Текст книги "Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз"

Более всего меня тревожил Карл фон Клаузевиц. С его "силой трения":

«В теории фактор неожиданности может сыграть вам на руку. Но на практике в ход вступает сила трения, когда скрип вашей машины предупреждает противника об опасности».

Машины у меня нет. Но снег скрипит. Как бы не предупредил.

Я ехал на коне и, вопреки совету Мономаха, "думал всякую безлепицу". Типа: какую именно форму приуготовляемой мне гадости выберет этот, лично мне незнакомый, боярин Радил.

***

Ну-тка, коллеги, попандопулы и попандопулопищи, быстренько влезли в шкуру полу-легендарного (существование – археологией не подтверждается) святорусского боярина. Поковырялись там в нейронах и аксонах и вытащили решение: вот так он думает, вот до чего он додумался.

Увы, я так не могу. Хотя кое-какой опыт есть. Из 21 века.

При разработке пользовательского интерфейса приходиться предвидеть и реакции нормального юзера – "разумного агента", и взбрыки "психа бешеного". Который на "клаве", как на рояле: Ба-ба-ба-бам!

"Подумай за другого", "войди в образ", "работа под прикрытием", имперсонализация... "с правами админа...", многоуровневые корпоративные сети, серверные приложения...

***

Тактика Радила должна дать двойной результат. Для меня – убийство Акима городецкими. Для Боголюбского – неспровоцированное нападение на "честнОй государев город".

"И невинность соблюсти, и капитал приобрести".

Это отсекало кучу вариантов. Нельзя убить посла в Городце: "закон гостеприимства" – хозяин отвечает за безопасность гостя. Нельзя рубить посольских Городецкой дружиной – звон будет. Не сразу – так потом. Сдохнуть у Манохи в застенке от раскалённого железа...

Вот почему я принял предполагаемый сценарий Урюпы. Узола – волость Городецкая, для – меня основание для обвинения. Но самый её край:

– Виноват, княже, шиши на рубеж набежали, вышибить не успели. Но как только – так сразу! Всех порубили.

Основание для оправдания.

Боголюбский будет недоволен. Но пограничье пограничья... там всегда что-нибудь... А возмездие над татями – уже свершилось.

Городец я штурмовать не буду. Ну не гнать же моих ребят на те заострённые колья во рву под снегом! Могу разорить сельскую округу. Ход мыслей Боголюбского будет очевиден. "Правильному", хоть и нерасторопному, своему воеводе – помочь. "Неправильного", взбесившегося "Зверя Лютого" – придавить.

От многовариантности, от неопределённости – мои мозги кипели, шипели и плавились. Временами появлялось желание на всё это плюнуть, повернуть дружину, вырваться из паутины этих... полу-пониманий. Но мысль о моих ребятах, которые сидят в Городце в застенке – заставляла ругаться, плеваться. И – ехать дальше.

От Балахны до устья Узолы пара-тройка вёрст. Выдвинуть наблюдательный пост к Балахне – Буйные Суздальцы должны были сообразить. Пришлось ждать верстах в четырёх ниже Балахны, пока с вышки не сообщили:

– Посол – пошёл.

Три версты до Узолы резвым тройкам – четверть часа. Шагом...? – Нельзя, это не купеческий обоз. Надо догонять. Дружина пошла ходкой рысью. На глаза наворачивались слёзы от холодного ветра. А на душе скребли кошки. От ожидания... неизвестного. Или правильнее: неизвестности ожидаемого?

Урюпа, неуклюже подскакивавший в седле рядом со мной, вдруг засуетился, стащил с головы шапку со шлемом и, покрутив головой, встревоженно сообщил:

– Крики вроде, клинки звенят...

– М-мать... В гало-оп! Марш!

Едва мы выскочили из-под прикрытия высокого берега, как перед нами открылась картинка. Неожиданно многолюдная.

Я только успел заорать:

– Салман – атака! Любим – бой!

скинуть в сторону на снег меховой плащ, выдернуть "огрызки", толкнуть Гнедка шенкелями в атаку и... вылетел из седла. Точнее – мы рухнули на снег вместе с Гнедко. А надо мной раздался угрожающий голос Ивашки:

– Я те поскачу!

Верный гридень так дёрнул за недоуздок, что мы, с моим верным тарпаном, воткнулись мордой в снег. Мордами.

Пока я смущённо – обещал же своим в драку без нужды не лезть – выковыривал снег из разных мест, стало ясно, что "нужды" не будет.

Чуть позже я восстановил произошедшее на этом месте. Как часто бывает, двойная провокация с обеих сторон, привела и к ошибкам с тех же сторон.

Обоз выкатился из Балахны, протрёхал до этого места. Здесь колея в снегу прижимается к берегу, имея ответвление в устье Узолы. Чуть выше перекрёстка – стояли впоперёк двое сцепившихся постромками обычных крестьянских дровней.

Наш передний кучер начал орать:

– Посол от воеводы к воеводе! Пшёл с дороги! Мурло сиволапое! Ужо я тебя...!

Раскрутил кнут и вытянул по мужичкам у дровней.

Как это происходит – я уже... Сам во время Черниговского похода нахлебался.

Увы, мужичок под кнутом оказался не из робких, поймал кнут да и дёрнул. Так хорошо, что не ожидавший этого возчик вылетел с облучка и провалился в лошадиную ж... Виноват – под задние копыта коренника своей тройки.

"Попал впросак".

Раздавшийся в это мгновение переливчатый свист вызвал фонтанирование истоптанных сугробов вокруг. Откинув присыпанные снегом пологи, оттуда выскочили два десятка бородатых злобных мужиков. С топорами, копьями, кистенями и дубинами. И ошалели.

Потому что им навстречу, тоже откинув меховые пологи в санях, тоже вывалились здоровые мужики. Без бород, но с палашами и щитами. Да и ездовые наши, скинув тулупы, оказались со сходным вооружением.

Бородачи, замялись, приостановились в своём ажиотажном беге по сугробам. По бородам с кистенями прошелестело:

– Ну них...

Тут кто-то из них заорал:

– Сарынь на кичку!

***

Боевой клич в специфически волжско-разбойной форме.

Слава волжских разбойниках идёт с XI века, когда вблизи Стрелки объявились ушкуйники из Великого Новгорода. Сообразили, что здесь собирается торговый люд из разных земель – есть чем поживиться. Ушкуи врезались в торговые караваны, родившийся в те времена разбойный клич: "Сарынь на кичку!" пугал купцов.

Похоже, что к Буйным Суздальцам прибился какой-то новгородец.

Речной разбой новгородцев и "косящих под них" – одна из причин моего появления на Стрелке. Постоянная статья в русско-булгарских договорах и конфликтах.

Будет усмирять ушкуйников Дмитрий Донской. Просить новгородское вече унять ворьё, получит ответ: "ходили те молодцы без нашего слова, по своей охоте, и где гуляли – то нам неведомо".

Ответ – штатный. Вековой. Так отвечали на упрёки Ростовских, Суздальских, Владимирских, Московских... князей. Сходно – в другую сторону: шведам, немцам. "Мы – свободные люди". В смысле: воры без конвоя. Пока Иван Третий на Шелони их не... урезонил.

Набег 1371 года – Ярославль и Кострома, 1375 год – атаманы Прокофий и Смолянин, "пограбившие и пожегшие" Нижний Новгород.

В последний раз Нижнему досталось от ушкуйников в 1409 году. Вслед за разорением этих мест Едигеем.

Нам татар мало? Ещё и свои добавляют.

Наказания для ватажников были жестокими и показательными: подвешивали за рёбра на железные крюки и спускали на плотах до низовий Волги. Павел I отрядил на Волгу полк – 500 уральских казаков, которые несли службу по обоим берегам. 20 июня 1797 года издал именной императорский указ Адмиралтейской коллегии о боевом патрулировании на Волге. В Казани заказали девять лёгких гребных судов, на которые ставились пушка и несколько фальконетов.

О смысле клича писал Владимир Даль. Он предположил, что "сарынь" – это люди, находящиеся во время нападения разбойников на торговом судне, а "кичка" – нос. Разбойнички требовали удалиться в указанное место и не мешать процессу грабежа.

"Сарынь" бухалась на палубу "кичкой" – своим носом на нос судна – и лежала, закрыв глаза, чтобы не видеть лиц бесчинствующих удальцов.

Образ волжского ушкуйника сохранился в народной песне:

"На них шапочки собольи, верхи бархатны, на камке у них кафтаны однорядочны, канаватные (стёганые на вате) бешметы в одну нитку строчены, галуном рубашки шёлковые обложены, сапоги на них, на молодцах, сафьяновы, на них штанишки суконны, по-старинному скроены...".

"Сарынь"... как в русском языке мигрируют гласные и согласные... "На кичку" – "мордой в пол" по-сухопутному?

***

На "сарынь" мои люди обиделись, а "кичку" – не поняли. Толпа удальцов навалилась и... отвалилась. Оставив нескольких человек лежать на снегу. Против серьёзных бойцов – разбойнички не годны. Даже при более чем двукратном численном превосходстве и рассыпном построении. Вообще, бой одоспешенного воина против мужичка в ватничке...

Даже типовой удар против щитоносца – по внешней стороне левой голени, который даёт, например, в битве при Висбю, 58% ранений – у нас не проходит: в сапоге шинная защита с кольчужными вставками.

Ещё: доспехов у моих – не видно. Это ж даже не бригандина с рядами заклёпок!

Разбойничек бьёт. И останавливается в удивлении – не пробил! Кафтан же просёк! А... ничего. И валится на снег с продырявленной палашом грудью или взрезанным животом. Следу-у-ующий придурок...

Мы с Артёмием несколько раз, ещё с Пердуновки, проверяли. Чтобы завалить гридня нужно четыре мужика. Обученных групповой работе, синхронной атаке. Если меньше, если кто-то из атакующих ошибается в одновременности или в направлении удара – гридень положит всех. Если, конечно, сам не ошибётся. Ну, так для того их и учат. Беспощадно.

А двух гридней, правильно вооружённых, обученных, вставших... Человек пятнадцать надо. Причём – обученных работе именно таким составом, именно по такой цели. И готовых, при успешном исходе – потерять половину своих. При не успешном...

Две группы мужчин тяжело дыша на морозе стояли друг против друга и ругались. Потом начали кидаться снежками.

Мои сдвинули тройки плотнее, передний ездовой вылез из своего просака, грозил кулаком и обещал всех ворогов "насадить на цугундер". Что он имел ввиду – не понять. Но слово звучало хорошо, а жестикуляция наглядно показывала как именно произойдёт это "насадить".

Разбойнички толклись, мялись, все постепенно остывали на морозе от горячки схватки. Фаза переругивания. Может перейти в фазу новой схватки, может – в мирные переговоры.

Тут из устья Узолы выскочила конная... группа. Изготовившихся к бою серьёзных конных воинов. Без стягов и хоругвей, но по оружию и коням – дружина. Человек тридцать: гридни с отроками.

Разбойнички обрадовались гридням как родным, чуть не целоваться собрались. И очень удивились, что гридни их рубят.

Мои тоже обрадовались. Неожиданной подмоге. И тоже удивились. Когда и их начали рубить. Но выучка и предварительная информация: "Будьте настороже" – помогли. Опять же – брони-невидимки и выучка. Ребята сбились к передним саням, сдвинули щиты и принялись отмахиваться от наскакивавших на них дружинников.

Долго бы они не продержались. Там их всех и положили бы. Но нескольких минут, пока основная масса городецких гонялась по снегу за разбегавшимися разбойничками, они выиграли. И свои жизни – тоже.

Едва гридни собрались, наконец, к саням, как из-за края обрыва выскочило моё войско. Появление в этом месте очередного – четвёртого, и самого многочисленного отряда, было для гридней неприятной неожиданностью. Пока они пытались переварить такую новость, турма Салмана ударила в лоб, просто сметая длинными копьями всё "не наше", а стрелки Любима отсекли пути отхода.

Подъезжает такой малолетний драгун на дистанцию выстрела, останавливает коня и, как с табуретки, бормоча:

– Возвышение... ветра нет... пуск... О! Попал...

исполняет свою боевую задачу. Артиллеристы, блин.

Короче, снова пять минут – полное поле битых людей и лошадей. Ивашка держит Гнедка за повод, бурчит под нос, тут Урюпа, поехавший поближе посмотреть, машет рукой.

– Чего нашёл?

– Это вот – воевода Радил.

***

Я уже вспоминал гибель черниговского князя Изяслава Давидовича (Изи Давайдовича), разгромленного под Киевом. Вот описание этого события из одной летописи:

«Постигоша бежаща в борок и начаша сещи его по главе саблею, Ивор же Геденевич удари его копием в плече, а другий прободе его копием выше колена, инъже удари его копием в лядвии, бежащу же ему еще, и удариша его ис самострела в мышку. Он же спаде с коня своего».

Тут к месту события подъехал Великий князь Киевский Ростислав Мстиславович (Ростик), сердечно опечалился (по Карамзину), предложил доктора позвать. Но Изя, столь сильно истыканный, пострелянный и порубленный, попросил красного вина и тихо отошёл. В мир иной.

Хорошо видно, что русским гридням убивать русского князя – редкое удовольствие. Каждый с азартом пытается принять участие.

***

Радил лежал на снегу. Чей-то мощный удар копьём справа-спереди выбил его из седла. А рубящий сверху – развалил шлем и просёк голову.

Я спрыгнул с коня.

Какая ж нелёгкая принесла тебя сюда, Радил? Ты ведь мог остаться в том Никольском погосте, поджидая возвращения разбойничков с хабаром. И перебить их там, как предполагал Урюпа. Мог закрыться в Городце, поджидая моего приступа. Мог убраться в какое-нибудь тихое место. Поехал, де, в полюдье, а тут "Зверь Лютый"...

Нормальный служака – оборонял бы вверенный ему город, нормальный бюрократ – изобразил бы "дипломатическую болезнь" на фоне "полной занятости" в безопасном месте.

Но ты... такой же как я. Мы оба вкладываем душу в своё дело. Сердце и разум. Оба сунули свои головы в эту рубку. Могли бы не ходить. Но оба пришли.

Мы оба ошиблись. Ты не ожидал, что вместо посла с подарками, я пошлю спрятанных в санях бойцов. С которыми твои Буйные Суздальцы ничего сделать не смогут. Но что-то тебя тревожило. И ты привёл половину своей дружины сюда. Чтобы, в случае победы разбойничков, тут же свершить над ними своё правосудие? Чтобы дать мне явные следы участия городецкой дружины в убиении моего посла? Чтобы, в крайнем случае, добить тех и других, если у разбойничков что-то не получится?

На всякий случай.

"Если хочешь, чтобы сделалось хорошо – сделай сам".

Ты – попытался. "Хорошо" – не сделалось.

Зависть. Ненависть. Ты всё правильно продумал. Но в последний момент, когда стало ясно, что план не сработал, ярость подсказала тебе плохое решение: ты бросил свою дружину в атаку. Взъярился. Форсировал события, поднял ставки.

Рубка всеволжских городецкими – усиливала риск, дело могло вскрыться. Но тебя жгло. Что я снова оказался чуть предусмотрительнее, умнее тебя. Казалось – ещё один рывок и цель будет достигнута, всё станет хорошо, правильно. Ты почти успел: если бы из моих обозных убили бы не двоих, а всех – дело выглядело бы как случайная стычка. В которой ты спасал обоз от разбойников.

Моим обозным не хватило получаса, чтобы "мирно разойтись" с Буйными Суздальцами, тебе – десяти минут, чтобы убить и тех, и других.

Фактор времени. "Дорога ложка к обеду". А уж подмога на поле боя...

Увы, я тоже не ожидал твоего появления здесь. Но оказался "в нужном месте в нужное время". Будучи чуть быстрее, чуть сильнее, чем ты. Не – умнее, проницательнее...

Просто – ещё одни уровень резервирования.

"На всякий случай".

– Помоги-ка.

Урюпа помог перевернуть Радила на живот, я вытащил у боярина нож из сапога, упёрся в спину коленом, оттянул ему голову и перерезал горло.

Ну вот, пошла родимая, потекла-забулькала... Лежи-лежи, не дёргайся. Сейчас два-три литра вытечет и всё. "Вечный покой". Который "вряд ли обрадует".

Почему его ножиком? Типа: "кто к нам с мечом – того мы ножом"? По горлышку. – Нет, не надо никакого символизма здесь искать. Чисто гигиеничность: свой нож пачкать, кровью его марать – не хочется. Люблю, знаете ли, чистоту и порядок.

Перфекционист-горлорез. Извините.

Урюпа смотрел на меня потрясённо. Как-то... курлыкал горлом.

Могу понять: несколько лет Радил был для него – царь, бог и отец родной. Источник средств существования, главная смертельная опасность, хозяин. А тут... Без труб и колоколов, буднично, как барана...

– Что глядишь-удивляешься? Поднять меч на "Зверя Лютого" – смерть свою поднять. Вороги мои... не живут. Живут – мои люди. Теперь и ты, например.

Через час, ободрав чужих живых и мёртвых, перевязав своих раненых и положив их, вместе с моими погибшими в сани – обоз отправился назад в Балахну.

Но дело только началось – мы выступили вперёд, к Городцу.

Беглый расспрос пленных показал, что и Буйные Суздальцы, и городецкие гридни были использованы "втёмную" – о посольском обозе они не знали. Разбойники шли грабить купеческий обоз, гридни – выбивать шишей. Их несколько смутил приказ "Рубить всех!". Отчего и возникла заминка перед новой атакой. Но в бою приказы исполняют, а не обсуждают. А потом... Радил смог бы как-то правдоподобно объяснить, мог загнать кого-то на дальние погосты... Время. Если бы Боголюбский начал "гасить" Всеволжск – Радил смог бы выкрутиться.

"Историю пишут победители". И протоколы – тоже.

Но главное: зависть, ненависть в нём, достигла уже такого накала, что важен был только результат – уничтожение "плешивого". Любой ценой. Даже с риском для себя, себе во вред, "на зло". Это внутреннее личное чувство, в условиях неожиданности – упорного сопротивления моих бойцов в обозе, провал атаки разбойников, дало, пусть и не взвешенное, аргументированное, но страстно желаемое решение: "Руби! Их всех! Чтобы не было!".

Через два часа, нахлебавшись летящего из-под копыт снега на реке, пройдя с полверсты под обрывом «Княжей горы» по берегу затона, среди опустевших редких лачуг, сараев, вытащенных лодок, мы поднялись наверх и встали перед барбаканом – частоколом перед мостом. За ним торчала здоровенная воротная башня.

И башня, и стена по обе стороны от неё, была усеяна головами любопытствующих горожан. Кое-где поблёскивали копья, много женских платков.

Темно, холодно. На верху, на этом плоскогорье – ветер задувает. Запалили несколько костров, не приближаясь к стене на перестрел. Молодёжь, подскакивая к стене поближе, втыкала в снег палки с перекрестиями. На них – гирлянды отрезанных ушей. В Городце не сразу поняли. Потом начался крик, вой. Стали стрелы кидать.

Мы не отвечали. Ни на стрелы, ни на ругань. Устали, замёрзли, надоело. Но – "конец – делу венец". Пока не "повенчаемся" – не остановимся.

Из насквозь промокших, промёрзших мешков стали доставать и выкладывать бордюр перед крепостью. Такой... венчик по кругу. Из отрубленных голов.

Когда-то я так делал перед вели Яксерго. Теперь – перед Городцом.

Я же дерьмократ, либераст и равноправ! Мне что суздальские головы, что эрзянские – одинаково хорошо катаются.

Меня к стене не пустили:

– Нефиг. У них самострелы есть. Охотники тама добрые. Белку в глазик бьют. Сиди тут.

Ивашко выехал поближе к стене, вытащил из мешка у стремени очередную голову. Помахивая и надсаживаясь, заорал:

– Эй, люди добрыя, городецкыя! Гляньте-ка! Во – глава вора да разбойника. Голова воеводы вашего, Радила-каина. В измене уличённого, в злодеянии посечённого. От руки Воеводы Всеволжского – убиённого. Все ли видят? Все ли узнают-радуются?

Со стены ударили несколько стрел. Ивашко, лихо джигитуя, отскакал назад, кинув по дороге голову Радила в общий ряд.

Зрелище произвело неожиданный эффект. Там как-то странно завопили и... запалили барбакан.

Сами бы бревна в снегу так бы не занялись, но, похоже, были заготовлены и сено сухое, и смола. Радил – хороший воевода, крепость к бою подготовлена.

В свете пламени было хорошо видно, как резвенько убежало в город "передовое охранение". Как старательно закрывали ворота.

Всё – "сели в осаду".

Пламя частокола несколько опало, но света давало достаточно.

– Эй, городецкыя! Людишек своих – примете ли? Иль их тута посечь?

Десяток уцелевших пленных. Связанных, в нижнем белье, босые, на снегу. Остатки ушедшей с Радилом половины Городецкой дружины. Вторая половина – в городке сидит, оборону держит.

Как, "славные витязи", бросите собратьев, товарищей боевых, "други своя" – на смерть лютую, неминучую?

– Эй, "зверятские", чего хочите за них?

Умные люди на "Святой Руси" живут – сразу цену спрашивают. Знают, что бесплатный сыр только в мышеловке.

Начинается долгий нудный торг, Ивашка то подскакивает уже к самому рву и орёт городецким матерно, то возвращается ко мне, к костру и докладывает очередные предложения.

– Брось, Ивашко. Я условия не меняю. Всех – на всех. Они отдают моих людей. Их имущество. И палача с подмастерьем. Мы – пленных.

– А вот они брони и коней хотят...

– А голов отрубленных ещё – им не надобно? Ещё языками чесать будут – полон дохнуть начнёт. На морозе раздетыми – не славно.

Ещё час пустого трёпа. Препирательства, уловки, подробности процедуры... Останадоело.

Ребята прикатывают плаху, ставят на колени перед ней пленного десятника...

Дошло. Ворота в башне чуть приоткрываются. Слуга-мариец, поддерживает, почти на руках несёт паренька. Мой сигнальщик из Балахны. Что у парня с ногами?... М-мать... Жаль. Что я этого Радила такой лёгкой смертью одарил.

– Где ещё двое?

– Не, ты теперя нам наших двоих...

– Мне что, вашим так же с ногами сделать?!

Снова хай, лай, трёп... Я оказался прав: точильщика убили. Ещё осенью, в ледостав. Даже тела нет – в болото кинули.

– Ладно, где ещё один?

– А он не схотел к тебе идти.

– А мне хотелки, хоть его, хоть твои, сотник – без интереса. Тебе что дороже – твоих гридней головы или моего приказчика нежелание?

Вытаскивают связанного Хохряковича. Тот рвётся, умоляет не отдавать его "Зверю Лютому".

"Знает кошка, чью мясо съела" – русская народная. Не только про кошку.

Палача с подмастерьем отдавать... не хотят.

– Урюпа, будь любезен, выйди к стене. Эта парочка многим в городе... нагадила. Пока Радил верховодил. Теперь... им воздаяние пришло. В моём лице.

Урюпу в Городце знают не все. Но – многие. Из... авторитетных. Снова трёп, выяснение подробностей, "здоров ли твой скот"...

Городецкий палач с помощником... Я Урюпе сразу объяснил:

– По прежним делам Радиловым надо будет с Боголюбским разговаривать. Кому-то. Кто в них хорошо понимает. Тебя я выдавать княжьим костоломам не хочу. Кого? Что бы знал много. И – не жалко.

Выталкивают... двух будущих Манохиных "гостей".

Следом – два воза с барахлом.

– Чего вашего нашли – всё тута.

– Вот и славно. Приятно иметь дело с разумными людьми. Бывайте здоровы, не поминайте лихом.

Задубевший, непрерывно стучащий зубами полон – к крепостным воротам. Дружина – "на конь". Сворачиваем лагерь, уходим.

Почти сразу, едва вышли на Волгу, я, с Ивашкой и двумя мальчишками-вестовыми, погнал домой одвуконь. Во Всеволжск.

Дело сделано.

Эпизод выигран. Но это только очередной эпизод в цепочке.

Пять часов скока, горячая парилка после суток холода и ветра. В предбаннике – стопка водки, прожаренное мясо, капусточка с морозца. И хлопающий со сна глазами мальчишка-писец.

– Пиши. Князю Суздальскому Андрею Юрьевичу от Воеводы Всеволжского Ивана – поклон...

Текст переписывается трижды. Оттачиваются формулировки, убираются... неопределённости, мелочи, ненужные подробности. Смысл: Радил – вор. Он убил моего человека в Городце, он убил моих людей на Узоле (у нас есть потери). Убит в бою.

Слово "казнь" – исключено. Радил – номенклатура светлого князя.

По делам его взяты пособники – палач да помощник. Могу – послать в Боголюбово, могу – сам поспрашивать.

И концовка:

"... Воевода Городецкий речных шишей прикармливал, в разбое ихнем – помогал. Буйна Суздалева – тому пример. И иные есть. Мне же, по воле твоей, велено речных шишей выбить. Для чего надобно по той земле ходить да чинить суд и расправу.

Радил за двенадцать лет и пяти тысяч душ не расселил. У меня за один год поболее людей русских принято да испомещено.

Оный Радил за двенадцать лет и пяти сотен душ языческих не окрестил. Моими же трудами за два года многие тысячи мари и эрзя и иных племён в веру Христовы приведены.

Я, княже, дела веду противу Радила много лучшее.

Посему прошу воли твоей государевой: отдай Городец и округу под руку мою. От того и шишей не станет, и людство приумножится, и слава иисусова в здешних землях воссияет.

А податей, что тебе Городец слал, втрое платить буду".

Городец давал князю сорок гривен. Куда больше Елно, много меньше Торопца Смоленским князьям. Даже втрое... выплачу.

Каблограмма ушла по вышкам, на другой день Лазарь передал её князю Андрею.

И – тишина.

***

Моё предложение – наглость. Но не запредельная.

Города на "Святой Руси" часто служат "разменной монетой" в играх князей. Их отбирают, завоёвывают, дарят, дают в приданое, в наследство, во владение или в кормление. Дают городки и переселенцам, и союзным племенам. Тем же берендеям, например.

Есть прецеденты. Но... Важно – как оценит мою просьбу Боголюбский.

***

Князь Андрей поступил разумно: послал своего человека в Городец. Разобраться на месте, судить не с моих слов. Вернее всего, посланный боярин и стал бы там наместником. Но тут прошла новость от Вечкензы о крещении мордвы.

Для Андрея укрепление православия – из важнейших вещей. Я знаю, что он заказывал молебны по этому поводу, сам горячо молился, благодарил Пресвятую Богородицу за предоставленную возможность быть соучастником в столь великом благом деле. По просьбе моей настоял на отправке ко мне проповедников из Владимира и Ростова, облачений, утвари церковной.

Молился в своей церкви в Боголюбово, отстаивал службы в самом высоком на "Святой Руси" (больше 32 м.) новеньком ещё, три года как расписанном, белокаменном Успенском соборе во Владимире. Истово, с искренними слезами радости на глазах. Но только получив подтверждение от своего боярина в Городце, узнав о крещении мордвы от верных людей со стороны, дал ответ:

«Бери Городец. Вези дань, как сказал. За три года. Спаси тебя боже».

Нормально: крещение мордвы – подвиг великий. За то тебе Иване, честь и хвала. Но серебра... давай. Втрое. И за три года вперёд.

Пришлось спешно – ледоход не за горами – снова собирать дружину, ближников, ехать в Городец. И там, оглядываясь на никак не уезжающих людей княжьего окольничего, запускать технологию, которую мы применяли в Балахне для Тверского каравана. Народное название: "передвижная вошебойка". Модифицированную, расширенную.

– Все, кто хочет уйти с Городца на Русь – путь уходят нынче же. А кто хочет уйти в земли Всеволжские – запишись у писаря. Долговые грамотки Радила – ныне у меня. Кто уходит во Всеволжск – долги списываются.

Аким Янович, поставленный воеводой, не снимал своей боярской шапки даже в сортире, чванился, чинился и кичился. Весь Городец, округа и прочая... "сарынь" – смогли полюбоваться на его постоянно торчащую в небеса "кичку".

Урюпа сумрачно делился с жадными до новостей местными – своим впечатлениями. Насчёт "бабы, тепла, хлеба, мира". Когда кто-нибудь начинал возражать:

– Да ну! Враньё всё!

Подносил к носу недоверчивого слушателя свой здоровенный кулак и спрашивал:

– Чем пахнет?

– Чем? Хлебом?

– Не. Хлебом – жизнь у Воеводы. А тута – смертью. Твоей. За брёх.

С пол-тыщи душ, прежде всего – гридни с семьями, Радиловы ближники, люди богатенькие – ушли вверх по Волге. Кто в Кострому, кто в Ярославль. Ещё с полторы тыщи, преимущественно бобыли, пошли вниз, во Всеволжск – "там баб дают!".

Каждую весну множество людей из Всеволжска отправлялось, с наступлением тепла, по лесам и полям. Вновь прибывшие удачно заполнили открывающиеся вакансии в моей промышленности.

Чуть позже, когда сошло половодье, мы провели ещё одни призыв переселенцев-добровольцев. Приманивая добрыми землями, белыми избами, стеклянными окнами, богатыми подворьями...

Затем Урюпа, поставленный мною градоначальником взамен вскоре отозванного Акима, провёл заключительный этап: всё оставшееся население было переселено на новые земли. Большая часть малодворок была разрушена, несколько селищ – перестроены и развёрнуты до привычного мне размера.

Полностью было переселены жители самого Городца. Для многих посадских это было катастрофа: ни железячники, ни горшечники – мне не нужны. Разве что – дети их. Если выучатся.

Хотя, конечно, были разные персонажи.

Феодоровский монастырь ещё не достроен. Но церковка уже поставлена, освящена. Внутри несколько икон. Одна из них привлекает моё внимание: явный новодел, краски яркие, копоти почти нет. Игумен, заметивший мой интерес, объясняет:

– Брат Хрисанф богомазит. Инок добрый, смиренный. Однако ж, временами, входит в него упрямство. Вот, де, я так вижу! И хоть кол на голове теши! Седмицу в холодной отсидел, а всё упорствует.

И игумен тычет в изображение.

Икона – "Феодор Стратилат и Феодор Тирон". "Стратилат" – полководец, "тирон" – новобранец. Легенды о двух святых-тёзках, воинах-христианах, связывают их друг с другом и с св.Георгием. Изображения святых выполнены по канону: Феодор Тирон стоит по правую руку Феодора Стратилата, Стратилат вертикально держит копьё в правой руке. Греческие шлемы с высоким гребнем, круглые щиты, красные плащи и туники... Чем же игумен недоволен? Не сразу понимаю – Тирон изображён без бороды. Святые великомученики, воины христовы – должны быть бородатыми. Для передачи мужественности. А тут...

А ведь я это лицо видел. Феодор Тирон... Нет, таких знакомых у меня нет. И в ту древность я не вляпывался... Но этот фейс... Где-то... в башне... в Киеве... в первые мои месяцы после вляпа... граффити... изображение соития суздальского отрока и жены киевского мытаря Петриллы... после чего Долгорукого и отравили...

«Молодой парень, безбородый, безусый с тонкими чертами лица стоит на коленях с разведёнными смущённо руками. На лице – комичное выражение: и стрёмно, и куражно. Намёк на улыбку. На голове – колпак, на затылке колпака – ленты. Одет в кафтан, застёгнутый сверху до пояса на пять пуговиц. Нижняя часть тела полностью обнажена. Очень детально прорисован эрегированный член. Перед ним на спине женщина с разведёнными, согнутыми в коленях ногами. Дама прорисована слабо, парень – детально и качественно. Рисунок небольшой, 25 на 15 сантиметров».

На иконе... эрегированный член... не прорисован. А опознать по лицу... выражение другое...

Героя-любовника звали... Нечипко. А рисовальщика...

– Позови-ка мне этого... Хрисанфа.