Текст книги "Дикий волк (Сборник НФ)"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

Соавторы: Эдмонд Мур Гамильтон,Гордон Руперт Диксон,Джордж Генри Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

– Поэтому вы и носите с собой такую большую сумку?

– Да, угадали. Я налью себе немного кофе.

В то же время она снова наполнила его стакан.

– Как вам удалось не спать шестьдесят или семьдесят часов?

– Я не ложился. Можно задремать сидя, но трудно уснуть по-настоящему, Нужно лечь, чтобы расслабить мышцы. Я прочел об этом в книгах. Действует. Мне ничего не снилось. Невозможность расслабиться тут же будит. А позже у меня было что-то вроде галлюцинаций. Какие-то существа на стене.

– Вы не можете так продолжать.

– Да, я знаю. Просто мне нужно уйти от Хабера.

Пауза. Он, казалось, опять погрузился в дремоту, потом глуповато рассмеялся.

– Единственное решение, которое я вижу, это убить себя. Но я не хочу. Это кажется неправильным!

– Но нужно как-то остановиться.

Она не хотела понять его и не могла.

– Прекрасное место, – сказала она. – Уже двадцать лет я не ощущала запаха древесного дыма.

– Очищает воздух, – сказал он.

Он слабо улыбнулся. Казалось, он уснул, но она заметила, что он держится прямо и даже не прислоняется к стене.

Несколько раз он мигнул.

– Когда вы постучали, я решил, что это сон, потому и вышел сразу.

– Вы говорили, что увидели эту дачу во сне. Для сна она довольно скромна. Почему бы не вилла на берегу моря или замок в горах?

Он нахмурился, покачал головой.

– Это все, чего я хотел.

Он еще помигал.

– Что случилось с вами а пятницу, в кабинете Хабера на сеансе?

– Об этом я и пришла поговорить.

Тут он проснулся.

– Вы знаете…

– Вероятно, да. Я знаю, что что-то произошло. С тех пор мне все время приходится в одной машине двигаться по двум дорогам. В воскресенье в собственной квартире я налетела на стену! Видите?

Она показала синяк на лбу.

– Стена была и в то же время ее не было. Как жить с этим? Как знать, где что?

– Не знаю, – ответил Орр. – У меня все смешалось. Я не могу справиться с противоречивой информацией. Я… Вы действительно верите мне?

– Что же мне еще делать? Я видела, что произошло с городом. Я смотрела в окно. Не думайте, что я хочу поверить, я не хочу, стараюсь не верить. Боже, это ужасно. Доктор Хабер тоже не хотел, чтобы я поверила. Он начал слишком много говорить. Потом вы проснулись и сказали… И это столкновение со стеной, и на работу я иду не в тот дом. Я все думала: «А что ему снилось после пятницы?» Мир изменился, но я не знаю, как, потому что меня там не было, и я продолжаю думать, что изменилось, что реально, а что нет. Это ужасно.

– Да. Послушайте, вы знаете о войне на Ближнем Востоке?

– Конечно. Там был убит мой муж.

– Муж?

Он потрясенно взглянул на нее.

– Когда?

– За три дня до конца, за два дня до Тегеранской конференции и договора США с Китаем. Через день после того, как чужаки взорвали Лунную базу.

Он смотрел на нее в ужасе.

– А что? Это старый рубец, шесть лет прошло, почти семь. И если бы он жил, мы бы давно развелись. Неудачный брак. Слушайте, это не ваша вина.

– Я больше не знаю, в чем моя вина.

– Ну, не в этом. Джим был большим, красивым, черным несчастливым парнем. В двадцать шесть лет стал капитаном военно-воздушного флота, а в двадцать семь лет его убили. Не вы изобрели это, так бывало уже тысячу лет и с другими тоже, и до пятницы бывало, когда мир был переполнен. Жаль только, что в самом конце войны.

Голос ее дрогнул.

– Боже! Не в начале, а в самом конце. Война продолжалась…и не было чужаков?

Орр утвердительно кивнул.

– Они вам приснились?

– Он заставил меня видеть сон о мире. Мир на Земле, добрая воля среди людей. И я придумал чужаков, чтобы было с чем бороться.

– Это не вы. Это его машина.

– Нет. Я это делаю и без машины, мисс Лилач. Она просто сокращает время, сразу погружая меня в сон. Хотя сейчас она это делает лучше. Хабер все время совершенствует ее.

– Зовите меня Хитзер.

– Красивое имя.

– Ваше имя Джордж. Он называл вас так во время сеанса. Как будто вы умный пудель или обезьяна. «Ложитесь, Джордж».

Он рассмеялся. Зубы у него были белые, смех приятный.

– Это не я. Он говорил не со мной, а с моим подсознанием. Для его целей все равно что, собака или обезьяна. Оно не разумно, но его можно научить подчиняться.

Как ни ужасны были его слова, он говорил без горечи.

Неужели действительно есть люди без негодования, без ненависти, люди, которые всегда в ладу со вселенной, узнающие зло, противящиеся ему и в то же время совершенно им не затронутые.

Конечно, есть. Бесчисленные: и живые, и умершие. Люди, идущие по пути, по которому нужно идти. Жена испольщика в Алабаме, лама в Тибете, энтомолог в Перу, мельник в Одессе, зеленщик в Лондоне, пастух в Нигерии, старик, заостряющий палку у высохшего ручья в Австралии… Нет среди нас такого, кто не знал бы их. Их достаточно, чтобы мы могли идти дальше.

– Послушайте. Скажите мне, я должна это знать. После посещения Хабера у вас начались…

– Эффективные сны? Нет, раньше. Поэтому я и пошел. Я испугался, поэтому я незаконно принимал наркотики, чтобы подавить свои сновидения. Я не знал, что делать.

– Почему же вы не приняли что-нибудь в эти две ночи, вместо того, чтобы стараться не спать?

– Все, что было, я принял в ночь на пятницу. У меня нет рецепта. Но я хочу избавиться от доктора Хабера. Все гораздо сложнее, чем он думает. Он пытается использовать меня, чтобы улучшить мир, но не сознается в этом. Он лжет, потому что не хочет посмотреть прямо. Его не интересует, что правда, а что нет. Он видит только себя, свои представления о том, что должно быть.

– Ну, я ничего не могу сделать для вас как адвокат.

Хитзер отхлебнула кофе с бренди.

– В этих гипнотических внушениях нет ничего незаконного. Он просто говорит вам, чтобы вы не беспокоились из-за перенаселенности и прочего. Если он намерен скрывать, что использует ваши сновидения в определенных целях, он вполне может это сделать, используя гипноз. Он теперь будет заботиться о том, чтобы у вас не было эффективных снов, когда кто-то присутствует на сеансе. Интересно, почему он разрешил мне быть свидетелем? Я его не понимаю. Во всяком случае юристу трудно вмешиваться в отношения врача и пациента, особенно если врач большая шишка, а пациент – психически больной, который думает, что его сны становятся реальностью. Нет, я не хочу этого видеть в суде. Но слушайте. Не можете ли вы воздержаться от снов у него? Транквилизаторы, может быть?

– Пока я на ДТЛ, у меня нет фармокарты. Он выписывает мне рецепты, а Усилитель всегда заставляет меня видеть сны.

– Это нарушение прав личности, но в суде не пройдет… А что если вам во сне изменить его?

Орр смотрел на нее сквозь туман сна и бренди.

– Сделайте его более доброжелательным. Гм… Вы говорите, что он доброжелателен и хочет добра. Но он жаждет власти. Он нашел отличный способ править миром, избегая всякой ответственности. Ну, пусть он будет менее властолюбив. В вашем сне он должен быть действительно хорошим человеком. Пусть он лечит вас, а не использует!

– Но я не выбираю сны. Никто не может…

Она поникла.

– Я забыла. Как только я воспринимаю это происшествие как реальное, я думаю, что вы можете его контролировать. Но вы не можете. Вы просто делаете.

– Я ничего не делаю, – уныло сказал Орр. – Я никогда ничего не делаю. Я просто вижу сны.

– Я вас загипнотизирую, – вдруг сказала Хитзер.

Сделав такое невероятное предложение, она почувствовала облегчение. Если действуют сны Орра, то почему же ее предположение не подействует? К тому же она ничего не ела с полудня, и кофе с бренди подействовали.

Он смотрел на нее.

– Я умею. Я изучала психиатрию в колледже, еще до юридической школы. Мы все были и гипнотизерами и гипнотизируемыми. У меня хорошо получалось. Я погружу вас в гипноз и внушу содержание сна о Хабере, чтобы он стал безвредным. Я велю вам только это увидеть, ничего больше. Понимаете? Это вполне безопасно, самое безопасное из всего, что мы можем испробовать.

– Но я плохо поддаюсь гипнозу, – сказал он.

– Поэтому он и использует коротидную индукцию. Страшно смотреть. Как убийство. Я, конечно, не врач и так не смогу.

– Мой дантист пользовался гипнозаписью. Хорошо подействовало.

Он почти засыпал и говорил вяло.

Она мягко сказала:

– Похоже, вы сопротивляетесь не гипнозу, а гипнотизеру.

– Можем попробовать. И если подействует, я сделаю вам небольшое постгипнотическое внушение, чтобы вы увидели сон о Хабере, что он действительно пытается вам помочь. Как вы думаете, подействует? Хотите попробовать?

Во всяком случае мне нужно попробовать, – ответил ©н. – Я должен уснуть. Не думаю, что выдержу еще ночь. Если вы считаете, что сможете загипнотизировав меня…

– Думаю, смогу. Но послушайте, вы ели что-нибудь?

– Да, – сонно сказал он.

Немного погодя, он продолжал:

– О да, простите. Вы не ели. Добирались сюда… Тут буханка…

Он порылся в шкафу и достал хлеб, маргарин, пять крутых яиц, банку тунца и немного увядшего салата. Она отыскала тарелки, вилки и нож.

– А вы ели? – спросила она.

Он не знал.

Они поели, она сидя за столом, он стоя.

По-видимому, стоять ему было легче, и поел он с аппетитом. Они все разделили пополам, даже пятое яйцо.

– Вы очень добрый человек, – сказал он.

– Я? Почему? Потому что пришла сюда? О, я ужасно испугалась. Но это изменение в пятницу! Надо было выяснить. Послушайте, я смотрела на больницу, в которой родилась, за рекой – вы в это время спали – и вдруг ее не стало. Но ведь она всегда там была.

– Я думал, вы с востока, – сказал он, не особо задумываясь об уместности подобного замечания.

– Нет.

Она тщательно очистила банку с тунцом и облизала нож.

– Я из Портленда. Я теперь родилась дважды. В двух разных больницах, боже! Но родилась и выросла. И мои родители тоже. Отец у меня был черный, а мать белая. Это интересно. Он был подлинным воинствующим борцом, черный из семидесятых, а она – хиппи. Он из состоятельной семьи, а Альбина – дочь юриста из Портленда. Она ушла из дома: принимала наркотики и все такое прочее. Они встретились на какой-то демонстрации. Тогда еще демонстрации не были запрещены. Они поженились, но он продержался недолго. Я имею в виду всю ситуацию, а не только их брак. Когда мне было восемь лет, отец уехал в Африку, я думаю, в Гану. Он считал, что его народ оттуда, но точно он этого не знал. Они всегда жили в Луизиане, а Лилач, должно быть, фамилия рабовладельца. Это французское слово. Оно означает «трус». Я начала изучать в школе французский потому, что у меня французская фамилия.

Она хихикнула.

– Ну, он уехал, а бедная Ева осталась здесь. Это моя мать. Она не разрешала называть ее мамой, поэтому я звала ее Евой. Некоторое время мы жили в коммуне на Маунт-Худ. О боже, как было холодно зимой! Но полиция разогнала нас. Говорили, что это не по-американски. Но после этого она умудрялась зарабатывать на жизнь, служа в маленьких ресторанах и магазинах. Эти люди всегда очень помогают друг другу. Но от наркотиков она никогда не смогла отказаться. Она пережила чуму, но в возрасте тридцати восьми лет ей попалась грязная игла, и это ее прикончило. И тут ее проклятая семья подобрала меня. Я кончила колледж и юридическую школу. Я с ними встречалась ежегодно на рождество. Я их негр-талисман. Но знаете, что хуже всего? Я никак не могу решить, какого я цвета. Отец у меня был черный, настоящий черный, у неге было немного белой крови, но он был черный. А мать белая. А я – ни то, ни другое. Отец ненавидел мать за то, что она белая, но и любил ее. А она, думаю, черноту любила больше, чем его самого. Что ж мне остается? Никак не могу решить.

– Коричневое, – негромко сказал он, стоя за ее стулом.

– Цвет грязи.

– Цвет земли.

– Вы из Портленда?

– Да.

– Я не слышу вас из-за этого проклятого ручья. Мне казалось, что в дикой местности должно быть тихо. Продолжайте.

– Но у меня теперь так много детств, – сказал он. – О каком же рассказать? В одном из них родители умерли в первый год чумы, в другом никакой чумы не было. Не знаю… В них нет ничего интересного. Не о чем рассказывать. Мне удалось выжить – это главное.

– Каждый раз все страшнее. Чума, а теперь чужаки…

Он невесело рассмеялся, но лицо его оставалось жалким и усталым.

– Я не могу поверить, что они из вашего сна, просто не могу. Я так боялась их все эти долгие десять лет! Но я знаю, что это так, потому что их не было в другом… времени. Впрочем, они не хуже, чем эта ужасная перенаселенность, эта ужасная маленькая квартира, в которой я жила с четырьмя другими женщинами! И эти подземки. И зубы у меня были ужасные, ничего хорошего поесть нельзя. Вы знаете, тогда я весила сто один фунт, а теперь сто двадцать два. С пятницы я поправилась на двадцать один фунт.

– Верно. Когда я в первый раз увидел вас в вашей конторе, вы были ужасно худой.

– И вы тоже. Такой костлявый. Все были такими, только я не замечала. А теперь вы вполне упитанный мужчина. Вам нужно только поспать.

Он ничего не сказал.

– Как подумаешь все теперь выглядит лучше. Послушайте вы ведь не по своей воле. И жизнь стала немного лучше, так почему же вы чувствуете себя виноватым? Может, ваши сны – просто новый способ эволюции? Выживание наиболее приспособленных и прочее.

– О гораздо хуже, – сказал он прежним легкомысленным и глуповатым тоном.

Теперь он сидел на кровати.

– Вы помните что-нибудь об апреле четыре года назад, в девяносто восьмом?

Он несколько раз запнулся.

– Апрель. Нет, ничего особенного.

– Тогда наступил конец света, – сказал он.

Судорога исказила его лицо. Он глотнул воздуха.

– Никто не помнит.

– А что? – спросила она, явно испуганная.

«Апрель тысяча девятьсот девяносто восьмого, – думала она. – Что я помню об апреле девяносто восьмого?» – Она ничего не могла вспомнить и боялась. Его? За него?

– Это не эволюция, просто самосохранение. Не могу. Все гораздо хуже, чем вы помните. Тот же мир, который вы знали, с населением в семь миллиардов, только…гораздо хуже. Никто, кроме нескольких европейских стран, не пытался контролировать рождаемость и бороться с загрязнением страны Поэтому когда попытались контролировать распределение пищи, было уже слишком поздно. Пищи не хватало а мафия правила черным рынком. Всем приходилось покупать продукты на черном рынке, чтобы не умереть с голоду У многих вообще ничего не было. Конституцию изменили в 1984 году, это вы помните, но дела пошли так плохо, что даже претензий на демократию не осталось. Что-то вроде полицейского государства. Но и это не помогло. Все распалось. Когда мне было пятнадцать, закрылись школы. Чумы не было, но были эпидемии, одна за другой: дизентерия, гепатит, бубонная чума. Но большинство людей умирало от голода, А в девяносто третьем году началась война на Ближнем Востоке. Другая война – Израиль против арабов. Одна из африканских стран, действующих на стороне арабов, сбросила две атомные бомбы на израильские города. Мы помогли Израилю отомстить и…

Он замолчал и спустя некоторое время продолжал, по-видимому, не сознавая, что в его рассказе был перерыв.

– Я пытался уйти из города, хотел попасть в лес. Но я был болен и не мог идти. Я просто сидел на ступенях дома. На западном холме все дома горели, но ступени были цементные и, я помню, из щелей пробивались одуванчики. Я сидел и знал, что не смогу встать. Я думал о том, как поднимусь и уйду из города, но это был бред. Снова и снова я видел одуванчики и умирал. И все вокруг умирало. И тут мне приснился сон…

Голос у него охрип.

– Я был здоров, – сказал он наконец. – Мне снилось, что я дома. Я проснулся здоровым. Я лежал у себя дома в постели. Только это был не тот дом, что в прошлой жизни. Боже, я не хочу ее помнить, но не могу забыть. Много раз я говорил себе, что это сон, но это был не сон. Этот мир – сон. Он нереален. Там, правда, мы все мертвы. А перед смертью убили свой мир. Ничего не осталось, кроме снов.

Она верила ему и с яростью отрицала свою веру.

– Ну и что? Может, так и должно быть? И все это реально. Как вы считаете? Ничего не случается, когда не должно случиться. Никогда!? И какая разница, как вы это назовете, сном или явью? Оно существует. Разве не так?

– Не знаю, – ответил Орр.

Она подошла к нему и обняла, как ребенка, как умирающего.

Голова тяжело лежала у нее на коленях.

– Вы уснули, – сказала она.

Он не отрицал. Ей пришлось потрясти его, чтобы он пришел в себя.

– Я не сплю, – сказал он.

Он выпрямился.

– Нет.

Он снова обвис.

– Джордж!

Имя помогло. Он открыл глаза и взглянул на нее.

– Не засыпайте еще немного. Я хочу попробовать гипноз.

Она хотела спросить, что он хочет увидеть во сне, что внушить ему гипнотически относительно Хабера, но он был уже слишком далеко.

– Садитесь на диван. Смотрите… Да, смотрите на пламя лампы, но не засыпайте.

Она поставила лампу в центр стола, среди яичной скорлупы и объедков.

– Не отводите взгляда от лампы, и не засыпайте. Вы расслабитесь и успокоитесь, но не уснете, пока я не скажу «спите». Вы ощущаете спокойствие, вам удобно.

Чувствуя, будто играет чью-то роль, она продолжала гипнотический заговор. Он немедленно подчинился. Она не могла поверить и решила испытать.

– Вы не можете поднять левую руку, – сказал она. – Вы пытаетесь, а она слишком тяжела, не поддается… Теперь она снова легкая, можете ее поднять. Вы через минуту уснете. Вам будут сниться сны, но самые обычные, как у всех, не эффективные. За одним исключением. Один сон будет эффективным.

Она замолчала, вдруг почувствовав испуг: что она делает? Это не игра. Он в ее власти, а его мощь неисчислима. Какую ответственность она берет на себя?

Человек, который верит во всеобщий порядок, в то, что существует целое, частью которого он является, и что будучи частью, он в то же время целое, – такой человек не захочет играть в бога.

Захотят только те, кто отрицает подобный взгляд на мир.

Но она попалась и повернуть уже не могла.

– В этом сне вам приснится, что доктор Хабер желает вам добра, что он честен с вами и не пытается вредить вам.

Она не знала, что еще сказать, и добавила:

– И вам приснится, что чужаков уже нет на Луне.

Уж эту тяжесть она снимет с его плеч.

– Утром вы проснетесь отдохнувшим, и все будет в порядке. А сейчас – спите.

Боже, она забыла велеть ему лечь!

Он мягко упал вперед и набок и лежал теплой неподвижной грудой на полу.

Он не может весить больше ста пятидесяти фунтов, но для нее это все равно что мертвый слон. Вначале ноги, потом плечи, она с трудом втащила Орра на диван.

Она укрыла его спальным мешком, а он крепко спал. Пытаясь поднять его, она устала, вспотела и тяжело дышала, а он спал.

Сев за стол, она перевела дыхание и задумалась, что же делать.

Хитзер убрала со стола, нагрела воды и вымыла посуду, потом разожгла огонь в печи. Она нашла на полках несколько книг. Детективов не было. Жаль. Ей бы подошел детектив. Роман о русских. Вот что хорошо в Космическом институте: правительство США больше делает вид, что между Иерусалимом и Филиппинами ничего не существует поскольку подобная ситуация угрожает американскому образу жизни. В последние годы можно купить японский игрушечный зонтик, индийский ладан, русский роман и многое другое. Человеческое богатство – таков новый образ жизни, в соответствии с воззрениями президента Мердля.

Роман, написанный автором, чья фамилия оканчивалась на «евский», описывал годы чумы в маленьком городке на Кавказе. Не очень веселое чтение, но захватывающее.

Она читала с десяти до полтретьего.

Все это время Орр спал. Он не двигался, дышал легко и свободно. Время от времени она отрывалась от кавказского поселка и смотрела на него, на его спокойное лицо. Если ему что и снилось, то что-то легкое, беглое. В поселке все погибли, кроме городского сумасшедшего – его абсолютная пассивность перед неизбежным заставила Хитзер подумать об Орре – она подогрела кофе, но у него был вкус щелока. Она выглянула из двери и прислушалась к шуму ручья. Невероятно, но ручей журчит сотни лет, начав журчать задолго до ее рождения, и будет журчать, пока существуют горы. Самое странное – теперь, в абсолютной тишине ночи, в пении ручья появилась какая-то странная нота, как будто где-то далеко вверх по течению, сладкими незнакомыми голосами пели дети.

Она вздрогнула, закрыла дверь, чтобы не слышать голосов нерожденных детей, и вернулась в темную комнату со спящим.

Она взяла книгу о домашних плотничьих работах – должно быть, он купил ее, чтобы чем-то заниматься на даче – но от книги ей сразу захотелось спать. Почему бы и нет? Зачем ей бодрствовать? Но где же она будет спать?

Следовало оставить Джорджа на полу, он не заметил бы. А так нечестно, у него диван и спальный мешок.

Хитзер сняла с Орра спальный мешок, заменив его плащом. Он даже не пошевелился, Она поглядела на Орра, потом забралась в спальный мешок прямо на полу. Боже, как холодно и жестко! Она не погасила свет. Обязательно нужно гасить свет, это она помнит со времени коммуны. Какой именно? Ох, как холодно!

Холодно. Жестко. Ярко. Слишком ярко.

Солнце светит в окно. Пол дрожит. Над холмами воют далекие сирены.

Она села. Вой продолжался.

Солнечные лучи лились в единственное окно, скрывая все под своим ослепительным светом. Пошарив вокруг, она наткнулась на спящего.

– Джордж! Вставай! О, Джордж, вставайте! Что-то случилось!

Он проснулся и улыбнулся ей.

– Что-то случилось. Сирены… Что это?

Все еще во сне, он без выражения ответил:

– Они приземлились.

Он сделал то, что она ему велела. Она велела ему увидеть во сне, что чужаков больше нет на Луне.

8

Небо и земля не человеческие.

Лао Цзе V

Во второй мировой войне единственной частью Американского континента, испытавшей прямое нападение, был штат Орегон.

Японские воздушные шары подожгли лес на берегу. В первой межзвездной войне единственной частью Американского континента, подвергшегося вторжению, был штат Орегон.

Можно винить политиков штата: единственной функцией сенатора от Орегона было выводить из себя остальных сенаторов. Никогда на государственный хлеб не намазывалось военное масло. В Орегоне были лишь груды сена. Не было ни ракетных пусковых площадок, ни баз НАСА. Штат оказался совершенно беззащитным. Баллистические снаряды, которые должны были защищать его, поднялись с огромных подземных установок в Уолли-Уолла, Вашингтоне, Круглой долине и Калифорнии. Из Айда-ха, большая часть которого принадлежала военно-воздушным базам США, с воем понеслись на запад огромные сверхзвуковые ХХТТ, оглушая всех от Войза до Сан-Валли. Эти самолеты должны были встретить корабль чужаков, если тому удастся пробиться сквозь непробиваемую сеть защиты.

Отброшенные кораблями чужаков, на которых имелись устройства с автоматическим управлением, снаряды защиты дошли до какого-то предела в атмосфере и вернулись, опускаясь и взрываясь то тут, то там по всему Орегону.

Страшный пожар вспыхнул на сухих восточных склонах Каскадов. Золотой Берег и Дэлл были снесены огненным вихрем. Портленд не испытал прямых ударов, но заряд с ядерной боеголовкой взорвался на горе Маунт-Худ вблизи старого кратера, отчего проснулся спящий вулкан. Задрожала земля, из нее начали вырваться струи пара, и к полудню первого дня вторжения, первого апреля, на северо-западной стороне горы открылось жерло вулкана. Началось яростное извержение.

Лава лилась по белоснежным, лишенным леса склонам, угрожая общинам Зигзаг и Рододендрон. Начал образовываться конус шлака, и воздух в Портленде на расстоянии сорока миль заполнился пеплом. К вечеру, с изменением направления ветра, нижние слои атмосферы слегка расчистились и на восточном горизонте стало видно багровое пламя извержения. Небо, полное дождя и пепла, гремело от полетов ХХТТ, которые тщетно искали корабль чужаков. С восточного берега и из других держав, участниц договора, продолжали прибывать новые эскадрильи. Они часто сбивали друг друга. Земля дрожала от подземных толчков, от взрывов бомб и ударов падающих самолетов. Один из кораблей чужаков приземлился всего в восьми милях от черты города, и юго-западные пригороды тут же исчезли: бомбардировщики обрушили свой страшный груз туда, где должен был находиться корабль. Потом выяснилось, что корабля там уже нет. Но что-то ведь нужно было делать.

По ошибке, бомбардировке подвергся и сам город.

В Нижнем городе не уцелело ни единое стеклышко.

Улицы Нового города на дюйм-два покрылись мелкими осколками стекла. Беженцам из юго-западной части Портленда приходилось идти по этим осколкам. Женщины несли детей и шли, плача от боли, обувь их была изрезана.

Вильям Хабер через большое окно своего кабинета в Орегонском Онейрологическом институте видел, как поднимается и опускается пламя в районе доков, видел кровавый отблеск извержения, В его окне сохранилось стекло, поблизости от парка Вашингтона еще не было разрывов, и землетрясение, которое ниже по реке раскалывало целые дома, здесь лишь заставляло дрожать оконные рамы. Слышались отдаленные крики слонов в зоопарке. Изредка на севере, где Вильяметта впадает в Колумбию виднелись полосы необычного пурпурного цвета, трудно было разглядеть что-либо в пепельных, туманных сумерках

Большие районы города чернели из-за неполадок в энергоснабжении, в других кое-где горели огни.

В здании института больше никого не было.

Целый день Хабер пытался отыскать Джорджа Орра. Когда это не удалось, а дальнейшие поиски стали невозможны из-за истерии и увеличивающихся разрушений, он пришел в институт. Пришлось идти пешком, и от этого Хабер нервничал. Человек с его положением, чье время так дорого, не ходит пешком. Но батареи его машины сели, а добиться чего-либо в данной ситуации он не мог. Толпы беженцев заполнили улицы. Хаберу пришлось идти против течения беженцев, глядя им в лица. Это действовало угнетающе. Он не любил толпу.

Но вот толпа рассеялась. Он один шел по обширным лужайкам и рощам парка. И это оказалось еще хуже.

Хабер считал себя одиноким волком. Он никогда не хотел ни брака, ни близкой дружбы. Ему приходилось напряженно работать, в то время, когда другие спали, и вообще, он избегал затруднительных положений. Секс в его жизни сводился к знакомству на одну ночь с полупроститутками, иногда женщинами, иногда молодыми мужчинами. Он всегда знал, в какой бар, кинотеатр или клуб нужно зайти, чтобы найти желаемое. Он получал, что хотел, и тут же освобождался, прежде чем он сам или партнер мог почувствовать потребность в новой встрече. Он ценил свою независимость, свою свободную волю.

Но сейчас он понял как ужасно быть одному в равнодушном огромном парке.

Он торопился почти бежал к институту, потому что ничего больше ему не оставалось.

А там было пусто и тихо.

Мисс Кроч держала у себя в столе транзистор. Хабер достал его и включил, чтобы слышать последние новости, чтобы слышать человеческий голос.

Тут было все, в чем мог нуждаться человек: десятки постелей, пища, сандвичи, легкие напитки для работающих по ночам в лабораториях. Но Хабер не был голоден. Его охватила какая-то апатия. Радио он слушал без особого интереса. Он остался один, и все потеряло свою реальность и прочность. Ему нужен был кто-то, с кем он мог бы поговорить, кому мог бы рассказать, что он чувствует, когда видит, что все рушится. Ужас одиночества был так велик, что чуть не послал его из института к толпам, но апатия оказалась сильнее страха. Он ничего не делал, а ночь сгущалась.

Красноватый отблеск над Маунт-Худ иногда разгорался, затем спадал. В юго-западной части города что-то сильно грохнуло. Через какое-то время облака осветились отблесками. Но что это и откуда, из окна кабинета уже нельзя было увидеть, и Хабер, неся с собой радио, пошел к окнам в коридоре, чтобы посмотреть, что происходит. По лестнице поднимались какие-то люди. Но он не слышал.

– Доктор Хабер, – нарушил тишину мужской голос.

Несколько мгновений Хабер смотрел на пришедших.

Это был Орр.

– Как раз вовремя, – горько сказал Хабер пациенту. – Где вас весь день носило? Входите.

Орр хромал, левая сторона лица у него распухла и половины передних зубов не хватало. Женщина выглядела менее пострадавшей, но более истощенной. Глаза у нее остекленели, ноги подгибались, Хабер посадил ее на кушетку в кабинете и спросил громким голосом медика:

– Вы получили удар по голове?

– Нет. Просто долгий день.

– Со мной все в порядке, – пробормотала женщина.

Она чуть вздрогнула. Орр быстро и заботливо снял с нее ужасно грязные туфли и укрыл ее верблюжьим одеялом. Хабер удивился, кто она, но лишь мельком. Он снова начал функционировать.

– Пусть отдыхает. Идите сюда, умойтесь. Я целый день вас искал. Где вы были?

– На даче. Береговой хребет.

– Что с вашей ногой?

– Повредил во время аварии машины. Послушайте, они уже в городе?

– Если военные и знают, то ничего не сообщают. Сообщили только, что утром приземлились большие корабли и тут же разбились на маленькие подвижные машины типа вертолетов и разлетелись. Теперь они рассеялись по всей западной половине штата. Сообщили также, что передвигаются они не быстро. Но сбили хоть одного из них или нет – об этом нет никаких известий.

– Мы видели один.

Лицо Орра появилось из полотенца, украшенное багровым синяком, но уже не такое страшное, так как он смыл кровь и грязь.

– Должно быть, это они и были. Маленькая серебристая штука пролетела примерно в тридцати футах над пастбищем вблизи Северных равнин. Как будто подпрыгивает. Выглядит каким-то неземным… Сражаются ли чужаки с нами, сбивают ли самолеты?

– Радио ничего не сообщает. Не сообщает о потерях. Только среди гражданского населения. Выпейте кофе и поешьте. А потом у вас будет терапевтический сеанс посреди ада. Мы положим конец этой идиотской путанице, которую вы начали.

Хабер приготовил укол пентопала и теперь сделал его в руку Орра без предупреждения и извинения.

– Я для этого и пришел. Но я не знаю…

– Сможете ли вы? Сможете. Пошли.

Орр остановился возле женщины.

– Она спит, не трогайте ее. Ей нужен только сон. Пойдем.

Он дал Орру бифштекс, яйцо с томатом, два яблока, четыре плитки шоколада и две чашки кофе. Они сидели в первой лаборатории за столом, сдвинув инструменты, брошенные утром, когда прозвучали сирены.

– Вот так. Ешьте. Если вы думаете, что не в силах навести порядок, забудьте об этом. Я работал с Усилителем. Он нам поможет. Я теперь знаю модель ваших эффективных снов.

Все эти месяцы я ошибался, искал что-то единое, омега-волну. Ее нет. Есть комбинация, образуемая другими волнами, вот за несколько дней до этого, как начался этот ад, я установил эту комбинацию. Цикл длится девяносто семь секунд. Для вас это ничего не означает, хотя делает это ваш проклятый мозг. Когда вы видите эффективный сон, мозг излучает сложный синхронный набор волн, который повторяется каждые девяносто семь секунд. Эффект этого цикла так же похож на обычную j-стадию, как симфония Бетховена на песенку «Была у Мэри овечка». Набор невероятно сложный, но последовательный, и все время повторяющийся. Так вот. Я записал этот набор и могу вернуть вам его в мозг. Усилитель готов, на этот раз он полностью готов и настроен на ваш мозг. Ваш сон будет по-настоящему великим! Он остановит это безумие, перенесет нас в иной континуум, где мы сможем начать сначала. Вот что вы сделаете. Вы измените все предметы, не чью-то жизнь, вы измените весь континуум.