Текст книги "Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка"

Автор книги: В Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Человек не может изобрести чего-то нового. Человек может быть открывателем, но не изобретателем. Можно найти, более-менее случайно, открыть, откопать временно сокрытую истину. Но не создать новую.

Обычный путь – подглядеть у соседей. Может быть – у далёких соседей. Скоммуниздить. Не – сам.

И второе. Я по-прежнему воспринимаю Андрея Боголюбского... как бы это сказать... В рамках школьной программы, как персонажа из учебника. В общем ряду развития производительных сил, политических событий, классовой борьбы, демографического взрыва, глобального потепления и основных общественно-социальных тенденций. А он – живой человек. Не только с татарским лицом, "турецким седлом" и больными позвонками, но и с личной жизнью, большая часть которой не попала в летописи.

Но мне-то лично, расхлёбывая всё это барахло, которое – "Святая Русь", приходится иметь дело не с символом и основоположником, а с живым человеком. С его конкретными закидонами, заморочками и тараканами. И его личным опытом.

***

– Княже, ты же ходил в Царьград? На корабле?! Ты ходил в Иерусалим. Тоже – на корабле? Так?

– Не так. В Иерусалим идут на ослах и лошадях. На мулах. А вот в Яффу... Ни на одном корабле – такого нет. Откуда ты взял? Из... из "свитка кожаного"?

Мда... Из Иисуса, даже бесконтрольно, помимо его воли, проистекала божья благодать. И излечивала геморрой у просто прикоснувшихся. Из попандопулы проистекают инновации. Тоже... не вполне обдуманно и целенаправленно. Геморроя не лечат, но по глазам шибает.

Я молча смотрел на него. Андрей напрочь не хочет верить в мой "пророческий дар". Не верит, боится. Потому что прозревать грядущее возможно лишь господу вседержителю. Потому что иметь рядом с собой пророка – страшно. И – унизительно, обидно.

Он истово верит в "Чудеса Богородицы". Есть целый ряд примеров, доказательств, как его чудотворная икона спасала людей. Как сохранила, например, двенадцать работников, на которых рухнули дубовые плахи Владимирских "Золотых ворот". Да вот же, счастливо завершившиеся проблемные роды Анны – свежий пример!

Но другой, живой чудотворец, в человеческом виде... Тут, рядом, с голосом, с запахом... Человек не может придумать новое! Но если я подглядел где-то, в каком-то божественном "свитке кожаном", "сокрытую тайну" – вот это рулевое колесо, вот такие невиданные косые паруса... если это не бред болезненный – вот же оно – сделанное!... торчит, проворачивается, то... то и история о псе-выжлятнике... из того же источника? Может быть правдой? И что теперь делать? С сыновьями. С жёнами. С епископом. С этим... Ванькой? Какие ещё "сокрытые истины" он может вытащить из рукава? Что ещё он может сделать? И особенно – что он может сделать со мной? И что я могу сделать с ним? Эти слова в застенке: "сыра земля – мне мать родна" – шутка? Или – проболтался? Голем? Бес? Нежить? "Воевода Всеволжский", "Лютый Зверь", "Княжья Смерть", "Немой Убийца"... что ещё этот говорящий лысый бурдюк с глазами – несёт в себе?

– Экую глупость ты, воевода построил. Сколь доброго полотна на паруса эти кривые загубил. По нашей-то речке веслами – куда как удобнее. Предки-то наши не глупее нас были, а таких страхо... дуро... лодей не делали. И куды на такой-то... корявине плавать?

Один из бояр, влезших на палубу, уронил шапку в реку, разглядывая нашу мачту, разозлился и высказался.

Выловивший шапку Дик, от боярской сентенции так обиделся, что даже не хотел отдавать шапку владельцу. Так и прижал её, с капающей водой – к груди. Дик – аж кипит. От невысказанного. Но вежество – разумеет. Поэтому отвечать боярину – мне:

– Наша "Ласточка белая" и по Клязьме хорошо идёт. Будто летает. От Стрелки досюда в два дня дошли. Попробуй-ка так вёслами пробежаться. Да и белый свет на Клязьме не кончается.

– Ишь ты. И где ж твоё... эта вот... ещё плавать будет?

– Плавает, мил человек, дерьмо в проруби. А мои люди на моих лодиях ходят. Всеволжск, коли кто забыл, стоит на Волге. А Волга, кому невдомёк, впадает в Каспийское море. Э... В море Хазарское. И ещё есть тут, возле Руси, моря. Чёрное, которое Греческое. Белое, которое Студёное. Балтийское, которое Варяжское. И вот такие, как ты сказал от великого ума, кривые паруса будут там очень даже к пользе.

– Тю, гдей-то?! У нас туда и дорог не ведают.

– Ты всех-то по себе не ровняй. Купцы – ведают. И я – сведаю. Нет – новые найду. Дорога – это направление, по которому русский человек собирается проехать. Слыхал такое, дядя? А направление и по солнышку видать.

Андрей махнул рукой, боярин пошёл к сходням. Князь выпрямляясь, ухватился за больную спину и, едва я протянул ему руку, злым рывком притянул меня к своему лицу:

– Думаешь дороги новые торить? В страны чужедальные? А зачем?

Ну и что ему сказать? Вот так вдруг сразу? Про разные варианты прибыли? В деньгах, знаниях, людях, овощах, скотах и корнеплодах?

– Думаю. Торить. Чтобы нескучно было.

***

"Святая Русь" – страна ещё более сухопутная, нежели Русь Московская при рождении Петра Великого. Один город – Олешье – стоит в Днепровском лимане у выхода в Чёрное море. И это – всё. Всё, что, хоть с натяжкой, можно назвать "русский приморский город". Ни Архангельска, ни Астрахани, которые были у Петра сразу – ещё нет.

На всю Русь едва ли наберётся тысяча-другая людей, которые знают вкус "солёной воды". Пару веков назад, при древних князьях, с Руси уходил ежегодный караван от полутысячи до тысячи тяжёлых морских лодий-скедий. Выйдя из устья Днепра, шёл княжеский караван на запад вдоль Черноморского побережья, пока его не останавливали за полсотни вёрст от входа в Боспор. Потом шёл назад. Было это в те времена, когда через все три альпийских перевала за год не перетаскивали и трёх сотен тонн груза. А тут за раз – как бы не на порядок больше.

Прошло двести лет. Русское мореплавание скисло и захирело. Русские купцы всё больше ходят на чужих кораблях. Как отзывается на русской торговле отсутствие собственных корабелов...

"Предки-то наши не глупее нас были...". – Какие предки?! Папашка твой, который дальше своего болота – в жизни нигде не бывавший? Или Вещий Олег, прибивший щит на врата Царьградские?! Он-то в "за моря" – хаживал!

Нынче Русь этот навык, эти возможности – утрачивает. "По нашей-то речке веслами" – можно. А – дальше? Уже и интереса нет?

Расползается, слабеет "становой хребет Святой Руси" – "путь из варяг в греки". Половцы наполнили южно-русские степи, постоянно перекрывают пути к Черноморью. Там, на тропе вокруг Несыти – главного порога – 6 тысяч шагов, которые проходят корабельщики, перетаскивая грузы на спине. На каждом шагу – человеческие черепа да кости.

Раз за разом Киевским князьям приходится вести дружины к Днепровским порогам, чтобы обеспечить безопасность проводки торговых караванов. Так не единожды хаживал нынешний Великий Князь Киевский Ростислав (Ростик). Туда же, к Порогам, поведёт свой первый поход из Киева его племянник и наследник Мстислав Изяславич (Жиздор).

Немцы и датчане продвигаются на Балтике. Вот прямо сейчас, в этом десятилетии, бодричи – примут власть саксонского герцога, руяне – датского короля, поморяне – короля польского. И везде, перед проповедью христовой, ещё до вооружённой силы, до рыцарей, идут купцы. В Любеке – растёт своя "Немецкая слобода", до серьёзных немецких поселений-факторий в устье Даугавы (Западной Двины) – одно поколение.

"Идут" – своими кораблями.

Но самая главная беда для "станового хребта Святой Руси" – "торжество христианства", создание Иерусалимского королевства.

Католики, подчинив тамошние земли, развернули основной трафик из Леванта на запад. В Северную Италию, где растут на этой торговле города Ломбардской лиги. Во Францию, где путь Луара-Сена поднимает королевский домен потомков Гуго Капета. Через Альпы на Рейн, где растёт сила германских земель.

Это губит торговлю Византии, загоняет в нищету греков. До такой степени, что в Константинополе происходят массовые народные избиения католиков с десятками тысяч жертв. Увы, Византия слабеет, даёт всё новые привилегии иностранцам, пытаясь сегодня наполнить казну, не имея возможности думать о последствиях. Уже генуэзцы добиваются разрешения императора открыть свои фактории в городах Крыма. С правами судебной, военной, налоговой... автономии.

Через столетия, во времена расцвета Османской империи, сходные соглашения Сулеймана Великолепного будут официально называть: "Великие капитуляции".

Через несколько лет мне придётся расхлёбывать последствия очередного, для Византии, и первого, для конкретно Крыма, такого указа Мануила Комнина.

Через столетие от моего "сейчас" там, в Крыму – возникнет Генуэзская Хазария. С собственными властями, войсками и судами. Именно применительно к армянам-наёмникам этой Хазарии впервые прозвучит слово "казак". Именно выходцев из этих городов будут позже упорно называть русские источники – "генуэзской пехотой в войске Мамая" на Куликовом поле.

Можно с точностью до дня и часа указать момент ошибки греков. Когда будущий король Иерусалимский Болдуин сумел в ночном разговоре испугать представителя императора в лагере крестоносцев. Империя, из-за личной трусости конкретного чиновника, самоустранилась, вышла из управления этим огромным мероприятием – Первым Крестовым походом. И католические вожди, начинавшие поход как помощники, "подручники" греков, оказались самостоятельной силой. С собственными целями, с собственными представлениями о допустимом.

Поход, начавшийся как освобождение "Святой Земли" для всех христиан, как возвращение этих земель под власть Константинопольского басилевса, превратился в захват Иерусалима для Римского первосвященника. Король Иерусалима приносит присягу папе, не императорам. Ни – восточному, ни – западному.

Вслед за нищающими греками начинает рассыпаться "Святая Русь" – слабеет "становой хребет". И вот уже у высокопоставленного государственного чиновника, боярина, уровень понимания флота – "по речке лодочкой".

Цепочка очевидна: нет товаров – нет прибыли – нет людей – нет умений. И обратно: нет умений... – нет товаров. Такая закономерная, само– поддерживающаяся, само-затягивающая спираль – понятна. Понятно и как её разрушить: поменять условия функционирования в ключевой точке, в узле товарных и денежных потоков. Только точка эта далеко – в Иерусалиме, в Антиохии. Или ещё дальше: Рей, Багдад, Басра... Дотянуться отсюда, из Залесья, чтобы там "тумблер перещёлкнуть"... невозможно.

Да? Так уж совсем? А если подумать? А я что делаю?

Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, "не по Сеньке шапка". Но ввиду – иметь. А дальше – как получиться.

"И вскоре, силою вещей,

Мы очутилися в Париже...".

Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог – со своими колдоё... мда... с буераками разобраться.

Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже – за краем "Святой Руси", мне общерусские тенденции – не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.

Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И – ни одного русского. А мои – будут!

"Мои" – потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам – накладно. Зависеть – опасно.

Проще: не оптимально. Я – эксперт или где?! – Будет повод – оптимизнём.

А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? "Чужая сторона"?

"Разлука, ты, разлука,

Чужая сторона.

Никто нас не разлучит,

Лишь мать-сыра земля.

Все пташки-канарейки

Так жалобно поют,

А нам с тобой, мой милый,

Забыться не дают".

– А какая мне разница? Мне здесь «забыться» – нигде нельзя. Я здесь – во всяком дому – чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же – «десять тысяч всякой сволочи». Нам любая земля – «чужая сторонка». Где – добром поговорим, где – морды своротим, а где – и огнём пройдём. «Мы – пскопские, мы – прорвёмся». Ну, или там – «стрелочные».

***

Э то был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.

Мне это всё было в те поры – вовсе не «забота наипервейшая». Поливы Горшени или варка стекла - куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: «сбегать к Боголюбскому по-быстрому», я продумывал, а иной раз – просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.

Глава 403

– Завтра приходи к заутрене. Поговорим о нуждах твоих.

Андрей сошёл с лодки, забрался на подведённого коня, утвердился в седле, приказал поставить стражу к "Ласточке". И велит мне явиться утром. Я – не против. Наоборот – очень даже. Списочек "сильно потребного" надо внимательно обсудить. Но есть деталька...

– Прости, княже, на заутреню – не приду.

Оп-па. Говорить Боголюбскому "нет"... Ропот немалого количества присутствующего народа вокруг – стих мгновенно. Андрей, не отрывая взгляда от моих глаз, дёрнул туда-сюда рукоять нагайки в кулаке.

– А что ж так? Или церковка моя не хороша?

– То-то и оно, что поставлена тобой – раскрасавица белокаменная. Смотрю и плачу. Текут слёзы горючие по лицу моему. От красоты несказанной. И от невозможности внутрь войти, порадоваться. Ибо запрещено мне, после боя в Мологе на "божьем поле", к церкви христовой приобщение.

– Ишь ты... Так тебя и отпевать нельзя? На освященном кладбище – не похоронить? И как же ты?

– Верно говоришь, княже. Нельзя. Придётся мне, хошь – не хошь, а ещё 17 лет по свету белому походить, землю божию потоптать. Как бы кому – иного не хотелось. А уж потом... По милости Пресвятой Девы Марии свет Иоакимовны.

Князь кивнул каким-то своим мыслям и поехал в сторону ворот. Решил, что именно из-за этого запрета ему никак не получается меня на плаху уложить? Пять "подходов к снаряду" – и всё попусту. Богородица для кошерного отпевания бережёт? – Хорошее обоснование, православное.

Следом потянулась и свита. У ворот он на меня внимательно оглянулся.

Что-то у него в мозгу происходит. Как бы в сатанизме не обвинил. Тут никакой логикой не прошибёшь, Андрей – человек истинно верующий. Вот он увидел несколько странных вещей моего производства. Не одну-два-три – много. Завтра надо будет подарки отнести. Там тоже... небывальщины-невидальщины. И что он подумает?

***

Как известно, отличить изделие Сатаны от изделия Господа – по результату невозможно.

"И все-же, отче, как понять границу, грань между чудом Божьим и сатанинским? Если бы в дом Лазаря допрежь Иисуса пришел жрец халдейский, и сказал бы: «Встань и иди!» и встал бы Лазарь, и пошел, – как мы расценили бы чудо сие?

– Как бесовское наваждение.

– Наваждение рассеиваться должно в свой срок – не от крика петушиного, так от молитвы искренней... А если бы не рассеялось? Если Лазарь так бы живым и остался?

– Значит, случилось бы чудо – не знак Божий, но искушение диавольское. Ибо каждому человеку свой срок на земле положен, а мертвых подымать лишь Сыну Божьему дозволено...

– То есть, глядя на результат чуда: встретив на дороге Лазаря, коего вчера мертвым видели, – не можем мы сказать, от Бога или Сатаны оно? Не важно, ЧТО сотворено – важно КЕМ и ЧЬИМ ИМЕНЕМ?".

Научное – «эксперимент – критерий истины» – прямая ересь. Ибо утверждает, что любой человек, любого имени, пола, веры, национальности..., повторив существенные условия эксперимента, получит тот же результат. Важно – «Что». А не «Кем», и «Чьим именем».

Приняв веру в бога, человек переходит в режим ожидания чуда, чудотворца. И выбрасывает науку. С её производными – научно-техническим, социально-общественным... Верующий попаданец – возможен. Верующий прогрессор – нет. "Что было – то и будет".

Мои новизны сотворены моими людьми, моим именем. А уж считать их чудом, каким – божьим или сатанинским – вопрос к зрителю. Корабельный руль с пером и штурвалом, когда все вокруг вёслами рулят – это уже чудо или как?

***

По возвращению в усадьбу... Бардак, однако. Резан несколько... оплыл, обленился за год после похода. Теперь начал сразу, в один час всю дисциплину вкладывать.

«Когда господь раздавал дисциплину – авиация улетела, а стройбат зарылся в землю» – простое армейское наблюдение.

По двору перья летают, на подвесе мужик поротый висит, у корыта водопойного – другой лежит. Нехорошо лежит, неподвижно, голова в крови. У половины челяди синяки наливаются. А навоз от ворот – так и не убрали.

Снова – и как всегда. Как в каждом селении, в каждой группе здешних людей. Туземцев святорусских. Люди, попавшие под мою власть, хоть бы и косвенно, хоть бы через Лазаря или Резана, должны соответствовать моим критериям. Они должны быть чистыми.

Не гуманизм, не хай-тек, не "аполлоны" с "венерами". Просто – чистые.

Это – мой обычай.

Новые обычаи, изменения образа жизни с одного начальственного окрика не устанавливаются. Ни от чьего визга – ни зубы чистить, ни задницы подмывать они не начнут. Это всё придётся вбивать годами ежедневных проверок с обязательным и неотвратимым наказанием.

"Ежевечерне кричащими ягодицами".

Или – ждать столетиями. Пока невнявшие – вымрут. Вместе с поколениями своих потомков.

По-хорошему, надо было бы уже сегодня устроить полномасштабную поверку. С выворачиванием подштанников в строю. И прогнать всё население через поголовную стрижку и тотальное проваривание барахла. Но чуть прижму – пойдёт "всенародное возмущение". Грязнуль и нерях. И кого-то придётся убивать. Чтобы выжившие начали блох давить.

Чего-то мне не хочется.

Честно: я сачкую. Вместо того, чтобы взять вот этих конкретных... челядь и сделать из них людей... хоть бы попытаться... я прячусь за какие-то "бумажные" дела, за "государственные нужды". Взваливаю эту работу – важнейшую работу по превращению двуногого скота в подобие – нет, не бога! – в подобие чистого человека – на Резана. А он – не умеет! Он умеет своё: делать из пентюха деревенского – салобона воинского. Это очень большие разницы.

А вокруг город. И это создаёт проблемы. Двоих слуг уже найти не могут – сбежали. Ещё троих пришлось запереть в погреб. Прямо по присловью: и "авиация" – улетела, и "стройбат" – зарылся.

Вернее всего – ночью их выпустят и они сбегут. Перейдут в "авиацию". Хорошо, если просто растворятся в окружающем пространстве. "Подпустить петуха" – давняя русская забава. И как реакция на принудительное наведение чистоты – тоже.

Однако забавы на Руси наличествуют разные. Включая не только петушиные.

От лежащего у деревянного корыта тела орёт какой-то хмырь:

– А! Убили! Гады! Душегубы! Сволочи!

Дальше – матом. По всякому. Вспоминая матушку Лазаря, в числе прочих.

Зря. Я Раду – помню. При всех наших... недопониманиях – отношусь к ней с уважением. И к Лазарю. При всех наших... с ним недопониманиях. Поворачиваюсь к крикуну:

– Хайло смрадное прикрой, быдло вонючее.

Это – не оскорбление, это констатация факта наличия запаха.

Собеседник, внезапно остервенясь от моего конспективного одорологического описания его сущности, хватает попавшуюся под руку палку – сечка какая-то для измельчения кормов – и, дико вопя, кидается на меня.

Господи, как скучно. Штатная ситуация, накатывалась ещё в самом начале обучения каждой группы бойцов, многократно, нудно... По сути – я так и князя Володшу завалил. Здесь, для разнообразия, перехватываю и отвожу в сторону летящий мне в голову дрын с железякой на конце – "правым огрызком". А левый – втыкаю в брюшко наискосок. Снова чуть приподнимаю в конце. Мужичок ойкает и обмякает – клинок до сердца достал.

А рядом слышится – "ш-ш-ш". И – "ляп". Одного челядина Салман поймал саблей. Поперёк живота. Когда-то давно Ивашка поймал так в Рябиновке "дядюшку Хо". Как давно это было, как я тогда переживал... Чуть не умер. От собственных страхов и волнений. А вот второго... Когда Сухан ляпает своими топорами – приходиться утираться. От чужих мозгов. Прошлый раз – в Усть-Ветлуге так было.

Надоедает это всё.

Четверо мужиков, выскочивших с другой стороны двора с топорами и ножами, не успели добежать до места "общего веселья". Мгновение растерянно смотрят на нас, потом один вдруг набрасывается на стоящего рядом с ними, возле конюшни, куда увели наших лошадей, Лазаря. Страшно кривя морду орёт:

– Не подходи! Зарежу!

– Не подхожу, зарежь.

Равнодушно смотрю на татей, вытираю клинок о тряпьё убитого, развалившегося на земле у моих ног.

– Не подходи! Отойди от ворот! Дай уйти! Уйдём – отпустим! Нет – в куски порежем!

Резан и ещё один человек с топором стоят в воротах. С Резаном от Стрелки прошлым летом уходило двое из той тверской хоругви. Один умер зимой, другой отпросился домой. Новеньким веры у меня нет. И тому, что сейчас рядом с Резаном стоит – тоже.

– Выбирай, дядя. Отпускаешь боярина целым – и сами целыми будете, его в куски – и вас на сковородку. Со двора вы не уйдёте. Смерти себе ищите – режьте. Но уж потом – не взыщите. Прозвище-то моё слышали? "Зверь Лютый".

И это – попадизм?! Это прогрессирование всего человечества?! Это спасение сотен тысяч детей, дохнущих в здешних душегубках?! Возвеличивание Руси?! Рост благосостояния и в человецах благорастворения?! Что это, коллеги?! – Это жизнь, Ванечка. Это жизнь в той куче дерьма, которое красиво и эпически называют "Святая Русь".

Польсти себя, попандопуло: только что эта восмимиллионоголовая куча уменьшилась на три воньких катышка. Сейчас, наверное, ещё на четыре уменьшится. Трудовые подвиги ассенизатора.

"По весне, в прекрасный тёплый день.

Проскакал по городу олень".

Нет, олень по Боголюбово – не скакАл. Но кое-кто из присутствующих – скАкал.

Правильная кредитная история... в смысле – "лютозверская" репутация – очень полезная вещь. Некоторым дурням – и жизнь может спасти. Тати перебурчали между собой. Державший нож у горла стоявшего на коленях с закрытыми глазами Лазаря, что-то заорал в раздражении, направил нож в лицо одному из подельников, убрав его от Лазаря. И получил в печень убедительно широкий клинок другого "товарища по скоку". После чего Лазарь, потеряв сознание, свалился в одну сторону, а обидчик в другую. Но оба – в одну и ту же навозную лужу.

Лужа, знаете ли, неширокая, неглубокая, но длинная – на пол-конюшни. Есть место и двоим поплескаться.

После чего остальные покидали туда же свои железки и стали на колени. Теперь ножи придётся доставать и отмывать. И моего посла – тоже.

Коллеги, отмывать своего верного сподвижника от конской мочи слабой концентрации – это как? Уже прогрессорство?

– Николай, тащи наручники. Со страдальцев лишнее барахло долой. Пристёгивай их. Э... правую руку – к левой лодыжке. Через задницу. И пусть у забора посидят – погребов свободных больше нет.

Пристёжка типичная, британская. "Бобби" любят так демонстрантов, особенно – из числа либерастов и дерьмократов, успокаивать. Хотя у меня модификация: британцы используют одноимённо-сторонние конечности. По моим наблюдениям, королевский вариант "поставить раком" – позволяет довольно далеко убежать. Мой – обеспечивает большую стабильность субъекта в пространстве.

Надо заметить, я в произошедшем нахожу немалую выгоду. Вооружённое нападение на господина, боярина, позволяет списать все предшествующие жертвы на необходимую самооборону и наведение законного порядка. Мы же в городе – необходимо учитывать точку зрения правосудия в формате "Русской Правды" – все убитые свободные люди. Виры там должны быть. А так... Тать, убитый на твоём дворе – не основание для суда. Вот если ты его повязал, а уж потом прирезал – нехорошо. Я это ещё в Рябиновке проходил.

– Резан, как так вышло, что вы целый разбойный ватажок в челядь взяли?

– Дык... ну... ну я вас, злыдней! Эта... Боярин велел. Сосед один ему посоветовал. Тоже боярин, из здешних. Люди, де, добрые, верные. А Лазарю, де, челяди мало, не по чести. Сосед-то через день здесь бывал, ласковые разговоры разговаривал. Другие-то всё больше волком глядели, сюда-то и не заглядывали. В разных делах мелких помочь давал. У нас-то по первости... Опять же... дочка у него на выданье. Чуть не сговорились, да Цыба упёрлась. Ну... типа... без матушкиного благословения – никак.

Дети. Два ребёнка: старый да малый. Пеньки лесные. Неужто не понятно, что "группу лиц" можно брать в службу только в конкретных, довольно экзотических ситуациях, что её обязательно надо прокачивать? Что рекомендации соседей в наших условиях...

Не греши, Ванюша. То, что к любому представителю любой здешней элиты нужно применять двойную норму презумпции виновности, именно что без "не-", в отличие от одинарной для всех остальных – ты сам дошёл только путём мучительных размышлений над грядущей судьбой мордовского народа.

Лазарь с Резаном – нормальные русские люди. С ощущением общности, солидарности, с уважением к вятшим, с авторитетом старших, братством всех православных во христе. Они не могут, не воспитано в них – ожидать подлянки от каждого. От каждого "своего" – особенно.

"Мы ж среди своих!". То-то и страшно.

– Ты, кудлатый. Поднимай задницу, ковыляй сюда.

Затащил приглянувшегося мне разбойничка в дровяной склад, закрыл двери, поставил скрюченного чудака поудобнее и... Нет, не то, что вы подумали, представили и вообразили. Просто спросил.

Да, людишки – "лихие". Причём дальние – Волжские. Такого... диверсифицированного типа. Чуток разбоя, чуток торговли, чуток охоты. Лазали за Волгой, вели кое-какие дела с упомянутом соседом Лазаря. Прошлый год для многих на Волге был неудачен – война. Попросились к своему контрагенту на постой. А тот подкинул им службу. У Лазаря.

Дальше начинаются непонятки невнятные: мужик явно врёт, говорить о конкретных делах не хочет. Эх, нет со мной Ноготка! Самому поковыряться...? Я у Ноготка, как-то между прочим, кое-чего поднабрался. Но – невместно. Не должен "вятший" – смерду самолично шкуру драть да кости щепить. И опять же: у меня прогрессорство стынет! Этногенез выкипает! Надо, надо всегда брать Ноготка с собой. В русских землях без палача – как без рук.

Вечерком засиделись допоздна: с Николаем по списочку – ещё разок, по подаркам – ещё разок, с Лазарем, чуть оклемавшимся – по делам кое-каким его подробненько.

Однако, дело к полуночи, пора и честь знать. Завтра – день будет, завтра – докуём.

– Господине, тебе девку посветить в опочивальне – какую слать? Толстую или тощую?

– Не надо Цыба, сама проводи. Заодно и расскажешь – как вам тут живётся.

Она свечку несёт. Показывает, где в тереме чего. Привела, лампадку перед иконой запалила, свечку прилепила, покрывало с постели откинула и к двери. Замерла и стоит, глаз не поднимает.

– Цыба, я гляжу у вас свечки-то восковые, да воск худой. Почём берёте-то?

– Это... берём... да...

И начинает раздёргивать платок. Потом вздёргивает подол и снимает платье. Так это... все три одёжки – рывком ворохом. Глянула по сторонам, кинула комом на лавку.

– Господине. Ванечка. Заскучала я по тебе, истомилася...

Я как-то... на этот счёт... не задумывался. Денёк сегодня... из запредельных. Я, конечно, парнишечка крепенький, "мышь белая, генномодифицированная". Но у такой же "мышки" под топором походить... Однако ж – хороша! За последний год – чуть пополнела, налилась. И ведь знает, забавница, как встать, как глянуть. Так и замерла. Ну что сказать – зрелище приятное. Свечка, и вправду – дрянь. Огонёк пляшет. Но от этого даже лучше: динамика игры света на обнажённом красивом женском теле... И ножки очень даже...

– Дозволь, господине, тебя ублажить-порадовать. А вот кафтанчик твой сюда положим, чтобы не смялся, не испачкался, а сапожки твои... э-эх!... снялся... а другой... а вот поставим аккуратненько... а поясочек твой... где ж тут?... А вона... И рубашечку уберём-снимем, потом политую, солнцем гретую, пылью припорошенную... О! Вижу-чувствую, не забыл мил дружочек своей подруженьки... о как разгорелося... да затвердилося... А давай окошечко приоткроем да воздуха свежего впустим... а давай я сюда на лавочку – коленочками... тебе как? Вот и славненько... Я тут пошумлю-покричу малость... Тебе – не в упрек, себе – в удовольствие... О! А! О-о-о! Хорошо! Хорошо-то как! За весь год – первый мужик нормальный! Хоть один – от души пашет, не кривым сучком ковыряется! ...бёт, а не дразнится! Ох, глубоко! Ох, достал! Ещё! Ещё, Ванечка! Ещё миленький! Ой, славно! Ой хорош уд мужа доброго, не огрызок недовыросший! Сильнее! Лишь с тобой с одним – по-настоящему! Не детва сопливая да гоноровая, муж могучий да искусный! Ох и мастер же ты Ваня! Мастер-мастерище – здорово ...ище! Ай! Ой! У-у-у! Ещё-ещё-ещё! Ай! Ай! У-ё-ё-ё-й...! Уф.

Ну и текст она гонит! Несколько... просветительский. Мне, конечно, лестно, но как-то...

– Цыба, я чего-то не понял: кто тут кого...?

– Сейчас, гоподине. Только окошко закрою. Ну вот, теперь хоть режь, хоть бей – во дворе не услышат. Коль ты меня поял – мне бесчестия нет.

Так. Что-то я от "Святой Руси" отвык. Как-то мне... другая связка между этими понятиями казалась...

– Господине, ты велел мне в опочивальне посветить. Ну и вот... по обычаю... как с дедов-прадедов заведено...

***

Быстренько закапываюсь в дебри местного и сиюминутного "эжоповского языка" и вспоминаю. Наш, великий, могучий, всепогодный и вездесуйный. Именно его: русский язык.

"Ублажить" – в смысле оказания сексуальной услуги – понятно. "Греть постель" – слышал. Есть и ещё ряд иносказательных выражений близкого смысла. Типа: "взбить перину", "потереть спинку" или "посветить в опочивальне".

***

То-то Лазарь с лица свалился, в смысле: спал, когда я велел Цыбе мне посветить.

– Так ты б не ходила.

– Как это?! Это ж хозяину дома – прямое бесчестие! Что у него – служанки своевольничают. А уж после сегодняшнего... Он же не возразил! Стало быть – согласен. Стало быть – его воля.

***

Во, блин. Скажи – бесчестие, промолчи – аналогично. После сегодняшнего инцидента, когда я ему публично жизнь спас... Хотя, чисто между нами – я же сам конфликт и спровоцировал. Можно ж было мягче всё сделать.

Лазарю нынче отказать мне хоть в чём – прямая и явная неблагодарность. А это – точно "потеря лица". Бесчестие. Помимо яркого осознания собственной глупости, никчёмности и к делу непригодности.

Опять же – святорусский обычай. Лазарь за старину – держится. По "Закону Рускаму" жить стремится.

По традиции хозяин обязан предоставить гостю "постельную грелку". Причём, статус гостя в глазах хозяина сложным образом накладывается на иерархию женщин в усадьбе. Личные предпочтения гостя, всякие там внешности, физические, моральные, возрастные подробности "грелки"... учитываются, конечно. Но очень вторично. И срабатывают – нелинейно.