Текст книги "Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз"

Рассказ о маленьком рабёныше Алу, пропавшем в Черниговском походе, давно оплаканном, заочно похороненном, оставшемся лишь кусочком светлой памяти, который, как оказалось, выжил, вырос в достойного отрока, в одного из предводителей, со слов Сурьбаря, новой загадочной силы где-то на Севере, взволновали сердце старого хана.

Встреча с Сурьбрарем взволновала и Алу.

– Ты хочешь съездить к отцу?

– Я... не... да. Очень хочу! Очень! Но... он... ты...

– Поезжай. Тебе это важно. Если тебе будет хорошо – я буду рад.

Я – это я и мои люди. Мы должны быть счастливы.

Весной Алу отправился в Степь с нашим торговым караваном. Старый Боняк был рад. Смущался, фыркал в усы, непрерывно мял бороду, пытался скрыть свои чувства, но... радовался. Вернулся его младшенький, самый любимый, самый близкий сын. Вернулся из темноты. Из неизвестности. Из смерти.

Вернулся не ободранным нищим бродягой, подползающим к юрте богатого родственника в надежде на объедки.

Алу вырос в юного воина. Он привёз богатые подарки, удивительные вещи от Воеводы Всеволжского. Мальчика перед людьми назвал своим другом уже известный в Степи "Немой Убийца", "Шаман Полуночи", "Лютый Зверь".

– Друг самого Зверя Лютого?!

– Да. Друг и воспитанник. Я жил в его юрте, ел с его стола. "Немой Убийца" был добр ко мне и многому научил.

Он знал много такого, чего в Степи не знал никто. Но не надулся спесью, не возгордился – остался тем же добрым душевным мальчиком. Такого и послушать не вредно. И – не обидно.

Боняк был очень осторожен. Он не давал обещаний, не говорил громких слов, не совершал резких движений. Просто подрёмывал и посматривал. Вечно полуприкрытыми глазами. Но его благосклонность открыла нам пути в Степь. Некоторые люди нашли в этом немалую прибыль. А Боняк только лениво посмеивался:

– Алу, мальчик мой, ну зачем старому хану серебро? Самое главное золото в моём шатре – это ты. Подарки? Я уже стар, чтобы таскать на себе эти детские цацки. Но если ты очень хочешь сделать доброе дело для меня... Прикажи своим нукерам притащить бочку с этой вашей... колёсной мазью. Понимаешь, бессонница замучила. Только заснёшь, а тут скр, скр... Пусть люди смажут телеги.

Новая мода – смазывать телеги так, чтобы они не "кричали в ночи как лебеди в испуге" – распространилась в Степи.

Мудрость и слава старого Боняка, юность и дружелюбие Алу, поток моих, прежде невиданных, экзотичных товаров распахнули нам Степь. Великую Степь. Дешт-ы-Кыпчак. Пока – не дружелюбный, но уже не режущий в остервенении только за то, что мы – не такие, что мы – "землееды"

Разгром Башкорда должен был поднять степняков в большой поход. Катастрофическое ослабление эрзя открыло бы половцам пути в Эрзянь Мастор. Вплоть до Волги, до Стрелки. Но мудрый Боняк, послушав Алу, не позволил начаться новой войне. Его Элдори, союзные ему орды, не сдвинулись с места, не пустили удальцов.

В становищах в Степи покричали. Похвастались друг перед другом как бы они бы лихо порубили бы всех, какую бы богатую добычи они бы взяли бы в набеге... "По-быкали". И затихли.

К чему батыру добыча, если Элдори срубят голову на отходе? Боняк... мудр. Или – что-то знает. Его правота много раз проверена жизнью. П-ш-ш...

Боняк "поднимался", переваривая последствия нашей победы, богател на нашей торговле, "приголубливал" нищие коши, уходившие от других ханов. А я снова работал "нужником согласия": влияние по обе стороны степного порубежья, отношения с Живчиком и мокшей, с Боняком и Алу – позволяло гасить неизбежные пограничные негоразды.

Кипчаки выдали Живчику нескольких рязанских бояр, бежавших в Степь. И получили пол-ведра хрустальных подвесок со стилизованном изображением коня – символом Хан Тенгри. Полонея всё лучше осваивала алмазные резцы.

Хороший конь стоит на "Святой Руси" 3 гривны – 60 ногат. В Степи – 20. Хрустальная подвеска стоит в Булгаре – 1 ногату. В Степи – 3. Но нигде в мире ты не найдёшь хрустальной подвески с изображением Коня – Хан Тенгри и Семи Хвостов – знамени сары-кыпчак. Нигде! А глупые русские меняют такую редкость на коня. Один к одному.

Ослабление противостояния на границе позволило русским поселенцам увеличить запашку. Дополнительный хлеб был полезен в Степи. И крайне необходим мне. Начали мы закупать у кипчаков и скот.

Во многих таких делах Алу выступал активным участником. Он же не хан, не родовитый аристократ – ему можно. "Можно" – новое, непривычное. Серебро нешумным ручейком вливалось в его кису.

Чисто комиссионные!

Для справки: долька посредника при таком торге – от 100%.

Добрый нрав, здравый смысл, не демонстрируемое богатство, явное дружелюбие и щедрость – обращали к нему многие сердца.

Мудрый Боняк – "благосклонно дозволял". Снисходительно посмеивался над "детскими забавами". Ненавязчиво маячил своим авторитетом, своей силой за спиной "безродного рабёныша". Кому-то охота ссориться с Серым Волком?

Алу вырос у меня. Среди множества весьма разных людей, живших и работавших вместе. Уровень ксенофобии, обычный для степных кошей, ему не был свойственен. "Презумпция невиновности" – чужак считается врагом не по факту чужести, а по факту враждебности. Для него было нормально уважительно и дружелюбно общаться с торком Чарджи и голядью Фангом, боярином Акимом Рябиной и вчерашним холопом Потаней. Видеть человека, а не этнический, родовой или социальный лейбл.

При этом он вполне эффективно бил морды – школа Ноготка, джигитовал – школа Чарджи, рубился – Артемий с Ивашкой очень неплохо потрудились. Обоерукий бой длинными палашами, поставленный Салманом, избавил Дикое Поле от пары придурков. И многих глупых и жадных – от иллюзий.

Тоже – из "культурной традиции" моего дома. "Попроси – я поделюсь. Возьмёшь сам – сдохнешь".

"Короля играет свита" – вокруг Алу формировалась его собственная "свита". Из таких же как он молодых, энергичных, любопытных, безродных... Не боящихся своими руками промазать телегу колёсной мазью, не считающих, что есть только два достойных дела: делать детей и резать врагов. В остальное время – пить кумыс на кошме.

Алу разговаривал, помогал, улыбался... И по Степи уже неслось:

– А младшенький-то Бонякович... разумен да не чванлив. Богат, удачлив, отзывчив... Повезло старому Боняку с младшим сыном... Нам бы такого хана...

Обычная, повсеместная фаза исторического процесса – расслоение родо-племенного общества, выделение наследственной знати, происходила и у кипчаков.

Положение народных масс ухудшалось, имущественное неравенство нарастало. Стандартное обнищание вызывало стандартную реакцию – надежду на "доброго царя". Здесь – на доброго хана. Который: "наполнит рты – мясом, обернёт животы – шёлком". Который сделает жизнь "по правде, по старине".

Алу принадлежал по крови отца – к высочайшей степной аристократии, к одному из самых легендарных в Степи родов. А по своему статусу, по "судьбе матери" – "рабёныш" – к низам, к самому простонародью.

Когда он, юноша "от крови Серого Волка", весело, как с равным, говорил с безродным простым пастухом – это воспринималось как благодеяние, как любовь к "малым и сирым". И многие сердца раскрывались ему навстречу, как раскрывают свои бутоны цветы в степи – навстречу восходящему солнцу. Его появление наполняло становища улыбками, было подобно началу нового весеннего дня.

Так же, на равных, он разговаривал с ханами и подханками. А когда в ответ ему хамили и злобились, он улыбался и удалялся. Вместе со своими товарами. Конечно, обидчик купит их. Но заплатит – втрое.

Я нахожу здесь некоторые аналогии с судьбой Темуджина, ставшего Чингисханом. Отпрыск славнейшего монгольского рода тоже пережил нищету, множество несчастий и обид от родовитых соседей, посидел в колодке раба.

Гумилёв утверждал, что именно внесение элементов социальной, а не чисто родовой борьбы в схватку за власть в монгольских степях, привело к созданию столь эффективной, столь могучей и огромной империи. Энергия простолюдинов – "нам нечего терять кроме своих цепей, но обрести мы можем весь мир", освобождённая от оков родовых отношений и наследственной знати – привела к созданию самого большого государства средневековья. К обретению, если не всего мира, то значительной его части.

Чаяния "желтого народа", мечты о справедливом, о "добром" хане персонализировались в Алу. А мы с Боняком не сговариваясь, не явно – помогали юноше. Точнее – давали ему возможности помочь себе самому.

Не надо иллюзий: если бы Алу был другим – всё было бы иначе. Он сам себя сделал. Потому что смог. Но об этом – позже...

В ночь перед выступлением в Эрзянь Мастор Вечкенза вдруг сказал:

– Я хочу креститься. Наши боги озлобятся на меня. Много людей погибло. Теперь богам будет мало подношений. Они будут мне мстить. Твой бог милостив. Твой бог радуется, когда к нему приходят люди. Он могучий, он защитит меня от богов эрзя.

Это христианство?! Это вообще – монотеизм?! Парень "знает", что богов много. Что некоторые – будут "обижены" последствиями его дел. Поэтому он переходит под власть другого, одного из многих, но более сильного. Христа. Обычная сделка в феодальном обществе. Курбский так и писал: "право отъезда от одного государя к другому со своим уделом".

Вот только мне сейчас теологией заниматься! И я позвал Чимахая.

Зачем я его сюда притащил? – А что, были варианты? – Он сказал, что пойдёт.

Вы что, думаете, что "вручение себя" означает утрату собственной воли? – Это вы так думаете. У Чимахая своя точка зрения.

Спорить с "железным дровосеком православия"? Явного вреда я не видел, а возможная польза... была возможна. Да вообще: я стараюсь не мешать своим людям проявлять их таланты.

Иеромонах Теофил дрался... громко. Вполне по-Чимахаевски. Как на лесосеке, но с приговором. В ярости орал молитвы, пополам с матюками, и рубил топорами с двух рук. По-христиански: крест-накрест. Эффективно.

Что это отнюдь не "кроткая проповедь смирения и любви"... Ну, извините, в этот раз не получилось. А такое: "Не мир я принёс вам, но меч" – не слышали? У Чимахая ни одного "принесённого меча" не было, но в наших местностях и топоры не худо применяют. Чимахай на "лавры" Иисуса и не претендует. Просто вразумляет упорствующих. С двух рук.

"То – вместе, то – опять,

А то – попеременно".

Соратники – впечатлились. Нурманы потом спрашивали – где я такого бешеного берсерка откопал? А литвины интересовались новостями из Ромова – явно человек от Криве-Кривайто, прямиком от Перуна.

Отмывшись от чужой крови и выковыряв чужие мозги из швов кафтана, Чимахай, после боя, приступил к умиротворению и в последний путь провожанию всех желающих.

Язычники приходили в восторг от кадила, одеяния и песнопения. Умирающие звали для собственного отпевания. Ежели такой боец перед своим богом за уходящую душу попросит – будет правильно.

Два уцелевших карта-жреца популярностью не пользовались – пересидели весь бой в лагере. Мулл и раввинов у нас не было. Так что Чимахай давал утешение и грехов отпущение за все пользующиеся спросом религиозные системы.

***

Когда из тебя вытекает кровь, когда ты видишь это снаружи и чувствуешь изнутри, когда конец твоей, именно твоей, личной, единственный, уникальной жизни... вот он. "До рассвета не доживёт". Нужно быть очень... цельным человеком, чтобы не испугаться неизвестности, не возжелать хоть какого-нибудь, хоть в шкуре козла или муравья, в сомне ангелов или тенью в Элезеуме, продолжения существования. Себя.

"А что потом? Что прячут небеса?

Куда летят отпетые из гроба?

Они увидят Господа глаза?

Иль, может, снова матери утробу?".

«Дальше – тишина» – требует очень большой... самодостаточности.

***

Пришлось оторвать моего "бесогона" от утешения умирающих.

"Мёртвым – покой, живым – забота".

Развернул "железного дровосека" в сторону "заботы". И "бесогон" повёл обряд крещения. В походных условиях по сокращённой программе. Но вода – была. Много: инязор предложил креститься всем своим. Принять "свет истины" от "славного героя", рубившегося с ними в одном строю, в одном бою... Это было уместно, "правильно".

Чисто для знатоков.

Обряд крещения, как и другие основные христианские обряды, может выполнять только поп. Принятие монашества – постриг – такого права не даёт. Чимахай прошёл обряд рукоположения перед отправкой ко мне. Мануил Кастрат и его окружение понимали, что помимо "мирного пастыря" для "окормления" уже существующей паствы, в моих местах будет происходить и крещение "диких язычников". Для чего потребен "пастырь воинствующий".

Ещё: в православии по канону обряд крещения совершается троекратным погружением всего тела с головой в купель. Не по здешним погодам. Однако допускается, в особых случаях, и, близкий к Католическому, вариант обливанием или окроплением.

Понятно, что ни белых одежд новообращённым, ни предшествующего сорокадневного поста не было. Но вид Чимахая в золочёной робе, препоясанного воинским поясом с заткнутыми за него блистающими, свеже-наточенными топорами, помахивающего кадилом и рычащего сорванным в бою голосом обязательные тайносовершительные слова – внушал, просветлял и способствовал.

Наверняка, не все из присутствующих хотели. Но Вечкенза был... несколько напряжён. А процесс сбора в обратный путь убедил многих, что наука Ноготка... от частоты применения только улучшается.

Ярость людей, потерявших близких, не получивших ожидаемой добычи, вынужденных следовать правилам какого-то чужака, просто замученных ночёвками на холоде, под открытым небом, рвалась наружу. Общенародную злобу одним блеском палаческой секиры не остановишь. И тогда, на общем собрании командиров отрядов, подняв в свой черёд поминальную чашу, я задал вопрос:

– Что дальше?

Самород переводил, и я видел: нет, не этого ожидали от меня вожди ополчения. На поминальной тризне говорят о прошлом – не о будущем. Извините, ребята, но "Зверь Лютый" живёт не по обычаю, а по нужде. Даже на похоронах. Как минимум – на чужих.

– Здесь говорят о павших героях. Я буду говорить о не павших. И – о не героях.

Проливать слёзы о прошлом – нормально. "Чтобы помнили". Но мне важнее – не "проливать слёзы" в будущем.

– Вот, были люди, которые пришли с нами сюда, на поле битвы. Но струсили и убежали. Мы их наказали. Смертью. За то, что они предали нас, оставили умирать под саблями кыпчаков. Их – не стало. Но есть другие. Когда вы, там, на засеке, все как один, грудью, дружно, очертя голову, встали на пути нашествия, ради спасение вашей отчизны... А вы знаете, как давно кыпчаки мечтают захватить Эрзянь Мастор? Поставить свою юрты на пепелищах ваших кудо, истоптать копытами своих коней ваши луга. Надеть колодки на ваши шеи, гнать вас плетями перед собой. Таскать на кошму и брюхатить ваших жён и дев. Чтобы славная сильная кровь эрзя влилась в поганую кровь этих... бараньих пастухов. И вот вы, по призыву мудрого и храброго инязора встали на защиту отеческих нив, весей и пажитей. И выстояли. Против бесчисленных ордынских полчищ. Вы – победили! Вы – храбрецы! Вы – герои! Вам – слава! Но множество таких же, прекрасных, храбрых героев – легли в эти снега. Потому что вас было мало. Потому что многие – не пошли с вами. Они взвалили на вас этот труд. И эту смерть. Они спрятались в своих тёплых домах. Они решили: "Мой кудо далеко. Авось, кыпчаки не дойдут. Авось, если и дойдут – я откуплюсь".

Я внимательно оглядел толпу нынешних командиров. Почти никого не осталось. Из тех, кто начинал поход. Другие люди. Моложе, жестче, свободнее. Они стали лидерами не по длине бороды, не потому что – "атя", а по длине топора, потому что – убийцы.

Фраза: "я – откуплюсь" вызывает у них... очень нехорошее чувство. Потому что "откупиться" в их жизнях до похода, они могли только работой. Своим трудом, куском своей жизни, своей свободы.

– Вы – проливали кровь. Вы хороните своих боевых товарищей. Ваших братьев. Вы защитили свою родину. Теперь будет правильно, если те, кого вы защитили – вам заплатят. За вашу храбрость, за вашу доблесть. Если они согласны откупиться от кровожадных кипчаков – смогут поддержать и своих защитников.

Идея воспринималась с восторгом. Это ж – по правде! По справедливости! "Каждому – по труду" – почти социализм.

– Инязор Вечкенза Пичаевич! Тебе, как Ине, как великому азору всей Мордвы, придётся взять на себя труд. Труд установления справедливости. Вот сидят перед тобой герои. Которые, не щадя даже и живота своего, защищали отчизну от злобных врагов. Теперь каждый из них должен получить вознаграждение. Достойное. За проявленную им храбрость. Доброго коня, молодую жену, булатную саблю, крепких волов, кусок пахотной земли, людей для её обработки, кудо для жизни. Да, инязор. Эти герои достойны целого дома. Дома, к котором они будут азорами. Не по праву рождения, не по прожитым годам, но по своей доблести. И по твоей воле.

Идея феодального лена пошла с трудом. Мысль о награждении не куском ткани или железа, бабой или лошадью, а владением с людьми... пока не прижилась. Ничего, дорастут. Конкретная форма феодализма... посмотрим.

***

Для того, чтобы управлять народом – его надо разделить. Выбрать каких-то особенных, "вятших". Вопрос всегда: по какому критерию выбирать? Было – по возрасту, станет – по успешности в сече топорами.

Для моих целей не годится ни то, ни другое. Но важно не это. Важна перемена. Начав меняться в себе, эрзя получают шанс. Выжить. А не сгинуть, стать прахом и тленом на мордовских полях, под моими, или позже, Батыевыми ударами.

Выжить – людьми. Личностями. Наборами генов и аллелей. Народ – "историко-культурная общность", сумма привычек, традиций, стереотипов – погибнет в любом случае. Потому что изменится. Под давлением внутренних и внешних обстоятельств. Обжираться вылежавшейся в тепле медвежатиной... – медведи кончатся.

Процесс изменений – "история". "Конец истории" – когда меняться стало некому.

Забавно. Меньше года назад один чванливый мордовский мажор кричал мне в лицо:

– Я вырву твоё сердце! Я съем твою печень! Ха-ха-ха...