Текст книги "Шаманизм"

Автор книги: В. Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Лекарь из долины Амазонки

Если лекарь видит, что тсентсакпроникает в тело его пациента после того, как он убил пасука,он подозревает присутствие птицы вакани.В таком случае шаман пьет настой майкуа(дурмана обыкновенного), который является еще более сильным галлюциногеном, чем натема,и табачный сок и бесшумно проникает в джунгли, чтобы поймать и убить птицу, посылающую тсентсак.После достижения успеха лекарь возвращается в дом пациента, полностью проветривает его, чтобы очистить от «атмосферы», созданной многочисленными посланными птицей ваканистрелами, и завершает процесс их высасывания из тела больного. Даже после того как все тсентсакудалены, шаман может остаться в доме пациента еще на одну ночь, чтобы высосать из его тела все еще остающуюся там «грязь» (пахури).В тех случаях лечения, свидетелями которых я стал, это высасывание представляет из себя весьма шумный процесс, сопровождающийся энергичными, но безрезультатными рвотными движениями.

Высосав наружу тсентсак,шаман помещает его в небольшой контейнер. Он не глотает эту магическую стрелу, потому что она не принадлежит к его собственным и, будучи проглоченной, убьет лекаря. Позже шаман бросает тсентсакв воздух, и тот летит назад к колдуну, пославшему его в тело пациента. Также тсентсаклетят к шаману в случае смерти ученика, который раньше получил их. Кроме получения своих старых магических стрел таким неожиданным образом, шаманы постоянно находятся в опасности быть атакованными стрелами других колдунов. Поэтому, опасаясь за свою жизнь, они постоянно пьют табачный сок в любое время дня и ночи. Хотя табачный сок и не является настоящим галлюциногеном, он вызывает у человека наркотический транс, который, как считается, необходим, чтобы держать тсентсакшамана готовыми защитить его от атакующих магических стрел. Шаман не отваживается даже пойти куда‑либо без того, чтобы не взять с собой зеленые табачные листья, из которых он приготовляет табачный сок, заставляющий духов бодрствовать. Менее часто, но все же регулярно, он должен принимать натема,что делается как для описанных выше целей, так и для того, чтобы сохранять живое видение сверхъестественной реальности.

Во время лечения, будучи под воздействием натема,лекарь «видит» шамана, который околдовывает его пациента. Обычно он может узнать конкретного человека, если только его противник не живет на большом расстоянии или в другом племени. Семья пациента знает об этом и часто требует указать врага, особенно если больной человек умирает. Во время одного сеанса лечения, на котором я присутствовал, шаман не смог определить, какого человека он наблюдал в своих видениях. В ответ на это брат погибшего человека обвинил самого шамана, возложив на него ответственность за эту смерть. Как видно из этого примера, лечащий шаман испытывает большое давление, заставляющее его в каждом случае приписывать нападение конкретному лицу.

Употребление аяхуаска среди индейцев чама [3]3
  Питер Л. Уилсон, 1965 г.


[Закрыть]

В течение семи лет я занимался путешествиями и торговлей в верховьях Амазонки, в основном в Перу, и часто слышал истории про аяхуаска.Однажды, во время долгого плавания на каноэ вниз по реке, мой товарищ – индеец начал монотонным голосом напевать песню Богов Аяхуаска. Аяхуаска,слово на языке кечуа, переводимое как «лоза мертвых», – это собирательное имя нескольких видов тропических лиан, а также отвара, приготовляемого из этих лиан и листьев некоторых других растений. Индейцы и метисы часто навещают аяхуаскеро,или шаманов, когда чувствуют себя нездоровыми, или хотят проверить свое состояние, или нуждаются в принятии важного решения. Среди затерянных в бескрайних болотах и ливневых лесах реки Укаяли племен культ аяхуаскаиграет важную роль в их религиозных и врачева – тельных практиках, а также служит хорошим развлечением. Часто я слышал истории о том, как после приема этого напитка больной человек в своих галлюцинациях видел какое‑либо особое растение, необходимое для его выздоровления. После этого человек шел в джунгли, находил это растение и использовал его для собственного лечения. Для полного непостижимых тайн ума индейца аяхуаскаоткрывает путь к знанию целительных сил природы, по милости которой он существует.

Тема, к которой постоянно возвращаются индейцы при разговоре о действии этого напитка, – это видение «процессии растений», которую ведет чеснок, «царь среди хороших растений». Чеснок, табак, хинин и ох – хей(латекс, сок каучукового дерева) находятся во главе длинной цепи дружественных, подобных эльфам растений, которые в вызванных действием аяхуаскавидениях кланяются людям, предлагая свои услуги. Индейцы племени кампа, которые отличаются силой и выносливостью и специализируются на доставке к лесопильным заводам в Икитос красного дерева и кедра, перед тем как отправиться в залитые водой участки джунглей для рубки деревьев и связывания из них огромных плотов, обязательно проходят курс очищения аяхуаска.Этому предшествует длительное время нахождения на диете, из которой исключено мясо, соль, алкоголь и сахар.

Вождь племени каяпо (Амазонка)

Кроме главного применения этого напитка для лечения или просто поддержания принимающего его человека в хорошей форме, аяхуаскаможет быть использован для ясновидения, и с его помощью можно, например, найти вора или предсказать успех или неудачу какого‑либо дела. Человек может, скажем, планировать путешествие на какую‑то реку, где, как он знает, хорошие возможности для добычи каучука, но чтобы быть уверенным в успехе, этот человек обязательно сперва проконсультируется у аяхуаска.Более чем вероятно, что после этого он откажется от своего намерения и отправится совсем в другом направлении для добычи золота, охоты на пекари (южноамериканский вид свиньи) или еще чего‑нибудь.

В те долгие неторопливые дни путешествия по реке я полностью погрузился в систему местных верований и образов, богатство которых можно сравнить только с пышностью растительности джунглей Амазонки. Эти суеверия, идеи и образы свободно вторгаются в пределы обычной реальности и самым странным образом перемешиваются с ней. Все истории, рассказанные мне индейцами, объединяет один общий признак: человек, растение и животное в них абсолютно равноправны и связаны переплетением причин и следствий.

Позже я обнаружил, что видения, вызванные аяху – аска,являются тканью, на которой вытканы бесконечно разнообразные комбинации этого узора. Человек, растение и животное в этих видениях становятся объектами влияния магических сил друг друга – сил, которым в обычном мире нет места. Иногда они каким‑то образом даже перенимают друг у друга некоторые характеристики. Однажды плывший со мной в каноэ индеец нарушил тишину джунглей имитацией крика като – моно, медно – красной обезьяны. Такая же обезьяна с берега ответила ему, потом подключились другие, и через некоторое время весь берег казался кишащим обезьянами катомоно. Индейцы используют свою способность имитировать голоса животных до такой степени, что охота становится похожей на вероломное убийство.

В джунглях все имеет собственный зов. Однажды, когда мы плыли вдалеке от берега, индеец в моей лодке почувствовал зов аяхуаска.Он последовал за этим зовом и вскоре вернулся из джунглей с одной такой лианой, которая в наше время в природе встречается крайне редко и культивируется аяваскеро в скрытых от посторонних местах. Я сам, конечно, не слышал этого зова. Жизнь джунглей, с ее всеобщей взаимозависимостью подобного приведенному примеру рода, формирует в сознании обычного человека весьма беспорядочную картину, и аяхуаскав таком случае ока – зывается магическим зеркалом, которое отражает весь этот беспорядок как нечто красивое и привлекательное. Все попробовавшие этот напиток рассказывали о прекрасном и очень приятном для чувств представлении, которое разворачивалось после этого перед их глазами. Если возникали видения, вызывающие страх, аяваскеролегко мог разрушить их, сломав поблизости от находящегося под воздействием напитка человека сухую веточку или обдув его голову дымом сигареты. Завершался сеанс видением «богини с закрытыми глазами», которая жила внутри переплетенной тропической лианы.

Я слышал подобные истории много раз, но мне никогда не приходило в голову попробовать аяхуаскасамому. Этот культ я считал исключительной прерогативой индейцев, чем‑то примитивным и относящимся к обычаям, которые осуждаются цивилизованным обществом, таким как практикующаяся среди чама традиция закапывать одного из двух родившихся близнецов живьем в землю.

В 1949 г. моим местообитанием был белый кирпичный дом в Пукульпе, деревне на берегу реки Укаяли. В то время Пукульпа насчитывала около 200 домов и имела католическую церковь, протестантскую миссию, масонский храм и два примитивных отеля. Этот населенный пункт имел некоторую важность, так как являлся конечным пунктом единственной дороги, которая соединяла, да и то весьма ненадежно, Лиму и тихоокеанское побережье с судоходной рекой системы Амазонки. Пукульпа располагала также аэродромом, который можно было использовать в сухое время года. После второй мировой войны и падения цен на каучук значение дороги уменьшилось и поселок опять скатился к положению затерянной в джунглях Перу колонии. В это время я начал осознавать, что мое пребывание в джунглях близится к концу и, несмотря на скептицизм в отношении действия аяхуаска,решил попробовать этот напиток.

Всего я пил горько – соленый экстракт из стеблей лианы три раза. Мне было довольно обременительно отправляться на поиски знаменитых великих аяваскеро, живших далеко от Пукульпы, поэтому я решил остановить свой выбор на одном из специалистов, живших в этой деревне, хотя они и были менее известными. Из местных шаманов мне порекомендовали как самого надежного некоего Нолоребе. Его хижина в длинном ряду находившихся на берегу реки домов стояла выше всего по течению. Договорившись с колдуном, через некоторое время я уже сидел в его жилище на деревянном ящике; другие участники сеанса сидели просто на полу. Я выпил необходимую порцию напитка, около литра, и ничего особенного не случилось. Единственным заметным эффектом явилось резкое обострение чувствительности к звукам (именно по этой причине аяхуаскапринимают обычно в уединенных местах и ночью). В это время соседский петух отчаянно закукарекал, и это вывело меня из душевного равновесия – впечатление было такое, как будто это ужасное кукареканье раздается прямо у меня в голове. Сидящие рядом люди также были разочарованы: они начали вздыхать и тяжело ворочаться. Нолоребе мотивировал отсутствие эффекта от приема средства тем, что оно не было свежеприготовленным.

В следующий вечер проводник, несший мое одеяло, привел меня в хижину, находящуюся далеко за пределами деревни. Эта лачуга, представляющая из себя опирающийся на сваи настил с крышей на четырех столбах, без всяких стен, принадлежала Салдани, недолюбливаемому мною метису, к которому приходили многие больные из Пукульпы. Я лег на поднятый над поверхностью земли пол, который устилала отбитая пальмовая кора, и Салдани передал мне бутыль с аяхуаска.Я начал пить и слушать его пение, доносящееся из той части хижины, где он обычно принимал пациентов. Это была весьма странная песня, исполнявшаяся на кенча, языке живущих в горах индейцев, который в долине Укаяли знают только старики. Песня состояла из серий пронзительных, шипящих и гортанных звуков, перемешанных в невероятных сочетаниях. Выпив всю порцию данного мне напитка, я почувствовал легкое головокружение и тошноту. Через некоторое время я по лестнице, сооруженной, как принято у индейцев, из бревна со сделанными на нем зарубками, спустился с поднятого над землей настила вниз. Окружающая хижину вырубка и джунгли в отдалении выглядели, как будто они были покрыты белым пеплом и освещены сильным лунным светом. Из оставшейся сзади хижины доносились звуки монотонных голосов. Я слышал, как Салдани попеременно поет и разговаривает с пациентом. Он выполнял обычную для местных врачевателей операцию – снятие боли путем ее высасывания. Когда это действие производится достаточно большое количество раз, считается, что боль переходит в рот лекаря и затем ее выплевывают. Мой сверхчувствительный слух воспринимал все доносящиеся из хижины звуки так громко, что временами их было трудно вытерпеть. Больше никаких эффектов, как ив прошлый раз, не было, причиной чего Салдани назвал мою легкую простуду. Я был разочарован больше, чем когда‑либо, и думал, что если я не могу подобно индейцам слышать зов растения или бесшумно скользить среди джунглей, то, вероятно, мне не хватает остроты чувств и для встречи с видениями аяхуаска.К счастью, мне хватило терпения попробовать в третий раз. Я договорился об еще одной встрече с Нолоребе в субботу вечером и пришел к его хижине на краю леса около десяти часов вечера. Подойдя ближе, я увидел, что единственная комната его стоявшего в полной темноте и тишине дома была заполнена людьми, и остался ждать колдуна снаружи. Когда Нолоребе вышел, я сказал ему, что не хотел бы присоединяться к толпе, и он любезно указал мне на каноэ большого размера, которое было вытащено на землю для ремонта и лежало примерно в семи метрах от тростниковой стены его хижины, ближе к джунглям. Я завернулся в одеяло и удобно лег на дно каноэ; мои плечи, упирались в сделанные из кедра борта лодки, а голова лежала на наклонной корме. Я ощущал чувство расслабления и помимо воли ждал чего‑то особенного. Нолоребе был полон энергии и самоуверенности. Маленький босоногий индеец с немного эксцентричным и смешным выражением на лице, он демонстрировал нервозность, которая не вязалась с его крепким телосложением. Этот человек никогда полностью не присутствовал в нашем мире, постоянно сталкиваясь со своими растительными богами и дьяволами. Глаза его никогда не оставались в одном положении, постоянно дергаясь в самых разных направлениях. В этом человеке было что‑то испуганное и одновременно смешное, как будто под его беспокойными чертами лица пряталось скрытое веселье. Нолоребе окружал ореол славы, хотя иногда он просто разрывался на части, пытаясь одинаково уверенно чувствовать себя в двух совершенно разных, но одинаково сложных и запутанных мирах. Однажды я стал свидетелем конфликта этого человека с нашим миром, когда его обвинили в непристойном образе жизни и шарлатанстве. Стоя в своих когда‑то зеленых штанах перед национальным флагом Перу, Нолоребе отвечал на вопросы грубого офицера с честным выражением лица – а его глаза бегали при этом во все стороны.

Вскоре он пришел со сделанной из тыквы бутылью, наполненной напитком, который он тщательно приготовил многочасовым отвариванием лианы аяхуаскаи листьев еще одного растения, название которого держал в секрете. Он сел на корточки в каноэ и прошептал с бегающими как обычно во всех направлениях глазами. «Гринго, сегодня ты познакомишься с настоящей вещью. Я хорошо послужу тебе, и мы «отъедем» по – настоящему. Ты будешь удовлетворен, жди и смотри», – после чего опять оставил меня одного. Я вы – пил напиток, и через некоторое время из дома вышла девушка и попросила у меня сигарету. Она прикурила ее, затянулась, и на миг я увидел ее широкое лицо в обрамлении жестких черных волос, после чего девушка бесшумно удалилась в направлении хижины. Какая‑то птица начала петь в деревьях высоко надо мной, и свистящий мелодичный звук в конце ударил по моим ушам подобно кнуту. Груженный кедровыми досками грузовик выехал из поселка и, выйдя на большую дорогу, безумно заревел, переключая передачи. К этому времени я уже понял, что наркотик начал свою работу. Я ощутил удовольствие и опять услышал шепот Нолоребе: «Хочешь еще? Дать тебе еще? Ты хочешь хорошо рассмотреть Богиню?» – и я опять выпил полную тыкву холодной горькой жидкости.

Позже, не помню, когда именно, раздался еще один ужасный, раздражающий шум, как будто что‑то круглое падало в глубокий колодец – таинственный, скользкий и непристойный звук. Позже я узнал, что этот звук порождался безобидными действиями Нолоребе, вычерпывающего воду из старой бочки из‑под масла тыквенной бутылкой.

Я зевал, глядя в то, что казалось мне бесконечной ночью, пока мышцы лица не устали. Иногда я зевал так сильно, что звук моих зевков напоминал мне рокот моря на скалистом побережье. Мир вокруг стал таким ярким, захватывающим и красивым, что я начал глупо смеяться. Смех вырывался из меня по собственной воле и заставлял меня идиотски трястись. В то же время я плакал, и текущие по лицу слезы очень раздражали меня, но они продолжали градом бежать по моим щекам – сколько бы я ни вытирал их, это не приносило ни малейшей пользы.

Первое появившееся видение напоминало фейерверк. Затем, непрестанно изменяясь, начали появляться простые и сложные плоские узоры и цвета. Были узоры, состоящие из повторяющихся переплетений геометрических фигур, таких как прямоугольники и круги, которые напоминали узоры майя или те рисунки, которыми индейцы чама украшали собственные грубые гончарные изделия. Видения постоянно сменяли друг друга. Сперва на короткое время, а затем окончательно плоские узоры уступили место коричневым, пурпурным и бежевым глубинам, напоминающим тускло освещенные огромные пещеры, стены которых находятся слишком далеко, чтобы их можно было увидеть. Временами в этих глубинах обильно разрастались побеги каких‑то растений, которые затем покрывались мириадами светящихся точек, напоминающих росу из драгоценных камней. Иногда бриллиантовый свет, как будто фотографическая вспышка, на миг освещал этот пейзаж, показывая широкие ландшафты, заполненные регулярно растущими «деревьями или просто пустыми пространствами. Во время одной из таких вспышек появился большой корабль, украшенный многочисленными флагами; во время другой – карусель с одетыми в яркие одежды людьми. Песня Нолоребе, служащая звуковым фоном этой сцене, казалось, проникала прямо в центр моего мозга, и каждый ее свистящий и текучий звук приносил боль и вызывал новый приступ галлюцинаций, которые двигались и изменялись в такт этой песне. В какой‑то момент я ощутил чувство беспомощности, поняв, что Нолоребе и его песня могут сделать со мной все что угодно.В этом пении была одна повторяющаяся нота, каждое появление которой заставляло меня погружаться все глубже и глубже, туда, где я мог перестать осознавать что‑либо. Если, пытаясь подбодрить себя, я открывал глаза, моим глазам представала темная стена джунглей, покрытая драгоценностями – как будто на нее была наброшена сеть из огней. Снова закрывая глаза, я возвращался к немедленно появлявшейся процессии ярких, хорошо освещенных образов, в которых было две весьма привлекательных черты. Прежде всего, я наслаждался нереальностью возникшего мира. Это были случайные или несовершенные образы, состоящие, однако, до последней детали из очень сложных, согласованных и вместе с тем непрерывно изменяющихся узоров и композиций. Они имели гармоничную окраску и гладкую, как будто полированную, отделку. Другой притягательной чертой, которую я четко осознавал в то время, было необъяснимое чувство близости этих видений. Эти образы были моими и касались только меня. Я вспомнил, как один индеец рассказывал мне, что каждый раз после приема аяхуаскаон имел такие прекрасные видения, что всегда закрывал глаза руками из‑за боязни, что кто‑то украдет их. Теперь я чувствовал то же самое. Цветовая картина превратилась в очень гармоничное соединение коричневого и зеленого. Появились обнаженные танцоры и стали медленно вращаться по спирали. На их телах, кожа которых напоминала текстуру полированного камня, начали игру пятна медно – красного света. Лица танцоров были наклонены и скрыты глубокими тенями. Их появление в центре реальности моих видений каким‑то образом совпало с ритмом песни Нолоребе, и, медленно вращаясь, танцоры начали двигаться по направлению ко мне и в стороны от меня. Я страстно желалувидеть их лица. В конце концов все поле видения оказалось занятым одним – единственным танцором, лицо которого было наклонено и закрыто поднятой рукой. Когда мое желание увидеть его лицо стало нестерпимым,неожиданно оно оказалось совсем близко и полностью открылось мне; глаза его были закрыты. Я помню, что когда это невероятное лицо открыло глаза, я испытал удовлетворение такого рода, какого никогда раньше не знал. Это было визуальное решение моей личной загадки.

Я встал и ушел прочь, не беспокоя Нолоребе. Даже придя к себе, я все еще подвергался неконтролируемым припадкам зевания и смеха. Я сел перед своим домом. Я помню, что с покрытой оловом крыши упала капля росы и звук от ее падения был таким громким, что я содрогнулся. Я посмотрел на часы и понял, что еще не было даже полуночи. На следующий день и еще какое‑то время я чувствовал себя необычно хорошо. Через три года я получил письмо из Пукуль – пы, в котором говорилось, что Нолоребе был обвинен в том, что колдовством довел человека до умопомешательства, и его посадили в тюрьму в Икитос.