Текст книги "Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка"

Автор книги: В Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Каждый день муж и жена общались. Каждый день, множеством мелочей – словами, взглядами, оценками, эмоциями – она влияла на него. Просто просила совета по каким-то хозяйственным делам:

– Хорошо бы горку ледяную во дворе залить – сынам кататься.

Или:

– А давай ты в Киев без меня съездишь? Тошно мне там.

Было ли это "воздействие" – её собственным, личным, внутренним чувством? Или она была "транслятором" идей своих братцев или более "обширной группы лиц"? Летописец возмущённо отмечает, что Кучковичи этот уход, с предательством отца, всячески поддерживали.

И следующий эпизод тоже не решается без участия Улиты.

Вышгородский монастырь – женский. Князь может и обязан посетить обитель. Но не может бывать там регулярно.

Кажется, у Пушкина есть пассаж:

«Родители начали вывозить её на балы в тринадцать лет, выдавая за семнадцатилетнюю. Десять лет спустя она так и не вышла замуж. Что давало определённую свободу – знакомые могли посещать её теперь без боязни. Посещать же дом, в котором есть шестнадцатилетняя девица, более двух раз, означает компрометировать её».

Сходно отношение и к визитам светских мужчин в женские монастыри.

"Не останавливайся завязать шнурки на бахче своего соседа" – старинная китайская мудрость.

А ведь подготовка к краже иконы и меча требовала интенсивных контактов. Если рассказы о том, что икона сама со стены снимается и летает по храму, ища себе место – можно придумать и пересказать, то вербовка священника – занятие более трудоёмкое. Пути отхода, система охраны, выбор времени...

«Князю же Андрею хотящу княжити на Ростовскую землю и нача беседовати о иконах, поведаша ему икону в Вышгороде в женьском монастыри, Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, яко трижды ступила с места. Первое внидоша в церковь и поставиша ю на ином месте, второе видевшее ю ко олтареви лицем обратившуся и рекоша яко во олтареви хощет стояти, и поставиша ю за трапезою. Третие видеша ю кроме трапезы о себе стоящу и иных чудес множество. Се слышав князь рад бысть, и прииде в церковь и нача смотрити по иконам. Сия же икона яко прешла бе всех образов. Видев ю и припаде на земли моляся глаголя: „О Пречистыя Богородице, Мати Христа Бога нашего. Аще хощеши ми заступница быти на Ростовскую землю, посетити новопросвещенныя люди, да по Твоей воли вся си будут“. И тогда взем икону поеха на Ростовскую землю, поим клир с собою».

Это написано позднее. Людьми, которые, почему-то, уверены, что они знают – чего «Князю же Андрею хотящу...». Он им это лично сказал в ту зиму?

А тогда...

Ночь, полутьма опочивальни княжеского терема, мужчина и женщина утомлённо лежат в постели. Жена пересказывает мужу городские и дворовые новости, делится своими заботами:

– Была нынче в обители. Игуменья опять солода просила. Едят они его, что ли?

– Не, пьют.

– А, да. И правда. Меч Борисов доставали, перекладывали. Хорош. Загляденье. Тебе бы пошёл.

– Не, это ж святого.

Женщина вдруг рывком переворачивается к мужу на грудь, прижимается, наваливается на него своей большой белой грудью, чуть прикрытой сбившейся сорочкой, жарко шепчет в лицо:

– Андрюша, миленький, да кому ж кроме тебя тот меч в руках держать?! Ты ж на всю нашу Русь Святую – лучший мечник, ты ж защитник истинной веры христовой! Кроме тебя – некому!

Откидывается на спину, ухватив мужа за шею, заставляя наклонится к ней, негромко шепчет:

– Беда, Андрюша. Инокини сказывали: нынче ночью снова с место своего ушла, всю ночь по храму ходила, места себе найти не может. Мучается. Тошно ей здесь. Плачет, говорят, стенания слышали. Худо Богородице. Сходил бы ты, сам на Пречистую Деву глянул. Защитить-то её некому.

Она ахает. Когда в неё входит. Совсем не меч Святого Бориса. Закатывает глаза и, прежде чем полностью отдаться движению, добавляет:

– Кроме тебя, единственного.

Двое слуг. Старый и молодой, собравшиеся отойти ко сну этажом ниже, оглядываются на потолок, откуда доносится ритмическое поскрипывание.

– А наш-то... как молодой. Аж завидки берут.

– Э, ты его в бою не видал. Вот там – да. А тута... тута ума не надо. А вот тама...

Карамзин пишет:

"Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)... Феатр алчного властолюбия, злодейств, грабительств, междоусобного кровопролития, Россия южная, в течение двух веков опустошаемая огнем и мечом, иноплеменниками и своими, казалась ему обителию скорби и предметом гнева Небесного. Недовольный, может быть, правлением Георгия и с горестию видя народную к нему ненависть, Андрей, по совету шурьев своих, Кучковичей, удалился в землю Суздальскую, менее образованную, но гораздо спокойнейшую других. Там он родился и был воспитан; там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей, но повиновался им усердно и сражался за них мужественно. Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии, украшенный, как говорят Летописцы, пятнадцатью фунтами золота, кроме серебра, жемчуга и камней драгоценных; избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе: заложил каменный город Боголюбов, распространил основанный Мономахом Владимир, украсил зданиями каменными, Златыми и Серебряными вратами. Как нежный сын оплакав кончину родителя, он воздал ему последний долг торжественными молитвами, строением новых церквей, Обителей в честь умершему, или для спасения его души; и между тем, как народ Киевский злословил память Георгия, священный Клирос благословлял оную в Владимире. Суздаль, Ростов, дотоле управляемые Наместниками Долгорукого, единодушно признали Андрея Государем. Любимый, уважаемый подданными, сей Князь, славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу; но хотел единственно тишины долговременной, благоустройства в своем наследственном Уделе; основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское, и приготовил Россию северо-восточную быть, так сказать, истинным сердцем Государства нашего, оставив полуденную в жертву бедствиям и раздорам кровопролитным".

Карамзин – ярый монархист. Иного тона в отношении «отца-основателя», предтечи Государства Российского – от него и ожидать невозможно.

А вот уточнить кое-что – надо.

1. "избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе".

У Андрея никогда не было "своего удела". Ибо Долгорукий, за единственным краткосрочным исключением, никогда не давал сыновьям уделов в Залесье. Никому. Что и служило, например, обоснованием для перехода Торца к противнику Долгорукого – Изи Блескучему.

2. Суздаль и Ростов управлялись не "Наместниками Долгорукого", а провозглашёнными по завещанию княжичами – Михаилом и Всеволодом.

3. "там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей". В Ростове, Суздале, Ярославле... существовали веча. Которые вполне проявляли "мятежного духа", которые не только князей – епископов меняли.

Я нахожу в Вышгородском эпизоде несколько странностей.

1. "Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)..."

Чётче. Наплевав на волю родителя. За это – изгоняют. С родительским проклятием вдогонку. Измена роду.

2. Андрей не принц, где-то в "серале" стенки обтирающий – он действующий государственный чиновник. Сбежал со своего места в государственной службе. Государственная измена.

3. Долгорукий – главнокомандующий, Андрей – воинский начальник над частью войска на стратегически важном направлении в условиях "накануне войны". Андрей предал не только отца и службу, но и сотни воинов, своих боевых соратников. Которые вскоре погибли в резне после смерти Долгорукого. Воинская измена.

4. "Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии...".

Чётче. Украл. Святыню. Две. Сформировав для этого преступную группу, подкупив, т. е. "совратив с пути истинного" монастырского священника. Который и вынес икону и меч.

5. Объявил себя князем Суздальским. Т.е. совершил преступление перед памятью отца, не исполнив его завещание.

6. Отобрал у мачехи и братьев, у сирой вдовицы с малолетними сиротками – их законное имение.

7. Не берусь утверждать, но предполагаю, что Андрей, ещё во время "основания Москвы" вступил в контакт с группами "заговорщиков противу законного государя" из числа Залесских бояр. Что и позволило ему через вокняжиться в Залессье.

Прикинем по календарю.

1. Сентябрь 1156 года. Андрей выезжает из Вышгорода строить Московский Кремник.

2. Октябрь-декабрь – стройка.

3. Конец января – Андрей возвращается с семейством в Вышгород.

4. Конец февраля – Андрей бежит из Вышгорода. Как? Куда? Вероятнее всего – санями по Десне. В Москву?

5. Апрель – ледоход. Всем – стоп.

6. Конец мая – спускаясь по Клязьме (по дороге из Москвы, через Яузский волок, по пути в Суздаль, в Кидекшу?) вдруг, послушав совета зятя местного священника, выбирает место для постройки Боголюбова.

Понятно, что моя датировка – сомнительна. Мартовское и ультромартовское летоисчисления в русских летописях, разница между григорианским и юлианским календарями... О части событий вообще нет информации ни в летописях, ни в житиях. Ледоход 1157 года, например, вообще не упомянут. Так, может, его и не было?

О побеге Андрея из Вышгорода Долгорукому донесли через час-два. Там расстояние 11 вёрст. Почему «букет» столь вопиющих преступлений не вызвал немедленной реакции?

Андрей уходит из Вышгорода малыми силами, несколькими санями. Пошли отряд – вернут изменников. Пошли гонца к Свояку – мимо Новгород-Северского не пройти – давний союзник задержит предателя. Пошли гонца в Залессье, чтобы готовились, чтобы встретили мятежника...

Долгорукий никак не реагирует на тяжкие преступления своего наследника, второго лица в государстве. Почему?

Правда, и Андрей ведёт себя аккуратно: не имея ещё, видимо, известия о смерти отца, он не идёт в Кидекшу, не ведёт дело к прямому столкновению с отцом, с его семьёй, с его городом – Суздалем, а начинает строить свой город. Не затрагивая, таким образом, "имения" отца.

Странно: на Юге, в Вышгороде, вблизи отца Андрей очень жёстко, многообразно нарушает закон. "Уходит в полный отказ". А вот в Залессье ведёт себя очень "законопослушно": в первый момент он не затрагивает интересов Долгорукого.

Андрей старательно не нарушает завещания Долгорукого!

Проявляет смекалку, находит лазейку. Которую историки "видят, но не разумеют".

Кстати об историках. Карамзин, утверждая: "сей Князь, славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу" – ошибается. Просто забыв, что на Руси "лествица", что сын отцу – не наследник.

А вот Андрей очень чётко следует закону о престолонаследовании, русской традиции. Надо заметить, что и сама традиция в этот период ещё вполне "в силе".

Пример: Изя Давайдович последний раз садится Великим Князем Киевским. Но сохраняет за собой Чернигов. Двое русских князей приезжают к нему и стыдят:

– Не по закону, не по старине. Перешёл в Киев – прежний удел отдай.

И Изя, от "просто поговорить за закон", уступает Чернигов следующему в его роду, постоянно с ним враждующему Свояку.

Андрей действует не по Карамзину, а по актуальной правовой норме. Он идёт в Киев только тогда, когда последний из сыновей Мстислава Великого, последний претендент на Киевский трон, более высокий по "лествице" – Владимир (Мачечич) прибегает к нему в Залессье и, в самом конце 1168 года, вместе с тремя другими князьями, с депутациями пятидесяти русских городов, публично отказывается от своего "первородства", от права на Великое княжение, умоляет Боголюбского "избавить Святую Русь от киевского хищника", от своего племянника Мстислава Волынского (Жиздора).

Столь жёстко нарушив закон в Вышгороде, сломав духовную отца, Андрей, став сам главным, не менее жестко и последовательно следует закону в дальнейшем.

"Самые истовые праведницы получаются из наиболее бесстыдных раскаявшихся блудниц"?

Об основании Боголюбова есть две основных гипотезы.

Первая – церковная. Явилась князю во сне Богородица и повелела: "Здесь будет город заложён". Ну, он и заложил.

Другая – классовая. Монарх, опасаясь местной аристократии, основал собственную резиденцию. Сходно с основанием Великого Булгара Аламушем.

Есть третья, историками не формулируемая – уважение к закону.

Дело в том, что на "Святой Руси" земли, территории – не являются объектом наследования. Князья в завещаниях указывают своим сыновьям города, а не гектары. Так поступает Остомысл, отдавая законному сыну почётный Галич, а бастарду "настасьечу" – любимые и богатые Кромы. Так, указывая города, делит своё княжество между сыновьями Иван Калита.

Предполагаю, что и в завещании Долгорукого было сходно. Типа:

"Сыну Михаилу – сидеть в Ростове Великом, а сыну Всеволоду – в Суздале".

Возможно, там были перечислены и другие города Залесской земли. Дубна и Шоша, Переяславль-Залесский, Волок Ламский, Юрьев Польский, Городец Радилов...

Когда позже, после убийства Боголюбского, Залесские города поделятся в междоусобной войне Михаила и Всеволода – не будут ли они следовать вот той воле Долгорукого, которая изложена была в его завещании?

Андрей старательно блюдёт закон – он не берёт себе городов из данного батюшкой братьям. Он строит новый. Не отбирает из названного, зарегистрированного, поделенного, а создаёт своё. Новое, никому, кроме него, не принадлежащее.

Странно: почему вблизи отца Андрей выдаёт вдруг фейерверк тяжелейших преступлений, но удалясь от него поступает вполне законно, разумно, даже – остроумно?

И странности Долгорукого. Почему он не наказал немедленно – церковного вора и государственного изменника? Возможно – заговорщика, безусловно – дезертира.

Андрей что-то узнал, сильно обиделся, и Долгорукий (чувствуя свои вину?) решил не форсировать, "спустить на тормозах"?

Что послужило поводом? "Запалом" для внезапного "взрыва"? Для выплеска, в форме "фонтана" тяжелейших преступлений, со стороны вполне разумного человека, кадрового офицера, сорокапятилетнего мужчины? Отчего Андрею "снесло крышу"? "Снесло" – локально. По волям отца, но не вообще.

Есть причины, а есть повод. Причины видны: разница между статусом и личностью вводят Андрея в непрерывный конфликт с миром. Которые выражается, прежде всего, в конфликте с ближайшими традиционно ориентированными персонажами: отцом, братьями, боярством. Решения Долгорукого и на Севере, и на Юге – оскорбительны и очень опасны для Андрея. На это накладываются его личная вера в господа и реликвии, какие-то разговоры и обещания бояр. Но это – причины. Медленно действующие процессы накопления противоречий, собственных интересов, их осознания.

Должен быть повод. Толчок. Событие. После которого следовать понятиям чести – воинской, княжеской, сыновьему долгу, христианскому благочестию... в обычном, прежнем виде – стало для Андрея нестерпимо. Настолько, что даже неизбежный гнев отца, государя – стал несущественным. Ведь Андрей не знал, что Долгорукого отравят. Ожидал казней, преследования. Но оставаться вблизи отца – более не мог. Даже ценой чести, веры, головы.

Что произошло там, в Вышгороде, в Киеве, в феврале 1157 года? Между приездом туда Улиты и её, с мужем и детьми, бегством оттуда? Была ли она участницей этого, неизвестного историкам, события? В какой роли? В начале цепочки событий, приведшей к возникновению явления, государства, народа... "Великая Русь".

Улита – присутствует во всём этом, каждый день и ночь. Та заплаканная девочка, которую Андрей повёл под венец в Кучково. Родившая ему троих сыновей и дочку. Выросшая в молодую красивую женщину. С умом, отточенным византийской школой интриг и злословия в женской половине княжеского замка в Кидекшах. Где, по воле Долгорукого, кипит и булькает странное сочетание непрерывного борделя, пьянки, госсовета, генштаба, молебствования... Где её мужа и, соответственно, её саму непрерывно пытаются загнать в омеги, в парии. Где родные братья то требуют себе преференций, то лезут под платье.

Выжить в этом гадюшнике...

"Всё, что нас не убивает – делает нас сильнее". Некоторых – ещё и умнее.

Однако: "и на Машку бывает промашка".

Носитель государственных тайн представляет собой опасность. Прежде всего – для самого себя.

***

– Якун не худо задумал. Как припрёт – отослать тебя в Вышгород. Сама бы побежала с радостью. А дорогой бы померла. Где-нибудь на чужой земле, на волоках. Утопла бы, как та княгиня под Усвятами.

Правдоподобно. Потащили бы её, например через Угру. Мимо Пердуновки да в то болото – "Голубой мох". Стукнули там ненароком по затылку. Ай-яй-яй! Оступилась, захлебнулась! Утопла. И тела – не сыскать. Андрей, при всём своём желании, в Елнинской волости на землях Смоленских князей вести полноценный сыск...

– Это счастье твоё, дурочка, что я твоих братцев родненьких – прежде придавить успел.

Она задёргалась, пытаясь повернуться, взглянуть мне в лицо. Но верёвка держала крепко. Наконец, ягодицы её расслабились. Выразив, таким образом, если не согласие с моими предположениями, то, хотя бы, восприятие сказанного.

– И куда... куда же мне... теперь?

– Куда? Вот я и думаю. Голову свою плешивую ради тебя ломаю! В Суздаль – смерть. В Ростов – аналогично. В Киев, Смоленск, Новгород, Рязань... те же яйца, только в профиль.

– Почему?!

– Приходишь ты, к примеру, к Калаузу в Рязань. Он, как верный вассал, шлёт тебя в Суздаль.

– А я не хочу!

– А он спрашивает – "почему"? Ты ему рассказываешь про... происхождение детей твоих. И Калауз шлёт грамотку Андрею: а отдай-ка ты мне, князь-рогоносец, Муромское княжество. А то вся Русь про позор твой узнает.

– Андрей не отдаст

– Калауз расскажет. Да и пошлёт тебя под крепкой охраной на митрополичий двор. Где ты, перед всем честным народом, во всех подробностях...

– Я не скажу ничего!

– Софочка! Ну не будь же дурой! Вся твоя будущая жизнь – суды да тюрьмы, порубы да застенки. Там такие мастера спрашивать есть... Покой тебе будет только когда Андрея завалят, да сыновей твоих съедят. Тогда ты ненужна станешь. Тогда – келья монашеская да устав суровый. До доски гробовой.

– Я... я сбегу! Спрячусь! Среди людей! В городе каком. Где никто меня не знает!

– Пустое. Кокона у тебя нет. Нет людей – родных, знакомых, которые бы тебя защитили. Вот выпущу я тебя, к примеру, в Коломне. И куда ты? В служанки? В просвирни? В рабыни на торг? Ты ж – любому видна. Видно, что не из простых. Да ещё и голова обрита. Кто б тебе хозяином не был – копать начнёт. А откуда такая... не простых кровей – взялася. Умный... сразу с рук скинет. Глупый – к Андрею отвезёт. Награды алкая, а голову теряя. Ты ж как стрела с чемерем: куда ни попала – всё отравила, порушила. Нет тебе места на "Святой Руси".

– И чего ты делать будешь?

– Думать, тётушка, думать. Как бы найти способ, чтобы хоть год-другой тебя не убивать.

Собственно говоря, уже образ кокона паутины – дал намёк. И чётко прозвучала для меня формула: "Нет тебе места на "Святой Руси".

Сострадания у меня... вот к этой толстой белой заднице?! Заварившей кашу, от которой пол-Руси кровавой юшкой в любой момент умоется. Но... "...он щадил честь женщины и хранил верность супруге".

Если придавлю её или отвезу к нему, так что он будет поставлен пред выбором... Князь Андрей сделает правильный выбор. "Правильный" – с точки зрения государственных интересов и правосудия. И обозлится на меня за то, что я заставил его выбирать, принимать это, необходимое, но – тяжёлое, решение. Дальше я стану кандидатом в ближайшие покойники.

Её невозможно нигде спрятать, её невозможно никому сбагрить, её нельзя даже убить... Вот же засада!

– Есть лишь одно безопасное для тебя место. Всеволжск. По "Указу об основании", князем Андреем даденным, со Стрелки выдачи нет. Остановит ли его – закон его собственный? – Не знаю. Там я могу засунуть тебя в дебри дремучие. Тамошним лесовикам дела русские – не внятны, княгинство твоё – по глазам не бьёт. Там мои люди за тобой присмотрят, ежели что – защитят. Будешь кашу варить да воду носить. Не высовываться. Глядишь – и поживёшь чуток.

Но что и как сказать Андрею? Так, чтобы он не взбеленился? Думай, голова, думай.

Идёт где-то по Оке мой караван из Пердуновки. Идёт по Клязьме караван "подъюбочников" из Владимира. Идёт, наверное, с Низу, от Булгара караван низовских купцов. Может, и ещё есть. И тут я – в сети. В сетке русских рек. С "чемоданом без ручки".

От Яузы до Оки – 180 вёрст, от устья Москва-реки до Волги – 850. Тыщу вёрст в одной лодке со взведённой бомбой.

"Ты неси меня, река,

За крутые берега,

Где поля мои, поля,

Где леса мои, леса".

Неси-неси... Может, и я снесусь. В смысле: чего-нибудь придумаю.

Конец семьдесят шестой части

copyright v.beryk 2012-2017