одной рукой закрыл ей рот, второй удерживая ее. Но она стала яростно вырываться из цепких пут, дергать изо всех головой в разные стороны, двигать руками и ногами, брыкаться и пальцы его зажавшей рот руки соскользнули, сорвались с ее лица и она тут, же машинально намертво сцепилась в них зубами. Впилась так сильно, что его кости захрустели у нее во рту, она остро ощутила соленый вкус его крови. Парень сразу отпустил ее, так громко страшно крича, что даже оглушил ее непонятными узбекскими ругательствами. Он упал перед ней на колени, корчась от нестерпимой боли, не владея собой сам больше и она, продолжая сжимать, раздавливать его пальцы, ударила ему руками в лицо, в глаза, со всей силы какая была в ней, не чувствуя себя.
Мужчина схватил с земли камень и встретил им первого же бросившегося к нему в голову, тот охнул, упал, но двое другие его схватили, опрокинули и повалили на траву, стали быть ногами, но он все же встал, раскидав их.
Тут случилось страшное, тот самый бандит с разбитой камнем головой, поднялся с земли и выхватил нож. Лезвие сверкнуло, метнулось в его вытянутой руке вперед и хрустом вошло в грудь мужчины. Тот пошатнулся, хватаясь за воздух руками, упал. Парень выронил нож к себе под ноги, сделал шаг назад, понимая, что убил человека, застыл. Тут раздался шум, близкий лай собак, в темноте появились люди. Лена разжала зубы, парень вскочил и бросился бежать в темноту парка. Другие трое последовали за ним, скрывшись в кустах. Это были прибежавшие из частного сектора люди, человек пятнадцать. В основном знакомые ей узбеки-соседи, среди которых был дядя Тахир с Джульбарсом, тот лаял и рвался в поводка в темноту, в погоню за убегавшими.
Лена плакала, дядя Тахир обнял ее, успокаивая. Соседи узбеки слали проклятья в темноту, плевались им вслед:
–Ублюдки, свиньи, шакалы!-
Чуть успокоившись, Лена, сделала несколько шагов к убитому, он лежал на мягкой траве, широко открыв глаза. Это был русский. Остановившийся взгляд его замер устремленный в ночное небо, руки раскинуты в стороны, а на лице, застыло странное выражение удивления, как будто внезапная встреча со смертью так поразила его. Она сразу узнала его, это были те самые глаза, это был ее родной отец, человек когда-то давший ей жизнь и теперь не позволивший у нее отнять эту жизнь.
Следователь Каримов из районного отдела милиции преступников не искал. Дядя Тахир, сказав, что если русских не слышат, то пусть услышат его, написал жалобу на следователя и на водителя автобуса. А спустя неделю ему на огород кто-то подбросил мертвую кошку, а потом отравили и Джульбарса. Каримов назвал его русским и тот ответил ему с достоинством, что если все узбеки станут такими как Каримов и эти подонки в парке, насилующие девушек, то он и правда пойдет в загс и поменяет свою национальность на русского. Потому что ему теперь стыдно быть узбеком. Следователь начал выворачивать дело так, что якобы это Елена сама убила неизвестного ей мужчину в драке возле парка. Он даже пытался подсунуть ей в руку тот нож с его запекшейся кровью отца, для того что бы взяв его в свою руку, она оставила на нем отпечатки пальцев. А потом стал присылать своих родственников с уговорами, что бы Лена и мать продали им дом. Каримов начал открыто угрожать им. У дяди Тахира тогда приключился сердечный приступ, он вскоре умер. Тем же летом его похоронили, а следом и тетю безутешную в горе Сухроб. Их сын Рашан полковник милиции из Андижана, приезжавший хоронить родителей, помог Лене с матерью подороже продать свой дом. Сам бегал с оформлением документов, дал еще денег на дорогу и даже посадил на поезд. Провожая их, он не удерживал слез, обнимая их как родных.
–Прощайте тетя Таня, прощай сестренка! Будь проклят тот, кто развалил наш общий дом СССР, где все мы так хорошо и дружно жили! -
И сунул им бумажку со своим адресом и остался там на перроне вокзала, махая рукой, вслед уходящему поезду.
В Самаре ее ждали дальние родственники. Они с матерью купили маленькую комнату в коммунальной квартире, на Безымянке, в кирпичном двухэтажном доме, с высокими потолками. Она окончила одиннадцатый класс и пошла работать. Мать сильно болела, у нее диагностировали рак легких, и Лена работала на трех работах. Девушка устроилась в больницу санитаркой, торговала в киоске и мыла полы в подъездах. Мама умерла в 1991 году. И хотя родственники и учителя отговаривали ее, но она все-таки попреки всему, решила поступать в медицинский институт, ставший уже университетом, на лечебное дело. Про ВУЗ ходили слухи, что он коррумпирован, там учатся лишь дети врачей и блатные, и поступить вот так с улицы, какой-то беженку с Узбекистана будет невозможно, но она сделала невозможное, потратив год все свободное время на подготовку, она вопреки всему поступила в ВУЗ. Что она поступила сама, без посторонней помощи, ей никто не верил, абсолютно никто. Родственники считали, что она им нагло врет, и, работая в больнице, она спит с каким-то важным врачом, профессором, который по своим каналам и пристроил юную любовницу в университете, подговорив приемную комиссию. В Клинической больнице, где она работала, все считали, что она строит из себя такую овечку, а на самом деле ее родственники страшно богаты и купили ей место солидной взяткой. Она же научилась не обращать внимания на пустые разговоры и не оправдываться, уже равнодушно соглашаясь и с теми и другими. В больнице, где она работала, зимой не было отопления по несколько недель, без ремонта она рушилась, в полах были дыры. Но обучаясь, Лена, вынуждено продолжала работать. Все молодые люди вокруг ей не нравились, было много слов, много пафоса, много позерства, каждый будто соревновался с другими, что-то им демонстрируя. Так и было, пока однажды она не встретила Игоря у подруги медицинской сестры, бывшей замужем за прапорщиком.
Когда Владимир вышел из ванны, на кухне все было аккуратно убрано, разложенный диван застелен белоснежной простыней, на которой лежали подушка и теплое байковое одеяло. А Елена стояла на кухне, повернувшись к нему спиной у окна. Она смотрела куда-то в темноту ночи и молчала. Ее руки были скрещены на груди. Они обнимали полевую сумку сына. Девушка стояла неподвижно, совсем не шевелясь, почти не дыша, словно замерла и даже не обернулась к нему, когда он вошел, не произнесла ни слова.
Полковник прошел и сел на застеленный диван.
–Вы знаете,– начала вдруг девушка, и он уловил произошедшую перемену в ней, в ее взгляде, в ее осанке и даже в ее голосе. Он стал негромким глухим, лицо приобрело жесткость, побледнело:
–Когда вы зашли, да, когда вы зашли, то я сразу все поняла, обо всем догадалась. Но знаете, я все ждала, пока вы сами это мне все скажете.
Она показала сумку, которую прижимала к груди.
–Я, правда, сомневалась. Я не смела, верить в это. Верить в такое грех, такое можно только знать и чувствовать. Да и был сон. Но я не верю во всякие сны. И вот вы, весь такой...
Она не нашла слов, что бы сказать ему дальше, но не рыдала, не заплакала, не забилась в истерике, всхлипывая, не закрывала ладонями свое лицо, нет! Лена просто стояла, сложив руки на полевой сумке у груди, и по-прежнему смотрела в окно, куда-то вдаль, где в темноте ночи полностью стирались очертания домой. А лиловая равнодушная луна в траурной дымке, смотрела на нее на снег, на уходящую куда-то в темноту дорожку следов.
И Лене снова казалось, что может быть это следы ее любимого ушедшего навсегда и быть может если она быстро соберется и выбежит то по этим следам она нагонит его, уходящего.
Лена чувствовала, что эта боль огромна, и если сейчас со словами она хотя бы чуть-чуть ее уменьшит внутри, то ей станет легче. И она продолжала говорить за Родионова, то, что он должен был сказать ей сам:
–И вот, и вот пока вы купались, я и решила проверить вашу сумку. Вы должны меня за это простить. Это не хорошо так поступать как я, но я ее все равно открыла. И когда я увидела там полевую сумку, я сразу ее узнала и все поняла! Скажите, мне правду он погиб?-
Зачем был нужен этот вопрос, все было и так ясно. Родионов неловко встал, а Елена повернулась к нему с суровым выражением лица:
–Понимаете, я обещала ему никогда не плакать! никогда! Это плохо скажется на нашем ребенке.
Она бережно положила руку на свой округлый уже заметный живот.
–Я очень его любила и лучше него мне никого уже, никогда не найти. Он был лучшим во всем. Он всегда дарил мне цветы. Заботился обо мне. Это вы его так научили заботиться и любить женщину? А когда он уехал, я даже ходила, сама себе покупал их, потому что привыкла к тому, что дома у нас всегда были цветы. А знаете, как я полюбила его? С первого взгляда, как в кино, как дура, как бывает только в самых глупых книжках, посмотрела один раз на него и решила – это мое и полюбила, без остатка вся целиком, как кошка, без памяти, сразу, без колебаний и сомнений. Весь мир тогда для меня перевернулся. Он теперь только мой и все, а я только его. Он мой и я его никому уже не отдам. Вы знаете, у меня кроме него не было никогда, никого, я сразу ему стала принадлежать на самом первом свидании, понимаете, и мне было все равно! Что он обо мне подумает, абсолютно все равно. И он был такой же, такой же! Такой цельный, такой настоящий. А теперь я сказала вам все. Все. Спокойной ночи Владимир Иванович! Ложитесь спать!-
Она выключила на кухне свет, тихо прошла к себе в комнату и легла молча не раздеваясь.
Родионов хотел было что-то сказать, но не решился, да и не зачем, наверное, все главное уже сказано, а там что внутри, зачем делится этим? Она не нуждалась в его словах, поддержке. На часах было уже очень позднее время. Надо было обязательно спать. Завтра должен предстоял тяжелый долгий день.
И Владимир остался сидеть на диване, слушая шорохи в тишине ночи, шум ветра за окном, зима ему шептала слова, а он не слышал их. Он разделся, повесив одежду на край стула, прилег, накрылся одеялом. В голове звучали лишь слова этой маленькой гордой девочки: 'Я полюбила его сразу'. И сон ушел, и разные мысли одолевали его, лишая покоя. Родионов ворочался, пытался найти положение, в котором может заснуть, но все было бессмысленно и бесполезно.
Родионов почти уже задремал, когда услышал ее легкие шаги, она не спала, она зачем-то встала. Елена вошла на кухню и села на краю дивана возле Владимира. Он увидел снова ее лицо освященное светом фонаря, вливавшимся через окно между занавесок.
–Простите меня. Не подумайте плохо обо мне. Я очень его люблю. Мне очень плохо, очень! – ее голос теперь дрожал.
–Мне даже кажется, что я могу умереть, понимаете, умереть. Не подумайте обо мне плохо. Я не могу уснуть. Скажите? У вас была дочь? Нет не правильно, вы хотели бы дочь? Нет. Если бы была у вас дочь. Представьте, что я ваша дочь и мне очень плохо. Пожалуйста, пожалейте меня как будто я ваша дочь! Можно я лягу тут с краю рядом с вами. Прошу не подумайте обо мне плохо. Мне так страшно, так холодно одной. Я очень боюсь за него. Я до конца так и не научилась верить в бога. Мы все были атеистами, и я боюсь, что там и правда ничего нет. Понимаете, даже нет темноты, такой темноты, когда ты закрываешь глаза и просто лежишь. Сначала я думала, что умереть это значит так лежать и смотреть темноту. Но потом поняла, что если тебя уже нет, то и нет темноты. Понимаете, ничего нет!
