Текст книги "Ради жизни на земле (сборник)"

Автор книги: В. Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

В 1939 году школу решили сделать однотипной, готовить только пилотов для бомбардировщиков. Курсантам предстояло освоить двухместные самолеты-разведчики Р-5 и Р-6. Это были небольшие машины, сравнительно тихоходные. «Двести тридцать, двести сорок – больше на них не дашь», – говорили бывалые летчики.

Но Георгию нравился разведчик. Полутораплан смешанной конструкции, он мог забираться на высоту более 6000 метров с грузом почти три тонны. Но главное, Р-5 – знаменитый самолет. Георгий знал: на таких наши летчики спасали людей с затертого во льдах парохода «Челюскин».

За науку летать Георгий от всей души признателен Беловолу. Опытнейший летчик умел преподать «свою азбуку» так, что даже слепой, как он любил повторять, полетит, если «будет чувствовать землю».

Георгий чувствовал. Был он старательным, пытливым. Но старательно учились многие, в этом не было особого отличия. Отличало его другое: настойчивая цепкость, интерес к технике, стремление докопаться до мелочей, понять все «своим умом».

Вечерами в казарме начинались разговоры о будущем. Каждый из курсантов уже давным-давно обдумал все, решил. Один – его ребята «чудаком» называли – собирался при первой же возможности перейти в полярную авиацию, обживать льды, пугать белых медведей. Другой мечтал о дальних перелетах, рекордах скорости и высоты. Третий говорил о профессии летчика-испытателя. Была и у Жорки своя мечта. Простая. Скромная.

Он хотел научиться летать так, как инструктор Беловол. «Королем воздуха» был он в воображении Берегового. Спокойный, рассудительный. Два слова скажет, и все ясно, все становится на свои места. Казалось, завяжи ему глаза, посади в самолет, он взлетит, сделает круг, а то и еще что-нибудь закрутит, а сядет так, что комар носа не подточит.

Разные, конечно, бывают мечты. Разная бывает романтика. Если откровенно, то Георгию хотелось летать даже лучше, чем Беловол. Запас годов у него больше, стало быть, и время есть для этой самой учебы. Только на самолетах, что побыстрее, помощнее…

На «короля» Жорка смотрел зачарованно. Но отношение свое к инструктору старался спрятать внутри. Он просто подражал ему. В манере держаться, разговаривать, даже садиться в самолет – размеренно, неторопливо.

После окончания учебы, когда настал час расставания, Георгий пришел к инструктору. Поначалу разговор не клеился. Да и что скажешь, если человек устроен так, что чувств у него больше, чем слов.

– Как-то там, в другом месте, будет? – угрюмо пробурчал он.

– Что – как будет? «Козлить» не будешь, и хорошо будет!

– Как-то встретят – вот в чем вопрос.

– Встретят! Свой брат-летун всегда встретит по-доброму. Не зарывайся только. Настоящая учеба еще впереди, – и инструктор ободряюще улыбнулся:

– Ну, в путь!

В НЕБЕ ВОЙНЫ

Ему в ту пору стукнуло двадцать.

На западе Родины умирали, но не отходили ни на шаг пограничные заставы, поднимали в воздух для смертельного боя свои «ястребки» летчики передовых частей. Но Георгия Берегового направили на переучивание в резервный полк.

Обидно было. Другие воюют, а он опять переучивается. Сначала осваивали истребитель, потом новый разведчик и, наконец, штурмовик ИЛ-2.

Эти новые штурмовики, только что появившиеся в нашем небе, быстро завоевали популярность у советских воинов и вызывали панический страх у фашистских солдат. Наши называли этот штурмовик «летающим танком», гитлеровцы – «черной смертью». ИЛ-2 имел бронированный корпус и мощное пулеметно-пушечное вооружение, а еще замки для подвески бомб разного калибра и знаменитые «эрэсы» – реактивные снаряды. Это была быстролетная и маневренная машина.

Когда Георгий впервые увидел на аэродроме эту закованную в броню машину, он долго ходил вокруг, присматривался к ней и думал: «Придется опять учиться. Серьезно учиться. Даже во время войны!».

И он учился. Упорно. Самозабвенно.

Наконец получена радостная весть: завтра на фронт! В предписании, которое ему вручили, значилось: «3-я воздушная армия». В штабе армии, которой командовал в годы войны прославленный летчик, Герой Советского Союза М. Громов, Георгию сообщили, что он назначен в дивизию Героя Советского Союза Г. Байдукова. Штурмовым авиационным корпусом, в состав которого входила их дивизия, командовал один из первых Героев страны – генерал Каманин.

Такое созвездие имен не могло не волновать. Каманина, Громова и Байдукова знала вся страна. Георгий еще мальчишкой слышал об их замечательных перелетах.

Воевал он азартно. Сколько раз на него наседали вражеские истребители, осыпали огнем зенитки! Осколки, как стальной град, стучали по бронированной кабине. Но с каждым вылетом он чувствовал себя все увереннее, и с каждым днем перед ним раскрывались все новые замечательные свойства его удивительной боевой машины. Береговой буквально рвался на каждое новое задание.

Летом 1942, готовя наступление, гитлеровцы подтягивали к фронту живую силу и технику. Переброска войск шла главным образом по шоссейным и железным дорогам. Спешно – днем и ночью.

Над фронтовым аэродромом, где служил Береговой, то и дело взвивались красные и зеленые ракеты. Это ИЛ-2 покидали свою базу и направлялись громить вражеские коммуникации.

Группа штурмовиков – шесть экипажей – получила задание уничтожить эшелон на перегоне Муравьевка – Оленино. Шестерку вел командир звена лейтенант Береговой.

Взлетели. Набрали высоту. Впереди сверкающая огнями вспышек линия фронта. Где-то почти неслышно ворчали зенитки. Пошли зигзагом, обходя опорные пункты противника. Под крылом проплывал однообразный пейзаж с причудливыми очертаниями маленьких озерец, островками белоствольных берез и щетиной кустарника.

Блеклые краски скрывали рельеф. Он проступал все более смутно. А впереди и справа и слева огромным кисейным пологом нависали облака. Отяжелевшие, серые… Они начинались где-то высоко, гораздо выше высоты полета штурмовиков, и, казалось, не было им ни конца ни края.

Посыпалась мелкая морось. «В такую погоду незаметно проскочим, – подумал Георгий, выискивая ориентиры подхода к цели. – Вот излучина маленькой речушки, за ней лес».

Самолеты пронеслись, чуть не касаясь верхушек огромных сосен, и выскочили точно у железнодорожной станции. По команде ведущего обрушили свой груз на длинную ленту вагонов и платформ.

Дрогнула земля. Метнулись вверх темные шапки разрывов. Побежали, запрыгали оранжево-желтые языки. И все это смешалось с надрывным воем моторов, холодящим душу свистом, стрекотом пулеметов, уханьем пушек, лязгом, скрежетом…

ИЛы делали заход за заходом, проносились вдоль линии путей грозно, ожесточенно. На миг, всего на один миг, цель словно замирала в цепком перекрестии прицела. И этого было достаточно, чтобы Георгий давал по ней залп.

Вечерело. Багровое солнце низко нависло над лесом. На зеленом поле аэродрома собрались летчики. Сидя на траве, тихо переговаривались, курили. Подошел техник самолета Я. Фетисов и как бы между прочим бросил Георгию:

– А здорово вам досталось, товарищ лейтенант! Одиннадцать пробоин привезли. Едва залатали…

В один из таких будничных дней в полк пришла весть о награждении Берегового орденом Красного Знамени.

В тот год в перерыве между боевыми вылетами Георгия приняли в партию.

Летом 1943 года разгромленный в ожесточенных боях враг покатился к Днепру. Киев и сходящиеся к нему дороги были наводнены отступающими фашистами. Бои за город, происходившие на кручах и в балках, в узких дефиле, где, казалось, сама земля состроила невиданную гримасу, избороздив дороги ущельями и оврагами с отвесными песчаными стенами, разрослись в большое ожесточенное сражение крупных танковых и воздушных соединений.

В который раз подымают шестерку Берегового. Он садится в кабину, крепко сжимает штурвал, сливается воедино со своим ИЛом. Одни нервы, одно сердце, одно устремление вперед.

…Штурмовики шли на небольшой высоте. Внизу виднелась железнодорожная колея. Рядом с ней вилась нить безымянной речушки. Но вот и дорога и речушка вдруг свернули вправо и затем вовсе исчезли из виду. Остался один лес – угрюмый, таинственный, словно океан перед штормом. Вскоре, однако, оказалось, что и лес живет своей жизнью. Там враг собирает свои силы для скрытого контрудара. Там сама смерть лязгает броней и металлом.

Видимость ухудшалась, уже нельзя было разобрать, что делалось внизу. Внезапно пошел дождь – густой, крупными каплями. Шестерка ринулась в атаку. Блеснув огнем, ударили пушки. Где-то внизу метнулись разрывы бомб. Еще, еще…

Осенью, когда город был освобожден, прямо на фронтовом аэродроме, неподалеку от крылатых машин, генерал Байдуков вручал боевые награды отважным летчикам. Георгий Береговой получил сразу две награды: второй орден Красного Знамени и орден Богдана Хмельницкого.

В полку о нем говорили: «В рубашке родился». Три раза загорался его самолет над целью. Трижды судьба выводила летчика на грань жизни и смерти. Трижды, будучи уже «похороненным», он возвращался в полк.

Однажды в районе города Ржева группа штурмовиков получила задание разыскать попавших в окружение наших конников и помочь им вырваться.

Во время поиска напоролись на зенитный заслон, прикрывавший железнодорожную станцию и мост через речку Обша. Георгий отвернул, сделал заход, полоснул огнем и хотел было снова занять свое место в строю, как почувствовал, что с самолетом что-то неладное: фонарь забрызгало маслом, мотор задымил.

Стал соображать, что это могло быть: рули действуют, сектор газа тоже… Тянул понемножку, пока еще винт крутился. Потом мотор заглох. Но разве найдешь что-нибудь, когда высоты нет, а тяжелая машина, потеряв скорость, тянется к земле?

Упал на верхушки деревьев. Они ослабили удар. Выкарабкался из кабины, достал карту. Сориентировался. Сто пятьдесят километров пешком и «на перекладных» пришлось преодолеть, пока добрался до своих. Пять дней его не было в полку. Считали погибшим. А он пришел и через несколько дней снова повел грозный штурмовик.

Второй раз его сбили под Белгородом. Это было в августе 1943 года. В пылу атаки Георгий не заметил, как с двух сторон зашли на него два «фокке-вульфа-190». Третий атаковал сзади…

И сейчас порой ему отчетливо видится несущийся под углом сверху самолет. Береговой дает команду стрелку: «Огонь!». Стрелок жмет гашетку – пулемет молчит. Кончился боезапас. Изрешеченный штурмовик теряет высоту и скорость.

Машина загорелась. Георгий попробовал сбить пламя резким маневром – не получилось. Тогда развернул самолет в сторону линии фронта и стал уходить. Языки пламени лизали штурмовик, тянущий за собой черный шлейф. Перед глазами заметались серо-желтые лохмы дыма, застилавшие панель с приборами.

Он видел, как близко проносились фашистские летчики, торжествуя победу. Он собрал все силы, чтобы выровнять самолет, но это не удалось.

«Еще немного, еще чуть-чуть и – линия фронта. На той стороне свои. Только бы дотянуть…»

Вдруг стон воздушного стрелка Ананьева оборвал его мысли. Обернулся. Взгляд уперся в бронированную спинку. Пламя уже добралось до ранца его парашюта.

– Петр! – закричал Георгий с нотками странного отчаяния в голосе. – Прыгай! Сейчас линия фронта.

– А ты, командир!

– Прыгай, говорю!

Молчание.

– Приказываю: прыгай! – кричал Георгий, сжимая ручку управления. – Прыгай!

У стрелка горели ранец и сапоги. Сквозь дым Георгий едва различал землю, хотя до нее оставалось совсем близко.

– Выравниваю… Прыгай! Я – потом…

…Приземлились на нейтральную полосу. Еще не успели погаснуть купола парашютов, как по ним открыли огонь. Фашисты надеялись добить их на земле. Мины одна за другой рвались совсем рядом. Казалось, что разрывы подкрадываются со всех сторон, чтобы в какой-то момент накрыть их смертным покрывалом.

Превозмогая боль, Георгий сбрасывает с себя подвесную систему парашюта. Потом ползет к кустам, ищет глазами стрелка. Но сил не хватает. Голова словно налилась свинцом, и не было мочи поднять ее… В рваном тумане проплывали картины прошлого: взгляд командира полка Ищенко, когда тот днем после трех боевых вылетов разбудил его в землянке, теплые руки ребят, сжимающие его ладони, и поздравительные слова по случаю очередной награды, обжигающий вкус спирта в металлической кружке. Он в каком-то полусне вспоминал минуты последнего боя…

Весной 1944 года шли бои в районе Винницы. Была пора половодья. Таяли снега, наступал сезон дождей. Земля набухла, превратилась в сплошное месиво. Гитлеровцы двигались только по большакам. По другим дорогам обозы и техника пройти не могли.

Штурмовики охотились за ними. Ходили вдоль ленты дороги и выискивали колонны противника, бомбили. После одной из штурмовок, когда уже возвращались домой, зенитный снаряд разбил водяную помпу мотора. Лететь нельзя. Георгий повел ИЛ на посадку. Что есть силы он тянул штурвал и выравнивал заваливающийся самолет. Он уже присмотрел впереди крохотную площадку, но понял, что подойти к ней не сможет.

Высота падала.

Жесткий удар шасси о пологий бугор, вздрагивание, пробежка, остановка. И тишина.

Осмотрелись. Чуть впереди скопление вражеских машин, повозок, пушки, различное снаряжение. Видно, фашисты, бросив все это, бежали, спасаясь от внезапного прорыва наших танковых частей.

Стрелок Виктор Харитонов присмотрел среди брошенных машин грузовичок итальянской марки, низенький, тупорылый. Погрузили в него снятые с самолета пушки и рацию, слили бензин из баков – и в путь.

Двигались медленно. Колеса буксовали. Ночью, когда подмораживало, удавалось сделать десяток-другой километров. А днем сплошные мучения. Но через три дня были в родном полку.

…Советские войска стремительно рвутся вперед. Бои идут на территории Румынии, Венгрии, Польши, Чехословакии. Корпус, в котором сражался капитан Береговой, передислоцировался на территорию Венгрии. Упорные бои идут за каждый город, каждый населенный пункт. Но движение советских войск на запад не останавливается ни на час. Вперед! Только вперед!

Эскадрилья Берегового все время в воздухе. Счет боевых вылетов давно перевалил за сотню. Новые боевые награды украсили грудь отважного летчика. И вот однажды…

Воины прославленного штурмового авиационного полка построились на летной дорожке. Плечом к плечу стоят военные летчики, техники, стрелки-радисты. Десятки мужественных обветренных лиц.

– Полк, смирно! – звучит команда. – Слушай правительственный Указ! «За образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом отвагу и геройство, – читал начальник штаба, – присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда… капитану Береговому Георгию Тимофеевичу…»

9 мая 1945 года планета узнала о капитуляции фашистской Германии. Кончилась война. Люди уже праздновали победу, а с маленького фронтового аэродрома под Брно еще уходили на боевые задания краснозвездные штурмовики из гвардейского корпуса генерала Каманина, уничтожая последнюю группировку врага, отказавшуюся сложить оружие.

Полк, в котором командовал эскадрильей майор Береговой, получил задание перекрыть путь вражеским частям. Самолеты шли над холмами, лесными перекатами, и навстречу неслась дорога, забитая солдатами, грузовиками, орудиями, танками. Вот и головная машина. Рука летчика привычно легла на бомбовую кнопку…

Там, в братской Чехословакии, под городом Брно, сделал Георгий Береговой свой последний, 185-й боевой вылет.

ИСПЫТАТЕЛЬ

Кончилась война. Многие ушли в запас, «в гражданку», как говорят военные люди. Он остался. Ведь небо для него – это все: и жизнь, и мечта, и работа.

В испытательном институте, куда его направили, началась новая страница его биографии.

Работа была особенной. Особенной во всем, даже во внешнем виде аэродрома. Нигде раньше не встречал Георгий столь разных по назначению и конструкции самолетов, как на этом испытательном аэродроме.

Самолеты, самолеты, самолеты… Истребители и бомбардировщики, штурмовики и разведчики, вертолеты и транспортные. И нигде не было столько профессий, объединенных одним емким словом «испытатель». Летчики-испытатели, штурманы-испытатели, бортинженеры-испытатели, бортрадисты-испытатели… Это им в одиночку и вместе приходилось «прогонять» машины на самых критических режимах, испытывать скоростями и перегрузками, преднамеренно вводить в штопор, подвергать обледенению, «обжимать» на максимальном скоростном напоре. Да разве перечислить все, что делают эти люди, чтобы идущие за ними чувствовали уверенность, верили в безотказность советской крылатой техники.

Днем и ночью, в дождь и туман, в трескучий мороз и изнуряющую жару они приходят на этот аэродром, который переполнен отваги и мужества – непременных слагаемых профессии испытателя.

Многое в этом звании. Ведь испытания не зря называют немирной работой в мирное время. И каждый полет на новом самолете – это подвиг человека, дерзнувшего обуздать стальную птицу, приучить ее преданно и надежно служить людям.

Правда, не сразу Георгию дали самолет и право экзаменовать его в воздухе. Те, кто руководил летной службой института, знали цену его военному геройству, знали, что на фронте ордена и Золотые Звезды зря не дают. Но новая работа требовала больше, чем просто умение летать, хорошо летать, не бояться риска. К испытателю требования более жесткие. От каждого его полета ждут глубокого и всестороннего анализа, грамотной и квалифицированной оценки, умения «прощупать» все возможности техники, определить ее сильные и слабые стороны. Но расчет должен быть быстрый, мгновенный, точный.

Поначалу к Георгию присматривались, «пробовали», как говорят испытатели, устраивали не прямой, а косвенный экзамен. Он выдержал. Получил «добро» на большое небо.

…По заснеженному аэродрому выруливал самолет. Сквозь легкий шумовой фон эфира слышалось мерное пение турбины. Голос руководителя передал: «231-й взлет!». В ту же секунду летчик отпустил тормоза. Машина пошла на взлет.

Предстояло испытать новое радиооборудование. Переговоры с землей, вопросы, ответы. Стрелка высотомера медленно ползет по шкале, отсчитывая тысячу метров. И вдруг сильное тело машины вздрогнуло. Самолет, словно раненая птица, начал медленно проседать. Летчик инстинктивно дал ручку от себя. Машина нехотя набирает скорость, но идет со снижением. Стрелки указателя оборотов двигателя безжизненно стоят на нуле.

«Подшипник заклинило!» – обожгла тревожная догадка. Рука сама потянулась к дроссельному крану, перекрыла подачу топлива.

В наушниках тишина. Связь с землей прервалась. Нет электропитания, нет связи. Эфир молчит.

«Спокойно, Жора, все будет хорошо», – эти слова мысленно повторяет про себя летчик, разворачивая самолет в сторону ближайшего аэродрома.

Для Берегового ничего в эти секунды не существовало, кроме приборов. Как только машина входила в горизонтальный полет, скорость падала. Если она станет ниже минимальной, подъемная сила не сможет держать самолет в воздухе, он превратится в «обычные» тонны металла, готовые рухнуть на землю, как «рухнуло» ньютоновское яблоко. Летчик это знал.

Земля поминутно запрашивала 231-й. Небо молчало.

Собравшиеся на КП переглянулись. Их лица выражали тревогу. А где-то там, за сотни километров, сильные руки сжимали штурвал.

– 231-й, 231-й… Что случилось? Почему молчите? Прием…

Нет, он не слышал этих вопросов, но догадывался, что в эфире звучат именно они. Он продолжал полет без двигателя.

Сталью напряжены нервы и воля у того, кто в воздухе, и у тех, на земле, кто догадывался, что в небе происходило неладное.

Самолет падал. Летчик старался его удержать, разумно используя запас высоты. Он направлял машину к земле и тем самым увеличивал скорость, потом чуть выравнивал, потом снова к земле и снова выравнивал…

Фонарь кабины покрылся туманом инея. Он все сгущался, ставя перед глазами летчика молочную пелену. Нет электропитания, нет обогрева…

И снова твердое: «Жора, спокойно! Ручку чуть от себя. Чуть-чуть! Высоту надо беречь».

Эту способность мыслить в самые критические минуты жизни испытатели воспитывают в себе годами.

Чем ниже спускался самолет, тем плотнее становилась стена облаков. Видимости никакой. Он тянется лицом к стеклу, дышит на него, трет перчаткой, чтобы высветить маленький пятачок. До боли в глазах всматривается в туман.

Но вот облака раскололись. Белым пятном стремительно надвигалась земля. Многотонная машина камнем летит вниз. Мысль работает со скоростью приборов – их показания фиксируются пилотом мгновенно: высота… скорость… высота… скорость… Точно невидимые нити связали мозг человека с не знающим страха организмом аппаратуры.

Впереди уже видна узкая серая полоска бетона. Стрелка высотомера перескакивает с деления на деление. Хватило бы высоты!

Теперь самолет куда трудней удержать от «проседания». Выпущенные шасси и щитки бешено сопротивляются встречному воздушному потоку.

Ручку управления от себя… Взгляд в пятачок. Мутная серость прорвалась до неправдоподобия ярким блеском снега, огоньком ударил в глаза зеленый букет ракеты. Пальцы на скользком штурвале занемели. До земли две-три сотни метров. Раз… два… три… И он мастерски произвел посадку.

Как нет в природе двух абсолютно одинаковых вещей, так и у летчика-испытателя не бывает двух одинаковых полетов. Сегодня он исследует машины на сверхзвуковых скоростях, завтра «карабкается» на максимальную высоту, послезавтра он «занят» штопором… Но не надо думать, что испытатели беспристрастны: они пристрастны к объективной истине. Они знают, что от их заключения зависит судьба самолета. Они не должны, не имеют права ошибаться. И даже ворох сведений, собранных в полете самописцами, может сказать меньше, чем сам испытатель.

То была необычная машина. Своими очертаниями самолет удивлял не только людей, не искушенных в авиационной технике, но и бывалых «летунов».

Гордый красавец, он стоял на аэродроме, и его новая обшивка выделялась даже в вечерних сумерках. Не самолет, а винтовочный патрон. Длинный фюзеляж – труба, да маленький треугольник – крылья. Летит, словно пламень чертит по небу огненные линии. Он приближается совсем тихо, звук отстает от него. Уже потом победный тысячетрубный рев сообщит на землю: полет проходит успешно.

Вот такой самолет и поручили испытать Георгию.

Серебристой молнией металась реактивная птица в зоне испытаний. Разгоны, площадки, снова разгоны. По крутой кривой машина взмывала в поднебесье. Мгновение – и она уже на критической точке, вот-вот ляжет на спину.

Потом сложный каскад фигур, когда от перегрузки тяжелеют веки, закрывая глаза, когда чудовищная сила вгоняет пилота в кресло. Но вот тяжесть уходит. Человека бросает вверх, и только привязные ремни удерживают его в кресле.

Такое бывало не раз. Смысл работы испытателя в том, чтобы создавать для самолета самые «строгие» режимы: подвергать максимальной перегрузке, доводить до сваливания, штопорить, узнавать предел прочности. Все вроде бы просто. Но за этой простотой – подвиг. Подвиг тех, кто «учит летать» чудо-самолеты.

Чтобы вершить такие подвиги, надобны не только мужество и великое умение, но и особое чутье. То самое, что определяется у летчиков одним понятием: мастерство. Это когда человек каждой своей клеткой чувствует тонкий самолетный пульс.

…Дождь в тот день шел, как и накануне, почти беспрерывно, и не было желания выходить из летной комнаты. В помутневшем окне виднелись рулежные дорожки, стоянки, самолеты – серые в туманной дымке. Ветер трепал чехлы, сбрасывая на землю пригоршни крупных капель. Казалось, просвета не жди.

Георгий злился. Он рассчитывал сегодня сделать хотя бы два вылета. А дождь перечеркивал все планы.

Но вот посветлело. Потревоженное небо взлохматилось косматыми тучами. Ветер их погнал. Появились ласточки и стали носиться с сумасшедшим визгом. Все ярче и ярче проступала глубина бирюзового «пятого океана».

Ему разрешили взлет. Самолет вырулил на старт, разбежался, и вот он уже скользит в небе, ныряет за горизонт.

Земля слышала голос пилота. Он докладывал о выполнении каждого пункта программы. Коротко. Четко.

Он уже собирался идти на посадку, как вдруг почувствовал, что ручка стала мертвой. Заклинило управление! Что делать?

Мгновение он размышлял. Только мгновение. Мозг молниеносно пронзили предположения о причине неполадки. Потом другая мысль: прыгать он не может. Не имеет права. Надо садиться во что бы то ни стало. Надо спасать машину: для себя, для конструкторов, для других.

Легко сказать – садиться! На высоте нескольких километров от земли самолет потерял управление, перестал подчиняться человеку.

Он пробует сдвинуть ручку управления. В любую сторону, но только бы сдвинуть, почувствовать, что она может двигаться. Липкий пот выступил на лбу – столь велико напряжение. Но тщетно.

Ничего в нем не дрогнуло в те секунды испытания. Еще попытка, еще. Ручка судорожно вздрагивает, смещается на какой-то миллиметр, подчиняясь немыслимым усилиям человеческих мышц, но по-прежнему мертва.

С земли ждут докладов. Они, на КП, ведут связь и каждым нервом своим знают, что там, в воздухе, онемевшими руками их товарищ сжимает штурвал. Потеря управления – страшное дело для летчика.

Проходит секунда, другая, третья. Никто не решается спросить, что и как. Никто не хочет ему мешать. У него же нет лишних секунд для слов. Он ведет борьбу за жизнь самолета.

Как не похож этот случай на тот, когда Георгий шел на аэродром с выключенным двигателем! Тогда работали рули, и он мог лететь и управлять самолетом, вести его к земле, и твердо знал, что приведет.

Сейчас – иное. Ручка протестует. Еще одна попытка сдвинуть ее окончательно оборвала надежду. Теперь уже ничего не изменится. Но сколько это может продолжаться? Еще минута полета… Казалось, годы прошли за этот миг.

Один – наедине с самолетом, наедине со смертью. В тот момент он злился на себя. Его беспомощность обрекала на гибель самолет. Новый самолет.

Георгий немного сбавил обороты. Сектор газа – вот единственная его надежда. Последний шанс! И он ухватился за него. В те секунды в кабине сверхзвукового самолета жили ответственность и тревога. Ответственность за испытание машины, за ее сохранность. Тревога за ее судьбу. Нелепый случай не должен ставить под сомнение замечательные качества нового самолета.

И не было мысли о себе. Целый вихрь их пронизывал сознание летчика. Какой подчинить себя, какой приказ дать рукам? Приказ сердцу был дан в самом начале полета: надо!

Мелькнула посадочная полоса. Летчик ждет привычного толчка. Вот он! Шасси коснулись бетонки.

Здесь уже ждали спасательные средства. Примчались пожарная и санитарная машины. Они не понадобились. Смерть отступила, как не раз она отступала в прошлом перед этим человеком.

«Сколько прошло времени? Неужели только шесть минут? Только шесть…» Он встряхнул часы. Снова посмотрел на циферблат. Снова тряхнул рукой. Потом снял гермошлем. Медленно вылез из кабины. Постоял. Сделал несколько шагов по бетонке.

Кто-то из стоявших рядом протянул ему портсигар. Он взял «беломорину», стал разминать. Пальцы не слушались. Бросил папиросу. Вытер рукавом мокрый лоб и вдруг пробасил:

– Чего это вы притихли все? Ну?

Долго обсуждали летчик и Генеральный конструктор случившееся в полете. Нет, не причину – ее определили сразу же после посадки, – а как изменить конструкцию самолета, чтобы подобное не повторялось в воздухе.

Говорят, небо – это проба для людей. Людей, которые хотят быть летчиками. И проба не в том, чтобы выдержать тяжесть перегрузки, боль от перепадов давления, нехватку кислорода, экзамен нервам, – это-то многие смогут, если закалят тело и волю. Проба в том, чтобы стать по-настоящему добрым и строгим, видеть в своих делах лишь обычную работу, уметь личное подчинить общественному, чувствовать, что ты за все в ответе, научиться разделить с другом и небом последние крошки и целую жизнь и чтобы это стало обычным, как дыхание.

Разделить жизнь. Значит, рисковать приходится. А для этого, видно, надо иметь за душой что-то такое, что посильнее страха смерти, что помогло бы человеку сделать опасное дело смыслом всей жизни. Именно смыслом!

* * *

Уходя на работу, он никогда не прощается, не говорит «до свидания». Шутливо потреплет по щеке дочку, бросит какое-то напутствие сыну. «А что сегодня у тебя?» – Это вопрос жене.

– Береги себя, Жора, – просит Лидия Матвеевна. – Не будь таким отчаянным.

– Не надо, – прерывает он ее. – Я не могу быть иным.

УСТРЕМЛЕННЫЙ К ЗВЕЗДАМ

После первых стартов пилотируемых космических кораблей он подал рапорт с просьбой зачислить его в отряд. Нет, не погоня за славой влекла его на путь «зведолетчиков», не желание острых ощущений, не простое любопытство. Он сразу понял, что те, кого называют Икарами XX века, кто садится за штурвалы «Востоков», тоже испытатели, испытатели еще более сложной и совершенной техники.

Наступил период, когда он действовал по принципу «стучись в любую дверь». Ему перевалило за сорок. Вроде бы совсем еще немного. Но на десять с гаком больше, чем Гагарину или Титову. Ему напоминали об этом, понимающе сочувствовали, но…

А он не отступал. Он доказывал свое право на мандат космического испытателя. Судьба была не слишком благосклонна к нему, но он своего добился.

«Звездный» встретил его январским морозцем. Резкий ветер дерзко пахнул в лицо, холодом тронул губы. Георгий Тимофеевич высоко поднял голову и широким солдатским шагом пошел навстречу электрическим огням, высвечивающим запорошенную аллею.

Через несколько дней ему предстояло включиться в ритм тренировок. Он знал, что впереди новая большая жизнь, полная радостей и забот, тревог и волнений.

И вот мечта, к которой он шел с таким упорством и настойчивостью, сбылась. Берегового назначили командиром космического корабля «Союз». С такой же, как и прежде, тщательностью готовился Георгий к новым испытаниям. Он знал: все, что было сделано и пережито раньше, – лишь первая ступенька крутой лестницы, ведущей в большое небо. Второй ступенькой становится сам космос. «Ведь небо – война человечества с высотой, и космос берется в бою».

Пришел день, а затем и час его старта. В чем-то он был обычный, в чем-то очень волнующий, напряженный…

«Докладываю Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза и Советскому правительству – полет проходит нормально. Выполняю научные эксперименты. Системы работают отлично. Состояние отличное». Это он докладывал с орбиты, когда проводил испытание звездного корабля, выполнял маневр в космосе и сближение с другим, беспилотным, «Союзом».

Когда программа полета была завершена, включились тормозные двигатели, и корабль «Союз-3» совершил посадку в заданном районе. Еще не успел космонавт собрать свои вещи, а к нему уже спешили люди.

Казахстанская земля встретила Георгия Берегового со свойственным ей радушием. Не первый раз садятся космические корабли в степях республики. Казахстанцы в шутку называют свои края космическими посадочными площадками. В этом гордость народа и счастье тоже.