Текст книги "Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз"
Автор книги: В Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
***
Пока большинство мужчин мечтает иметь достоинство побольше, мужчины из бразильского племени Топинамба, готовясь к половому акту (видимо, это у них редкий красочный праздник, типа: "С Новым Годом!"), идут в лес и дразнят детородным органом один из видов змей. Рептилия обычно не остается равнодушной к такой наглости. После укуса пенис опухает, а половой акт может длиться несколько часов. Одним выстрелом убивают двух зайцев: и партнерша рада и змея повеселилась.
У меня круче: партнёрша – змеюка. В переносном, конечно, смысле. Но опухло – как в прямом.
***
В предбаннике сидел Алу. И смотрел на меня "рублёвыми" глазами. Надо что-то со звукоизоляцией делать. Может, двери закрывать?
– Алу, плесни кваску, притомился я чуток.
Через четверть часа я почувствовал себя вполне нормально, отдохнул, успокоился.
– Ну что ты так дёргаешься? У тебя скоро уши вырастут. В сторону двери. Станут длинными как у зайца. Ладно, пойдём, глянем.
Парень шёл пятнами. Стараясь держать на лице выражение полной невозмутимости. Сочетание... забавное. Учить, учить и учить. Кто это сказал? Ленин? – Нет, у Ленина – "-ся".
Сухан размеренно исполнял исконно-посконные возвратно-поступательные.
"Эх, раз. Ещё раз.
Ещё много-много раз...".
Народная мудрость уточняет:
"Лучше сорок раз старуху
Чем ни разу молодуху".
Хотя есть и особое мнение:
«Не страшно стать дедушкой, страшно спать с бабушкой».
Бабушкой Софья ещё не стала. Так что – ничего страшного.
На каждой пятой фрикции Сухан звонко хлопал ладонью по Софочкиной ягодице. Попеременно – то по левой, то по правой. Тётушкина попочка раскраснелась как щёчки юной красавицы от нескромных куплетов. Впрочем, и "цветы любви", они же "розы наслаждения", в эту эпоху периодически вызывающие творческое вдохновение арабских поэтов, в смысле – разводы крови на нежной бело-розовой коже ляжек и ягодиц – тоже присутствовали.
"Довела тебя глупость бабская
До вишнёвого зада".
До цвета спелой вишни ещё далеко, но – «правильной дорогой идёте, товарищи».
Софочка отличалась от французской коровы. Тем, что непрерывно и однообразно мумукала. Ритмично колыхаясь всеми своими декстринами и целлюлитами синхронно движениям заднего... привода.
Говорят, что треть женщин обожает такую форму сношения. Мда... Софочка – явно в эту треть не попадает. Быват...
Обошёл эту... "станковую живопись". В смысле – на лавке, на станке. Заглянул Софочке в лицо. Лицо... плохое. Багровое, опухшее, потное, с дёргающимися в такт толчкам Сухана отвисшими щеками, плотно сжатыми зубами, с торчащей, почти сжёванной, банной мочалкой, зажмуренными глазами, из которых текли слёзы. Некрасиво.
– Ты как? Ещё хочешь?
Она резко попыталась распахнуть глаза. Но слипшиеся от пота ресницы... Один глаз мутно взглянул на меня. Из под мочалки донеслось мычание. Нет, не французская корова. Мукает в процессе. В отличие как у Золя.
Заботливо поинтересовался:
– Может, прекратить? Если ты хочешь...
– М-м-м-у-у-у...
прозвучало в ответ.
Это что-то значит? Да? Нет? Может быть?
– Закончить? Это твоё третье желание?
Она убедительно закивала головой, выражая полное согласие её задушевного стремления с моим галантным предложением.
***
"Бойтесь желаний – они исполняются" – сколько раз эта простая мысль была повторена разными человеками! Сколько страстей и переживаний описано в связи с "исполнением желаемого"!
Да хоть тот анекдот, где мужик хочет стать Героем Советского Союза, требует этого от золотой рыбки и обнаруживает себя на Курской дуге. С двумя гранатами в кулачках и тремя немецкими танками напротив.
Но почему никто не описывает эмоций "исполнятеля желаний"? Когда очередной "хозяин жизни и лампы" повелевает построить волшебный дворец на крышке пусковой шахты?
Даже у "нашего всего" – слов не нашлось:
"Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море".
А всего-то – «Что-то сделать с проклятою бабой». Во избежания идиотского желания:
"Чтобы ты, Иван, ей служил
И чтоб был у неё на посылках".
***
Хвоста нет – плескать нечем. Переходим у акустическим командам.
Я обернулся к Сухану. Понять что-либо по его виду – затруднительно. "Зомбятина самоходная". Но если уж мужик начал, то...
– Кончай.
"Живой мертвяк" – символ исполнительности. Немедленно приступил. К... к исполнению поданной команды. Темп и сила толчков изменились. Кажется, Софочка предполагала, что после её "третьего желания" произойдёт немедленная его реализация.
Увы, "быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается" – русская народная мудрость.
Наконец, "дело" – сделалось. В стиле французской классики:
«Корова приняла оплодотворяющую струю самца не пошевельнувшись, так же бесстрастно, как принимает в свои лона животворные семена щедрая земля».
Как, всё-таки, красиво пишут эти французские эстеты, гурманы и экспрессионисты! Так и хочется поинтересоваться: любите ли вы рококо? А бельведер с шамбертеном? Это я чисто к слову – навеяло.
– Алу, будь любезен, отмой это всё начисто.
– Э... И изнутри?
– Конечно. Докуда достанешь. Внутренние повреждения более опасны, чем внешние.
– Но... у неё тут... кровь идёт.
– Да ты что? Ай-яй-яй. Ну, так окажи первую медицинскую. Тебя же учили.
Давай, малыш. Ты же не рафинированный выпускник чего-то там с асфальта. Ты – сын степного хана. Первое, что ты увидел в жизни, едва открыв глаза в половецком шатре – как умирала твоя мать от внутреннего кровотечения. Редкий день в твоей жизни обходился без вида и запаха крови и спермы, ни один – без кала и мочи. Ты уже бессчётное количество раз пускал кровь, перерезал горло, убивал живых существ. Свежевал, потрошил и разделывал. Здесь это нормально – "Все так живут".
Доводилось тебе и останавливать кровь, перевязывая и зашивая раны. Что тебя так обескуражило? Персонаж? Место? Способ нанесения повреждений? Или ты полагаешь, что след применения штатного палаша в этой зоне – будет менее выразителен?
– Сделай всё правильно, малыш. И она останется жить. Испугаешься, сделаешь плохо – через три дня сам будешь копать ей могилу.
***
– Доктор, а есть ли жизнь после смерти?
– Вы думаете, мне, как проктологу, виднее?
Насчёт жизни «после» – ничего определённого сказать не могу. А на вопрос о продолжительности «до» – отвечает мальчик Алу.
***
Позвякивая ключиками, снял наручники и наножники. Интересная модификация с войлоком. Цыба молчит-молчит, а потом вдруг такое уелбантурит... Надо дать девочке возможность шире проявлять свой креативный подход.
Софья, хоть и была освобождена, но принять какую-либо другую позу – не хотела. Всякое шевеление вызывала у неё стон.
Приподнял ей голову, похлопал по личику, присел рядом, придерживая экс-княгиню за ошейник. И вновь принялся "прополаскивать мозги". Моралите с резюме и конклюзивом – необходимы. Для формирования "правильной жизненной позиции". А иначе – зачем я так... мучился?
– Софочка, ты – дура. Ты удивительно дремучая дура. Вот прожила ты почти всю свою жизнь. Замужем была, детей нарожала. Полюбовников... ладно. И уверовалась ты, что всё про жизнь знаешь. И это – правда. Ты знаешь много больше твоих подружек. Но я-то – не боярыня, дальше терема да церкви надворной – никогда не бывавшая. И даже – не муж вятший. Я – "Зверь Лютый". Ведь много раз слышала, разные люди сказывали, сама видела... А, бестолку. Дура.
Присутствие Алу несколько ограничивало меня в перечислении её прежних художеств. Поэтому – конкретизировал по текущей ситуации:
– Уж на что вроде бы простое да знакомое тебе занятие – с мужиком поиграться. Уж ты-то, вроде бы, всё про это – знать да уметь должна. Ты ж – и так и эдак пробовала. Ты, курва старая, опытная, искушённая, а в моих руках... снова девочка-целочка. С этой стороны, в этом месте. Кабы дитё невинное мучилось – я бы пожалел. Но ты-то, ученная-битая, в семи щёлоках варенная... У меня и ты – невинность свою потеряла. Предварительно найдя. По годам уже в бабушки пора, а в моих руках – вновь сопливкой несмышлёной обернулась.
"Дорога – это направление, по которому русские собираются проехать".
Ситуация сложилась... неожиданная. Но уж коли довелось попортить Софье Степановне задницу, то нужно этим воспользоваться. И я продолжал экспромтом свою проповедь. По фактически сложившимся обстоятельствам. В прежнем направлении. "По которому собираюсь проехать".
Вбивая в эту умную, как мне кажется, голову простую идею: не надо со мной хитрить, обманывать, пытаться переиграть. У меня есть арсенал средств, тебе неизвестный. Надо меня слушаться, надо быть честной. Иначе... нарвёшься. Не только на понятную боль, но и на пока не представимое. Даже в этом, столь привычном тебе, поле.
***
Софья – не малолетка из "поколения порно". Которые "делали это не потому, что хотели, и не потому, что им это нравилось, а потому что так хотели их партнеры".
"Я избавлю вас от подробностей, – сказала врач, – но эти девушки очень молоды и хрупки, и их тела просто не предназначены для этого". Они рассказывали, что чувствовали себя униженными от таких предложений, но просто не могли ответить отказом... Такие девочки пару поколений назад любили заниматься верховой ездой и балетом, и даже не целовались".
Здесь, в "Святой Руси", как и во всяком средневековом обществе, масса форм принуждения. И – в сексуальной сфере. Моральных, экономических, силовых... Если у тебя в руках кнут – можно всё. Только тот самый Исаак временами ограничивает.
Вот такая техника на "Святой Руси" не распространена. Климат, знаете ли. Низкий уровень производства прибавочного продукта заставляет ограничиваться необходимым.
У крымских татар теплее: "женщины – для продолжения рода, мальчики – для их наслаждений".
У нас изыски и вариации... А не пошёл бы ты... за едой?
Разнообразие "Камасутры" естественно для тропиков. Для элит всяких римско-персидских или буддо-суньских империй. Жратвы – хоть обожрись, можно и по-выёживаться. А у нас даже Мономах с голоду пух. Тут уж – необходимый минимум. Разгрузил быстренько "чресла молодеческие" и за пропитанием. "Секс в обмен на еду" – стержень эволюции хомнутых сапиенсов. Что радует – в наших краях ещё продолжается.
Я про эволюцию. А вы про что?
Попандопуло, выросшее в условиях "золотого миллиарда", в условиях центрального отопления и продуктовой обеспеченности, может понимать в этих... греко-суньских техниках. И применять их, поражая аборигенов голодного средневековья – новизной, изысканностью... Ну, или – извращённостью. Добиваясь главного – потрясения души вразумляемого субьекта.
Софочка – взрослая женщина, должна понимать последствия своих действий. Вот в таком обществе, с психом лысым – "Зверем Лютым" во главе. А она – "краёв не видит".
Ну не забивать же её кнутом до смерти! Хотя... если не поможет...
Немного боли, немного неожиданности в, вроде бы, хорошо знакомом поле... удивительные новости про саму себя... Испугается? Станет адекватной здешней ситуации? Начнёт, наконец, слышать мои слова?
Надо продолжать. Развивая если не саму ситуацию, то, хотя бы её восприятие – в нужную мне сторону, в предчувствие возможности непредставимых, невообразимых обычно, катастрофических последствий.
***
Чуть наклонился к её уху:
– А ведь я и вправду могу. Могу сделать тебя дитём малым. Будешь над цветочком полевым – любоваться-гугукать, кашке – радоваться. А то могу и вовсе младенцем обратить. Под себя гадить будешь, титьку просить, погремушкой греметь.
Ещё ближе, ещё интимнее. Шёпотом:
– Хочешь? А? Младенчиком бессмысленным? И никаких забот. Блаженны убогие и сущеглупые. И ты в том сонме? А?
Несмотря на общую измученность, слова мои до неё доходили. Боль, непривычность – заставляли поверить в мои неординарные возможности.
Мысль о том, что могу довести до сумасшествия, лишить разума, превратить в младенца... Пусть и не телесно, но духовно... потрясла её. Не с первой попытки, но она разомкнула зубы:
– Не... не надо.
Хриплый, прерывающийся голос был плохо различим.
Я сунул ей под нос миску с холодной водой. Выслушал эпикриз в исполнении Алу:
– Тут посильнее кого надо. Из Мараниных лекариц бы.
Махнул рукой, отправив парня за санитарами с носилками. И, глядя, как она в очередной, уже в третий, заход жадно лакает холодную воду, вспомнил о своём давнем вопросе:
– Слышь, Софочка. Давно спросить хотел. Изяслав у тебя от брата Петеньки. А остальные от кого?
Она чуть не захлебнулась в миске. Пришлось умыть и вытереть личико. И, снова вздёрнув за ошейник, ласково улыбаясь ей прямо в глаза, повторить:
– Не ври. Мне врать нельзя. Ну. Мстислав – чей?
Была попытка. Отвести глаза, уйти от ответа. Но вот так, на десяти сантиметрах между нашими лицами... у неё не было сил придумывать.
– Мстислав... От... от одного. Ты его не знаешь. Хороший был мальчик. Добрый, ласковый. Смелый. Меня в Кидекшах... едва жива осталась. Он спас. Отблагодарила. Чем... смогла. Убили его. Тогда же.
Мда... кому – за дело доброе в благодарность воздаяние, кому – божьих заповедей премерзкое порушение.
"Да не оскудеет рука дающего".
А если – не рука?
Как-то этот аспект... у Христа не проработан.
То десятилетие, когда она жила в Кидекшах, в замке Долгорукого под Суздалем. Жила в роли младшей невестки, дочери казнённого вора-изменника, жены презираемого и ненавидимого третьего сына. Который превратился в сына старшего. В наследника. Которому наследовать – ни в коем случае...
Надо расспросить при случае детально. То, что она рассказывала о некоторых сподвижниках Бешеного Феди, относилось и к этому периоду. И вызывало у меня не только исторически-познавательный интерес.
– Так. Расскажешь потом подробненько. А Ростислава?
Единственная дочка. В семь лет выдана замуж. За князя Вжицкого Магога. После свадьбы у этого, до того – нормального подростка, начался неуправляемый рост костей – акромегалия. Вдарили гормонами по гипофизу?
В семь – жена, в четырнадцать – вдова. Через полтора года от "сейчас" Магог умрёт, Ростислава вернётся к отцу. Женский монастырь в Боголюбово, на дворе Владимирских князей – с её кельи начинался?
– Девочка моя... От Якова. Старшенький братец постарался.
Начавший лгать – не может остановиться. Сначала братья пытались беременностью сестры укрепить связь с Долгоруким. "Удержаться в родстве". Потом... даже после двух рождённых и выживших племянников, у них, наверняка, были "существенные и необоримые основания". Чтобы продолжать брюхатить свою сестрёнку.
– А Глеб?
Она как-то... хрюкнула. Попыталась отодвинуться от меня, мотала головой. Зафиксированная захватом за ошейник, не имея возможности отклониться, отдалиться от меня, от моего вопроса, вдруг глянула прямо:
– Глеб... он... Он – Юрьевич.
Тут же отвела взгляд. Но продолжала косить на меня.
Интересуется – какое впечатление произвело на меня её откровение.
Какое-какое... Как кувалдой по голове.
Уела. Больше скажу – уелбантурила.
Фейсом об тейбл.
С выподвывертом.
"Не задавайте вопросов, ответы на которые могут вам не понравиться".
Ну нахрена?! Нахрена мне было лезть в тайны этого блягородного семейства?! Ведь знал же насчёт скелета в каждом шкафу! Ведь...
А, поздно.
Про измены Софьи я болтанул Боголюбскому в Янине. Чисто намёком. Гипотетическим, худо обоснованным предположением. Просто спасал свою задницу! В смысле – голову.
Ничем другим его прошибить было невозможно! Я пробовал! Ни родство кровное, ни Русь Святая...
А на плаху... очень не хотелось.
Весной побежал в Боголюбово по той же причине – упреждал снос головёнки плешивенькой по неправильно понимаемым объективным обстоятельствам. Понесло в Ростов – а куда деться от приказа князя Андрея? На его земле, под его топором...
Попал в Москву. Там и надо было! Прирезать её! К чертям собачьим! А я, дурень, гуманистнулся – выволок. Показалось – человек интересный. А это... Это не баба, это – бомба разъедрительная! Уже давно тикающая!
Хренов знаток душ человеческих! Дурколог из психушки! Идиот!
А сейчас нахрена полез расспрашивать?!
Соломон прав: "Умножающий познания – умножает печали".
Ну, Ванька, начинай печалиться. Такие тайны... традиционно несовместимы с жизнью.
Я отсел на приступку банного лавка, покрутил в руках вытащенную у неё изо рта мочалку. Назад вставить? – А смысл? Поздно уже.
"Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь".
Это кто сказал?! – Народ русский?! – Народ! Мать твою! Как же ты прав! Как же ты мудр! Не хуже царя Соломона.
Эх, кабы всю эту мудрость – да в моё плешивую головушку... Вбить! Втоптать промеж ушей!
Увы. Остаётся заполнять пустое пространство чем-нибудь другим. Чтобы не звякало там с эхом. Например – информацией.
Заранее предчувствуя, что тоже пожалею, сильно и неоднократно, но не имея сил остановить процесс познания, ибо, как всем известно, он неостановим и непреложен, задал следующий вопрос:
– Андрей знает?
– Да.
Кажется, Софочке доставляло удовольствие видеть меня, своего мучителя и дурой-назывателя, в столь смятенном состоянии.
Поразительная женщина! Даже находясь в нынешнем, столь болезненном, беспомощном состоянии, измученная, изнасилованная, будучи в полной моей власти... одним своим словом... Убила. Ткнула мордой в... в то самое.
Нашла в себе силы, изыскала способ наглядно показать мне мою малость рядом с нею. "Поставить на место". Меня! Владетеля в здешних местах всея всего! Папандопулопнутого прогрессора!
Мда... Хоть в какие мантии и бантики заворачивайся, а душа с душой – играют на равных. И плевать – из какой ты эпохи или страты.
Уела. Просто исполняя моё приказание. Очередная "песенка велосипедиста":
"Дай. Дай. Дай
Дай. Дай. Дай
На!
Ого, ого-о...".
И остаётся мне теперь только... огогокать.
***
Временами откашливаясь и постанывая, она конспективно изложила эту историю. По сути – весьма типичную, исконно-посконную. Называется – снохачество. Распространено во всяком патриархальном обществе.
Применительно к "Святой Руси" – я про это уже... Вполне устойчивое явление от Ярослава Мудрого с его "Уставом церковным" до большевиков.
В "Уставе" жестко:
«Аще свекорь с снохою съблюдит, митрополиту 100 гривен, а опитемья по закону».
Для почти всех это означает – конфискация с ликвидацией. В смысле – с порабощением пожизненно.
Когда нас угрозы закона останавливали?
Вот и звучит в песне плач снохи:
"Плачет лес от причитаний,
Горькая кручина!
От свекровых приставаний
Сохрани, калина!".
Потом-то, во времена процветания Российской Империи и купания в славе победоносной, той ещё, Отечественной войны, в 19 веке, бывали уже не только жалостливые песни:
«...толкнул бес свекра в ребро, навел на него искушение; зачал старый молодую сноху на любовь склонять, отходу ей не дает, ровно пришил его кто к сарафану Никитишны. Всем хотел свекор взять, и лаской и таской, да сноха крепка была: супротив греха выстояла. Невтерпеж, однако, стало ей, свекрови пожаловалась, а та ей: „Да мне-то что? Я старуха старая, в эти дела вступаться не могу, ты свекра должна почитать, потому что он всему дому голова и тебя поит, кормит из милости“. Пришло Никитишне житье хуже собачьего, свекор колотит, свекровь ругает, деверья смеются, невестки да золовки поедом едят. Терпела Дарья такую долю с полгода, извелась даже вся, на себя стала непохожа. Не хватило терпенья, ушла в чужие люди работой кормиться».
Эта Дарья к тому времени осталась бездетной двадцатилетней вдовой. Сил и смелости хватило. Да и было куда уйти – «в чужие люди». Из этого... исконно-посконного.
Половые сношения между главой крестьянской семьи и его снохой были фактически обычной стороной жизни русской патриархальной семьи.
"Нигде, кажется, кроме России, – писал В.Д. Набоков, – нет по крайне мере того, чтобы один вид кровосмешения приобрел характер почти нормального бытового явления, получив соответствующее техническое название – снохачество".
Обычай был вполне жив в конце XIX в., одной из причин его называли сезонный отток молодых мужчин на заработки:
«Богатый крестьянин Семин 46 лет, имея болезненную жену, услал двух своих сыновей на „шахты“, сам остался с двумя невестками. Начал он подбиваться к жене старшего сына Григория, а так как крестьянские женщины очень слабы к нарядам и имеют пристрастие к спиртным напиткам, то понятно, что свекор в скорости сошелся с невесткой. Далее он начал „лабуниться“ к младшей. Долго она не сдавалась, но вследствие притеснения и подарков – согласилась. Младшая невестка, заметив „амуры“ свекра со старшей, привела свекровь в сарай во время их соития. Кончилось дело тем, что старухе муж купил синий кубовый сарафан, а невесткам подарил по платку».
Рюриковичи – отнюдь не из крестьян. Но вполне – «плоть от плоти и кровь от крови». А главное: «мысль от мысли» трудового народа. Они в нём живут. И, обрусев, переняли не только язык, но и обычаи.
***
Почти-грек (по матери и бабушке) Юрий Долгорукий был человеком весьма переимчивым: сытым, пьяным, весёлым. Ленивым и до женского пола – вельми охочим. Татищев отмечает, что сам он мало участвовал в делах, но более посылал бояр да сыновей своих. Не так, как упоминаемый выше крестьянин – "на шахты", но тоже – далеко и надолго, "в походы".
Замечу, что Юрий Долгорукий отнюдь не был тем богатырём, который изображён в конном памятнике в Москве.
Низкого роста (около 157 см), хрупкого телосложения, со слабо развитой мускулатурой.
Из судебно-медицинского заключения:
«При жизни... страдал резко выраженным остеохондрозом шейного и поясничного отделов позвоночника, сопровождавшимся болевым синдромом».
К концу жизни, в 60-70 лет, Юрий с трудом передвигался – любое резкое движение причиняло боль. Ходил согнувшись, прихрамывал, голову поворачивал лишь вместе с туловищем – иначе уже не мог. Время проводил сидя или лежа. Спал тревожно, часто просыпался от острых болей. Если приходилось подниматься на коня, делал это с большим трудом и лишь при помощи слуг. Личного участия в сражениях принимать уже не мог.
Остеохондроз сопровождается заболеваниями сердца, сбоями в деятельности ряда внутренних органов, нарушение легочной деятельности. Болями, невозможностью нормально отдохнуть – объясняются те вспышки гнева и жестокости Долгорукого, о которых упоминают летописи применительно к последним годам его жизни.
Долгорукий, в конце жизни, был постоянно раздражён. На всех, на весь мир. И прежде всего – на самого себя, на свою немощь. Столь обидную именно в последние годы, когда, после редко здесь длинной жизни, весёлой, разгульной, он, наконец-то, добился желаемого – Великокняжеского стола. И не имел сил вполне воспользоваться победой.
Власть утекала у него между пальцами. Вместе с жизненными силами. Поэтому всякий намёк, всякая надежда на возвращение к нему былой лихости превращалось в непреодолимое стремление. Откладывать, останавливаться – он не мог и не хотел.
"Каждый раз – как последний".
– А вдруг получится?
Любой отказ вызывал в нём не только вспышку ярости из-за проявляемого своеволия, но и, при защитительном движении и необходимости двигаться самому, вспышку боли от состояния межпозвоночных дисков.
Улита (Софья) считалась женщиной красивой, муж – постоянно в отъезде... Бешеный характер Андрея несколько сдерживал поползновения. Не свёкра – Юрий понимал, что наезд на "Бешеного Китая", типа совращения его жены, даст катастрофические последствия.
Однако, кроме самого Долгорукого, в Кидекшах было и ещё немало любителей чужих жён. Конфликты вокруг Улиты между кипчаками, родственниками Андрея по матери, и греками – слугами матери и второй жены Долгорукого, бывали и кровавыми.
Это – помимо свар с людьми старшего сына Долгорукого Ростислава (Торца), ненавидевшего Андрея и передавшего эту ненависть своим детям. Вражда между членами благородного семейства приводила к стычкам между слугами. В том числе – и со смертельными исходами. Временами на Улиту и её людей начиналась форменная охота.
Андрея боялись. Но пока он откуда-нибудь, типа Луцка, вернётся, мы её...
Софья вспоминала об этом отрывочно, встряхивая головой как заезженная лошадь.
– Потом Андрей меня в Вышгород привёз. Чуть обжились – поехали в Киев, к свёкру. Показаться, поклониться. Там оно и случилось.
Посидели хорошо, утром Андрей спешно поехал на Рось, по делам. Улиту, чтобы не таскать по морозу туда-сюда, в княжьих хоромах оставили, вечерком снова посидели. Она уже ушла в отведённые покои, уже разделась и в постелю легла. Да вспомнила, что браслет с руки оставила в трапезной. Неудобен за столом был. Набросила какой-то халатик, что под руку попался. Пошла, с уже переплетёнными ко сну косами, забрать прикрасу, пока слуги "ноги не приделали". Чай – мужнин подарок. И наскочила на пьяненького свёкра.
– Он-то хоть и старый, и больной, а – здоровый. Как налез на меня... А я и сказать ничего не могу. Со страху. Ни крикнуть, ни шевельнуться. Стыд-то какой. После... до утра проплакала. А утром детей забрала, да в Вышгород. Муж приехал, ругаться начал, что без воли его с Киева ушла. Я ему... Всё рассказала, плакала, синяки показывала. Долгорукий-то... клешни-то у него... И долгие, и железные будто. Просила супруга законного защитить от позора такого, от любострастия старческого. Вот мы на другую ночь и поехали. Только плюнул Андрей Юрьевич в сторону Киева да и поскакал впереди.
Софья врёт. Точнее – привирает. Андрей не только плюнул в сторону Киева, он ещё прихватил с собой чудотворную икону, священный меч, семейство монастырского попа, который это всё вынес, своих ближников, бояр и дружину, включая Кучковичей. Чтобы это сделать быстро – всё должно быть подготовлено заранее. А вот когда уже всё готово – остаётся только повод найти, последний толчок.
– Софочка, а ведь ты врёшь. Ты ведь специально в трапезную пошла. Чтобы постельным своим видом, неодетостью – свёкра совратить, сподвигнуть на грех. Соблазнить.
– Не-е-ет!
– Да. Ты сама подставилась, подлегла. Долгорукий, козёл старый да пьяный, как морковку увидал – так и схрумкал. А ты – в слёзы да в жалобы. И тем возмутила Андрея на мятеж. Представила себя страдалицей, жертвой беззащитной. Защитить тебя возле отца своего он не мог. Оттого и взбеленился. Предал долг сыновий, долг государев, долг воинский. Спасая дырку твою от постороннего проникновения, побежал за тыщи вёрст от батюшки своего. Братья-то твои знали?
Она убито кивнула.
***
Вышгород был ловушкой. Не только для самого Андрея – для всех людей, с ним связанных. Ему довлели честь, долг перед отцом, перед государем. А его людям – долг перед ним.
Неизбежность катастрофы, гибели Андрея и его окружения были понятны многим. А они не хотели. Они, не только Кучковичи, хотели выбраться из этой Киевской западни, они уже готовили пути отхода, уже был построен в Москве кремль, где можно было отсидеться первое время. Оставалось только сдвинуть Андрея. Точнее – сорвать его "с резьбы". Что и было исполнено. Прогулкой невестки в ночнушке. В нужное время, в нужном месте, перед нужным зрителем.
Это объясняет странности исхода Андрея из Вышгорода. Странности и его самого, и реакции Долгорукого.
Чувствуя свою вину, Долгорукий не предпринимал карательных действий. А Боголюбский, едва выскочив из зоны досягаемости отца, стал соображать и поступать хоть и оригинально, но вполне разумно. И основал Боголюбово, чтобы не идти в города Долгорукого, не нарушать имения отца.
Цель – не отъём имущества, не захват власти, но сбережение чести своей.
Кража святынь, при таком раскладе, выглядит не стремлением к усилению своему, но обретение защиты от наказания божьего за грех смертный. "Чти отца своего" – из Заповедей.
"Чти"! Даже если он – взбесившийся похотливый остеохондрозник.
Глеб... Кажется, рождения этого ребёнка хитрецы не предусмотрели.
"Житие" говорит, что в 1175 году, в момент убийства, ему было восемнадцать. Значит, он родился в 1157 году. Если соитие свёкра и снохи состоялось в конце января – вполне возможно.
Не от этого ли несколько пренебрежительное согласие Андрея на книжность княжича, на отдание его в обучение наукам духовным? И занятие пристойное, и с глаз долой, и исключение из "лествицы", из порядка наследования. "Отрыжке греха" не место в ряду славных князей русских. Монашеский клобук – единственный "мирный" способ выскочить из-под княжеского корзна. Иначе – бесчестие, изгнание, темница, могила.
Чуть раньше/позже? Потащил бы Андрей беременную жену или жену с новорожденным младенцем в тысячевёрстную зимнюю дорогу, в преддверие явно подступающей большой войны?
Военные приготовления шли по всей Руси. Есть летописное сообщение о том, что в Чернигове известие о смерти Долгорукого было получено в первый день объявленного похода. Военного похода на Киев.
Одна из версий знаменитого эпизода "Иван Грозный убивает своего сына" предполагает снохачество или поползновение к оному, как обоснование ссоры между Иваном Васильевичем и Иваном Ивановичем. А здесь? Отец сына не убил. Скорее наоборот – уход Андрея от Киева развязал руки противникам князя Юрия. Гибель семи сотен суздальцев – людей Долгорукого, вместе с их семьями, в Раю за Днепром, от взбунтовавшегося киевского отребья – на совести Андрея. Был бы он рядом – утопил бы мятеж в крови, сохранил своих людей.
***
– Экая ж ты, Софочка, дрянь! Что ж, за всякое деяние да последует воздаяние. Будешь теперь мучиться. Во всякий час чувствовать на себе наказание моё. В себе самой. Ни присесть, ни встать вольно. И будут у тебя... э... затруднения с удержанием каловых масс. Дерьмо из тебя валиться будет! Само собой! По сути твоей! А ты – подмывайся чаще! И молись жарче! И очиститься тело твоё. А бог даст – и душа. Господи! Ну коли нет у этой женщины совести – хоть ума вложи! Я-то уж расстарался.
Софье досталось крепко. Пришлось лекарям швы накладывать. Неделю пролежала кверху задницей, питаясь одной кашкой.
***
"Только две вещи могут заставить женщину принять странную позу: фотоаппарат и ревматизм".
Неправда: вот ещё.
Как говорит одна из героинь "Игр тронов" своему сводному брату о муже и последствиях первой брачной ночи:
– Он сделал... Я постоянно чувствую это. Даже здесь, стоя перед тобой.
Буду рад, если Софочка будет "постоянно чувствовать это". Боль будит память. И мои слова.
***
Едва она начала оживать, как пришло известие о смерти Изяслава. Я сразу предположил, что это самоубийство.
Кошки на душе скребли – довёл парня до края. Сколько не повторяй себе, что во всём виноваты попы, которые ему такую этику вдолбили, феодальное общество, стечение обстоятельств... что я – не я, а его мать – курва...
На душе было тяжело, я постарался поделиться – рассказал Софье и взвалил всю вину на неё. Вот, де, реальное исполнение проклятья, падшее на головы её детей – продуктов разврата и порождений порока. Она повела себя... плохо. Шумно и нервно. Посидела неделю в одиночке. В той самой, где мы Федю Бешеного держали. Малость притихла.
