Текст книги "Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз"
Автор книги: В Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
И это – радует. "Одно". Целое. Мясо. Без головы.
В один момент, с секундной задержкой после того, как хан бросил своего коня через ручей, орда разом закричала всем множеством своих, человеческих и конских глоток, затопала тысячами своих копыт и кинулась вперёд.
"Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день"
Дождались.
Время – пришло.
Время массового боя, время всеобщего безумия, время смерти.
Волна кипчаков перехлестнула ручей, ледяное крошево полетело во все стороны, вода фонтанами плеснула на берега и, запруженная тысячами конских крупов, начала подниматься. Дальше был ледяной склон и засека, тоже промёрзшая, скованная хрустящим, обламывающимся, режущим кожу льдом.
Атака остановилась, но Вечкенза, приплясывающий на площадке около стоящего вертикального бревна с голой, контрастно белой, среди тёмных стволов деревьев и мордовских воинов, женщиной, выдвинувшийся на передний край, почти нависающий над остриём кипчакской атаки, над ханом и его нукерами, вдруг ухватил женщину за сосок, поднял повыше, чтобы хану было лучше видно и... полоснул ножом. Отхватив нижнюю треть.
Там сразу потекла кровь, густо заливая почти чёрным её снежно-белое тело, но инязор не обращал на это внимания. Он наклонился к хану и стал приплясывать, трясти перед ним куском окровавленного мяса в руке, подобно тому, как дразнят цепного пса.
Вот оно рядом, метров шесть, почти лицо в лицо, чуть дальше вытянутой руки...
Башкорд снова заревел. И полез вверх, втыкая нож в ледяной склон и подтягиваясь на нём. Дробя и выковыривая куски льда.
"Посмеет ли кто-нибудь не последовать за мной?" – про Тамерлана я уже...
Нукеры последовали за своим господином, орда – за нукерами. Вся огромная сила "желтого народа", собравшаяся здесь, столпившаяся в плотную, чуть шевелящуюся, неразделимую массу в 8-10 рядов коней и людей на узком пространстве "перемычки песочных часов", густой волной, подобно муравьям на падаль, только – вереща значительно сильнее, полезла вверх, на склон, на засеку.
В орде Башкорда было слишком мало взрослых, опытных воинов. И слишком много... летописи используют термин – "молодшие".
Бой оказался "мероприятием для детей и юношества". Понятно, что мальчишка 12-13 лет не может натянуть лук погибшего семь лет назад под Киевом отца – сил не хватает. И он лезет в первую линию. Эти пацаны не знают страха, не имеют опыта. Зато они очень подвержены общим, стадным инстинктам.
"Как все – так и мы". Все полезли – и мы полезли. Кто не лезет – тот москаль. В смысле – трус.
"На миру – и смерть красна" – русская народная...
То, что для сохранения себя, самости, иначести, просто – разума, в толпе – нужна храбрость, сила духа... Это уже мудрость. До неё не все доживают.
Штатная тактика степняков – прикрыть атакующих стрелками, парализовать обороняющихся градом стрел – не была организована: командующий лез на ледяную стену, и не организовывалась сама – у стрелков не было опыта, навыка – чуть отойти, бить из-за спин атакующих копейщиков и мечников. Они лезли все вместе. Кашей.
Кипчаки – не регулярная армия – строя не держат. Но и мордва – тоже толпа племенного ополчения. Две вопящих от страха и ненависти людских массы столкнулись на этом склоне. От уреза воды до верха засеки – метров 6-7. Всё в лицо. Плюнуть можно. Превосходство степных луков на такой дистанции – несущественно. Рубить вниз топором – не менее эффективно, чем саблей. Копьями хорошо тыкать и вверх и вниз.
Военное превосходство степняков в этих условиях – отсутствовало. Кипчаки лезли вверх, застревая между сучьями, тыкая вверх, в высовывающиеся из-за края засеки лица защитников, пиками, копьями, саблями. А мордва лупила вниз топорами, сбивала степняков копьями, метала в поднятые вверх лица атакующих дротики... Свалившиеся с откоса падали на бережок, в ледяную воду, под ноги непрерывно толкущихся коней... "Завязшие" в ручье конные стрелки с десятка метров били в высовывавшихся мордвинцев, а те лупили своими слабенькими, но действенными на такой дистанции, лесными луками, в сплошную массу степняков внизу.
Башкорд рычал и лез. Его телохранители закрывали хана собой, принимали на себя предназначавшиеся ему удары. Их осталось совсем мало, когда хан добрался до столба со своей женой. В последний момент Самород сумел сдёрнуть Вечкензу с площадки – тот вопил и рвался вступить с ханом в поединок. Башкорд обрубил верёвку, которой была за кисти рук привязана женщина, она рухнула ему на грудь. И они оба упали.
Уже после боя я понял, что Башкорду подрубили ногу снизу, из перекрестья сваленных стволов засеки. Он упал на жену и накрыл её своим телом. Трое остававшихся с ним нукеров пытались вытащить супругов, и были зарублены. Потом мордва в восторге и ярости колола и рубила лежащего хана в спину. Потом его стащили с жены и рубили, кололи обоих. На телах – ни кусочка целого места. Два полностью окровавленных, истыканных, порубленных куска мяса.
«Они жили долго и счастливо. И умерли в один день» – обычной рефрен-окончание. Счастливой сказки. Это – про них.
Они жили вместе долго – семь лет. Это обычная продолжительность супружества в средневековье. "Быть верным до гробовой доски" в брачной клятве – вот на такой срок. Потом к одному из брачующихся часто приходит "гробовая доска".
Как мне рассказывали – они жили счастливо. Княгиня не только "самоволкой" сбежала к Башкорду в Степь, но и оставалась там. Хотя возможности вернуться у неё были. Хан выслушивал её советы, что отражено в летописи его несчастливым походом под Киев, совершенным по просьбе жены. Которую просил об этом походе её сын.
Здесь, видя её, унижаемую и мучимую злобными врагами, он кинулся к ней на помощь. Освободить! Даже ценой своей жизни.
Цену – заплатил. Освободил. От всего.
Они умерли в один день, в один час, в объятьях друг друга. Счастливая сказка со счастливым концом.
Мир их праху.
В тот момент у меня было более интересное занятие: мы вступали в бой.
Едва Башкорд взобрался к своей супруге, как вся масса кипчаков в восторге завопила. Интенсивнее зашевелилась, активнее полезла на засеку. "Ура! Мы побеждаем!".
Я глянул вдоль нашего обрыва. Там, среди красных стволов заснеженного леса, почти у края площадки, но невидимо снизу, с поля, стоял Любим. И жалобно посматривал – то на меня, то на побоище внизу перед нами.
И я кивнул ему.
***
Идея "засадного полка" – такая древняя! Но каждый раз – как новая. Для тех, кому "засаживают".
Про то, что засадный полк должен быть обязательно конным – у Исаака, сами знаете которого, не сказано. Закона – нет. А про пулемётные и артиллерийские засады – я слышал.
***
На Земляничном ручье был Любим. И была наша первая турма: три с половиной десятка мальчишек-лучников. Стрельцы. Мощные блочные луки, тяжёлый колчан на 30 стрел. У каждого. Тысяча. У всех.
Они выдвинулись цепью на край обрыва и, по негромкой команде Любима "врозь!", неторопливо начали метать стрелы. В спины степнякам правого крыла орды, в сплошную стенку людей и коней, копошившихся перед засекой в ручье.
Мои люди стояли в тени. В тени леса от света поднявшейся луны. Дистанция была приличная – до трёхсот шагов. Но стрелки сверху попадали хорошо. "Возвышение с понижением" – проходили. Они не доставали до центра линии боя, но им и задача так не ставилась.
Традиционно степняки не закрывают спины доспехами. Это считается трусостью. Да и не было у очень многих здесь броней. Более опытные воины, лучше вооружённые – лезли вперёд. Сзади оставалась неопытные, неудачливые. Бездоспешые. И много – молодых. Первогодки. Был бы опыт – сразу бы поняли, что их бьют в спину, но... Надо знать – куда смотреть, что ты можешь увидеть.
Это – опыт. Как вспомню своё столкновение с половцами под Черниговом... ох и глуп же я был! Бегущий полон за кипчакскую пехоту принял! Стыдобища!
Едва первые всадники на правом крыле орды стали падать из сёдел со стрелами в спинах, как я снова кивнул. В другую сторону. И даже рукой помахал. Указывая цель. И радостный, взволнованный Салман, кинулся к своим. Другая турма – тяжёлая копейная конница.
Два десятка здоровых парней на высоких конях. В закрытых шлемах, усиленных панцирях, с длинными копьями. На конях в боевых масках, закрытых попонами.
За ними, во втором ряду разворачиваются "отроки". И кони – поменьше, и брони – полегче, и копий – нет.
Салман осторожно вывел свой отряд по промоине к югу от меня, выстроил за изгибом сугробов и потихоньку повёл через поле к противоположному краю.
Все всё видят: небольшой, тёмный на снегу, плотно построенный в две шеренги отряд лёгкой рысью неторопливо пересекает поле. Не блестят, не кричат, не гонят галопом... Видят. Но не понимают. Внимание обращено вперёд, к засеке, к линии боя. А сзади... А что там может быть интересного? Мы же там уже ездили.
***
Маразм? – Безусловно. Четыре десятка всадников атакуют левый фланг орды. Да там же тысяча воинов!
Ага. Было. В начале.
Летопись сохранила обращение легкоконных берендеев (числом в полтысячи) к переяславской дружине (полсотни гридней): "Не ездите вы наперед, вы есте наш город, а мы пойдем наперед стрелци".
Полутысячный авангард и полусотенные основные силы... Непривычно. Хотя, если сравнивать гридня с танком, а торка с мотоциклистом... Кому в разведку идти?
Из тысячи, примерно, джигитов на левом фланге орды две трети уже спешились и перебрались на ту сторону ручья. Остались... трусы, лентяи, бестолочи, коноводы... Не бойцы.
***
Салман, без криков, шума и воплей выводит свою турму в затылок левому крылу орды. Именно там сейчас самая кровавая сеча. Там – ниже обрыв, там – мельче ручей. Там дрались самые отмороженные: литовцы, нурманы, черемисы, русские язычники...
Кипчаки уже рубились наверху засеки, уже одолевали, когда первый ряд всадников Салмана воткнулся в спины стоявших на южном берегу ручья ордынцев.
Этот момент слитного, единого удара разогнавшейся конной массы в другую... Стоящую, не ожидающую... этот звук столкновения...
Вы любите "живой звук"? А когда – "живой", переходящий в "мёртвый"? В последний в жизни, в предсмертный...?
Когда два автомобиля влетают друг в друга – звук... жестяной. Будто два ведра стукнулись.
Когда два конных отряда на галопе сталкиваются лоб в лоб, слышен гулкий деревянный удар. Потом – треск ломающихся копий, начинается крик, в котором прежде всего звучит ярость. Потом – нотки боли.
Хронист пишет о битве между византийцами и венграми, произошедшей полгода назад, летом 1165 г.:
«Сначала несколько времени бой продолжался на копьях с той и с другой стороны, производили нападения и давали отпоры. Потом, когда копья были поломаны и на промежутке между войсками из груды сломанных древков вдруг образовалась как бы изгородь, с обеих сторон обнажили длинные мечи и, снова устремившись в бой, продолжали сражаться. Когда же и это орудие притупилось, потому что и те и другие войска были закованы в медь и железо... римляне, схвативши железные булавы... стали поражать ими венгров. И эти удары, наносимые в голову и лицо, были очень удачны. Многие оглушенные ими падали с лошадей, а другие истекали кровью от ран»
Здесь – не так. Кипчаки не были «закованы в медь и железо» – мягенькое мясцо под овчинкой. Они не «производили нападения» и не «давали отпоры». Их ударили внезапно, в незакрытые спины.
И звук – другой. Вопль изумления, звук... чавкающий. Полные ужаса ржание коней и крики людей.
Вам приходилось попадать в вагоне поезда или в салоне автобуса под резкое торможение? Когда вдруг явившая силу инерция несёт вас по проходу, вы пытаетесь уцепиться за поручни, за сидения, и только удивление – "да что ж такое происходит?!" и страх – "только бы не упасть – затопчут".
Здесь – поручней нет. Есть лошади. Которым и уцепиться нечем. А впереди – семь метров ледяной воды. В которой не только затопчут, но и утопят. И вас несёт туда. Масса. Слитная. То самое многоголовое существо, частью которого вы были совсем недавно. Когда с общей яростью и ненавистью кричали "Месть! Смерть!".
«И бысть ту сечя зла, и бе, аки гром от ломления копейнаго и от звука мечнаго сечения, и от щитовнаго скепаниа, и кровь, аки вода, лиашеся».
Копьё в конной атаке – вещь одноразовая. Воткнул во врага да там и оставил. Но всадники вытаскивают свои длинные кавалерийские однолезвийные палаши, «отроки» уже крутят ими, входя в зазоры между бойцами первой линии, расширяя фронт атаки на флангах, вырубая ошалевших противников, случайно оказавшихся позади первой линии. Всадники которой продолжают проминать, продавливать, прорывать... толпу врагов. Своими высокими, массивными конями в железных масках с нарисованными акульими зубами, своими длинными клинками. Втаптывать в текущий ледяной водой и горячей кровью Земляничный ручей.
"Вы звали Смерть? – Я пришла".
Заскочившие наверх засеки половцы, кинулись назад. Вниз, к своим коням, к своим со-ордынцам. Наши разноплемённые отряды, собранные на этом фланге, уже нервно ожидавшие неминуемого разгрома, радостно завопили и рванули вдогонку. Швыряя в спины отступающих всё, что не попадя.
Отступление на левом фланге орды превратилось в бегство, распространилось в центр, где последние нукеры погибли при безуспешных попытках вытащить тело хана, захлестнуло правый фланг, где кипчаки поняли, наконец, что их расстреливают в спину... Орда побежала.
Отмахиваясь от всего окружающего, не видя ничего из-за града летящих из-под копыт ошмётков снега, тщетно разыскивая своих, оставленных на берегу ручья перед штурмом, коней, стаптываемые обезумевшими, испуганными, носящимися по полю плотными массами "осиротевшими" табунами, половцы, кому повезло поймать лошадь и взобраться в седло, нахлёстывали нагайками, пытаясь, в паническом ужасе, в предчувствии смерти со всех сторон, оказаться как можно дальше, выскочить из этой "ловушки для человеков", из "чаши песочных часов".
"Оружья сталь слепила взгляд,
Круша людей за рядом ряд.
Враги неслись, как саранча,
Рубили, резали сплеча
И тех топтали сгоряча,
Кто медлил умирать, брат".
Ну во-от. Теперь и мне можно.
Типа: победитель – на арену! Оркестр, урежьте туш, пожалуйста.
Тит Лукреций Кар абсолютно прав:
"Сладко смотреть на войска на поле сраженья в жестокой
Битве, когда самому не грозит никакая опасность".
И чего я так переживал? И того боялся, и этого опасался, и из-за хрени всякой нервничал. А оно – вона как получилось, всё путём.
Выдыхай, Ванюша, чаще. Мы ж победили!
Моя свита, которая до этого момента пресекала все мои попытки сесть на коня, недовольно бурча, в лице Ивашки, двинулась со мной.
Осторожненько спустились по той же ложбине, что и Салман своих выводил, выехали на поле...
"О поле, поле...".
Кто ж тебя... так. "Усеял мёртвыми костями".
Да ещё – и пока не мёртвыми.
Зрелище поля средневековой битвы после боя... отвратительно.
Я уже рассказывал об этом. О поле Бряхимовского боя. О своём "Ледовом побоище". Здесь... ещё хуже. Кони. Они плачут. Они кричат от боли. Пытаются подняться, дёргаются, снова падают...
Их – дорезают. Если человека со сломанной ногой можно вылечить, то коня...
Табуны коней без всадников носились по полю. С болтающимися стременами, со сбившимися под брюхо сёдлами, часто – в крови, своей или человеческой, с зацепившейся за узду отрубленной рукой... или одиноким сапогом в стремени... с обезглавленным всадником, вцепившимся намертво мёртвыми уже руками в узду... с одной нижней половиной в штанах и сапогах... с непонятными... просто окровавленный кусок мяса в седле, постепенно сползающий вбок...
Двое моих всадников, из "копейных отроков" медленно проезжают по тому месту, где турма Салмана ударила в толпу половцев, что-то высматривая на земле. Пики подбирают? Вдруг, визжа и вопя, из круговерти коней и снега на них кидается группа в десяток кипчаков.
Парни выдёргивает пару этих "оглобель", торчащих из убитых, разворачиваются, сами поднимают своих коней во встречную атаку. Факеншит! Это ж сопляки, подростки! Противников же – впятеро! Но... как большие.
А сбоку на атакующих половцев налетает ещё один из моих, копейщик без копья. Его конь грудью сбивает кипчака вместе с лошадью, отбрасывает под ноги следующему. Тот тоже падает. Левый получает удар щитом... Странно: у моих – тарчи. Должен крепиться ремнём на шею. А здесь удар... Видно, что тарч, но – как кулачным щитом, "баклером". Здоров удалец. А ещё одного, правого... колющий удар палаша пробивает половца.
Кони проскакиваю мимо друг друга, и я вижу, как глубоко, насквозь, воткнутый клинок, выворачиваясь, рассекает, разрубает тело, опрокидывая назад и вбок верхнюю часть бедняги. Остальные джигиты поворачивают коней. Но всадник кидается на перехват. А с другой стороны налетают отроки. Визжа от восторга и выставив подобранные пики.
– Удар хорош. Как звать удальца?
– Вроде... Брусило. Под личиной не видать.
– Выясни, Ивашко. Потолкуй с ним. За жизнь.
Надо присмотреть за этим... Брусилой. Не только за удары, щитом и палашом, но и за выручку своих отроков, правильную микротактику при направлении коня. "Брусилов" – сын Брусилы. Потомок этого парня так здорово отличится в 1916 году в Восточной Галиции? Наследственные стратегические способности? – Представления не имею. Но какой-то намёк в парне есть. Надо попробовать. Командиров мне не хватает. И будет не хвать ещё долго.
Эйфория от успеха, от победы быстро сменилась... раздражением. На себя самого. На всё... это.
"На х... нах... до х...? Теперь расх... на х...".
Вот лежит молодой парень. Со снесённым наполовину черепом. На открытых стороннему взору мозгах ещё тают снежинки. Он, что, сделал мне что-то плохое?
А вон, совсем ещё подросток, скривившись как малый ребёнок в плаче, несёт в руках свои вывалившиеся кишки. Он в чём-то виноват? Не жилец. Единственное, чем можно помочь – прирезать.
Выгибается в сугробе ещё один. Стрела попала в спину. Ни достать её, ни двигаться с ней – не может. Но ещё елозит ножками по снегу. Прирезать.
Рядом другой. Пытается выбраться из-под упавшего коня. Выбрался. Вопит от боли. Похоже – сломана нога. Оставить здесь? – Через час замёрзнет. Потом волки объедят. Взять в плен? Наложить лубки... – Кто его тащить будет? Прирезать.
Эти люди... На них нет вины. Есть – беда. Под названием – "Зверь Лютый".
Какой-то лысый придурок за тыщу вёрст от их кочевий вдруг придумал себе, что детская смертность от половины до трети – плохо. – Ну и что? Никто не возражает – плохо. Но мы-то причём?
Плешивый сопляк с чего-то решил, что он знает как эту смертность уменьшить – "белыми избами". – Очень может быть. Но нам-то чего? Нам это всё... У нас в Степи – вообще никаких изб нет.
Помыкавшись на своей Руси, побившись "темечком об асфальт", убежал на Стрелку. Устроил какие-то дурацкие свары с соседями – лесными племенами. – Да мы-то где?!
"Где-где... и пошутил".
***
Глава 472
Молодёжь из моей свиты, радостно хохоча, кинулась ловить мечущихся коней. Алу, задорно вереща, раскрутил над головой аркан, поймал вожака выбранного лошадиного косяка, как вдруг, из-под брюха жеребца, поднялся в седло воин. С саблей в руке.
Алу немедленно дёрнул.
Этот приём мы с Алу недавно проходили. В Степи заарканенного коня останавливают, а не сшибают. Жалко же: побьётся, поранится, поломаться может. А вот со всадником...
После того, как летом, после разговора с Куджей, снова "увидел" Алу, я взялся за его обучение серьёзно. Куча разных мелочей, тонкостей, которые раньше пропускались за неочевидностью надобности – теперь накатывались до блеска. Варианты работы с арканом – простейший пример.
Жеребец с воином упал. Тот шустро выбрался из-под коня. Но его уже окружили мои ребята.
– Стойте! Стойте! Не рубить! Не трогать! Софын ермес! Кол тегиз бениз! Афаз Сурбар, сиз биле алмады? Бул менин – Алу. Хан Боняк уйнен (Дядя Сурьбарь, ты не узнаёшь меня? Это я – Алу. Из дома хана Боняка).
Воин мгновение рассматривал юношу, приглядываясь, пытаясь узнать. Вряд ли: бой, ночь, дети сильно меняются. Но опустил саблю к ноге, мрачно оглядел окруживший его мой отряд.
– Господин! Это – Сурьбарь! Это... Он служил у моего отца, он хорошо служил! Он был добр ко мне... Не надо... Не надо его убивать...
– Прими у него пояс, Алу.
Мальчик перевёл, но воин продолжал держать саблю, смотреть на меня. Потом спросил Алу – кто я. Ответ изумил его:
– Хан Всеволзк сиз?! Сиз – Жабайды Андардын?! Жене ол... ол сидзин кул?!! (Ты – хан Всеволжска?! Ты – Лютый Зверь?! А он... он твой раб?!!)
– Йе. Жок. Ол – емес кул. Ол – досы. (Да. Нет. Он – не раб. Он – друг)
Сурьбарь был настолько поражён услышанным, что Алу пришлось самому выдирать из пальцев воина саблю и снимать воинский пояс. Попутно он обрушил на пленника потоп вопросов. Видимо – об общих знакомых. Наконец, и я смог вставить своё:
– Алу, спроси: что воин из дома Боняка Серого Волка делает в орде Башкорда?
Смысл ответа состоял в том, что у этого Сурьбаря была дочь. Была... Которую прошлой весной выдали замуж за джигита из орды Башкорда. Соседние орды постоянно роднятся между собой. Теперь она родила сына, и дедушка приехал посмотреть на внука. Когда он отправился назад – напали люди из леса. Ему и его спутникам удалось отбиться. Когда к ним присоединились беглецы из разных аилов, они пошли посмотреть.
В становище, где жила его дочь... не осталось ничего. Кроме пожарища и мёртвых. Свою дочь он нашёл. Внука... невозможно было опознать. Тогда он пошёл мстить. Лесовики умело отбивались. Потом они ушли сюда, в это место. А из Степи подошёл хан Башкорд с множеством своих людей. Все вместе они пошли в битву.
– Алу, переводи: утолена ли его жажда мести сегодняшней битвой?
Половец потерял где-то шапку. Седоватый хвост, похожий на оселедец, мотался на ветру. Он молчал, думал. Обмануть чужака, русского воеводу – не проблема. Но Алу... Сказать, что больше не будет мстить... горечь утраты снимается только временем. Сказать, что будет мстить... – умереть.
– Между нами – нет крови. Я не буду мстить тебе.
– Между нами нет крови. Ты не будешь мстить никому, на кого я укажу. Например, этим людям. Их домам, их родам.
Я показал на возившихся в полусотне шагов, обдирая мёртвых, воинов Вечкензы.
Половец заскрипел зубами. Была бы у него в руках сабля – кинулся.
– Алу, спроси: есть ли среди пленных ещё люди из орды Серого Волка? Ты знаешь: я уважаю твоего отца. Будет правильно, если они отправятся в свои становища. Ты сможешь их довести до своего хана, Сурьбарь?
Есть желаемое – месть, смерть. Есть должное – спасение, жизнь. Не твои. Мужчина, отказывающийся от исполнения долга перед живыми ради долга перед мёртвыми... мне не интересен.
– Есть. И ещё есть... родня.
– Алу, возьми этого человека и обойди пленных. Людей Серого Волка волчонок Алу вернёт Волку. Людей и близких родственников. Не драться, не спорить, разговаривать. Идите.
Пара парней из свиты присоединились к моему "волчонку" и отправились... собирать подарок старому хану.
Боня-хан. Внук легендарного Боняка. Боняка Шелудивого, как называют его легенды к западу от Днепра, поющего с волками, режущего то русских, то мадьяр, то печенегов, то греков...
Главное: любимый отец и учитель моего Алу. Человек, которого он боготворит.
Конечно, мальчик привирает: любовь смотрит через розовые очки. Точнее – преувеличивает.
«Преувеличение – это правда, которая потеряла терпение».
Если он правдив хотя бы на четверть... и то, что я слышал о старом хане со стороны... С таким человеком лучше дружить.
Друзей и врагов надо выбирать самому. А не оставлять такое важное дело на волю случая и эрзянских волонтёров людо-резов.
Последствия моего гуманизма... через четверть часа. На краю поля вижу ссору между группой Алу и десятком воинов эрзя. Подъезжаю.
– Господин! Этот... азор не отдаёт пленников!
– Это моя добыча!
– Это не твоя добыча. Твоей она станет после того, как вся добыча будет поделена между всеми азорами.
Азор в ярости трясёт топором, с губ летят какие-то слова, которых я не понимаю, брызги слюны с кровью – видимо, прокусил щёку в бою. И вдруг с маху опускает топор на голову стоящего перед ним на коленях пленника.
– Ха! Ты хотел его! Возьми!
И рывком выворачивает топор в разрубленной голове. Череп разваливается, ошмётки мозгов летят под копыта моего коня. Я вытираю под глазом – кажется, и сюда попало. Пожимаю плечами, трогаю повод, чтобы повернуть коня, бросаю Сухану:
– Убить.
Мгновенные удары топорами с коня. Три трупа. Сам азор и двое его приближённых, схватившихся за оружие. Третьего срубил секирой Ноготок.
Остальные, сжимают в руках оружие, сдвигаются в кучку, злобно оглядываясь на окружающих их моих верховых. Проповедую. Очень простую истину:
– Война не закончилась. Спор на войне – мятеж. Мятеж на войне – смерть. Не надо спорить. Алу, мальчик мой, продолжай.
При грабеже убитых на бывшем левом фланге орды споров не возникает – вид всадников Салмана убеждает сразу. Заляпанные кровью железные личины людей и коней, ошмётки примёрзшего, прилипшего мяса на доспехах и попонах... Когда высоченная нечеловеческая – без лица, фигура тянет свой, нечеловечески длинный, палаш из ножен и сверху, с седла одним ударом от плеча до паха разваливает стоящего перед ним пешего противника...
"Из одного я сделал двух".
Раза хватило.
А вот справа стрельцов Любима обижать начали. Парни спустились подобрать свои стрелы. Ну, и прихватить полезное.
Начинается толкотня и крики. К месту ссоры сбегаются, вопя, и размахивая топорами, группки эрзянских воинов.
Они из разных родов, но крик:
– Бей жидов! Спасай Россию!
Э-э-э... Как-то мои познания в средневековом эрзянском... Но эмоции – понятны.
В смысле:
– Бей стрелочников, спасай Эрзянь Мастор!
объединяет всех.
Чужаков надо бить. Ксенофобия – обязательное свойство человеческих стай. Особенно – упившихся своей и чужой кровью.
И вдруг всё стихает: из Земляничного ручья вылезает Курт. Яростно отряхивается. Вовсе не земляникой. Снег вокруг густо покрывается россыпью красных пятен – в воде полно крови. Человеческой и конской. Адский зверь разбрызгивает по земле кровавую сыпь. След страшной болезни. Хорошо различимый в жёлтом свете больной луны.
Настрой – сбит. Выпученные глаза одуревших ксенофобщиков возвращаются в глазницы. Поехали дальше.
Я уже рассказывал о том чувстве страшной усталости, опустошённости, отвращения к товарищам, ко всякому звуку или движению, которое охватывает бойца после серьёзного боя? Вот и я, вроде бы ничего не делал, просидел всю битву на пенёчке в сторонке на горушке. Чисто наблюдатель. А чувство – будто по всему телу черти горох молотили. И по душе – аналогично.
Первая волна мародёрства, когда сотни бойцов с засеки кинулись на поле, прошла довольно быстро.
Отдельные группки ковырялись по полчищу до утра, какие-то умники пытались даже коней свежевать. В принципе, конская шкура – вещь полезная, дорого стоит. Но кто тащить будет?
По бивуаку метался наш новый "завхоз". Всё пытался понять – что почём можно менять? Приставал с вопросами. Это что – тоже моя забота?!
– Вот, гля, вот луки ихние притащили, вот гля, ну совсем же целые!
– Отдать. На кой чёрт нам чужие луки, когда мы свои лучше делаем?
Бестолковый мужик. Вот с Николаем – никаких вопросов не было бы. А с этим...
***
Эх, как бы мне такого найти как Сидор Ковпак? "Дед" был из приказчиков, в Первую мировую получил два "георгия", служил у Чапая начальником трофейной части. Поставил "в строй" десяток трофейных броневиков и красный "паккард" для раненного в бедро Чапаева. В 1942 обоснованно вбросил в партизанские массы один из самых дерзких слоганов: "На иждивении у Гитлера!". А его тактика, столь неожиданная у "завхоза"? С непрерывным движением, с дальними и ближними рейдами.
Впрочем, был бы у меня такой "завхоз" – я бы его сразу командиром поставил.
***
Пойду-ка я лучше "в штаб", к Вечкензе.
Только подхожу к его... вигваму – оттуда выкатываются два... кудати. Вроде бы. Хотя, может, и азоры. Но не панки. Вцепились друг другу в волосы, в бороды и орут.
Рядом часовой. Сидит. Копьём щёку подпёр – дремлет.
– Это что такое?
– А... доспех подханка не поделили. Вот и сцепились.
– Ссора в лагере? Ай, как не хорошо. А что ж не пресекаешь?
– А... ну их. Деды домов...
Зачем я целыми днями "огрызки" на спине таскаю? – Вот для этого.
Достал, спорщиков зарезал. Часовой проснулся, стал копьём на меня с перепугу махать. На крик ещё народ выскочил.
– Воевода! Итить перемать! Ты чего наделал?! Ты почто добрых кудатей порезал?!
– Вашу работу сделал. Было уговорено: в походе ссор не устраивать. Было? Они ссориться стали. Уговор нарушили. За это смерть. Было уговорено, что добычу делить после похода? Поход не закончен, они делят. Опять измена. Вопросы есть?
"У матросов – нет вопросов". У эрзя – тоже. На шум, на громкие слова, на истерику – ещё сорваться могут. На серьёзное рукомашество... выдохлись все.
Самород из вигвама высунулся, рукой машет, зовёт. Внутри сидит на лежанке полуголый Вечкенза, чуть прикрытый какими-то шкурами. Характерные синие полосы по телу. Доспех – сабельный удар выдержал. Но били сильно – поддоспешник от синяков не спас.
Смотрит остановившимися глазами в огонь, лязгает зубами и дрожит.
– Эта... ну... а нету у тя... огненной воды? А? Хоть чуток?
Почему-то, ребяты, я такой поворот предвидел. Целая фляжка с собой.
Разлили, дёрнули. Вечкенза сидел, смотрел на огонь, молча дёргал губами. Гримасничал как-то наискосок... Потом брык – на бок.
Самород прикрыл его тулупами, стал рассказывать. Как перед боем ему пришлось зарубить двоих... паникёров. Как во время боя, когда половцы выбрались на гребень засеки и пошла уже резня "грудь в грудь", Вечкенза уцелел чудом, провалившись "с головой" в дырку между стволами. Как после боя десяток совершенно потерявших страх и смысл воинов-эрзя кинулись на инязора. И только присутствие ничего не понимающих, тоже озверевших от боя нурманов, позволило Самороду и его подопечному остаться в живых. О начавшейся ещё ночью и нынче чуть затихшей сваре всех против всех из-за добычи. О попытке приколоть инязора копьём через стенку "вигвама" сегодня утром...
Прелести праздника "дня победы". Переходящего в будни победителя.
– Что я им скажу? Как я могу вернуться?
Вечкенза, по прежнему полуголый, уставившийся взглядом в одну точку, уже сидит, сам с собой разговаривает.
– Ты скажешь им – "слава победителям"! "Героям – слава!". Ещё по одной? А вернёшься ты потому, что никто тебя не остановит.
Самород рассказывает, и с меня слетает имитация пофигизма, я понимаю: повтор моего Бряхимовского боя. "Пиррова победа". Победа в форме катастрофы. Только значительно большего размера.
