Текст книги "Слушается дело о человеке"

Автор книги: Урсула Рютт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Чиновники не могли опомниться от изумления.

– Действительно, необычайно интересно, господин Ноймонд, – сказал Кнебель, не в силах отвести взор от цифр. – Ведь так можно выиграть целое состояние!

– Разумеется, мой друг, но и проиграть тоже. Я вам сказал: нынче пан, завтра пропал. Завтра я, может быть, буду нищим.

– Понятно, – согласился Юбершрейтер, все еще во власти шарика, который так удивительно катался по зеленому полю рулетки.

Игрок спрятал карточки с пометками и потушил сигарету о пепельницу.

– А шулерство – вот бы вы подивились, господа! Но, простите, который час? О боги! Нам придется прервать беседу. Я очень спешу, как-нибудь в следующий раз.

– Прощайте!

Господин Ноймонд схватил шляпу и перчатки и бросился к дверям.

– Но… но ведь у вас три автомобиля, – крикнул ему вдогонку, вне всякой связи с их разговором, Юбершрейтер, который вдруг смутно вспомнил, зачем приходил этот человек, и почтительно открыл дверь перед своим посетителем.

– Три автомобиля? У меня? Нет, просто очаровательно! Я беру все три драндулета напрокат. Вы знаете, без автомобиля мы для женщин ничто! – Он снова изящнейше засмеялся, помахал рукой и, любезно кивнув на прощанье, исчез.

Три чиновника вежливо склонились перед дверью. Но безумно спешивший Ноймонд уже не видел этого.

Год кончился. Начался новый. Мартин Брунер получил уведомление из банка: его просьба о ссуде удовлетворена. Одновременно ему сообщали и размер ежемесячного погашения ссуды. Мартин сидел и в полной тишине подсчитывал, высчитывал, подравнивал. Голову вытащил – хвост увяз. Хвост вытащил – голова увязла. Как он устал от этого!

Прошло еще некоторое время. Однажды, идя по улице, он наткнулся на какого-то карапуза. Малыш, который еле умел ходить, изо всех сил вцепился в его брюки, но все-таки не смог удержаться и хлопнулся на заднюшку. Малыш даже не подумал заплакать. Поэтому никто не бросился его подымать. Только отец поспешил к нему на помощь и поставил его снова на ножки.

– Ничего, Францль, пустяки, посмотри вот сюда!

Отец наклонился и похлопал своей большой рукой по крошечным штанишкам, стараясь счистить с них пыль.

– Батюшки! Господин начальник! – обрадованно вскрикнул он и, выпрямившись, протянул Брунеру руку. – Вот, подивитесь! Это Францль.

Он старался поставить малыша по стойке «смирно», но эта попытка ни к чему не привела. Наоборот, малыш чуть было не шлепнулся. Брунер успел подхватить его.

– Ах, вот как, Францль! Вылитый отец!

– Еще бы, – рассмеялся родитель. – Когда человек находится в расцвете сил… – он зажмурился. – Паренек просто ртуть. Но дома нас ждет Марианна, моя законная супруга. Мы, знаете, ли, поженились. Пойдемте! Пожалуйста!..

Он поднял на руки своего непоседливого сынишку и повел Брунера вверх по лестнице.

В маленькой, очень хорошо обставленной комнате сидела Марианна. Она подняла голову от шитья и поздоровалась с гостем.

– Ах, – вырвалось у Брунера, который, порывшись в своей памяти, извлек оттуда свидетельство о жизни госпожи Марианны Блок, прибежавшей к нему в полном отчаянии.

Разумеется, она тоже тотчас узнала его.

– Вот видишь, – заметил муж, – я же сразу сказал тебе, что это господин начальник, только он… Знаете, – сказал он, оборачиваясь к своему гостю, – моя жена заявила мне, что она попала к единственно разумному человеку во всем учреждении. Я спросил, как он выглядит. Она говорит: так, мол, и так. Ага, подумал я. Это он. И я рассказал про вас Марианне.

Брунер засмеялся и в смущении принялся разглядывать комнату.

– Вот этот диван я сам сделал, – пояснил ему хозяин. – И вот эти два кресла – тоже.

На одном из кресел сидела маленькая Маргита и кормила куклу кашей.

Брунер похвалил прекрасную кустарную работу и вдруг увидел маленькую полочку, которая висела на стене. На ней было нарисовано сердце, а в горшке на полочке росла зеленая ветка, на которой висела пустая пузатая бутылка.

– Последняя, упокой господи, ее душу! – засмеялся хозяин. – С этим покончено. Просто покончено. Правда, Марианна? Разумеется, при случае можно выпить, но только чуть-чуть, так, для отвычки. Об этом и говорить не стоит. У меня просто апатия.

Марианна одобрительно кивнула и улыбнулась.

– Он почти совсем бросил пить. Зато больше работает.

Отставной пьянчуга налил стаканчик дорогому гостю.

– Нет, вы должны отведать!

Брунер не стал чиниться и выпил.

– Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями?

– Еще бы! – засмеялся хозяин и похлопал его по плечу. – Вы спасли мне жизнь. Без вас я бы просто спился…

Спускаясь по лестнице, Брунер столкнулся у выхода с какой-то женщиной.

– О господи Иисусе, господин начальник! Знаете, я живу – извиняюсь, конечно, – я живу все еще здесь. Он меня не выбросил. А с тех пор как женился, стал совсем другим человеком. Вы – извиняюсь, конечно, – вы, видно, изгнали из него беса!

– Нет, уж этого я не умею, – возразил Брунер. – Но я очень рад, что вы живете мирно.

– О, он даже починил мне диван. Знаете, когда много детей… А жена его – извиняюсь, конечно, – она сущий ангел…

Брунер пожелал ей, черту и ангелу и дальше жить в мире и благополучии и оставил городской район, в котором серая булыжная мостовая могла бы рассказать еще много удивительных историй.

– Плевать мне на мою реабилитацию, – сказал он, обращаясь к самому себе. – Пусть делают, что хотят. Пусть я привязан к земле, я все же над ней парю. Это и есть моя тайна. Каждодневно и ежечасно я погружаюсь в будничную действительность, и в то же время всегда и непрестанно поднимаюсь над ней. Я раздвоен, и я един. Что значит тело без души? Каким бы оно ни было тренированным и сильным, тело неуклюже и неповоротливо. Оно не может следовать за полетом и подвижностью духа. В минуту, которую чувствует тело, дух пролетает много лет. Тело относится к духу, как время к вечности.

Брунер продолжал идти, насвистывая в честь перемены в своем настроении. Он заранее радовался Люциане, нежданному воскресенью, которое не значилось по календарю, равнодушию к груде дел на своем письменном столе и снова Люциане. Интересно, что она сейчас делает? Может быть, тоже насвистывает? А может быть, стоит у окна и поджидает его? Глупости, у нее и без того довольно работы. Она вечно занята.

Люциана, действительно, была в кухне, но она стояла неподвижно, не шевелясь. Время от времени Люциана трясла головой, словно стараясь что-то вытряхнуть из себя, и бормотала. Куда девались все ее принципы, гласящие, что человек должен быть сильным, что нужно уметь преодолевать житейские неприятности? Куда они подевались? Исчезли. Исчезло все. Остался только вопль, которого никто не слышал, да сжатый кулак, ударявший в пустоту.

– Ты все обдумала, Люциана? – прошептал кто-то ей на ухо.

– Мне нечего думать. Не хочу больше, и все!

– Ты играешь, Люциана. Ты играешь со своей злобой, со своим мужеством, со своей любовью.

– У меня нет уже ни злобы, ни мужества, ни…

– Погоди, не торопись, милая! Возьми себя в руки. Перестань дурить.

– Ты так считаешь?

– Да!

– Но как же мне справиться с собой? Я стала невыносима. Я уже нисколько не похожа на других. У них радостные лица, они умеют веселиться и брать себя в руки, распускаться и опять приходить в себя. Одна я отверженная. Я стала в тягость всем своим близким. Как же мне справиться с собой?

– Тс, тиш-ше, дитя мое!..

Кто это нашептывает ей в уши? Она закрыла лицо руками и заплакала.

– Нет, я буду спокойна, очень спокойна и холодна. Если бы только сердце не колотилось так отчаянно! Неужели это пробуждается любовь к незнакомцу? Он завораживает меня своими ласками, он манит меня на черный ковер – нет, нет, не хочу, не сейчас, никогда…

– Вот и я! Нас отпустили сегодня раньше!

Сын швырнул ранец на стол и потянул носом.

– Ты ничего не чувствуешь, мама? – сказал он, вопросительно глядя на нее. – Господи боже, все краны открыты!

Он бросился к газовой плите и проворно завернул краны, один за другим.

Перестало шуметь, но запах остался. Так сильно пахло газом, что мальчик немедленно распахнул окна и двери. Сквозняк шевелил его волосы.

– Мне просто дурно делается, – сказал он, видя, что она молчит.

Ветер трепал ее платье.

– Должно быть… вероятно… когда я чистила плиту… ее нужно было наконец вымыть…

Она пыталась ухватиться за стену.

– Я, верно, нечаянно отвернула краны…

– Ну-ка уходи отсюда! – сказал мальчик решительно и повел ее в комнату. – Какое счастье, что хоть я сразу все заметил.

– Конечно счастье, сынок!

Для детей эти годы тоже не прошли бесследно. На старшего уже легли тяжелые впечатления удивительной действительности, но он не сумел еще их переварить. Мальчик все больше замыкался в себе и все реже смеялся.

Прошел еще год. Мартин нашел в ящике извещение. Его вызывали на почтамт для получения заказного пакета. Когда он вскрывал этот пакет, руки его дрожали. Впрочем, это ничего не означало. У него теперь всегда дрожали руки, когда ему приходилось брать пакет или письмо. Но он почти не волновался.

– Люциана! – вскрикнул он, пробежав глазами письмо. – Ответ из высшей инстанции! Мое дело назначено к слушанию через две недели.

Люциана подошла и вместе с ним молча стала читать повестку.

– Через две недели! – повторила она. – Я даже не убеждена, радуюсь ли я. Все это тянется так долго! Все так утомительно!

Мартин провел рукой по ее волосам.

– Как высшая инстанция решит, так и будет. Каким бы ни был приговор, мы с тобой не изменимся.

Нет, в их глазах уже не вспыхнул живой огонек. Но не было в них и выражения тупого, замкнутого равнодушия. Вероятно, они даже не слишком, не до бесчувствия устали, вероятно, они нуждались только в том, чтобы поразмыслить немного, вот как путник, который, остановившись на короткий отдых, рассматривает стакан на столе или смотрит на кошку, крадущуюся в траве. Теперь им казалось, что путь, который они прошли, не так уж долог и не очень тяжел. И если они еще не видели конца, они все-таки знали, что расстояние, которое им осталось пройти, короче и легче оставшегося позади.

Люциана подошла к окну и выглянула на улицу.

– Самое важное – справиться с мелочами, из которых складывается жизнь. Явления значительные всегда развиваются сами по себе. Нам помогают жить множество маленьких рук, которые время от времени протягиваются к нам. Иная помощь вызвала бы в нас только удивление.

Люциана протерла запотевшее стекло и обернулась к мужу.

– А ты как думаешь? Мне кажется, что самые тяжелые бои идут не на арене общественной жизни, а в сокровеннейших глубинах собственного Я.

Он все еще стоял не шевелясь.

– Теперь нам легко рассуждать, теперь, когда мы распахнули последнюю дверь и знаем, что как бы там ни было, за этой дверью решится все.

Он подошел к окну и подал ей руку.

– По крайней мере у нас снова есть цель, и, кажется, мы достигнем ее.

В магистрате царило великое беспокойство. Где только не искал и куда только не звонил Георг Шварц: дело исчезло, и все тут!

– Вы не знаете, где может быть ваше дело? – спросил он у Мартина Брунера.

– Откуда же мне знать? – спросил в свою очередь Брунер.

– Н-да. Ничего не понимаю!

Георг Вайс из Управления надзора тоже ничего не знал. Он вообще как-то совершенно выпустил это дело из поля зрения.

Не находится ли оно в Главном управлении надзора?

Нет, и там его не было.

– Я давным-давно возвратил вам весь этот хлам, – заявил старший инспектор Мориц. – Право, не понимаю, где он может быть, если не у вас.

Таким образом, розыски пропавшего дела снова привели в магистрат, вызвали всеобщее волнение и наконец мало-помалу забылись.

Но однажды у начальника отдела кадров всплыло смутное воспоминание. Кажется, уже довольно давно из какой-то инстанции, да, из весьма высокой инстанции, по какой-то совершенно непонятной причине, было затребовано дело Брунера. Но что это была за инстанция? Он начал снова обзванивать всех подряд. Никто ничего не знал. Его очень тревожило то, что так старательно собранные им бумаги попали бог весть куда. И ни пометки, ни следа! Куда они могли деться? Оставалось только ждать. Разумеется, дело затребовали не без причины. Вероятно, какое-нибудь ответственное лицо решило самым суровым образом покарать Брунера и положить конец его непокорству. Давно пора! В конце концов есть много других дел, а не только эта бесконечная возня с делом Брунера. Вот уж истинно верующий человек никогда бы не превратился в такого сутягу, как Брунер. Уж он-то, Шварц, может сказать это с полной ответственностью. Недаром он заместитель председателя церковного совета.

– Войдите!

Шварц поднял глаза от работы и посмотрел на дверь. Никто не вошел.

– Войдите! – крикнул он снова.

В коридоре царила мертвая тишина.

Шварц встал и вышел из комнаты посмотреть, в чем дело.

Но за дверью никого не было. Только вдали, там, где коридор делал крутой поворот, он увидел крошечный силуэт долговязого уполномоченного по вопросам культуры, исчезающего за каменным выступом.

Шварц покачал головой. Вот к чему ведут эти вечные волнения! Ему чудится, что стучат, хотя никто и не думает стучаться. Только бы нашлось это дело! Только бы начальству не вздумалось сейчас его затребовать!

Шварц снова сел к столу и склонился над бумагами.

Прошло две недели. Наступил день, назначенный для слушания дела в высшей инстанции. Люциана поднялась рано. Она сварила особенно крепкий кофе, нарезала особенно тонко хлеб и несколько ломтиков завернула для Брунера.

– Как знать, сколько это продлится!

Но Мартину не хотелось брать с собой завтрак.

– Самое трудное позади. Я иду в последнюю инстанцию. Как там решат, так и будет.

– Но это еще не последняя…

Он кивнул.

– А как тебе удалось улизнуть из магистрата? – спросила она.

– Сказал, что еду разыскивать свое дело, – пояснил он и засмеялся. – Ну, будь здорова. – Они обнялись. – И думай обо мне.

Он быстро вышел из дома.

Она, странно спокойная, закрыла за ним дверь. Почему-то ей совершенно не было страшно. Люциане нельзя было присутствовать на суде. Дело слушалось при закрытых дверях. Но она была уверена, что, сидя здесь, у себя дома, все равно будет знать обо всем, что там происходит.

Глубоко задумавшись, она принялась за работу. Посуда все еще стояла не перемытая. Она увидела председателя высокого судилища. Он сидит, выпрямившись, в своем судейском кресле. Глаза его смотрят ясно, спокойно и невозмутимо. От него исходит какой-то особый свет, разгоняющий тьму. Люциана отодвинула кастрюлю и помешала в плите уголь. Она видела и Мартина, спутника своей жизни. Он стоял перед судьей, спокойный и сдержанный, – человек, который распахнул последние двери.

Вода в кастрюле закипела и с шипением полилась на плиту. Люциана вздрогнула.

Что если суд примет другое решение? Вдруг он признает, что взыскание наложено справедливо? И присудит к еще большому денежному штрафу? А вдруг он постановит немедленно уволить Мартина? Или, может быть, удовлетворится тем, чтобы ежемесячно удерживать часть его жалованья? И они никогда не избавятся от гнетущих долгов.

Работа валилась у Люцианы из рук. Она опустила глаза. Кот Мориц, мурлыча, начал ластиться к ней. Она погладила кота по черной шкурке, по белой жилетке.

И тут она ясно услышала, как Мориц, советник Главного управления надзора, читает обвинительный акт: медленно, не пропуская ни одной буквы и поднимая глаза после каждой фразы, чтобы проверить впечатление от своих слов.

Что будет, если председатель суда поддержит обвинение? Но он сидел все так же прямо, и от него исходил странный свет, свет человечности.

Раздался звонок. Люциана невольно стиснула руки, но тут же разжала их и бросилась к дверям.

– Извините, пожалуйста, сударыня. Я пришел сегодня немного раньше.

Агент, торгующий предметами гигиены, улыбаясь, протянул ей кусок мыла.

– Не угодно ли вам еще что-нибудь? Наждак, туалетная вода, лезвия для бритья, бумажные рулоны – они подешевели, – новое средство для рук – «Тонка 54»? Не желаете ли вы что-нибудь заказать?

Люциане было неловко отпустить этого человека ни с чем. Она купила рулон бумаги и закрыла за ним дверь.

И тут Люциана поняла, что ее муж ушел уже два часа назад. Нет, пора наконец по-серьезному приняться за дело.

Она спустилась за покупками и вдруг совершенно неожиданно повстречала Генриха Драйдопельта. Он как раз выходил из трактира «Черный ворон».

– Гоп-ля, сударыня! – сказал он, ухмыляясь. – Что за темперамент! Вот хорошо, что я вас встретил. Ну как подвигается дело вашего мужа? Я слышал, что сегодня его не было на службе? Надеюсь, ничего дурного?

Он посмотрел на Люциану пронзительным взглядом.

– Нет, нет, у него все в порядке. Он отлучился по служебным делам и завтра выйдет на работу.

– Ага! Так, так! – Драйдопельт все еще не спускал с нее глаз. – Надеюсь, он выйдет на работу. Мне жаль вас обоих, если его уволят.

Люциана оглянулась в испуге. Ей казалось, что опасность стережет ее на каждом шагу. Но мимо спешили только равнодушные прохожие.

– Вот у меня снова дело, похожее на ваше, – продолжал Драйдопельт. – Вы знаете Германов? Всю семью вышвырнули из квартиры. А семья – сам-восемь. Он ничего не мог поделать. Прелестной пышечке, которая живет на третьем этаже, непременно понадобилась его площадь. И при этом еще ему срезали жалованье на шестнадцать марок. Сплошное мошенничество, даю голову на отсечение.

Драйдопельту легко было клясться. Головы ему, совершенно очевидно, никто отсекать не собирался.

– Дерьмо этакое! – прибавил он и смачно сплюнул.

– Неужели никто не мог ему помочь? – спросила возмущенная Люциана.

Драйдопельт состроил гримасу.

– Помочь? Вы, видно, с луны свалились? Разумеется, они сделали все, что могли. Доктор Райн, председатель женского ферейна, обещала даже помочь немедленно. Но как только невинный ангел доктор Райн пронюхала, что здесь замешан советник магистрата, она умыла руки и забаррикадировалась диванными подушками. Вы сами знаете, всюду дерьмо!

Перед взором Люцианы неожиданно заплясал пестро-шерстый инспектор Главного управления надзора Мориц.

– Ну, желаю вам поскорей дождаться мужа, – бодро сказал Драйдопельт, посмотрев на Люциану, мысли которой, видимо, были далеко, переложил из одной руки в другую фанерный чемоданчик, свою «походную аптечку», и исчез в уличной сутолоке.

Люциана машинально пошла вперед. Она опомнилась уже в переулке.

Поздно вечером в комнате незаметно появился Мартин Брунер. Не произнося ни слова, он молча уселся рядом с женой, взял ее за руку и уставился на серые обои.

Она не решалась заговорить.

Что светилось в его глазах?

Она не решалась заговорить.

Он молча держал ее за руку.

Она слышала, как громко колотится у нее сердце. Он смотрел на обои и молчал.

Она не решалась задать вопрос.

Боже мой, ну как все сошло? Разве он не сказал: чем бы это ни кончилось, мы с тобой не изменимся?

По улице проехал грузовик с прицепом. Пол в комнате затрясся.

Наконец она не вытерпела:

– Скажи, скажи мне!..

В глазах у него что-то дрогнуло. Из них хлынул долго сдерживаемый свет. Он глубоко вздохнул, так глубоко, что вздох пронесся по комнате.

– Оправдан!

Люциана смотрела на него.

В его лице появилось что-то новое, что-то, чего раньше не было. Во всяком случае, никогда раньше она не видела этого так ясно. Люциана даже не могла сказать, приятно ли ей это изменение. Но вот его резкие новые черты начали бледнеть и смешались со старыми. И она поняла, что присутствует при рождении нового старого лица.

– Свободен от обвинений! – повторил он и, оторвав глаза от стены, посмотрел на нее.

Склонившись к его руке, Люциана прижалась к ней пылающей щекой. Целый день она была совершенно спокойна и в то же время страшно возбуждена. Сейчас она испытывала ощущение человека, которого только что спасли от смерти. Она все еще не шевелилась. Но Мартин чувствовал, что она сгорает от желания все знать. Он поднял ее, прижал к себе и принялся рассказывать.

– Ты не поверишь! Представь себе, главный судья невысокого роста, хотя и не очень низенький. Он ничем не отличается от обыкновенных людей. Возраст у него самый неопределенный. И все же он не похож на обычных людей. Понимаешь? Он сразу сумел согреть меня, заставил отбросить подозрительность, враждебность, которые успели прирасти ко мне за эти долгие годы. Его нисколько не занимал вопрос о том, кто мои покровители, кто враги. Как относятся к моему делу те или иные заинтересованные лица. Он только совершенно объективно выполнял свой долг. Даже советнику Главного управления надзора Морицу, который в качестве представителя обвинения все время выпускал когти, пришлось в конце концов смириться, и он, ворча, уполз в свой угол. Нет, мир еще не погиб окончательно, раз есть такие люди. Люди, которые действуют безошибочно даже в темноте.

Люциана посмотрела на него с изумлением.

– Представь, именно так мне все и привиделось.

Он знал, что так кажется иногда, и, ничего не сказав, молча пожал ей руку.

Они вместе встретили новый день.

Через три недели, совершенно против правил, царящих в канцеляриях и во всяких промежуточных и высших инстанциях, Брунеру вручили копию решения, вынесенного Высшим дисциплинарным судом^[11]. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.

«Именем закона! – прочел Брунер. – Обвиняемый оправдан». – Он читал внимательно, следя за всеми формулировками. – «…Принимая во внимание безупречное поведение и незапятнанную служебную деятельность обвиняемого, суд пришел к убеждению, что он не совершил вменяемого ему проступка».

– Именем закона! – повторил Брунер про себя.

Три недели Брунер никому не говорил ни о процессе, ни о его исходе. Теперь он явился в магистрат и предъявил выписку из судебного решения.

Как же это могло случиться? Начальник отдела кадров схватился за голову. Он решительно ничего не мог понять. Он не имел ни малейшего представления ни об этой истории, ни – прямо сказать – о том, что Брунер затеял. Он понял наконец, куда девалось дело Брунера, которое уже довольно давно было затребовано какой-то чрезвычайно высокой инстанцией. Теперь он знал, что этой инстанцией был Высший дисциплинарный суд. Георг Шварц позвонил Георгу Вайсу в Управление надзора и сообщил ему новость. Тот так растерялся, что с перепугу уронил трубку, и разговор прервался раньше, чем он успел узнать все подробности.

Через несколько дней Брунер получил официальное уведомление. Его извещали, что советники магистрата приняли решение полностью выплатить ему удержанное жалованье, разумеется за вычетом ссуды.

Брунер пришел в банк – деньги были уже перечислены.

А в магистрате мало что изменилось. Гроскопф по-прежнему был начальником отдела. Посетители по-прежнему приходили и уходили. Рогатый по-прежнему метался по ревизиям, и часто с большим успехом. Брунер по-прежнему пребывал в должности заместителя начальника отдела, и двери в его комнату не закрывались ни на минуту. Уж очень много людей шло сюда со своим горем и со своими заботами.

Только изредка просовывая голову, Гроскопф говорил: «Вы слишком возитесь с этим народом!» – и сразу исчезал. Уполномоченный по вопросам культуры все еще строил презрительную гримасу, встречая Брунера в коридоре. Советники магистрата расхаживали все с тем же важным видом. Оба чиновника, представленные Брунером к повышению, все еще не получили повышения. Зато Максимилиана Цвибейна вместе со всеми его судами, штрафами и выговорами повысили сверхмаксимально. Он был назначен на весьма ответственный пост с чрезвычайно высоким окладом. Эмиль Шнор занял прежнюю должность и получил возможность продолжать свое образование бесплатно. А чиновники все еще продолжали маршировать под команду: ать – два, ать – два, левой – правой, левой – правой, отделение стой! Грабингер по-прежнему проживал на другом конце города в очень скверной квартире, и над ним все еще висел непонятно за что полученный выговор.

Тем временем Баумгартен, скромный и не очень значительный советник магистрата с приятными манерами и почтенным образом жизни, расхаживал, укутав шею толстым шерстяным шарфом. Он схватил болезнь, которая в просторечии называется свинкой. Но по городу ходили сплетни, что ему пришлось расстаться с мундиром советника, потому что, будучи доверенным лицом, он растратил деньги своих клиентов. Действительно, на всех последующих заседаниях Баумгартен отсутствовал. Возможно, и в самом деле из-за свинки! Никто не знал ничего определенного. Только когда начался его процесс, он явился перед судом, уже без шерстяного шарфа на шее, и заявил, что отказывается от защитника и будет защищаться сам.

Служба так подорвала здоровье Гроскопфа, что ему пришлось подумать об уходе на пенсию.

– Как же я буду жить без работы? – сказал он беспомощно, обращаясь к Брунеру.

Но, по правде говоря, ему хотелось спросить: «Как же я буду существовать без привычного уровня жизни? Кто же станет набивать мне портфель шницелями, раз я уже не буду чиновником? И какая бабеночка станет пленяться мною, раз слова мои будут лишены служебного веса?»

Его приводило в отчаяние, что он стареет, что его выбрасывают, как ненужную вещь.

– Нет, этого я не заслужил! – бормотал он. И снова принимался стонать, жалуясь на гипертонию, которая просто сведет его с ума.

Он навестил кое-кого из членов магистрата и пожаловался им на свое тяжелое положение.

– Неужели нужно всю жизнь надрываться на работе, чтобы под старость жить подачками? – спрашивал он, возмущенный.

– Закон есть закон! – отвечали советники магистрата.

– Разумеется, но бывают и исключения, – возражал Гроскопф.

И тогда, против всяких правил, ему дали целый год, чтобы он мог достойным образом подготовиться к своей отставке.

Но и этот срок кончился. Со слезами на глазах и с фотографией своего отдела в кармане он навсегда покинул магистрат.

– Придется снова занять его место, – сказал Брунер. – Как мне не хочется!

Люциана понимала его.

Разумеется, за эти тяжелые годы многое изменилось. В них самих произошли большие перемены. Не заметить этого было невозможно.

– Если ты откажешься вернуться на свое старое место, Мартин, у всех невольно возникнет предположение, что эта история тянулась столько лет неспроста. И это набросит тень не только на тебя, но и на твою семью.

– Неужели эти годы прошли для нас даром, Люциана? Надеюсь, они послужили нам уроком. Разве все, что мы пережили, напрасно? Разумеется, я испытал бы удовлетворение, даже, может быть, тайное удовольствие, очутись я снова на своей должности. Но какое это мелкое, никчемное торжество по сравнению с большими событиями в нашей внутренней жизни. И неужели у нас нет интересов неизмеримо крупней?

Однако никто и оглянуться не успел, как место ушедшего начальника уже оказалось занятым. Король, который тихо взошел на этот престол, оказался человеком ловким и чрезвычайно гибким. Его звали Роберт Хохваген. Его появление доставило всем живейшую радость. Некоторые уверяли, что, когда он идет по улицам, колокола начинают звонить сами собой. Разумеется, это была чепуха. Колокола висели, как и полагается висеть колоколам.

Вступив на свой трудный пост, Хохваген сразу дал краткие указания относительно того, кто что и как должен делать.

– Вы поняли меня?

– Так точно!

– Выполняйте!

И чиновники стали преклоняться перед ним и перед той группой лиц, на которую он опирался, как на костыль.

Как ни странно, но по временам он испытывал совсем особую радость – торжество счастливчика, которому удалось выбраться из толпы и, взобравшись на чужие плечи, подняться над ней.

Начальник отдела кадров Георг Шварц очень гордился тем, что новичок так быстро пошел в гору. Это он дал ему ход. Он прекрасно помнил тот день, когда Роберт Хохваген чрезвычайно тактично, но совершенно недвусмысленно спросил, чьи именно интересы защищает Георг Шварц, и тут же примкнул к его группе. Поступок этот характеризовал его как человека чрезвычайно приличного и свидетельствовал о его трезвом отношении к жизни. А кроме того, Роберт Хохваген взял на себя обязанности скончавшегося секретаря церковного совета… К сожалению, Георг Шварц опять простудился, стоя на сквозняке в магистрате. Кашель и троекратное чиханье прервали на время его размышления. Однако он тотчас же снова надел на нос очки, опустил в карман носовой платок и додумал свою мысль до конца. Нет и не было более подходящего человека на этот пост, чем Хохваген. И действительно, вскоре оказалось, что Хохваген – истинный клад для магистрата. Вместе с ним здесь снова воцарились тишина и порядок – самое ценное в жизни.

Конечно, нашлись люди, которые все еще критиковали и даже возмущались новым начальником, но это ровно ничего не доказывало и не имело ровно никакого значения. Ведь критиканам тоже было гораздо важней иметь хлеб насущный, чем бунтовать. В конце концов и они смирились. И Хохваген оказался самым подходящим человеком на самой подходящей должности, который помыкал нижестоящими и пресмыкался перед стоящими выше.

Разумеется, господа советники и прочие особы вовсе не собирались утверждать, что Мартин Брунер не дорос до этой должности. Нет, разумеется, нет! Напротив! Но, – поясняли они, – на общественность может произвести дурное впечатление, если на этом посту окажется человек, у которого было какое-то судебное дело. Поэтому со всех точек зрения гораздо лучше, если на место начальника отдела назначают лицо ни в чем не замешанное.

В это же время начальника отдела кадров Георга Шварца, в награду за его безупречную службу и исключительную преданность делу, возвели в ранг советника магистрата.

Будучи человеком скромным, он, разумеется, старался держаться на первых порах в тени. Прошло некоторое время, прежде чем он, проникшись сознанием собственного значения, начал здороваться, почти не склоняя головы. Впрочем, по привычке, глаза его были потуплены, как и прежде.

Брунер по-прежнему честно выполнял свой долг, только стал раздражительней. Иногда он сам бранил себя за это. Зато, если ему случалось встретить просителя, который находился в полной растерянности и решительно не знал, куда броситься, Брунер сразу становился удивительно спокойным. Ему приходилось также очень беречь Люциану: она стала слишком нервна и чувствительна. Да и дети, к счастью, подросли и требовали неусыпного внимания и участия к своим делам.

Однажды он повстречал Грабингера.

– Разрешите осведомиться, как поживает ваш выговор? – спросил он.

Грабингер засмеялся.

– Понятия не имею. Прошло столько лет! Вероятно, он скончался, царство ему небесное. Пойдемте ко мне, я получил новый каталог.

Они исчезли в библиотеке.

Здесь теснились книги, корешок к корешку. У каждой была своя судьба, но вместе они составляли непостижимую, сложную тайну. Брунеру ясно вспомнилось детство, когда каждый час полон надежд и приключений, когда в жизнь вгрызаешься, словно в только что сорванное яблоко. Сейчас он увидел длинный ряд лет, повернувшихся к нему спиной. Беспомощный и удивленный, он стоял и следил за бесшумным движением времени.