Текст книги "Слушается дело о человеке"

Автор книги: Урсула Рютт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Я уже была в суде – мне велели подать жалобу в письменном виде и изложить суть дела, – прибавила она робко.

– Я не имею к этому никакого отношения, милая, – пояснил Брунер. – Но хорошо, я пойду с вами.

Женщина, задыхаясь, торопливо шла вперед. Она свернула в тесный, застроенный низенькими домишками квартал. Пахло селедкой и пивом.

Остановившись перед высокой деревянной дверью, женщина испуганно посмотрела на Брунера.

– Вот тут, извините, пожалуйста, вот тут я живу.

В эту секунду дверь стремительно растворилась. Раздался скрип ржавых петель. Беременная вздрогнула. Заполняя весь проем двери, на пороге появился огромный коренастый человек с багровым лицом.

– Ах, вот оно что, – захохотал он во всю глотку. – Ах, вот оно что! Вы, видно, ко мне? Ну что же, вам повезло. У меня как раз самое подходящее настроение для гостей.

Брунеру ударило в нос спиртным перегаром. Ему казалось, что он задохнется, и он крепко сжал губы, стараясь не дышать. Напрасно! Он отвернул голову. Тоже напрасно. Он сделал шаг назад, но запах алкоголя преследовал его. Тогда он зажег сигарету, хотя вообще не курил.

– Мне хотелось бы только узнать, вкусна ли водка? – сказал Брунер, поворачиваясь к багровой роже и стараясь проверить впечатление от своих слов.

Коренастого, очевидно, позабавил его вопрос.

– О, благодарю за внимание. К счастью – ик! – водка вкусна по-прежнему. У меня только она – ик! – и осталась. Она совершенно в таком же положении, как я. Поэтому мы с ней друзья. Ей не осталось ничего другого, как только остаться.

Он вынул из рваного кармана пробку, тщательно осмотрел и вдруг запустил ею в стену соседнего дома. Потом так же молча полез рукой во внутренний карман пиджака и вытащил бутылку средней величины.

– Будьте здоровы! – сказал он, встряхнув бутылкой, и затянулся.

– Может быть – ик! – сударь, и вам угодно? – Он протянул бутылку Брунеру и вдруг увидел свою жиличку.

– Ага, и крольчиха здесь! Это, верно, она вас привела? Правда? Что, не вышло? Меня не проведешь! Я все знаю.

– Да что тут знать? – робко вставила женщина. – Тут и знать нечего. Это вот господин чиновник магистрата.

Человек раскатисто захохотал и спрятал бутылку.

– Ага, угадал. Я знаю, все знаю! Она, верно, боится, что я ее убью? Правда? Да нет, нет, не убью! Какой я убийца! Ик! Да не стану я бить ее. Не стану. Ик!

Он снова основательно приложился к бутылке, словно желая сделать последний глоток, и попробовал запеть:

Нет, никогда не бросит голь

Свою отраду – алкоголь.

И, продолжая разговор, сказал, поглаживая бутылку:

– Ведь мы с ней друзья. Жены нет – чертов рак, – Францля нет, никого нет. «Ах, мой милый Августин», – Францль умер в колыбели. Твое здоровье, Францль!

Он поднял бутылку, улыбнулся кому-то невидимому и снова опустил ее.

– Никакой работы. Ни дома, нигде. Не жизнь, а дерьмо, да, дерьмо. – Он покосился на женщину. – А вот эта здоровая. Удивительно здоровая баба. Плодится, как крольчиха. Чертов рак. Ик!

– Вы тоже поразительно здоровый человек, – перебил его, улыбаясь, Брунер. – Вам бы только поменьше пить, приятель. Пейте поменьше, да с толком.

Он положил руку на плечо пьяного.

– У вас обязательно будет и жена хорошая, и Францль впридачу. Подумайте только, мужчина в цвете лет – господи, да просто говорить смешно. Уж такой человек, как вы, обязательно пробьется.

Пьянчуга прислушался к его словам. Неужели он не ослышался? Глаза его расширились и заблестели, как мягкий голубой шелк. Опустив голову, он стоял, погрузившись в счастливую мечту. А ведь действительно, если поразмыслить как следует, он мужчина в цвете лет – ик! – в самом цвете. Он человек, подающий надежды. Чрезвычайно интересный человек. Он ударил себя в грудь, склонил голову набок и спросил:

– А что же мне пить, господин начальник?

– Поменьше.

– А это Тоже – ик! – это тоже водка, господин начальник?

Еле держась на ногах, он покачнулся и предусмотрительно прислонился к облупившейся стене.

– Да, разумеется, это тоже водка – для отвычки.

– Нет, тогда нам с ней не по дороге, с этой «поменьше» – с водкой для отвычки. У меня ужасное отвращение к этой «поменьше», настоящая апатия, если можно так выразиться. Н-не-ет…

Брунер засмеялся.

– Уж лучше бы у вас была антипатия ко всем видам алкоголя, приятель. Скажите, пожалуйста, вы кто по профессии?

– Ах, вот как! Вы не знаете? А ведь чиновники все знают. Они даже знают, что «поменьше» – водка. Ик! Все знают, кто я! Я пьяница. Да неправда это. Ик! Неправда! Я обойщик. Да еще какой! Только они не дают мне – ик! – не дают мне работы. Они говорят – ик!.. Да нет, все равно, что они говорят.

Вдруг он опять схватил бутылку и швырнул ее о булыжную мостовую. Бутылка с треском разлетелась вдребезги. Несколько осколков попало на каменные ступеньки соседней булочной, другие шлепнулись в грязные лужи.

– К чертям! Подать сюда Францля! Вы – ик! – вы правы. Я человек в цвете лет. Вы подивитесь. Я…

Он снова ударил себя в грудь. Раздался какой-то пустой звук.

– В желудке у меня одна только водка, – человек снова покосился на съежившуюся в комок женщину.

– По мне – ик! – по мне, пусть остается. Она еще увидит. И все еще увидят, что я – и вы еще увидите, – что я – я человек в цвете лет… я человек…

– Ну, разумеется, вы человек. Вот увидите, вы еще выбьетесь, – и Брунер протянул ему руку. – Я скоро навещу вас опять.

– Это ваше полное право, господин начальник. Честь имею иметь…

На нем не было фуражки, но он приложил руку к тому месту, где, по его мнению, должен был находиться козырек, и, спотыкаясь, вошел в дом.

Женщина смотрела ему вслед, как если бы сам сатана вознесся на небо.

– О господи Иисусе! Извиняюсь, конечно, но он просто стал другим человеком!

– Что же, будем надеяться, что он таким и останется, – сказал Брунер задумчиво и тоже удивляясь и протянул женщине руку.

– Значит, он не вышвырнет меня? Извините меня, пожалуйста, и большое вам спасибо.

Она скрылась в домишке.

Брунер взглянул на часы. Его обеденный перерыв почти кончился. Он быстро повернулся и зашагал по неровной мостовой, пересекая узкие переулки, которые могли бы поведать еще много необычайных историй.

Он пришел домой. Жена встретила его. Лицо ее так и пылало.

– Тебе нездоровится? – спросил он, встревоженный.

– О нет, то есть да… Знаешь, у меня был гость…

– Кто же?

– Генрих Драйдопельт!

Она быстро опустила глаза, словно надеясь избежать дальнейших расспросов. Но разве ей не хотелось рассеять свои сомнения? Она сама знает, что это чепуха. Мартин раз и навсегда выбил у нее из головы историю с велосипедом, и она вполне верит ему. Какие могут быть еще сомнения? О, если бы только не этот Драйдопельт! Он заронил в нее подозрение. Крошечное семя, которое дает такие богатые всходы. Она уже совсем успокоилась, и вдруг вошел он, расселся в кухне и стал наблюдать за ней, не спуская глаз. От него не ускользала ни малейшая перемена в ее лице. Куда бы она ни повернулась, она повсюду чувствовала этот неподвижный, или, лучше сказать, пронзительный взгляд. Его глаза как-то особенно выступали на круглой стриженой щетинистой голове.

Драйдопельт отличался тайной особенностью: у него было два носа, но второй нос находился вовсе не там, где сидят обычные носы. Он выбирал такие места, где никому и не вздумалось бы его искать. Он не чувствовал себя связанным с каким-либо определенным местом, даже с лицом. Этот нос не служил ни для нюхания, ни для чихания. Он был предназначен для совершенно тайных целей, пользовался неограниченным доверием своего владельца и был гораздо нахальнее всех остальных носов. От него ничто не ускользало, и, оставаясь невидимым, он приносил своему хозяину самые неожиданные новости. Разумеется, он был гораздо образованней и разносторонней, чем обычный вульгарный орган обоняния. Нос этот обладал большим самомнением, лелеял себя и холил, несмотря на крайнюю свою занятость. Да, он был настоящей редкостью, и оставалось только позавидовать его обладателю. Недавно, очутившись в обществе двух важных особ, он принял самое деятельное участие в их беседе. Оба господина решительно не могли понять, откуда исходит этот третий голос…

Однажды на собрании акционеров он совершенно неожиданно занял место за столом президиума и заговорил. Ну и подивились присутствующие, услышав голос невидимки! Кто же скрывается за этими словами? Господа испугались, что в них заговорил некий внутренний голос, и решили от него избавиться. Конечно, можно выбросить стол, вышвырнуть стул, снять пол в комнате. Но как выбросить нечто невидимое? Например, внутренний голос? Нет, оставалось только быть начеку и ждать. Но все-таки им было стыдно друг друга, и они заговорили о совершенно посторонних вещах.

На другое утро нос принял участие в важном совещании руководящих советников магистрата, которое состоялось в конференц-зале. Но с ним приключилось несчастье. Он случайно свалился со стола в корзину для бумаг и никак не мог выбраться оттуда. С перепугу нос начал орать и был тотчас опознан. Один из заседающих, мужественный чиновник, схватил его кончиками пальцев и приготовился выбросить за дверь. Но тут же сообразил, что носа, который бегает сам по себе, не существует. Непременно должно быть лицо, с которого сбежал этот нос. Он обвел взглядом присутствующих. Нет, на всех лицах сидели соответствующие носы. Тут чиновника объял ужас.

– О господи, лишний нос!

И он швырнул этот предмет обратно в корзину для бумаг.

Остальные только покачали головами, не понимая, что здесь такое происходит. Неужели даже в священных стенах магистрата нельзя быть застрахованным от подобных набегов?

Тем временем к носу вернулось наконец самообладание, и он дал тягу. Когда господа решили взяться за него и притянуть к ответу, его уже и след простыл.

Вот этот самый Драйдопельт и явился теперь к Люциане.

– Вам не показалась странной вся эта история с велосипедом? – начал он без всяких обиняков. – Разрешите сказать вам, тут что-то неладно. Против вашего мужа затевают дело. Пусть он не зевает. Поверьте, я желаю ему добра. – И не пускаясь в дальнейшие подробности, Драйдопельт нахлобучил фуражку и был таков.

Люциана беспомощно смотрела на Мартина. Но он только весело рассмеялся.

– Люциана, ты просто попалась на удочку. Жаль, что меня не было дома. Я прямо от юрисконсульта. Он считает это дело таким нелепым, таким абсурдным, что о нем и разговаривать-то не стоит. Ему досадно тратить на него свое драгоценное время. Он лично составит заключение. Ну как, ты довольна?

Он взял ее за плечо и тихонько встряхнул.

– Да, – кивнула она, пытаясь подавить недоверие. И как это она могла позволить Драйдопельту сбить себя с толку! Разумеется, в годы войны он часто оказывал ей поддержку. Он всегда умел вовремя прийти на помощь, никогда не принимал благодарности. Он появлялся так же естественно, как и исчезал. Но после него всегда оставалось ощущение чего-то неладного. Люциана не могла объяснить, что вызывает это чувство. Может быть, его неподвижный, или, вернее говоря, пронизывающий взгляд. А может быть, манера докапываться до самых скрытых вещей и умение связывать совершенно незначительные пустяки с важными событиями. Но как бы там ни было, каждый раз, когда он уходил, она чувствовала, что выведена из равновесия.

– Впрочем, – прервал Мартин ход ее мыслей, – с этим Максимилианом Цвибейном, который выступил свидетелем против меня, надо быть очень осторожным. Понимаешь, я узнал, что это он подал донос и поднял дело о велосипеде. А как он был вежлив и мил! Он даже давал мне различные полезные советы, когда я приехал в этот город. И все-таки в этом типе меня всегда что-то отталкивало. У него противная манера пресмыкаться перед всеми, кто «наверху». Он уважает не человека, а должность.

– Нет, я не позволю тебе говорить дурно о Цвибейне, – попробовала пошутить Люциана. – Он человек вежливый, целует дамам ручки. Настоящий кавалер. Ты просто не оценил его.

Мартин посмотрел на нее насупясь. Потом встал навытяжку и низко поклонился.

– Сударыня, я восхищен вашим глубоким умением разбираться в людях!

– И-я-у! И-я-у! – подтвердил Мориц, черный шелковый кот в белом жилете. Усы его стали торчком, словно провода. Он поднял заднюю ногу в белой гамаше и почесал у себя за ухом.

– Вот, слышишь? – рассмеялся Мартин, – Мориц никогда не ошибается.

В ближайшие недели почти ничего не изменилось. Уборщицы приходили и уходили, господа чиновники приходили и уходили, посетители приходили и уходили, и снова приходили – и так до бесконечности. Погода была то устойчивой, то капризной. Высшее начальство то уезжало в командировки, то возвращалось. Словом, все шло обычным, раз навсегда заведенным порядком. Ни у кого не было даже особых поводов для жалоб. Разве что на мелкие неполадки, случающиеся всегда и повсюду.

Но вот запечатанный служебный пакет, очутившийся в одно прекрасное утро на столе перед Брунером, внес известное оживление в однообразную жизнь чиновного люда.

Чиновник Брунер перестал насвистывать, вскрыл конверт и прочел:

«Ряд предъявленных вам обвинений поставил меня перед необходимостью тщательно расследовать все перечисленные в них случаи.

Расследование показало, что вы повинны в ряде проступков, которые заставили советников магистрата поставить вопрос о том, можете ли вы в дальнейшем занимать пост в магистрате нашего города или им следует воспользоваться правом отстранения вас от должности.

Установлено, что в разговоре с господином советником Паулем-Эмилем Бакштейном вы утверждали, что в деятельности нашего магистрата есть весьма темные стороны. Подобное заявление сотрудника нашего же учреждения по меньшей мере неуместно.

Точно так же следует рассматривать как проступок то, что вы предоставили велосипед в пользование подчиненному лицу, вместо того чтобы заприходовать его и сдать на склад. То обстоятельство, что вы использовали бензин, числящийся за учреждением, и заменили его новым, также заставляет считать вас не безупречным со служебной точки зрения. Но так как вы употребили бензин не на личные нужды, а на нужды магистрата, то я не ставлю в настоящее время вопрос о вашем увольнении.

На основании вышеизложенного объявляю вам выговор.

Настоящее решение может быть обжаловано в течение двух недель с момента его получения. Обжалование надлежит вручить мне.

По поручению:

д-р Себастьян Шнап».

Брунер, вскочил, словно его ударило током.

– Невозможно! Непостижимо! Это просто ошибка…

Он вышел в вестибюль, чтобы отдышаться и понять, что же наконец случилось. Вернувшись, он увидел на столе записку:

«К сведению господина Брунера. С сего числа, не предавая огласке, впредь до особого распоряжения, обязанности начальника отдела возлагаются на господина Гроскопфа.

По поручению:

д-р Себастьян Шнап».

В ту же минуту свежеиспеченный и безмолвный руководитель отдела грузным шагом вошел в комнату.

– С добрым утром, коллега! – Он так швырнул портфель, что тот, пролетев по столу, чуть не свалился на пол. Гроскопф дружески протянул Брунеру руку и ухмыльнулся несколько принужденно.

– Ох, знаете, коллега, вся эта история мне самому ужасно неприятна. Но наши отношения останутся, разумеется, прежними.

Брунер взял свои пожитки и перешел в соседнюю комнату, где до сих пор обитал, курил и жрал Гроскопф. Даже стены пропахли здесь завтраками, а воздух так и благоухал пивом.

Но в остальном все осталось по-прежнему.

Посетители приходили и уходили, как обычно, и двери не закрывались ни на минуту. В кабинете Брунера было всегда полно просителей. Некоторые робко протискивались в комнату, желая обратиться со своими бедами именно к нему. Другие старались незаметно и бесшумно пробежать мимо – к новому заведующему отделом. Они казались воплощением деловитости. Брунеру почудилось, что среди них он узнал свою соседку, неосторожную поливальщицу цветов. Несмотря на теплую погоду, на плечах ее была красивая горжетка из поддельного хорька, и в течение часа она не выходила из кабинета Гроскопфа. Но возможно, что Брунер и ошибся. Он был слишком поглощен служебными обязанностями. И, кроме того, необходимо было заняться собственным делом. Он считал, что его долг постоять за свои права, добиться правды во что бы то ни стало и снять с себя позорное пятно.

И тут на помощь пришел счастливый случай. К нему в учреждение явилась бывшая уборщица Элиза, чтобы с материнской гордостью показать своего сынишку.

– Вот, значит, он! – сказал Брунер, посмотрев на веселого малыша.

– Так вот он какой!

Малыш хлопнул ручонкой по столу, одно из дел взвилось в воздух прямо над его головой и опустилось на пол. Ребенок весело засмеялся, глядя на эту необыкновенную птицу.

– Я пришла, – начала Элиза, – потому что я слышала… я думала… у вас неприятности… из-за велосипеда.

Она усадила как следует маленького человечка, который высунулся из коляски, стараясь схватить корзину для бумаг.

– Мне бы очень хотелось вам помочь. Я-то знаю, как все было. Я жила очень далеко от магистрата, и мне было трудно убирать на рассвете, а потом еще вечером. А отказаться от места я не могла – у меня муж инвалид. Я просто не знала, что и делать. Должна же я зарабатывать. Не дай вы мне велосипед… Я ясно помню, как это было. Конечно, велосипед был ободранный, но ездить на нем можно. Теперь я, слава богу, получаю работу на дом и остаюсь с ребенком.

Она посмотрела на пол и ужаснулась.

«Подлежит оплате, подлежит оплате, подлежит оплате…»

– Господи боже мой! Ты что это делаешь? Извините, пожалуйста, он схватил служебную печать. О матерь божия! Взгляните только на этот прекрасный линолеум!

Брунер поглядел на пол своего служебного кабинета и засмеялся.

– Ну, из него выйдет дельный чиновник!

– Я ясно помню, как все было, – снова сказала женщина. – Господин Цвибейн повстречал меня недавно в городе, я покупала для малыша чулочки. Он остановил меня и стал расспрашивать об этом деле. Я возьми да все ему и выложи. А он вдруг как разозлился, да так это насмешливо захохотал и велел, если меня станут расспрашивать, держать язык за зубами. Он сказал еще, что я всего-навсего уборщица и мне не следует лезть в это дело.

Она наклонилась, чтобы завязать шнурки на ботиночках, которые малыш от скуки успел развязать.

– И еще он сказал, что все было, конечно, вовсе не так, как кажется мне по глупости. «Это только цветочки, ягодки еще впереди, – сказал он. – И вам же будет лучше, если вы не станете вмешиваться и будете помалкивать».

Она помолчала и снова усадила сынишку в колясочку.

– Но я вовсе не стану держать язык за зубами. Ведь существует же правда. И, кроме того, во всем, что случилось, виновата я. Но я была просто в отчаянии, я так боялась потерять место. Ведь муж у меня остался калекой! Но разве это кого-нибудь интересует?

Она вздохнула и пригладила натруженной рукой волосы.

– Не нравится мне Цвибейн. Он приставал к одной уборщице и всегда запирался с ней в туалетной. Если только из-за велосипеда затеют дело, я все равно скажу правду. Так и знайте!

Брунер устремил неподвижный взгляд в угол комнаты, словно там снова развертывалась перед ним эта история. Он тоже прекрасно помнил, как все было.

– Хорошо, что вы пришли, – сказал он наконец. – Я буду защищаться и сошлюсь на вас в качестве свидетельницы. Вы помогали убирать подвал?

– Конечно, конечно! И чердак. Мы еще наткнулись на двух крыс.

Малыш начал во все горло орать от скуки, и им пришлось прервать разговор.

– Очень хорошо, что вы пришли, – повторил Брунер. – Благодарю вас.

Он вскинул барахтающегося мальчугана себе на плечо и поскакал с ним в коридор.

Вернувшись к себе, Брунер записал слова уборщицы, которые могли послужить к его оправданию.

Выйдя из библиотеки, Клаус Грабингер столкнулся во дворе магистрата с советником Альфредом Зойфертом, главным уполномоченным по жилищным вопросам.

– Хорошо, что я вас встретил, я как раз собирался к вам.

– Весьма сожалею. Невозможно. Тороплюсь по неотложным служебным делам.

Не останавливаясь, советник приподнял в знак сожаления плечи.

– Я уже много раз пытался вас застать, но…

– Да, это очень трудно. Мне все время приходится отлучаться, – пояснил главный уполномоченный по жилищным вопросам. – Просто некогда подумать о собственных делах. Как бы я хотел избавиться от всей этой мерзкой жилищной чепухи. Столько с ней неприятностей! Но, извините, пожалуйста, я очень спешу!

Ему просто не стоялось на месте от нетерпения. Он так и подпрыгивал, глубоко нахлобучив на лоб шляпу, которая, казалось, приросла к его голове. Только те, кто являлся к советнику в его приемные часы в светлых залах магистрата, могли убедиться, что он прекрасно выглядит и без шляпы. Он удивительно ловко сооружал прическу из своих редких волос при помощи всяких рекламируемых растворов и примочек.

Грабингер успел все-таки сообщить убегающему советнику, что жена у него в больнице и он вынужден с завтрашнего дня взять отпуск. Дома четверо детей, присматривать за ними некому, а нанять прислугу нет средств. Он хотел бы еще раз напомнить о своих скверных жилищных условиях и попросить помощи.

Советник остановился, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг обозлился.

– Но вы же видите, что у меня нет больше времени. И потом, не заводили бы столько детей – не нужна была бы большая квартира. А еще лучше, вообще не женились бы! Вы же видите, наконец, что я страшно тороплюсь!

И, бросившись вперед, он успел только помахать правой рукой и крикнуть, не оборачиваясь, чтобы Грабингер изложил свои нужды в письменном заявлении – или что-то еще в том же роде. Грабингер плохо расслышал его слова. Их заглушил шум открывшейся и захлопнувшейся дверцы машины. Зеленый служебный автомобиль поглотил занятого советника.

Но что это вдруг очутилось на голове у советника? Не новый ли с иголочки, чуть сдвинутый на затылок дурацкий колпак? Грабингер просто глазам своим не поверил. Сквозь сверкающее стекло машины совершенно ясно был виден колпак. Впрочем, нет, он обманулся. Советник повернул руль, свет упал с другой стороны, и библиотекарь с досадой убедился, что стал жертвой миража, обманчивого отражения в стекле. На человеке за рулем был, разумеется, самый обыкновенный мундир, то есть самый обыкновенный костюм, хотел сказать Грабингер, такой, как на тысяче людей.

Итак, он отправился к себе, решив подчиниться приказу и присоединить к пяти уже имеющимся заявлениям еще одно, шестое.

Придя в библиотеку, Грабингер позвонил Брунеру и некоторым другим читателям, предлагая запастись пищей духовной на время его отсутствия.

Заместителя на время непредвиденного отпуска Грабингеру не дали. Приходилось волей-неволей прекратить выдачу книг. Подчиненные еще слишком молоды и неопытны. Он не мог доверить им столь важное дело.

Хотя Грабингера неотступно преследовала мысль о болезни жены, он пытался выполнять обязанности заведующего библиотекой и усердно бегал между книжных полок. Наконец он уселся, вытащил из ящика маленькую шкатулочку, пересчитал в ней деньги, добавил несколько монет и поставил на письменный стол. От постоянного прикосновения к книжным страницам руки Грабингера стали жилистыми и подвижными. Пальцы были в пятнах, характерных для курильщиков. Действительно, он курил больше, чем ел. Если бы он лучше питался, он не был бы худ как спичка. Но в том-то и дело, что он ел слишком мало. Во-первых, на войне он приобрел болезнь желудка, во-вторых, жил очень далеко от места службы и не мог регулярно питаться дома. Куренье поддерживает бодрость духа, говаривал он обычно. И, очевидно, это была правда. Грабингер был не только крепок и бодр духом, он умел взбодрить и окружающих, с ним было интересно общаться. Его собеседники не могли уснуть всю ночь напролет и даже на следующий день не находили покоя от обуревающих их мыслей. Грабингер умел не только заставить думать, он словно встряхивал человека. Архивариус – существо не от мира сего – вдруг начинал читать современные книги. Адвокат углублялся в художественную литературу. Приказчик магазина принимался глотать сочинения по естествознанию, а старшая палатная сестра бредила романами Кафки.

Сам он больше всего, разумеется, любил книги, но хорошо разбирался и в живописи и в музыке. Искусство заполняло всю его жизнь. Даже свои личные книги он предоставил в общественное пользование и выдавал их вместе с казенными. Правда, он получал деньги за пользование этими книгами, но сдавал их всегда в кассу магистрата и покупал потом на них новинки для библиотеки.

Члены магистрата лишь изредка и случайно попадали в его владения, и это создало невидимую стену между ним и его коллегами. Господа советники были слишком заняты: им приходилось вечно сражаться со всякими злоумышленниками. Кроме того, они вынуждены быть всегда начеку, как бы где-нибудь кто-нибудь их не опередил. Разумеется, не у всех есть возможность убивать время с дурнями, помешанными на книгах.

Библиотекарь взял телефонную трубку и на всякий случай позвонил в бухгалтерию. Никто не ответил. Он посмотрел на часы. Рабочий день давно уже кончился. Он торопливо разложил счета и прочие бумаги по ящикам, закрыл стол на ключ, запихнул ящичек в свой портфель и вышел из магистрата. Торопясь изо всех сил, он пробирался сквозь уличную сутолоку. Ему хотелось поспеть на автобус, чтобы проехать хоть часть пути.

Грабингер очень спешил и поэтому не заметил, как мимо него проехал зеленый служебный автомобиль и свернул в переулок. Заметь Грабингер эту машину, он, разумеется, немедленно узнал бы советника Альфреда Зойферта. Но Грабингер бежал, крепко зажав под мышкой портфель, и успел увидеть лишь красные огоньки и хромированный буфер уходящего автобуса.

Другого средства сообщения в скором времени не предвиделось, и, насвистывая песенку, он, подобно бродячему подмастерью, поплелся пешком.

Зато советник, наоборот, прибыл вовремя, даже, пожалуй, слишком рано. Миловидная, пухленькая дамочка на третьем этаже не успела накинуть на себя красное платье, украшенное рисунком из лебединых шей, а гость уже стоял на пороге. Она быстро увлекла его в гостиную, взяла его до отказа набитый портфель, закурила сигарету и убежала, чтобы наконец одеться.

Советник терпеливо ждал. С тихим вздохом наслаждения опустился он в кресло под висячей вазой в форме сердца, из которой свисал вьющийся плющ. Рядом с вазой висела фотография супруга миловидной, пухленькой дамочки и печально глядела на печку. Лицо супруга могло бы принадлежать и высокопоставленной особе, но на фотографии оно производило не столь выгодное впечатление. Советник повернулся к супругу спиной.

Конечно, некоторое время тому назад он ходатайствовал о том, чтобы супруга приняли на газовый завод. Конечно, его взяли на сменную работу, и супругу приходилось дежурить то днем, то ночью. Во всяком случае, человек этот должен быть ему благодарен.

Наконец отворились двери, и миловидная, пухленькая дамочка появилась снова. Она несла в руках поднос и смеялась. Опустошив портфель, дамочка выложила его содержимое на стол и принялась хозяйничать. Затаив дыхание, советник с восторгом смотрел на прекрасное платье с лебедиными шеями. А хозяйка дома вертелась и крутилась во все стороны, стараясь показать всю прелесть узора на платье.

Зойферт стоял, склонив голову набок, с выражением полнейшего восхищения, и тоже смеялся.

– Прелестно! Пальчики оближешь! – воскликнул он, и невозможно было понять, восхищается ли он копченым мясом на подносе или свежим – под платьем.

Тем временем пухленькая дамочка накрыла на стол, поставила рюмки и холодный, как лед, ликер.

Причмокивая языком от восторга, советник послушно уселся на указанное место и немедленно разлил в рюмки принесенный им волшебный напиток, самый аромат которого наполнял предчувствием неслыханных наслаждений. Они чокнулись и тотчас наполнили рюмки снова.

Приятное тепло разлилось по их внутренностям. Под тихую музыку они начали свой ужин. Челюсть советника ритмически двигалась в такт нежным звукам, и приятный хруст наполнял комнату, в которой стоял аппетитный запах ветчины и маринованных огурцов.

– Еще капельку горчицы, золотая рыбка, – попросил он. Рыбка кивнула и подала ему тюбик с горчицей.

– У тебя все особенно вкусно! – сказал он и пробормотал еще что-то совершенно нечленораздельное. Хорошенькая пухлявочка засмеялась, обнажая зубки, в которых торчал замечательный кусочек корейки.

– Ах, оставь, любимый, ведь все устроил ты, – пролепетала она в ответ. – Я здесь совершенно ни при чем.

– Ни при чем? – возразил советник, продолжая застольную беседу. – Ты говоришь, ни при чем? При всем, повторяю я. Что толку в этом ликере, если бы его горячие капли не смачивали твоих красных губ? Что толку в этом южном вине, если б огонь его не зажег такую очаровательную бабенку? Скажи, я хорошо описал тебя? Совсем как в романе, правда? Знаешь, мне кажется, я мог бы стать настоящим поэтом, будь у меня только время. И я воспевал бы тебя в каждой моей строчке.

Рыбка покраснела от восторга.

Настроение становилось все лучше.

Они кончили ужин, встали из-за стола и пересели в удобные кресла. Прозрачный дымок сигарет окутал их лица. Они пересели с удобных кресел на еще более удобный диван. Приглушенная мелодия неслась из радиоприемника и звучала у них в ушах. Более удобной мебели в комнате не было, на этом диване они и приземлились. Ведь мог же Альфред Зойферт позволить себе полный отдых и полный комфорт! Да, на плечи этого человека были возложены две важнейшие задачи: он обязан был выступать и в качестве уважаемого владельца весьма процветающей лавки, расположенной в предместье, и в качестве представителя городского населения, советника магистрата, который был приведен к присяге и занимал пост главного уполномоченного по жилищным вопросам.

Сколько неприятностей и огорчений, сколько скандалов и грубейшей ругани! Нет, ему необходим полный отдых! Но жена совершенно неспособна понять его. Она всегда бранится и кричит, что все эти официальные должности и обязанности никому не нужны, что в них нет ровно никакого толка.

Он же молча и преданно нес на своих плечах бремя власти и почета, независимо от того, стоял ли он за прилавком, торгуя деликатесами, или сидел за канцелярским столом, торгуя квартирами, то есть наоборот… (Он иногда решительно запутывался в своих обязанностях.) Но чем бы он ни занимался, он всегда прежде всего ощущал себя советником магистрата. С головы до пят. Вовсе не так легко, как кажется, никого не обвесить, никого не обмерить, и, черт подери, это требует нервов! Устоять против подобных соблазнов могла только подлинно сильная личность.

Правда, Зойферту не дано было участвовать в большой игре, да он и не стремился к авантюрам. Но его вовлекли в них лица, которые поддерживали кандидатуру Зойферта на выборах, не считаясь с его желаниями. В самых сокровенных тайниках его сердца таилось желание остаться скромной маргариткой, одной среди многих в поле, – иначе говоря, солидным лавочником, торгующим солидным товаром, – и не переселяться в пышные сады под слепящий блеск солнца. Но, увы! Раз уж он попал в такое положение, ему волей-неволей пришлось покинуть свое скромное убежище и разыгрывать вельможу.