Текст книги "Слушается дело о человеке"

Автор книги: Урсула Рютт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Оказывается, Шварц уже знал, чем кончился вчера суд.

– Н-да, ну что же, очень рад за вас. Но тем не менее, чтобы закончить ваше дело в дисциплинарном порядке, нам необходима выписка из судебного решения. Прежде чем мы ее получим, я, к сожалению, не имею возможности полностью реабилитировать вас по служебной линии. Конечно, исход судебного разбирательства чрезвычайно благоприятен, но тем не менее я не могу нарушить существующие, правила. Нужно еще разобраться в том, насколько бесспорным является дело не с судебной, а со служебной стороны, нет ли в нем оснований для дисциплинарного взыскания, а дисциплинарное расследование не вполне зависит от решения суда. Поэтому, к сожалению, вам придется еще потерпеть.

Брунер никак не ожидал такого ответа. Слова Шварца подействовали на его уязвленное, оскорбленное самолюбие как ледяной душ. В голосе начальника отдела кадров он не уловил даже тени радости. Впрочем, может быть, начальник, как всегда, очень занят.

Однако Брунер был слишком счастлив, чтобы раздумывать над этим разговором. Неужели, если суд признал его поведение безукоризненным, советники магистрата и глава города не присоединятся к мнению суда? Разумеется, теперь все пойдет куда легче и быстрее.

Раздался стук. В комнату вошел незнакомец высокого роста. Он как-то неразборчиво пробормотал свое имя и тотчас же принялся жаловаться на земляка-компаньона, которого решил разоблачить раз и навсегда.

– Спекулянт, мошенник. Его необходимо разоблачить, говорю я вам!

– Так, так, – прервал его сотрудник магистрата. – Садитесь, пожалуйста!

Брунер поглядел на своего посетителя и понял, по какому делу тот пришел.

Он сразу вспомнил двух сутяг, которые долгие годы жили дружно, вместе пели, вместе выпивали и вдруг поссорились из-за какого-то случайно сорвавшегося слова. Они разругались, потом подрались, в перепалке были разбиты очки и карманные часы. Сначала коротенький подал заявление на длинного, а теперь пришел длинный, горя жаждой уничтожить коротенького.

Брунер молчал, погрузившись в раздумье. Значит, два Ивана, о которых он когда-то читал, два друга, которые поссорились, все еще живы?!

– Да я на порог к себе его не пущу! – кричал длинный.

– Но, насколько я помню, вы, кажется, друзья?

– Друзья? Мы были друзьями. Но с этим покончено раз и навсегда. Разумеется, мы были друзьями. Какой же я дурак!

И он схватился за голову.

– Не могу не согласиться с вами, – сказал Брунер, – но совершенно в другой связи. Вы подрываете основу, на которой не только ваш противник, но и вы сами можете построить свое существование, – ваше совместное предприятие. Кроме того, прошу вас, вспомните – вы земляки. Если братья – сыны одной родины – не могут ужиться друг с другом, как же могут жить в мире народы с различным государственным строем? Вы оба правы и оба неправы.

Длинный попробовал что-то возразить.

– Нет, вы выслушайте меня, – перебил Брунер длинного, не дав ему и рта раскрыть. – Вы хоть уяснили себе, какое именно учреждение вы беспокоите по этаким пустякам? Из-за сущей чепухи вы срываете серьезную и плодотворную работу наших сотрудников, крадете время не только у себя, но и у нас. Прошу вас, дорогой Иван Иванович, будьте благоразумны!

– То есть, как это Иван Из-ванны-выдь? – переспросил посетитель, окончательно сбитый с толку.

– Просто мне припомнились два друга, которые прославились своей ссорой, – Иван Иванович и Иван Никифорович.

– Нет, прославиться я не слишком тороплюсь, – засмеялся длинный и поднялся со стула. – В сущности говоря, вы правы. Я, конечно, погожу и покамест не стану ничего предпринимать. Но, конечно, я делаю это не ради него…

В тот же день по тому же делу к Брунеру явился коротенький. Он пришел, чтобы лично подтвердить свои показания.

– Друзья? Да, мы были друзьями. Мошенник! Спекулянт! На порог к себе не пущу. Какой же я дурак!

Брунер протянул ему сигарету.

– Спасибо, я курю только сигары.

Оказалось, что чиновник магистрата припас у себя и сигары. Посетитель нерешительно взял одну и закурил.

В промежутках между затяжками коротенький излил свою душу и добавил:

– Он злоупотребил моим добрым именем в корыстных целях. Прошу вас занести это в мое заявление. Оно лежит у вас. Нет, я ни перед чем больше не остановлюсь! Да!.. Ни перед чем!

Он говорил еще долго и пространно и вдруг разом обмяк, словно резиновый мяч, из которого выпустили воздух.

– Разумеется, вы должны защищаться, – сказал Брунер с важностью. – Но я не понимаю одного: как вы могли вести дела сообща с таким мошенником? Это характеризует и вас с самой плохой стороны. Мне казалось, что вы лучше разбираетесь в людях.

Коротенький подскочил, словно его ужалила оса.

– Позвольте, я пользуюсь всеобщим уважением, не судился, состою членом правления общества покровителей кролиководства, мы – то есть я хочу сказать, мы с ним, – мы были, в сущности говоря, друзьями. Он вел мои дела и был очень приличным парнем. В прошлом, во всяком случае!

– Тогда все в порядке! – воскликнул Брунер. – Но я не понимаю, зачем вам понадобилось уничтожать самую основу ваших деловых отношений? Без вашего друга ваше предприятие просто развалится. И, наконец, вы ведь земляки, Иван Никифорович.

– Вы правы, конечно. Но, что это значит Иван Никогда-не-выдь? – и коротышка, оторопев, вытаращил глаза на чиновника магистрата.

– А это, видите ли… – и Брунер рассказал историю, которую он когда-то читал.

Коротышка совсем исчез за густыми клубами сигарного дыма. Казалось, он глубоко задумался, но вдруг рассмеялся.

– Ха-ха-ха, Никогда-не-выдь! Ха-ха-ха!

– Никифорович! И если вы тотчас не пойдете к вашему другу и не помиритесь с ним, это имя останется за вами навсегда!

Никифорович кивнул головой, пожал Брунеру руку и исчез.

Не успел еще Брунер вернуться к своему столу, как перед ним словно из-под земли вырос Гроскопф.

– Вы слишком много времени уделяете вашим посетителям. Нас интересуют только преступления, а не возможность примирения. Наша прямая обязанность карать виновных. Ваша же деятельность не имеет никакого отношения к этой задаче. – Гроскопф высморкался. – Повторяю вам: мы не посредническое бюро.

Он спрятал носовой платок в карман и провел ладонью по своей жирной физиономии.

– Я очень нервничаю сегодня. Гипертония ужасно угнетает меня. Служба так утомительна! Я с удовольствием ушел бы в отставку. Хоть сегодня. – И Гроскопф удалился к себе.

Брунер привык к этим рассуждениям, он перестал обращать внимания на его слова.

Прошло два дня. Приятели вместе явились в магистрат. Они шли, покачиваясь, словно самодельные кораблики, пущенные в ванную.

– Вот и мы, – сказали они, входя к Брунеру. – Мы все уладили. Пусть наши за-заявления сожгут. Тарара-бумбия! Записывайте: Иван Из-ванны-выдь и Иван Никогда-не-выдь закончили свою тяжбу м-ми-миром. Тарара-бумбия!.. Мы пр-при-пришли поблагодарить за по-по-посредничество!

И словно по команде, они извлекли две бутылки вина и со стуком поставили их на стол.

– Нет, господа, к сожалению, это невозможно, – сказал Брунер. – Выпейте, пожалуйста, сами за ваше примирение и, если желаете, за меня. При случае я охотно разопью с вами стаканчик, но только в пивной.

И он возвратил им бутылки.

– Тарара-бумбия! Так мы и думали. Ну, что же, простите, пожалуйста, господин чиновник. До свидания!

Дружная пара вышла из кабинета и затянула песню на разные голоса.

Часы продолжают тикать, а земной шар вращаться вокруг своей оси.

Прошло почти полгода после этого посещения. Однажды Мартину Брунеру принесли на дом запечатанный конверт.

В нем лежала повестка из магистрата.

– Наверное, по поводу денег, – сказала Люциана и посмотрела на мужа, который вскрывал письмо. – Когда-нибудь должен прийти конец. Необходимо заплатить адвокату, он и так уж ждет бог весть сколько.

– Я и сам знаю, – с раздражением заметил Мартин. – Ты видишь, я распечатываю. – Он развернул письмо и принялся читать.

«…налагаю на вас дисциплинарное взыскание: выговор. Основанием для моего решения служит ваше недостойное поведение в деле Эдельхауэра. Вопрос о том, советовали ли вы ему, оказавшись с ним наедине, подделать документы, остается невыясненным. Это заставляет нас отметить, что вы без достаточного чувства ответственности относитесь к исполнению своего служебного долга. Ввиду того, что на вас уже было наложено дисциплинарное взыскание по делу о велосипеде, считаю в данном случае желательным и необходимым объявить вам выговор вторично.

Глава магистрата».

Он протянул письмо жене. Оно выпало у нее из рук.

– Ничего не понимаю! У меня нет больше сил! – Слезы выступили на глазах у Люцианы. – В конце концов, я тоже человек. И к тому же женщина. Другие огорчаются из-за неудачного фасона шляпки, а я только и делаю, что вожусь с выговорами, то есть не я, разумеется, а ты! Но ведь я и ты идем в одной упряжке. Я – жена крупного преступника… С этим ты, полагаю, согласишься?!

Она прислонилась к стене и протянула ему письмо.

– Может быть, есть еще какая-нибудь причина, почему тебя преследует начальство? Здесь, конечно, что-то кроется. Только никак не могу понять, что именно.

– Я тоже, – сказал Мартин. – Но единственное, что у меня осталось, – это чистая совесть.

– Но тебе в ней мало проку. Для всех нас было бы гораздо лучше, если бы у тебя вообще ее не было! Со своей чистой совестью ты нас только погубишь, всех до одного! Мы так издергались оба! Подумай, какой пример для детей! Молчишь? Почему ты не отвечаешь? Как разобраться во всей этой истории? Кто, скажи на милость, способен выбраться из этой груды писанины? Взгляни, пожалуйста, на свой письменный стол. Чего здесь только нет! Просто курам на смех! Бумаги, бумаги, бумаги! Все, что у нас вообще осталось! Бумаги и нервы. И это в приличном чиновничьем доме! Просто курам на смех! Ха-ха-ха! Плакать хочется, как подумаешь обо всем, что ты натворил со своей чистой совестью!

Мартин громко застонал.

– Не хватает еще, чтобы ты раскис! – с возмущением воскликнула Люциана и, замолчав, принялась поправлять прическу. – Вот, посмотри! Вот он! – закричала она вдруг с ужасом.

– Кто? Где?

– Чудовище! Посмотри, как оно раздулось. Оно сожрет нас всех.

Оба уставились на письменный стол, на котором шевелилась бумага. Вдруг она взлетела в воздух.

Мартин и Люциана дружно рассмеялись.

– Закрою окно, а то как бы ты не простудилась, – сказал Мартин.

– Стоит ли меня жалеть! – воскликнула она.

– Я люблю тебя! – возразил он, опуская задвижку у рамы.

– Хороша любовь! – заметила она, не сводя с него глаз.

– Конечно, хороша.

– А больше ты ничего не можешь придумать?

– Конечно, могу.

– Ах так! Что же?

– Я люблю тебя!

Она замолчала.

Да, очаровательной ее сейчас вряд ли можно было назвать. Лицо мрачное, глаза распухли, нос блестит от размазанных слез. Нет, в эту минуту она не была соблазнительной.

Кот Мориц сидел под подоконником и, изогнувшись, чесал себе спину.

– Его опять кусают блохи, – закричали дети, вбегая в комнату.

Люциана немедленно отправила их обратно во двор.

Мартин перечитал письмо.

– Ну, что ты скажешь, Мориц? Не вмешаешься ли ты в это дело и не положишь ли ему конец?

Мориц склонил голову на бок, подморгнул сощуренным глазом и выгнул спину.

– Не бойся, я не стану тебя обижать. В сущности ты тоже жертва произвола. Стоит мне перестать давать тебе молоко и запереть перед тобой дверь, и ты одичаешь. Правда, ты вынослив, но кто знает, в один прекрасный день они могут пристрелить тебя как бездомного.

– Фр-р-р! – сказал кот.

– Ты прав, не жизнь, а фр-р-р! Да и дела наши бр-р-р! Ты прекрасно во всем разбираешься. Бедный зверь!

– Что ты собираешься делать? – спросила Люциана, возвращаясь в комнату. – Ты уже сообщил доктору Иоахиму?

– Нет. Но если и мы с тобой немного одичаем, какое это имеет значение?

На другой день он пошел к адвокату.

– Что мне делать? Газ, бритва, яд или подтяжки? Как вы думаете, что приятнее?

– Вы, очевидно, прекрасный человек, раз вы так торопитесь попасть на небеса! – сказал адвокат, продолжая с полной невозмутимостью курить сигарету.

Брунер подал ему письмо.

– Садитесь, пожалуйста, опасный преступник, – сказал адвокат и начал читать. На губах его зазмеилась насмешливая улыбка. Наконец он поднял глаза.

– Так-так… Это еще что такое? Понятия не имею о дисциплинарном взыскании, которое уже якобы было на вас наложено в прошлом. Это что, клевета?

– Нет, нет, – перебил Брунер своего адвоката и попытался разъяснить ему суть дела. – Мне действительно дали выговор за велосипед, помните?

– Ах, вот как! Нет, это новость для меня, – сказал адвокат. – А какой результат возымел ваш протест?

– Никакого. Просто канул в лету.

– Ага, – торжествуя, воскликнул доктор Иоахим. – Вот тут-то мы их и поймали. На ваш протест не последовало ответа, следовательно, и взыскание не вступило в юридическую силу. Значит, разбирательство по этому делу еще не закончено. Значит… Значит, согласно закону, на вас вообще не наложено взыскание.

– Это тянется так долго, можно просто с ума сойти, – тихо сказал Мартин.

– О, зачем же? Дайте-ка я отвечу этим господам. Во-первых, я стану утверждать, что первый выговор не имеет силы ни по материальным, ни по формальным основаниям. Дело может принять еще весьма интересный оборот, мой дорогой доверитель.

Он откинулся в кресле и осторожно выпустил дым изо рта.

– Предоставьте действовать мне, господин Брунер. Я буду держать вас в курсе.

На этом они простились.

Смятенный и растерянный, Мартин Брунер на другой же день с головой окунулся в работу. Это было единственным средством уйти от назойливых мыслей.

Адвокат не стал дожидаться истечения срока для обжалования. Он немедленно опротестовал перед вышестоящей инстанцией, то есть перед Управлением надзора, оба дисциплинарных взыскания, наложенных на Брунера.

Через несколько дней Брунера вызвали в Управление. Он был встречен очень любезно. Особенно горячее участие принял в нем господин Георг Вайс.

– С этим делом следует покончить раз и навсегда. Постановление суда, бесспорно, имеет законную силу. И из приговора и из вашего поведения явствует, что вы вели себя абсолютно достойно. Вы, следовательно, утверждаете, что никогда не подстрекали Эдельхауэра подделать документы?

– Разумеется! Мои показания запротоколированы и отмечены особо в приговоре суда.

– Понимаю! Следовательно, нет решительно никаких оснований затягивать дело. Мы незамедлительно покончим с этой историей.

Георг Вайс пожал Брунеру руку, и тот ушел, совершенно успокоенный.

Прошло еще полгода. О деле Брунера не было ни слуху ни духу. Как ни старался Мартин расшевелить почившего червя бюрократизма, тот не проявлял ни малейших признаков жизни.

Прошло еще полгода. Часы продолжали тикать, земной шар продолжал вращаться вокруг своей оси. Эдельхауэра уволили без права восстановления. Брунер все еще не получил возможности уплатить долги. Гроскопф твердо сидел на его месте – начальника отдела. Уполномоченный по вопросам культуры стал здороваться еще рассеяннее, его занимали новые, еще более высокие мысли, чем прежде.

Тем временем в магистрате и в Управлении надзора усиленно обсуждался вопрос, как именно не дать хода протесту доктора Иоахима, который был подан в законный срок. Наконец Георг Шварц почесал в затылке и вызвал к телефону Георга Вайса. Немного погодя он побежал к контролеру по финансовым делам и наконец спустился к Гроскопфу.

Полученными результатами Черный Жорж поделился с одним только Белым Жоржем.

Тот отправил доктору Иоахиму короткое письмо и в нем сообщил, что протеста против выговора, вынесенного по делу о велосипеде, получено не было и в деле не числится. Тем самым выговор сохраняет законную силу.

Брунер не был страстным коллекционером. Тем не менее он тщательно собирал все бумаги, имевшие отношение к его делу, и хранил их в отдельном ящике. Правда, он не уделял им особого внимания, не стерег, не берег их, но все же они выросли в высокие и мощные горы. Скоро оказалось, что им отвели на столе слишком тесную территорию. Пришлось ее расширить. Бумажная гора, вздымаясь все выше и выше, уже почти касалась карниза. Брунер начинал подумывать, куда бы достойным образом поместить следующее бумажное пополнение.

Сейчас он без труда извлек из самого темного ящика письменного стола копию некогда отправленного, а ныне утерянного в магистрате протеста, в котором он оспаривал решение по делу о велосипеде. Ну и обрадовалась бумажка, когда ей снова удалось вылезть на свет божий! Адвокат сопроводил ее небольшим отношением.

«К счастью, – писал адвокат, – мой подзащитный может не только установить самый факт вручения протеста, что подтверждается соответствующей копией, но и доказать, что она была своевременно получена вами, о чем свидетельствует прилагаемое при сем письменное подтверждение самого главы магистрата».

В кабинете начальника отдела кадров метались расстроенные сотрудники. Что делать? Что предпринять? Прежде всего нужно с честью выпутаться из этого дела, но так, чтобы не уронить своего достоинства и престижа.

Выход нашел Георг Вайс из Управления надзора.

– Надо уметь жертвовать малым, чтобы удержать главное, – сказал он. – Немедленно иду к начальству и постараюсь изложить ему дело Брунера с моей точки зрения.

Скоро он вернулся и принес бумагу за подписью главы магистрата. Правда, ей пришлось еще поваляться на канцелярских столах, но наконец она все же попала по назначению.

– Вот мы и добились! – сказал доктор Иоахим своему подзащитному. – Выговор за историю с велосипедом снят по формальным основаниям. Его больше не существует. Поздравляю! Правда, второй выговор сохраняет полную силу. Что ж, будем драться дальше…

«Если бы только у меня были деньги и силы! – подумал Брунер. – Я бы спокойно стал драться дальше».

Вдруг лицо его просветлело. «Но ведь я могу попросить в магистрате ссуду! Другим сотрудникам давали. Это было бы просто спасением. Я верну ее, как только мне выплатят жалованье за прошлые месяцы».

– Хорошо, – согласился Брунер, – давайте драться дальше!

Однако эта перспектива не доставляла ему особого удовольствия.

Он хотел покоя. Он хотел наконец покоя! Нет, он вовсе не жаждал драться. На пле-чо, нале-во, на-право равняйсь! Равнение на середину! К ноге! Вольно! Продолжать!

– Продолжать: два – три – четыре, – скомандовал Альфред Зойферт и взмахнул обеими руками. Он стоял на эстраде в зале ресторана. Сотрудники магистрата завершали здесь свой пикник. Услышав команду, господа сотрудники вместе со своими супругами взяли листочки с текстом и уставились на дирижера.

– Внимание! Два – три – четыре!..

Несколько сот чиновничьих ртов разверзлось по команде, и армия звуков устремилась к потрескавшемуся потолку:

Вовеки слава и почет

Тебе, прибрежный город наш,

Где в рот вино само течет,

Где весел звон застольных чаш,

Где лес шумит, журчит вода,

Где поцелуи без конца.

Пусть имя города всегда

Восторгом трогает сердца.

Клаус Грабингер, который по непонятным причинам сидел, не разжимая рта, почувствовал вдруг легкий толчок.

– Пойте же! – произнес кто-то негромко над его ухом. – На вас смотрит старик.

Действительно, в эту минуту глава магистрата обернулся и посмотрел на человека, державшегося особняком. И так как этот человек получил выговор, частенько опаздывал и два раза в месяц, в день, когда покупал книги, вообще не выходил на работу, то он поправил сбившийся на сторону галстук, разинул рот и прокричал осипшим голосом несколько тактов. Но, плохо зная текст, он все недостающие слова храбро заменил восклицанием! «Ла-ла, ла-ла!!!»

Сегодня Грабингер опять перекурил, и вчера вечером, когда работал в архиве, тоже. Он хрипел. Волей-неволей пришлось замолчать. Зато Максимилиан Цвибейн, который сидел через несколько столиков, – у него был неплохой голос – запел таким громовым басом, что, как показалось Грабингеру, чуть не смёл всех окружающих.

– Два – три – четыре!..

Размахивая руками и извиваясь всем телом, господин советник Альфред Зойферт дал знак повторить припев. Стоя на самом краю эстрады, дирижер с радостью услышал многоголосое пение, которое вырвалось из сотни глоток вместе с легким ароматом сосисок и кислой капусты.

Наконец последняя строфа песни была спета. Утомленный дирижер опустил руки и отошел в сторону. В ту же минуту глава магистрата, улыбаясь, поднялся по ступенькам на эстраду и пожал руку скромному любителю музыки.

– Мы выражаем благодарность нашему глубокоуважаемому поэту и композитору господину Альфреду Зойферту за приятные минуты, которые он доставил нам своей песней. Пусть же музы и впредь дарят его поцелуем, дабы нам еще много раз было так же хорошо и весело, как сегодня.

Начальство повернулось к сотрудникам магистрата, которые сидели в зале.

– Вольно!

Ну, разумеется, он не отдал такой команды, он просто дружески сказал: «Антракт!» Но в шуме болтовни, в шарканье ног, в грохоте отодвигаемых стульев его не расслышали.

– Спокойно, прошу вас! – крикнул снова глава магистрата, стоя на эстраде, и извлек букет, который он прятал за спиной. – В наших рядах находится сегодня сам именинник – наш поэт! Давайте же еще раз споем в его честь припев его песни: два – три – четыре!..

Именно в эту минуту библиотекарь Грабингер поднялся с места. Его тошнило. Он страдал желудком и за весь день проглотил только два ломтика белого хлеба. Этого недостаточно, особенно если принять во внимание утомительный пикник.

На другой день сотрудники и сотрудницы магистрата, утомленные бессонной ночью, мелодически зевали за работой. На их лицах лежал отпечаток пережитых удовольствий и неизбежных печальных последствий.

Только Юлиус Шартенпфуль наперекор всему не чувствовал ни малейшей усталости. С еще большим энтузиазмом, чем обычно, он принялся за работу. Он дал несколько поручений молодому коллеге, который стажировал в его отделе, и отправил его странствовать по лабиринту магистрата, предпочитая оставаться в одиночестве и без всякой помехи заниматься своими делами. Ему необходимо было составить отчет для главы магистрата. Скрипучим голосом он вызвал к себе Нелли, намереваясь ей диктовать. Но какой нормальный человек может собраться с мыслями, когда поминутно открывают и закрывают двери, когда беспрерывно вносят и уносят бумаги, когда за порогом раздается шарканье ног бесконечных посетителей, когда ни на секунду не прекращается суета? Поэтому он попросту запер дверь на ключ.

– Скорей, начинаем работать, – сказал он Нелли и схватил ее за плечо. Дверь дернули, раздался неистовый стук и голос Георга Шварца крикнул: «Что тут случилось?» Шартенпфуль поспешно отскочил от секретарши, отворил и стал в дверях, загораживая комнату.

– Приходится закрываться, Жорж. Просто невозможно работать. У тебя что-нибудь срочное? Зайди, пожалуйста, попозже, примерно через часок.

– Не беспокойся, Юлиус. Ничего срочного. Просто так, мимоходом. Мне хотелось поговорить с тобой о Германе. Успеется потом.

Обрадовавшись, что ему удалось так быстро отделаться от начальника отдела кадров, финансовый контролер усмехнулся и легким шагом направился к столу, у которого ждала Нелли.

На Нелли было сегодня очень элегантное платье с застежкой спереди. Нижняя пуговица была, как обычно, расстегнута, чтобы не мешать в шаге.

– Что разрешается одной, можно делать и другой, – продекламировал советник и отстегнул вторую пуговицу. – Бог троицу любит, – добавил он и принялся за третью.

Нелли легонько ударила его по пальцам.

– Ну, ну, поросеночек, – шутливо погрозил он и обхватил ее талию. Нелли взвизгнула и засмеялась. Пока она хохотала, Шартенпфуль быстро отстегнул четвертую пуговицу.

– «Чтоб присягу нам принести, на руке три пальца есть. Если б не другие два, мы присяги не забыли б никогда», – продекламировал он, но умолчал, что поэтическое произведение принадлежит музе Зойферта. Она и мигнуть не успела, как он расстегнул пятую пуговицу, и из платья появилось нечто нежно-розовое. Шартенпфуль обнял одной рукой Нелли, а другой быстро и ловко сорвал с нее платье. Нетерпеливо отшвырнув в сторону корзинку для бумаг, он поднял секретаршу на стол.

Косой луч солнца падал на цифры, темневшие на белых наклейках папок, на желтые скоросшиватели, на черную телефонную трубку.

Раздался треск, замок отскочил. Дверь распахнулась. Неужели ее забыли запереть? Нелли видела совершенно ясно, что дверь открыта, открыта настежь. Кто там стоит на пороге? Нелли не могла разглядеть того, вернее тех, кто, придя в неописуемое изумление при виде такого усердия к работе со стороны начальника своего отдела, поспешно скрылись в темноте коридора.

Финансовый контролер решительно не поверил в Неллин бред. Он приподнялся и посмотрел на закрытую дверь. Затем оделся, как все люди, когда они встают поутру, неторопливо направился к двери и храбро нажал ручку. Дверь поддалась и, хихикнув, стукнула его по лбу.

В коридоре царила какая-то подозрительная суета. Хлопали двери, раздавались шаги, слышались голоса, вперемежку со взрывами смеха.

– Черт подери! Кто отпер двери? – накинулся Шартенпфуль на ручку, замок и фанеру и бросил подозрительный взгляд на своего поросеночка.

– Не я! – простонала бело-розовая девочка. – Должно быть, когда постучал начальник отдела кадров, ты забыл…

– И нужно же было явиться этому проклятому Жоржу! – крикнул Шартенпфуль. – В первый раз я, разумеется, запер как следует…

Он пригладил вихор, торчавший на темени, и уселся за письменный стол. Глубокая складка залегла у него меж глазами. Из ушей забил дым. Очки начали метать искры.

– Удивительно, что он все еще держится, – заметила высокопоставленная особа, сидя в кругу своих друзей и потчуя их пивом.

– Ты говоришь – держится, дорогой дядя? – заметил Юлиус Шартенпфуль. – Он при последнем издыхании. На службе он уже совсем не тот, что прежде. Еще один толчок, самый маленький, и… – И, проведя рукой по горлу, он высунул язык.

Шартенпфуль мог себе позволить подобную вольность. Всего несколько дней назад, принимая во внимание его большие заслуги перед магистратом в деле надзора за расходуемыми средствами, его назначили старшим контролером по финансовым делам. Способности Шартенпфуля были столь очевидны и замечательны, что начальство не сочло нужным направить его на учебу для повышения квалификации или подвергнуть специальному испытанию. Да и чему еще мог научиться этот законченный специалист, который умел не только давать дельные советы, но и проводить их в жизнь? Сверх того он пользовался доверием его превосходительства благодаря доверительным сведениям, которые доставлял ему изо дня в день. Действительно, повышение по должности и связанное с ним несомненное повышение ежемесячных доходов позволили Шартенпфулю стать чрезвычайно уважаемой и всеми ценимой личностью.

– Мне не кажется, что он на ладан дышит, – снова заметил Пауль-Эмиль Бакштейн. У него был большой опыт в этом вопросе. – Но, если мы и дальше будем гладить его по шерстке и в то же время не дадим поднять головы, вот тогда мы быстро его доконаем. Он чертовски вынослив. Ваше здоровье!

Бакштейн поднял кружку и выпил.

– Когда человек занят собой, ему уже не до окружающих, – сказал он, и засмеялся. – Но я пригласил вас сюда, господа, вот по какому делу. Некое лицо, через которое я связан с определенными влиятельными кругами, сообщило мне, что Брунер направил второй протест, и теперь уже в Главное управление надзора. Между прочим, Брунер ссылается на то, что суд признал его невиновным. Я велел раздобыть копию заявления. В нем говорится, что нелепо налагать на человека, оправданного по суду, такое же взыскание, как на Цвибейна и на Шнора, признанных виновными. Господа! Прошу вас оказать мне поддержку и просить нашего дорогого Георга Вайса, который сейчас присутствует здесь, чтобы он в качестве юрисконсульта Управления надзора как можно скорее связался с советником Морицем, старшим референтом Главного управления надзора, к которому должно поступить это дело.

Насколько мне известно, положение Морица чрезвычайно шатко, поэтому он сделает все, чтобы удержаться на своем месте. А мы, когда действуем сообща, представляем реальную силу. Если бы Брунеру удалось – разумеется, я говорю это только предположительно, – если бы Брунеру удалось добиться снятия второго взыскания, подумайте, господа, какой это будет победой для него и каким поражением для нас! А вам, милые друзья мои, Цвибейн и Шнор, вам следует хотя бы временно и для вида перейти на более скромные должности, стушеваться. Вы можете даже заявить, что раскаиваетесь в своем поступке. А в остальном положитесь на меня. Я обещаю вам, что вы займете прежнее положение. С Гроскопфом я тоже беседовал. Он позаботится об остальном. Приказ о вашем повышении я, разумеется, задержу месяца на два, пока все снова не войдет в свои берега.

Присутствующие склонили головы в знак согласия.

Шартенпфуль сидел, барабаня пальцами по ручке кресла-качалки, и что-то тихонько насвистывал. Вдруг он вскочил.

– Дорогой дядя и советник, дорогие друзья. В Управление надзора поступило заявление Брунера. Он просит предоставить ему беспроцентную ссуду в размере жалованья, которое причитается ему за прошлые месяцы и задержано якобы не по его вине. Разумеется, мы не можем удовлетворить его просьбу. Лично я ее отклоню. Поэтому, дорогой дядя, я прошу тебя на ближайшем совещании советников магистрата выступить соответствующим образом. Взвесив все, я с полной ответственностью обратился к главе магистрата. Он со своей стороны тоже отклонит ходатайство Брунера, как лишенное всякого основания.

Собравшиеся слушали оратора в благоговейном молчании.

– Ну, разумеется! – послышались голоса. – Ведь этак можно бог весть до чего дойти! Кому же из нас не нужны деньги? Однако мы забыли выпить!

Советник поднял кружку.

– Да здравствует вино и любовь! Входи, Агнетхен, посиди с нами в гостиной…

Поздно вечером Георг Вайс споткнулся о сточный желоб и разбил в кровь лицо. На другой день он появился в канцелярии разукрашенный пластырями. Тем не менее он работал усердно, как всегда, и в кратчайший срок справился с возложенной на него задачей. Прежде всего он позвонил советнику Морицу, старшему референту Главного управления надзора. Но того, к сожалению, не оказалось на месте. Вайс решил отложить разговор.

Несколько недель назад в кабинет к Юлиусу Шартенпфулю посадили стажера, которому предстояло совершенствоваться в бухгалтерском деле. Шартенпфуль был крайне недоволен этим обстоятельством и почти не разговаривал с молодым практикантом. Но так как это вселение должно было быть кратковременным, то Шартенпфуль решил ничего не предпринимать. Однако он пользовался любым случаем, чтобы выместить на молодом человеке свое недовольство, и издевался над ним в присутствии своей секретарши Нелли.