Текст книги "Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка"

Автор книги: В Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Типа: в одном доме нашёл в постели "квашню расползшуюся" – честь великая: "самая у нас толстая баба!". Толстая – значит красивая. В другом доме такое же – оскорбление: старуху корявую, никому ненадобную, бросили. "На – и утрись".

Отказываться нельзя – позор. "Не стоит". Слаб гость, не годен.

По сути: обязаловка. Изволь, гостюшка дорогой, делом доказать своё жеребячество. Оно же – мужество, оно же – правоспособность и боеготовность.

– Доктор! У меня беда: не встаёт.

– (Доктор в панике): А кого вы здесь, в моём кабинете, собрались...?!

Здесь – паники не возникает, здесь все «с младых ногтей» знают – «всех!». Однозначно. «Как с дедов прадедов заведено бысть есть».

Допускается освобождение по возрасту. Но здесь столько не живут. По ранению, по болезни, по пьянству до состояния общей неподвижности. Усталость от похода воспринимается как отговорка и сопровождается немедленным встречным вопросом:

– А в баньку?

Ссылки на церковные запреты и каноны воспринимаются как странность, манерничанье и приводят к отчуждению – "не наш человек". А уж указание на моральные устои, типа: у меня своя законная есть – как оскорбление.

– Ты чего, считаешь, что у нас ничего приличного не найдётся?! Возгордился немерено! Смотри – за гордыню-то господь наказует!

***

Цыба шустро влезла в своё трёхслойное платье и принялась заматывать платок.

– Ты бы сказала. Ну, типа: не в настроении, устала, голова болит или просто...

– Ежели бы ты меня отсюда так выпустил, не огуленую – мне бесчестие. Побрезговал, де.

***

Это обязалово с другой стороны.

Выбранная хозяином или хозяйкой, в больших домах – старшим слугой, женщина должна качественно обслужить клиента. Не – "абы как", а с восторгом и удовольствием. Отсутствие в русском боярском доме качественной шлюхи воспринимается как бедность, запустение боярского рода. Не многим менее, чем отсутствие породистых жеребцов на конюшне или изукрашенного оружия на стенах парадных комнат.

Особая тема в "русском гостеприимстве": из каких пришлют?

Времена, когда в постель гостя, более-менее добровольно, отправляли всех подряд, начиная с хозяйки дома, с приходом христианства... несколько отодвинулись. Не прекратились, конечно. Эпизоды из похождений Григория Распутина, например, тому свидетельства. В русской поздней классике есть милый рассказ о переживаниях молодого столичного ревизора-карьериста, которого совратила губернаторша. И он, как честный человек, смущённо закрыл глаза на наблюдаемое в губернии воровство и казнокрадство её супруга. Ломая, таким понятием "чести" – собственный, столь желанный ему, карьерный рост. Вопросы измены государевой присяге и службе, торжества беззакония, как и мысли об обнищании соотечественников в данной губернии – даже не возникают.

Но оттенок массовости, обычности, даже – обязательности – осеменения хозяйки каждым гостем – утрачен. В отличие от, например, нынешних обычаев моих лесных племён от Стрелки до Чукотки.

Однако не-члены семьи хозяина, не – "чады", но – "домочадцы", как вольные, так и невольные – вполне в группе "подстилаемых".

Если же к отношениям гость-хозяин добавляются отношения начальник-подчинённый, то ограничений и вовсе нет. Тут уж "ублажить" – общественный подвиг.

Кстати, и в 19 веке – сходно:

«Что гусей было перерезано, что кур да баранов приедено, яичниц-глазуний настряпано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено!».

Исконно-посконный русский обычай: дача взятки женским телом. Неоднократно, группой, по предварительному сговору, с целью оказания давления на исполнение правосудия. В общем ряду кур, баранов, яишниц, но – дешевле денег.

***

– Понял. Ты пошла – потому что он ничего не сказал. Ты дала – потому что сюда пришла. Так. А зачем ты этот... представление с криками в окошко устроила?

– Позлить миленького захотелось. А то он много об себе понимать начал. К просьбам моим невнимателен. А теперь... вся дворня наслышана. Что у меня и получше мужички бывают. Я ж для тебя все кусты свои сбрила. Мой-то так этого не любит! Колко ему, вишь ты! А теперь... хоть зубами поскрипи, а выше головы не прыгнешь.

Связочка интимной брижки с "выше головы"... Образно у нас народ разговаривает. Так и отмахивается. То – образАми, то – Образами.

– Цыба, ты и говорить стала по иному, прежде-то помалкивала, а ныне так это напевно.

– Лазарю нравится. Когда с приговором.

С чем?! А, факеншит, это мне "приговор" – вердикт, а им – присказка.

– Ну, коли уж так, то вот тебе мой приговор: снимай платье, да ложись в постель.

Вот теперь узнаю свою давнюю наложницу: молчит и смотрит. Смотрит насторожено.

– Что глядишь? Сама раздразнила, само покричала. Давай-давай. А то я с устатку – не распробовал. Серия вторая – крики страсти и вопли восторга. Те же, но от души и без расчёта. Или тебе со мной... "ничего личного – только бизнес"?

Вторая серия прошла несколько спокойнее. Хотя душник мы открыли, и зрители... виноват – слушатели восприняли. Увы, без аплодисментов и криков "бис!".

Через несколько лет другая женщина в другом городе сходно стояла на коленках на лавке перед открытом душником. И старательно оглашала окрестности страстными воплями. Я подсказывал её уместные, по моему мнению, реплики, вспоминая и крики страсти Аннушки в Смоленске, и вот эти откровения Цыбы. Дополняя и расцвечивая текст оборотами, особенно актуальными для конкретных места, времени и персонажей.

Не скажу, чтобы амплуа «суфлёр-любовник» манило меня. Хотя аудитория той светлой снежной ночь - была многочисленная, мужская и благодарная. Чего не сделаешь для нашего народа русского: пара тысяч мужей добрых сохранили, от сих криков, стонов и воплей женских, здоровье и жизни свои. Ибо, малость, в разум вошли.

Потом Цыба, несколько утомлённо, рассказывала об их житье-бытье в Боголюбово.

Разница с отчётом самого Лазаря... получилась выразительная.

Досталось ребятам немелко. Вся здешняя "комьюнити" поделилась на две части: просто враждебных и враждебных приторно. Лазарь прежнего опыта выживания в условиях всеобщего отвращения с презрением и завистью – не имел. Старший сын в боярском доме... кто на такого – толпой плевать осмелится?!

Цыба... у неё сначала были кое-какие иллюзии. Насчёт порядочности боярства, попов, купцов... Чудом жива осталась. Всякий выход за ворота в город превращался в "боевую вылазку". Самого Лазаря цеплять грубо, "в лоб" опасались – князь Андрей благоволит, Резан – мог и ответ дать. Хоть – кулаком, хоть – мечом. Цыбе доставалось хуже всех. Как не крути, а на рынок хозяйке надо ходить регулярно. Тем более – дом пустой, всё надо.

Каждая покупка – обман с оскорблениями. Как в лицо плевали, грязью кидали, щипали да утащить пытались, обсчитывали, вырывали из рук деньги и товары, лаяли и материли... Общине нужна "омега". Для самоутверждения. Сообщество хомнутых сапиенсов – очень гадкое место. И в форме "святорусской" городской общины – тоже.

Прямые её просьбы к Лазарю:

– Скажи князь Андрею, чтобы наказал обидчиков.

Вызывали крайнее раздражение, обиды:

– Вот ещё чего! Суждальскому князю делать нечего, кроме как в бабских дрязгах разбираться!

Или:

– Кем я перед князем выставлюсь, коли об заляпанной юбке служанки дворовой – челом бить заявлюсь?! Честь мою загубить хочешь?!

Цыбе приходилось выворачиваться самой. Как оказалось, девочка "умеет держать удар".

Ей прежде доставалось в родном семействе. Но здесь... Чужие люди, вроде – городские, "культурные", а – как "собаки бешеные". В Пердуновке она несколько расслабилась: у меня чудаки, которые "моим людям" жить мешали – резво бежали трудиться "на кирпичики". Здесь "чудаки" – были массой, народом. Городские люмпены, которые после смерти Боголюбского будут три дня жечь и грабить слободы его мастеров.

Пришлось Цыбе вспомнить и свой злой дом, и новому злу выучиться. Лазарь на торг не пойдёт – не по чести боярину. Резан... у него своих дел выше крыши. А людей – мало, да и те, которые есть...

Многие недостатки, которые я видел в хозяйстве Лазаря, теперь стали объяснимы. Не невнимательностью да бездельностью, а тем мощным, повседневным давлением, прессингом, которое оказывало здешнее общество. "Худые соседи" – со всех сторон.

"Да, фрукты тут очень душистые,

На пляжах вода бирюзовая,

Песок золотой, небо чистое,

И только соседи – ху...вые".

Губерман, применительно к нашей ситуации в Боголюбово, неправ везде. Кроме последней строчки.

Что, однако, приводит к логическому выводу в очень российской традиции и в моём личном ощущении правильности:

"И что обещаю единственно,

Участки земли двух-метровые,

К чему так стремятся воинственно,

Получат соседи ху...вые".

Мне это была ещё одна наука. До той поры я строил приходящих людей вокруг себя. В Пердуновке, на Стрелке. К о мне пришедших мыл, брил, лечил, уму-разуму учил. Теперь же стало видно, что и в других местах, куда люди мои пришли, надобно местных промывать да клизмовать. Телесно и душевно. Так от «фильтрации на входе» пришлось переходить к «фильтрации на месте». «Мобильная вошебойка комплексного типа». Стало понятно, что методы, уже очевидно необходимые ниже Стрелки, не менее, хоть и чуть иначе, необходимы и выше Стрелки. И вообще везде, где обретаются популяции хомнутых сапиенсов.

Глава 404

Особенно худо стало, когда сюда дошла весть о моём "пощипывании" булгарского каравана.

Нет, обиженность иноземцев-иноверцев – людей русских порадовала. "Так им, гололобым, и надо!". Но моя фраза:

– Рабов через Стрелку не пущу.

Вызвала у местных рабовладельцев крайнее и неподдельное недоумение. До такой степени, что "инициативная группа" кинулась к князю Андрею искать на Ваньку-лысого укороту.

Мы с Лазарем эту тему прежде не обсуждали, позже – связи у нас не было, выкручиваться – он не умеет. Так и стоял столбом перед князем, глазами хлопал да повторял:

– Иван Акимович против воли княжеской... никогда! Мамой божьей клянусь!

Но одну вещь я в него перед расставанием вдолбил. По Иосифу, свет, знаете ли нашему, Виссарионовичу.

В протоколах Потсдамской конференции меня когда-то поразил рефрен. Каждый раз, когда позиции сторон упирались в неразрешимое противоречие, Сталин говорил:

– Пэрэнесём на завтра. Пусть пока экспэрты...

Лазарь потребовал изложения претензий в письменном виде. Притащил ворох этой бересты в дом, и, скуля от страха и испытанных унижений в княжьем совете, вывалил всё перед Цыбой:

– Ты своего хрена плешивого – лучше знаешь, что он задумал – сообразишь. Спасай!

Молодец. Не всяк мужик свою голову в зависимость от бабского совета поставит. Лазарь – рискнул. И они "проиграли" типовые ситуации, вопросы и ответы. Домашние заготовки, как в КВН. Хорошо – Лазарь склерозом не страдает.

А Цыба... Я ж объяснял – я с людьми разговариваю. И в наложницах у меня... просто "подстилки с дыркой" – не держатся. Скучно с такими, знаете ли.

Через два дня Лазарь, вновь "представ пред грозны государевы очи", уверенно тыкал пальчиком в свитки.

– Стрелка отдана Воеводе Всеволжскому. Какой закон он на своей земле установил... никаких запретов нет.

– Дык как же такое?! Дык мы ж с отцов-прадедов... Дык "Правда Русская"...

– Погодь. Ты в Царьград придёшь – по "Русской Правде" там жить будешь? Или по законам цесарским? Чья земля – того и закон. Земля – "Зверя Лютого". По указу князя Андрея Юрьевича. Ты против князя? Воевода Иван указал – всяк человек на его земле – вольный. Это – тамошний закон. У него – такой, у кесаря – иной. Но законы – равные.

– Дык воровство же! Ведь всяк холоп к нему побежит! А с отудова выдачи нет!

– Твой холоп – твоя забота. Сторожи рабов крепче. Или – корми лучше. Забота воеводы Ивана – его земля. Или как? У тебя корова сдохла – Воеводу Всеволжского виноватить будешь?

– Не, не по обычаю, не по правде... Ён же и с прохожих кораблей рабов снял! Не на своей земле! Купецких!

– Врёшь, боярин. Не снимал воевода рабов с кораблей. По указу князеву воеводе велено выбить шишей речных. Для того повелел Воевода Всеволжский вести досмотр кораблей торговых. И нашёл крамольников, которые от князя муромского убежать тщились. Ты, боярин, против князева указа? Или тебе шиши речные да воры поганские – любы? Стало быть, досмотр – правильно? А уж как то дело делать – воеводе на месте виднее.

– А рабы?!

– А что рабы? Они, как и все другие караванщики, на Воеводовой земле стояли. Не на кораблях. На его земле – его закон. И ведь наперёд сказано про то было. И князь Муромский купцам загодя говорил – не возите невольников через Стрелку. Бессермены бессмысленные не поверили, вознамерились владетеля православного обмануть. Поплатилися. Так об чём спор-грусть? Об законном ущемлении обманщикам магометанским? Ворьё чужое наказано, а вам печаль? Вот и выходит, что вы тут даром лаятесь, другой день время княжеское на пустую болтовню переводите. А сделал-то Воевода Всеволжский – всё по чести, по-добру сказал заблаговременно, по закону своему на своей земле, по Указу князя ему даденной. Ну, мужи добрые? Кто противу воли князя нашего, Андрея свет Юрьевича, слова похабные выскажет?

Хоть и не сразу, но до некоторых бородатых голов дошло. Что есть какой-то странный, никогда не виданный, ни на что не похожий запрет. Который просто так, с полпинка – не завалится.

Разговоров было множество. Горячие головы уже и хоругви подымать собирались:

– Пойдём, вышибем Ваньку-лысого! И духа его не останется!

– Ага. Эка невидаль! Да мы и не таких...! Но... Тебе голова твоя как – шею не жмёт? Боголюбский-то за своеволие... взыскивает.

"За своеволие" – само собой. Но то, что Андрей не будет поддерживать экспорт рабов из своих земель – всякому понятно. Ростовско-Суздальские князья прекрасно понимают недостаточность населения на своих землях. Они специально привлекают переселенцев и с Юга и Севера, дают им земли, строят для их защиты крепости, предоставляют кредиты на обустройство.

Андрей не может запретить вывоз рабов – незаконно, но если это сделает кто-то другой, "псих лысый" – "флаг ему в руки". "В русле общегосударственной политики".

Вот был бы здесь не Суздаль, а Рязань, не Андрей, а Калауз – картинка была бы другой: в Рязанское княжество последние десятилетия идёт куда более мощный поток переселенцев с Юга. Именно в эти годы сам город Рязань в восемь раз увеличит свою площадь. Людей пришлых много больше, "и лишние есть". Но верховодит в Залесье Суздаль. Конкретно – Боголюбский. Мораль: работорговцам – облом.

По слухам, были планы натравить на меня разные лесные племена, эмира, половцев, Муромского и Рязанского князей, новгородских ушкуйников и пиратов Каспийского моря.

Здесь про Карибское – не в курсе. А то и тамошних флибустьеров, буканьеров и корсаров запланировали бы.

Маразм групповой обиды местных работорговцев из числа "узорчья земли Русской" – побулькал и растёкся. Одни начали обхаживать "гречников". Купцы, ведущие торг невольниками на юг – в Сурож, Кафу – присутствуют в Залесье. Они-то и стали главными выгодополучателями моей невидальщины: закупочные цены на их "товар" снизились.

Другие "страдальцы" двинулись обычным русским путём.

"Закон как телеграфный столб: его нельзя перепрыгнуть. Но можно обойти" – исконно-посконная мудрость. Куда старше самих телеграфных столбов.

– А скажи-ка ты, славный боярин Лазарь, а сколь возьмёт твой э... Воевода Всеволжский, чтобы э... приподзакрыть глаза на лодейку с моим "белым деревом"? С таким, знаешь ли, двуного-двухсисным?

Лазарь краснел и бледнел. Брызгал соплями и фыркал. Пытался вытолкать иных, из особенно прилипчивых гостей, со двора. И очень удивлялся, когда на другой день обиженный боярин или купец весело ему кланялся при встрече и улыбался приязненно.

Цыба, медленно поглаживавшая свой голенький животик мечтательно смотрела в потолок. Мельком глянула в мою сторону и, с затаённым волнением, произнесла:

– Пять сотен гривен кунских без двух десятков. В горшках в подклете закопаны.

М-ый-ёк. Это как это???!

– Э... голубушка... а по-подробнее?

– Приходит... такой. А их таких – издаля видать. Начинает с Лазарем разговоры разговаривать. Слуг-то у нас в тереме мало, деваться мне некуда: на стол накрываю, подаю, убираю. Ну, как Лазарь взбеленится да гостя выгонит, я того на крылечке, или, там, в переходе, за рукавочек дёрну да на ушко нашепчу: есть, де, способ, но денег стоит. Мужики-то всё больше – толстые, из-за стола – красные, от беседы – злые. Худое слово... в семь загибов. А что ж господину важному – служанке теремной да не сказать сгоряча? На другой день шлёт слугу: а расскажи-ка, растолкуй хозяюшка, что ты за слова вчерась говаривала?

Цыба задумчиво посмотрела на затрепетавший фитилёк свечи. Улыбнулась. Тот подёргался и погас. Сгорела свечка. Дрянной воск. Надо свой свечной заводик скорее запускать. А вот лампадка под иконой мерцает ещё.

– А ты чего?

– А чего я? – Ты ж сам велел: Устав церковный – честь, знать и блюсть. Во избежание и для процветания. Отвечаю тому подсылу тихо: "Я вчера твоему хозяину добрые слова говорила. Он мне худыми ответствовал. Хочет доброе слово иной раз послушати – за худое пусть заплатит. По Уставу Ярославову – шесть гривен. Три – мне, три – митрополиту. Но можно – все мне. Чтоб хозяину твоему позора не было".

***

Дословно формула "Устава" выглядит так:

«Аще кто зоветь чюжюю жону блядью: великых бояр – за сором ее 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень, а князь казнит; а будеть менших бояр – за сором ее 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны золота; а будеть городскых людий – за сором ее 3 гривны серебра, а митрополиту Ъ гривны серебра; а сельскых людий – за сором ее гривна серебра, а митрополиту гривна серебра».

Всё законно: Цыба – вольная женщина, живёт в городе. А что митрополита из раздачи серебра выкинули – так досудебные соглашения сторон местными законами не запрещены.

***

– И что ж – вот все так серебра и притащили?

– Не, не все. Один замуж звал, другой завалить хотел. Этого Лазарь чуть не убил – углядел как тот меня... Ещё одного Резан на кулаках со двора вынес. А двое – слуг вовсе не прислали.

– А кто прислал – ты с ними как?

– Помнишь, у меня панева такая красная была? Хороша была да сносилася. Я её на полосочки порезала да и продала. По десяти гривен за ленточку. Совет покупальщикам давала: который повяжет купец такую ленточку на нос лодейки своей – на Стрелке того и трясти не будут.

Русская классика, 19 век. Щедрин, Гоголь описывают манеру российского чиновничества в моменты вскипания общенациональной борьбы со взяточничеством, передавать функцию приёма подношений на нижние уровни бюрократической иерархии. Когда писарю следовало давать не "красненькую" (ассигнацию в 5 рублей), а "беленькую" (25 рублей). Зато столоначальник – ни-ни! Не берёт. Абсолютно неподкупен, не предвзят и незапятнан.

Изощрённость русской взятко-брательно-дательной мысли и в среднем средневековье позволила туземцам воспринять эту технологическую идею без подробных объяснений и разжевываний. Одним лёгким женским намёком и подмигом.

– Зачем?

– Так... мы тут, было время, вовсе без денег сидели. А в дому-то... того нет, сего нет. Думала Лазарю помочь. Ему в церковь идти – кафтана приличного не сыскать. По ночам плакала. Да уж... А – не вышло: он же скотницу у себя держит, серебра тайком не досыпать. А начни объяснять... он и убить может – честь его, вроде, замарала. Ну... посулы да подношения взяла.

Цыба вдруг перевернулась, навалилась и, яростно вкручиваясь в меня грудями, страстно зашептала в лицо:

– Ванечка! Миленький! Возьми денежку! Возьми себе, не побрезгуй, пожалуйста! Отдай серебро моё Лазарю. Ведь пропадёт же парнишечка! Ведь и вотчину свою тверскую заложил! Ведь с шести пар сапог ни одних гожих нет к Боголюбскому идти!

Забавно. Бывало, что при столь явно выражаемом женщиной экстазе, в мозгу инстинктивно возникал вопрос:

– И сколько же за это придётся ей отдать?

Могу представить ситуацию с движением финансов в обратную сторону:

– И сколько же за это можно получить? Если уж она так разогрелась?

Но вот такой вариант уговаривания:

– Возьми меня, чтобы тайно взять у меня, чтобы, как своё, отдать моему...

Как, всё-таки, богата, разнообразна и изощрённа сексуальная жизнь на "Святой Руси"! Сколь примитивно, упрощённо мы оцениваем технологические изыски наших предков в этом поле! Надо учиться, Ваня.

И мы продолжили. Третью серию.

...

В душнике ещё темным-темно, а под дверью уже Салман скребётся:

– Сахиби, Лазарь пришёл. Говорит: к князю собираться пора.

Куда она вчера мои порты закинула?

"Две любви: к труду и к бабам в нем живут неразделимо,

А граница между ними – порт, порт".

Очень точно Антонов сказал. Приставать к женщинам, будучи в штанах – разновидность мазохизма. Но куда же она эту «границу» вчера зашпындорила?

А, нашёл. Натянул, вышел в прихожую.

Это помещение, перед входом в господскую спальню, в княжеских и боярских теремах часто "гридницей" зовут: здесь на полу спит стража господская. Когда сенные девки-служанки по зову госпожи туда-сюда бегают – воды, там, принести, или наоборот, то молодые парни-гридни пробегающих девок по ножкам поглаживают. Девки повизгивают, но не сильно – господа от шума злиться начинают.

Сухан с Салманом – не отроки безусые, да и Лазарь на юную служанку не тянет. Он и сам по себе – чуть не повизгивает. Без поглаживания. От волнения. Всё пытается в опочивальню через приоткрытую дверь заглянуть. Через порог шагнуть – не рискует, из-за косяка дверного тянется.

– Интересуешься? На.

Дверь перед ним распахнул, смотрю, как он алеет и маковеет. В смысле: как "мак аленький" – становится.

– Нравится? И мне – тоже.

Лампадка едва теплиться, в опочивальне темновато. Но видна постель, в ней – обнажённая молодая женщина, чуть простынкой прикрыта. Раскрылась, девочка. Со мной под одним одеялом спать – жарко. Мне это многие говаривали.

– Нагляделся? На сокровище? А ты её чуть не погубил. Глупостью своей. К ней всякое... приставало, а ты защитить не сумел. Тебе честь дороже. "Не дело боярину во всякие бабские дрязги да сплетни да страхи...". Дур-рак. Словами высокими – свою гордыню питаешь, а жизни смысл – упускаешь. Ладно, пойдём – от неё подарок тебе искать. Резана, Николая, бересты – сюда...

Слазили в подклет, выкопали горшки, вывернули их на рядно. Кучка такая. Пуда на полтора.

Мужи мои несколько охуе... Как же это без мата сказать? – Удивились?

Николай, непроснувшийся ещё, рядом на землю сел, за голову схватился, качается туда-сюда. Не то – зубы болят, не то – еврей перед Стеной Плача молится.

– Ванька! Змей лысый! Научи! Ведь помру ж с тоски, с зависти! Ведь всю жизнь – денежку искал да считал! А ты, паскуда плешивая, куда ни придёшь – тебе само в руки валится! Ведь сотнями же гривен падает! Ведь ни за что! Ведь ни из чего! Серебро – кучами...

– Проснись, Николашка. Слова глупые – придержи. А насчёт "из ничего"... Это тебе – "ничего". А мне – "мои люди". И разум, и душа, и сердце мои – в них. То – жизнь моя. И боль, и радость. Я в людях – серебра не ищу. Оно само приходит. "Сила вещей" такая. Только это – не мне, это вон ему подарок.

Пересказываю Цыбину хитрость. Лазарь снова – пятнами. По лицу, по шее, Дальше не видать, но, похоже – аж до пяток в леопарда играет. Аллергия у парня какая-то?

– Как...?! Как она посмела?!!

– "Посмела" – что? Взуть дурней на ровном месте? А что, запрет был?

– Она...! Она в моём дому живёт! Мне за неё ответ держать! Ты ж... ты ведь купцов этих хитромудрых – через Стрелку не пустишь? Они ж ко мне придут!

– Как придут, так и уйдут. Лазарь, факеншит! Ну нельзя же быть всё время таким желторотым! Ума нет – читай закон! Прочитай "Русскую правду"! В конце-то концов! Хозяин не несёт ответственности по денежным делам слуг. По долгам рабов – есть варианты. По долгам членов семьи – однозначно. Но не слуг вольных! Она ленточку от панёвы своей продала – в чём тут злодейство?! На торгу два дурака: один – продаёт, другой – покупает. Девочка очень правильно всё сделала: ты про то не знал, никаких обязательств на тебе нет. А дурням – наука.

– Они – не поверят! Они меня уважать перестанут! Они решат, что я знал! Что я их обманул!

– Итить тебя и уелбантуривать! Тебе чьё уважение дорого?! Это ж барахло с отребьем! Они ж меня, мой закон обмануть собралися! И тварей этих – не придавить?! Побойся бога! Или ты забыл, как я за неисполнение моего слова наказываю?! Погоди, мил друг Лазарь, вот заявятся обманщики ко мне, с куском красной юбки на носу, вот уж я взыщу в удовольствие! Визг по обеим рекам стоять будет, аж до родников, до истоков!

Глупость и наивность моих людей – обижают. Ревности к чужому успеху, к удаче, к выдумке и находке – у меня нет. Может быть потому, что своя голова сходным забита. А вот когда подручник-напарник не догоняет... Обидно. Виноватым себя чувствую – не доучил, не подсказал.

Тут Николай спросонок представил себе картинку грядущего разгрома Клязьменского каравана. В подробностях. На Стрелке. В моём исполнении. С красными ленточками на носах лодий, где контрафакт тащат. А таковые будут – все. Даже его безразмерная "жаба" такое проглотить безболезненно не смогла.

Он окончательно проснулся и стал выражаться велеречиво-дипломатически. Типа: "с одной стороны нельзя не признать, а с другой стороны нельзя не согласиться".

Я, конечно, на Стрелке – хозяин. Что хочу – то и ворочу. В рамках князь-эмирова соглашения и "Указа об основании". Но вони... будет много. Так много, что и не продохнуть. "Проклятие размерности": по закону – я прав, но "правоприменение" в таких объёмах... опасно для жизни.

Цыба продала штук тридцать ленточек. Три десятка лоханок с красными бантами на форштевнях... Революционные солдаты Петроградского гарнизона на демонстрации в феврале семнадцатого. Не учаны, конечно, но тоже... Полные товаров и дураков...

Клязьменский караван – не единственный. Есть ещё Окский и Верхне-Волжский. Бывают и другие. Но взять... да хоть бы десятую часть всего... Не-не-не! Не "Святорусского" – только Залесского! Не товарооборота – только экспорта!

Как говаривал один генерал от РЖД:

«Дайте мне в аренду один метр рельса магистрального пути. И я никогда ни в чём не буду себе отказывать. И внуки мои – тоже».

Но чувству опасности своего купца-невидимки – я верю. Многократно проверено: нюх на мордобой у него уникальный. Наследственность, однако. Остальные – не выжили.

Пришлось несколько успокоиться. Снизить напор и остудить азарт.

Вот же, факеншит, всех порву! Как тузик – грелку! Но – постепенно. Как минимум – повторить как с Живчиком – предупредить Боголюбского. Власть должна знать больше граждан. Что бы выглядеть... умно. Да и, не дай бог, его собственные, князь Андрея, люди и товары под раздачу попадут. Люди хорезмшаха как-то грохнули в Отаре караван с вещичками Чингисхана. А мы потом всей Русью триста лет иго расхлёбывали. Нафиг-нафиг.

Напоследок, чисто для душевного равновесия, обругал Резана за проколы в обеспечении безопасности "главного добытчика в доме". В смысле: "добытчицы". Проехал пару раз по ушам Лазарю, исключительно для закрепления ранее изложенного материала. "Повторение", сами знаете, чья-то "мать".

И мы начали выдвигаться в сторону встречи с князем Андреем.

Именно так: "начали выдвигаться...". Дурдом.

Когда людей больше, чем ноль – нестыковки гарантированы. Ничего забывать не доводилось? Вспоминать и возвращаться? Деньги, билеты, документы? Нижнее бельё? Своё и чужое? Подарок имениннику? Личное оружие на скамеечке в парке? Откровенную СМС-ску? Мейлы, линки и картинки в гаджетах? За порогом или вообще – "после того как"? А кричать в умолкнувшую уже телефонную трубку самые главные слова, из-за которых, собственно, весь разговор и был затеян?

Когда в деле пара десятков людей и десяток коней... Главное – сохранять благостность. Потому что когда я начинаю скалить зубы... шипеть по-змеиному, рычать по-звериному и куковать по-орлиному... то... То скорость – увеличивается, а результативность – нет.

Каким умным парнем был тот Роберт Броун, имени которого движение! А ведь просто разглядывал цветочную пыльцу в стакане чая! Чай был, естественно, английским, пыльца... пыльная. Но как похоже! Как известно из физики по этому поводу, важно не поднимать температуру. А то – закипит. И не давать им слипнуться. А то – седиментируют. Или здесь правильнее возвратная форма – седиментируются?

Всё как обычно в стае особей, не сильно хомнутых сапиенсом. Влезли на коней. Слезли с коней. Фиксирую для памяти: старшего конюха – на лесоповал при первой же возможности. А его подручного? – А, факеншит, угрёбище же! Туда же! Выехали за ворота. И – вернулись. Удивительно: сколько выехало – столько и назад въехало. Верх организованности, компетентности и целеустремлённости! Доехали до "моста трёх дорог от трёх ворот". И послали гонца за невзятым. Доехали до ворот перед детинцем. И послали второго гонца. Для объяснений первому. Спешились, привязали коней к коновязи, дошли до ворот. И вернулись. Чтобы взять забытое в торбах, чтобы дождаться гонцов, чтобы надавать им по шее – не то привёзли.

Коллеги! Только безотчётная детская вера в победу Мирового Разума, сходная с верой в Деда Мороза, может уберечь вас от дакномании, иными словами, от навязчивого стремления покусать окружающих. Ну, или "впитанный с молоком матери" стоицизм. Он же – пофигизм. В форме привычки к непознаваемости общества и мира.

Как говаривал наш бровеносец: "Петя, логики – не ищи".

"Полюби меня такой, полюби меня такой,

Полюби меня такой, какая я есть".

Припев исполняется от имени всего нашего, знаете ли, человечества.

В древности послы зашивали рты своим сопровождающим. Чтобы те не спёрли драгоценности, подносимые принимающей стороне. Голый раб прячет спёртое во рту. В "Святой Руси" манера использовать ротовую полость в качества кошелька – весьма распространена. У меня, вроде, предметов подходящих размеров нет. Но служебные хавалки могут очень сильно растягиваться. Это я и в 21 веке наблюдал.

Вернусь в усадьбу – дам всем слабительного. А потом заставлю выгребную яму – выкачать и профильтровать.

Во дворец с оружием нельзя. Но нам – можно. Но не всем. Но не со всяким. И не в любом порядке. Дядя, ты кто? Мажордом, капельмейстер, камердинер? А, факеншит, куропалат! Какой ты куропалат, если на весь детинец – ни одного курятника?! Какие тут палаты для кур?! Куда ты лезешь?! Это подарки для князя! Не пустишь? – Ну и не надо. Сам будешь с Андреем разговаривать! Всё, парни поворачиваем оглобли. Нет оглобель?! Факеншит уелбантуренный! Вы что, все разом поглупели?! Поворачивайте стопы ваши к... к едрене фене! Вы и Феню не знаете?!!Отсюдова и до не видать вовсе!