Текст книги "Кольцо Мерлина (ЛП)"
Автор книги: Уорнер Мунн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Суровое выражение лица мастера Жана прояснилось. Он просиял. «Это может сработать. Это стоит попробовать!» Он приступил к смешиванию и приготовил два заряда.
«Если будет время, я использую оба. Первый, как вы сказали, а второй – через эту дверь, потому что коридор будет полон английских солдат».
«Просто убейте епископа и лорда Бедфорда», – прорычал де Ре. «Я спасу Деву от огня, так или иначе».
День прошел. Когда стемнело, после ужина в общей комнате они вышли из гостиницы и промерили расстояние шагами, делая вид, что просто гуляют по улице. Как и боялся мастер Жан, оказалось, что требуемая дальность составляет добрых 250 футов, что сильно усложняло его задачу.
Погруженные в мрачные мысли, они вернулись в гостиницу, не заметив, что их сопровождал хозяин таверны, который следил за ними с безопасного расстояния.
Ему эти дровосеки и их друг английский солдат показались весьма странными людьми: они не интересовались событиями в городе, не были в церкви и весь день просидели в своей жаркой комнате. Это было подозрительно. Он осторожно прошел за ними и проследил, как они шли обратно.
Той ночью трое слышали скрип половиц в коридоре, но, поскольку они не разговаривали друг с другом, тот, кто подслушивал, вскоре ушел. Потом они заснули.
Проснулись они от шума и одевались в спешке. Толпа, сдерживаемая пикинерами, уже переполняла площадь, хотя еще не было 7 часов. Сквозь свою тайную щель в ставне они видели, что во всех окнах были лица зрителей; люди сидели на крышах, держась за желоба, коньки и фронтоны.
Де Ре выругался, но не оставил надежды. Он принял командование и раздал четкие приказы.
«Может быть, это невозможно, – закончил он, – но я постараюсь спасти ее. Если я смогу добраться до нее в момент, когда ее снимают с повозки, я сделаю вид, что держу ее крепко, чтобы палач связал ее цепями.
Я ударю палача кинжалом, и когда ты увидишь, что он падает, стреляй в судей, если не сумеешь выстрелить одновременно в лорда Бедфорда и его шакала. Убей, сколько сможешь. В общей суматохе, я забегу с ней в церковь св. Спасителя и буду кричать: “Убежище! Дайте убежища!”
Они не посмеют не пустить меня в церковь. Прежде чем Англия сможет вывести ее легально, ее святые могут совершить чудо. Если эти дьяволы попытаются вытащить ее без суда, жители Руана разорвут их на части в ярости от кощунства. Они все еще французы!»
Гвальхмай осознал, что де Ре цепляется за самую слабую надежду. Его идея была безумной.
«Ваш план означает верную смерть для вас, милорд барон! Вы ожидаете, что англичане будут соблюдать законы убежища? Они устарели 200 лет назад. Разве Томаса Беккета не убили в его собственном соборе?»
«Он был англичанин. Убийцы были англичанами. Здесь – Франция, а я знаю моих французов».
Шум с улицы снова привлек их к окну. Скорбная процессия уже выходила на рыночную площадь. Повозку с Жанной едва можно было разглядеть, так близко к ней стояли стражники, которые раздавали направо и налево удары концами пик, расчищая проход от тюрьмы.
Из толпы донесся глухой шум, но он не был направлен на девушку в длинном платье. Сердце Гвальхмая подпрыгнуло. Он понял, что двинуть настроение толпы в едином направлении, не слишком трудно. Может быть, есть шанс, что все пойдет так, как задумал де Ре?
Она молилась, пока ее тележку везли к помосту. Те, кто слышал ее слова, замолкали. Некоторые опустились на колени и тоже начали молиться.
Это был момент, которого ждал де Ре. Он бросил грозный взгляд на своих компаньонов, выскочил за дверь, и через мгновение уже пробивался через толпу, чтобы встать среди марширующих людей. Увидев его форму, они раздвинулись и освободили для него место, как будто посчитали его опоздавшим. Первая часть плана прошла успешно!
Мастер Жан спокойно готовился, разговаривая сам с собой, наводя кулеврину на помост. «Ах, моя радость, терпение, моя красавица! Скоро ты будешь проповедовать этим гордым святошам огненными устами! Итак, немного пороха на полке, закрываем крышечку; она ждет. Фитиль, друг!»
Гвальхмай протянул ему горящий фитиль, и стрелок умелым движением сунул его в трубку отведенного назад змеевидного спускового крючка.
«Вот и все, осталось щелкнуть крючком, порох на полке вспыхнет, и несколько душ быстренько отлетят прямо в ад! Интересно, а есть ли у них души? Насколько же черными они должны быть!»
Дрова уже были сложены. Было видно, что они хорошо просушены. Поэтому Жанне предстояло претерпеть мучения от пылающего огня, а не задохнуться быстро и милосердно от густого дыма, если бы дрова были сырыми.
Де Ре нигде не было видно. Гвальхмай заволновался, что же пошло не так? Тележку подвезли к столбу. С Жанны, которая продолжала молиться, сняли шляпу, скрывавшую лицо. Ее голова была выбрита. Служка епископа надел ей на голову бумажную митру с издевательскими словами: ЕРЕТИЧКА, ГРЕШНИЦА, ВЕРООТСТУПНИЦА, ИДОЛОПОКЛОННИЦА.
Она не могла прочесть клеветнические слова, но поняла, что они означают. Она заплакала – и многие в толпе заплакали вместе с ней.
Некоторые судьи, закрыв лица, спустились с помоста и убежали, сопровождаемые проклятьями. Даже епископ Кошон выжал слезу. Жанна пристально посмотрела на него и сказала: «Епископ, я умираю из-за вас». Он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. Это было ее единственное слово упрека.
Палач мягко коснулся ее плеча. Два доминиканских монаха встали рядом с ним, чтобы отвести ее к столбу.
«Что, пора? Прошу прощения, преподобные отцы, и вы тоже, сэр. Я не хотела заставлять вас ждать».
Она поднялась. Поддерживаемая палачом она сошла с повозки, но, прежде чем подняться по лестнице, остановилась и крикнула: «Крест! Разве мне не дадут креста?»
По скоплению пикинеров пронесся вихрь, один из них выскочил из строя. Офицер попытался схватить его, но тот уже бежал к столбу. Это был де Ре.
Он подхватил с мостовой пару прутьев, вытащил нож, связал скрещенные прутья и подошел к ней – в одной руке нож, а в другой маленький крест.
Жанна узнала его, даже на таком расстоянии Гвальхмай увидел, как ее глаза распахнулись. Она улыбнулась, взяла крест и поцеловала его.
Де Ре резко шагнул вперед и повернулся к палачу. Нож сверкнул в его руке. Он замахнулся, но офицер с двумя крупными сержантами схватили его железной хваткой и оттащили, отбивавшегося, ругавшегося, обратно в свои ряды.
Жанна спрятала под платье последний подарок, который мог подарить ей друг, и, не оглядываясь поднялась по лестнице. Ее привязали к столбу.
Один из двух монахов, тем временем, быстро сбегал в церковь и вернулся с распятием с алтаря. Он поднял его, чтобы Жанна могла обнять его. Она пылко поцеловала распятие.
«Прошу вас, отец, держите его так, чтобы я могла его видеть, пока все не закончится». Монах не мог говорить, его лицо скривилось от горя и жалости, и просто кивнул.
Пока все это происходило, Гвальхмай принял решение. Он был далеко не фаталистом, но ему вдруг вспомнились слова Кореники о том, что все, что происходило, шло по грандиозному плану, ничтожно малой частью которого были они сами. Возможно ли, что происходящее тоже было частью этого плана?
Однажды Жанна сказала ему: «Я должна исполнить свой долг. Именно для этого я родилась».
Было ли случайностью то, что де Ре потерпел неудачу? Что у него самого нет никакой возможности помочь Жанне силой оружия или магией?
Без кольца Мерлина он лишился помощи, основанной на колдовстве. Было ли так задумано, что он оказался совершенно безоружен? Но ее мучения, разве они необходимы?!
Он сам столкнулся с тем же ужасным выбором, который когда-то был вынужден сделать Хуон.
«Мастер Жан, единственное, чего боялась эта девушка, это огонь! Добьете ли вы до столба своей кулевриной?»
«Не с шестью пулями. Может быть, одной. Но я никогда не смогу этого сделать, я не смогу нажать на курок!»
«Тогда, во имя Бога, приготовьтесь! Заложите заряд! Направьте свою пушку ей на сердце, а выстрел сделаю я. Она не должна гореть!»
Стрелок быстро снял кулеврину со стойки. Повернув винт, он вытащил пыж, который удерживал пули, и, постукивая, выбил их наружу. Дрожащими пальцами опустил в ствол одну большую пулю и задвинул ее шомполом до конца.
Гвальхмай выглянул в окно. Как будто в подтверждение мыслей о мистическом вмешательстве в планы людей, он увидел человека, которого сразу узнал. Это был хозяин гостиницы, в которой они остановились.
Этот человек вышел из толпы и посмотрел в лицо де Ре, который все еще стоял в строю, удерживаемый солдатами. Он сказал что-то офицеру и показал на окно, откуда за ними наблюдал Гвальхмай. Поднялись и другие лица и тоже посмотрели вверх. Гвальхмай понял, что они попали под подозрение.
Он повернулся к стрелку. «Торопитесь. Мы обнаружены».
«Почти готово», – выдохнул Жан. Он протолкнул шомполом пропитанный жиром кусочек льна, бросил кулеврину обратно на стойку и нацелил ее на ровную фигурку, прислонившуюся к столбу. Палач уже держал в руке пылающий факел.
Лотарингец отошел в сторону и жестом дал сигнал Гвальхмаю взять оружие. По коридору уже гремели сапоги. Тяжелое тело врезалось в дверь комнаты. Жан навалился на нее с этой стороны.
«Стреляй! Стреляй!» – кричал он. Гвальхмай колебался. – «Это все, что ты можешь сделать для нее сейчас!»
Мысль о мужестве Хуона дала ему силу. Он нажал на спусковой крючок, и шептало опустилось на полку. Но выстрела не последовало! В спешке мастер Жан забыл насыпать на полку запальный порох. Когда он ставил орудие на торец, чтобы выбить заряд, запальный порох высыпался.
В следующее мгновение комната заполнилась орущими людьми. Их схватили. Он ничего не видел из окна, когда его выволакивали. Это было хорошо, потому что он не смог бы перенести зрелище того, что, как он знал, происходило.
Раздался крик. И все же этот единственный долгий крик не был ни воплем страха, ни криком агонии. Ликующий голос пел хвалу и веру. Это была молитва человека, которому была дарована великая истина, просветление, которое само по себе было подтверждением жизни, наполненной благочестием – высшим доказательством возвышенной веры.
Это было всего лишь одно слово, слово, которое содержало сущность всех надежд человека: «Иисус!» Только это, а затем – рев и треск вздымающегося пламени.
Но вслед за ним, в ужасной тишине, обрушившейся на огромную толпу, раздался еще один крик, удаляющийся с площади, как будто человек бежал со всех ног в слепом безумии.
Как и первый, этот голос Гвальхмай тоже узнал. Жиль Синяя Борода, лорд Машкуль, барон де Ре, маршал Франции, владелец многих поместий и замков – в этот трагический момент человек, чье сердце было разбито, чувствовал, что его душа умирает. Он увидел конец веры, надежды и мечты. Это был крик, от которого замерзала кровь:
«Будьте вы все прокляты! Вы сожгли святую!»
24
Феникс восстает из пепла
Не любит власть простой народ, но верно и наоборот.
А кровь красна у всех людей, патриций ты или плебей.
Да, ходит под ярмом народ, и все же он никак не скот.
Но я знаю, что я видел, и я видел это сам –
Как принцесса Царства божьего поднялась к небесам!…
...Однажды, думаю, сердитый глас воспрянет,
чтобы понять, как вышло, что Святая умерла. Песни Хуона
Тюрьма Руана была холодной и мрачной. Гвальхмай томился там много месяцев. Что стало с мастером Жаном, он не знал. (На самом деле, стрелок был убит сразу же, уж слишком долго он терзал англичан своими фокусами.) Иногда Гвальхмаю кидали какой-нибудь еды, иногда про него забывали на несколько дней. Никаких известий до него не доходило.
Он подозревал, что был избавлен от пыток только из-за седых волос. Хромота также придавала ему дряхлый вид, хотя сам он себя стариком не чувствовал. Чудесный эликсир все еще обладал некоторой эффективностью, однако он не излечил кашель, который начался у Гвальхмая, когда на каменном полу стояла вода, а на стенах выступила белая соль. Эликсир не облегчал и боль от сломанных ребер.
Весенним днем, когда его настроение было особенно мрачным, дверь камеры распахнулась. Угрюмый тюремщик махнул на выход. Во дворе Гвальхмай слезящимися глазами сощурился на солнце.
Его спина согнулась, а кости ныли от сырости. Грязный, изможденный, он не узнавал блестящую высокую фигуру перед собой.
«Кто ты?» – прохрипел он голосом, ржавым от долгого неиспользования.
«Ах, Баск, неужели эта древняя развалина действительно вы? Вы не помните старого Д'Олона?»
Гвальхмай протянул грязную руку и коснулся посетителя. Только призраки составляли ему компанию в камере. Там не было даже мыши или крысы, в которых он мог бы вселить свой дух, как Кореника научила его. Она тоже ни разу не общалась с ним. Почему, он не знал.
«Интендант? Как вы можете смотреть на меня? Мы потерпели неудачу. Мы любили ее, и мы подвели ее. Вы это знаете? Мы пытались и не смогли.
Она сказала им: “Я пришла, потому что меня послал Бог. Прошу вас, отправьте меня обратно к Богу, от которого я пришла”, и они это сделали, не так ли, Д'Олон? Они отправили ее обратно – с помощью огня! О, интендант, каким бедным и серым стал мир без нее!»
Слабые слезы потекли по его щекам. Д’Олон обнял Гвальхмая. «Идите ко мне, брат, все кончено. Вы свободны. Ваш выкуп был оплачен. Мы собираемся кое-что сделать с этим.
Англичане думают, что война окончена, и Франция снова принадлежит им. Они увидят, что у Девы остались друзья. Феникс восстанет из этого пепла. Пойдемте туда, где собираются храбрые рыцари. Пойдемте домой!»
«Где дом, Д’Олон? Что есть дом для такого странника в этом мире, как я?»
«Там, где живет человек, купивший вашу свободу. Барон де Ре и замок Машкуль».
Д’Олон довел его до караульной. Надзиратель швырнул на стол маленькую горку вещей, все имущество Гвальхмая. Его кольчуга, которую он носил под одеждой лесоруба, все еще окровавленная от борьбы в гостинице; меч Роланда и Жанны, который он не надеялся увидеть снова. Часто он сожалел о том, что взял его с собой в Руан, но в то время он не мог с ним расстаться.
Сколько драгоценных воспоминаний связано с этими двумя предметами. Но был еще один, намного более древний – кожаный пояс, обшитый римскими монетами, который дала ему мать, когда он отправлялся в свое долгое тщетное странствие, все еще бесконечно простирающееся перед ним.
Он плотно обвил пояс вокруг себя. Это было похоже на нежное материнское объятие. Он почувствовал, как вернулось немного его прежнего достоинства и смелости, но понял и то, что самонадеянность, которая у него когда-то была, никогда уже не вернется. Она была изгнана из него смертью Девы и долгими, темными, бессонными днями и ночами в тюрьме.
Прошло чуть больше года с тех пор, как Гвальхмай видел де Ре. Будучи еще молодым человеком, барон, казалось, постарел на десятки лет. Его замечательная борода вернулась в буйной роскошной славе, ведь волосы растут со скоростью полдюйма в месяц, и была такой же сине-черной, как прежде. Но Гвальхмай был потрясен, увидев, что его густые, остриженные до плеч локоны пронизали седые пряди.
Его губы стали тонкими, жесткими и жестокими. Глаза были жуткими, как будто темные мысли населяли мозг позади них. Однако, когда Гвальхмай задался вопросом, что за драконы осаждают его, де Ре с искренним удовольствием улыбнулся, увидев, как они входят в его кабинет.
Он вскочил со стола и бросил перо. Когда Гвальхмай захромал ему навстречу, на его лице появилось страдание.
«Ах! Им есть за что ответить, проклятым англичанам! Я вижу, они не перекармливали вас. Однако наше время придет! Мы еще выпьем их кровь и согреем ноги в их горящих городах. Россиньоль, принеси-ка вина!»
Вошел красивый жеманный мальчик с серебряным кувшином и бокалами из богемского стекла. Де Ре увидел взгляд Гвальхмая. Он засмеялся и взял большой кувшин.
«Ба! Черт с этими маленькими кувшинами! Мы не можем позволить нашим милым певцам из хора бегать взад-вперед каждые несколько минут. Они будут так истощены, что не смогут выполнять другие обязанности, которые мы ожидаем от них. Да, мой ангельский голосок?»
Мальчик улыбнулся и нежно покраснел. Де Ре притянул его за руку, приласкал и выпроводил из комнаты. Когда мальчик вышел, барон наполнил кубки друзей.
В кабинет принесли еду. Потом было еще вино, темное и крепкое. Гвальхмай осовел от жара камина, тяжелой еды и крепких напитков. Давно ему не приходилось наслаждаться такой роскошью. Ему казалось, что он окутан густым туманом. Голоса звучали издалека, будто через вату. Он смутно сознавал, что барон вслух читает какие-то бумаги на столе. Голос монотонно гудел, иногда изменяя тембр, словно обозначая разные части чрезвычайно долгой пьесы.
В какой-то момент он услышал, как де Ре произнес: «Она была прекрасна, как белая роза…», и хотел спросить, не о Жанне ли он говорил, но язык был настолько тяжелым, что Гвальхмай не смог вытолкнуть слова.
Следующее, что он помнил: он сидит в мягкой кровати, один в темной комнате. Он проснулся, что-то выдернуло его из глубокого сна. Было смутное воспоминание о пронзительном крике, похожем на те, какие он слышал на поле боя, когда лошадь знает, что смертельно ранена.
Он чувствовал мурашки на спине, на руках и на затылке. Он прислушался. Если и был такой звук, он не повторялся. Гвальхмай откинулся на кровать, все еще прислушиваясь, и вскоре снова заснул.
Когда он проснулся во второй раз, из узкой щели в толстой стене проникал яркий солнечный свет. Он был в одной из верхних комнат башни. Кто мог уложить его в постель, он мог только догадываться.
Служанка, увидев, что он проснулся, сделала реверанс и принесла ему кувшин, на этот раз с водой, свежее белое полотенце, чтобы умыться, и чистую одежду.
Она сделала еще один реверанс и исчезла. Ее мельтешение только усилило головокружение. Он вылил воды на голову, потом отпил немного – ужасная гадость! неудивительно, что барон топит свои мысли в вине – и выплеснул остальное на грудь.
Путь вниз по пяти пролетам винтовой лестницы был долгим. Он завершил путешествие, не упав, и, наконец, добрался до зала, где чревоугодничали де Ре, Д’Олон и еще несколько человек.
Вид и запах еды задушили Гвальхмая. Он сразу же решил позавтракать чем-нибудь жидким. Отведя взгляд от хрустящей жареной свинины, жирных пирожков с мясом и дымящихся мисок с пудингом, он ограничился маленькой гроздью винограда и большим бокалом вина.
«Лэглон, – сказал де Ре, – позвольте представить вам людей, которые работают с нами, как я говорил вчера вечером».
Если он и говорил, то Гвальхмай узнал об этом впервые.
«Мадам Перрин Мартэн, наша кастелянша, которая любит заботиться о детях, и которая знаменита под именем Ля Мефрей».
Дама, о которой идет речь, улыбнулась и поклонилась, бросив на барона своеобразный, быстрый взгляд, слегка покачав головой. Эта женщина среднего возраста, очевидно, когда-то была известной красавицей. Гвальхмая слегка смутил ее строгий, напряженный взгляд.
«Жиль де Силь, старый военный товарищ; Роже де Бриквиль, мой кузен, и мессер Франческо Прелати, известный алхимик. Все трое разделяют мое состояние и мои амбиции, потому что, как и я, чувствуют, что мир разладился, и мы должны приложить все усилия, чтобы исправить его».
Гвальхмай сердечно ответил на представление, но пары вина рассеивались, и ему приходилось изображать вежливость. Он ясно видел их как людей, с которыми де Ре мог легко быть близок по духу. О себе он не мог такого сказать.
Не то чтобы в них было что-то, что он мог бы точно назвать и заявить: «Это меня отталкивает». Скорее, он увидел в них тесную группу соучастников, из которой был исключен.
Теперь, когда наступил день и его усталость несколько развеялась, он отметил, как глубоко утвердилась горечь в выражении лица де Ре. В компаньонах барона он отметил черты, которые ему не понравились, в первую очередь, хитрость и двуличие. Они открыто хихикали, глядя на него, а также на барона, когда тот отворачивался. Здесь был какой-то секрет.
Несмотря на подавленное настроение, он знал, что должен оставаться в Машкуле. Это было частью его судьбы. Как говорил Д’Олон: «Дом сейчас там, где барон».
И вот, в этом мрачном замке закрутилась сеть интриги, которая вскоре должна была покорить сердца и души ленивых людей, чтобы они снова рискнули жизнью ради идеала.
Писались пьесы, по правде говоря, самая откровенная пропаганда, которая щедро финансировалась из, казалось бы, неисчерпаемого богатства барона. Темами каждого произведения были послания, которые Дева провозгласила так гордо и в то же время смиренно, трусость короля и вероломство англичан. По всей стране труппы странствующих актеров исполняли пантомимы и нравоучительные пьесы, и по мере того, как бесплатные представления шли одно за другим, их популярность росла.
Горожане во все увеличивающихся количествах стекались на представления. Как только одна труппа уезжала, люди уже с нетерпением ждали следующую, любопытствуя, сможет ли новое представление превзойти по великолепию и силе воздействия то, что было раньше. Актеров с нетерпением ожидали, им горячо аплодировали, наиболее яркие строки запоминали надолго и часто цитировали.
Кульминацией стала «Тайна осады Орлеана», грандиозное зрелище с сотнями актеров и буквально тысячами помощников, сопровождавших огромные вереницы лошадей и мулов, которые везли фургоны с костюмами и винами, а также потрясающую переносную сцену с впечатляющими декорациями. Опять же, за все это великолепие не брали никакой платы. Для зрителей были предусмотрены застолья и изысканные вина; тем, кто нуждался, раздавалась бесплатная одежда. Щедрость лилась из казны барона.
После премьеры в Нанте, «Осада» отправилась в Бурж, Анже, Монлюсон. Повсюду люди приходили на это представление с 12 000 участников, чтобы повеселиться, а уходили переполненные впечатлениями, плененные драмой, возмущенные почти забытой несправедливостью, которая снова была им впечатляюще показана, сияя новым патриотизмом. «Осаду» играли в Орлеане в течение 10 месяцев, и средства расходовались, как прежде. На каждый спектакль шили новые костюмы. Со всей Франции люди прибывали как гости, ели и пили бесплатно. День за днем продолжались спектакли, а богатство де Ре таяло, как снег на солнце.
Разве могли все ее божественные и невероятно мужественные усилия пойти напрасно? После каждого спектакля люди, наполненные священным гневом, поднимались со своих мест и спешили на вербовочные пункты, установленные бароном для сбора «отрядов добровольцев», чтобы вытолкнуть войну из затянувшегося тупика в сторону окончательного решения.
Небольшие отряды сливались в маленькие армии, которые атаковали ненавистных англичан, где бы они ни закрепились на священных землях Франции. Страна двигалась и сражалась, с разрешения короля или без него, который все больше начинал ощущать, что носит шаткую корону. Так из пепла Руана поднимался феникс; не зря же Д’Олон задумывал, финансировал и исполнял волю и удачу Жиля де Ре.
В конце концов, чувствуя опасное давление, король Франции Карл Седьмой и герцог Бургундский Филипп заключили союз. Вместе они бросили объединенные силы против Парижа.
«Не пройдет и 7 лет, как англичане потеряют больший приз, чем Орлеан», – предсказывала любимица Гвальхмая из тюрьмы. Так и случилось.
К тому времени огромное состояние де Ре было истрачено. Кончились интриги. Не стало новых пьес. Ни то, ни другое больше не было нужно. Труппы актеров, рыцари и бойцы его личной армии, даже кортеж его слуг – все были распущены и уволены.
Когда барон и его друзья покинули отель, в котором он остановился, пока решались финансовые вопросы, денег не хватило, чтобы оплатить счет за проживание.
Гвальхмай, который давно предвидел это событие, попытался выразить сочувствие, но де Ре только рассмеялся.
«Это пустяки, не расстраивайтесь, друг Баск. Все вернется десятикратно. Мессер Прелати позаботится о пополнении моего состояния. Если этого не сделает он, есть Тот, кто даст мне все, что я попрошу.
А пока мы поживем в Тиффоже. Он, по крайней мере, все еще принадлежит мне».
25
Дьявол из Машкуля
Теперь ему надо в скитанье уйти,
Чтобы покой для сердца найти.
Не было в планах такого вовек –
Слава Богу, я не человек! Песни Хуона
Замок Тиффож с его грозными стенами казался Гвальхмаю тем, чем он и был на самом деле – почти неприступной крепостью. Замок был построен на гранитной скале, нависающей над долиной Севра. Ландшафт вокруг был грубый и безжизненный. Бедная почва и редкая зелень мало способствовали тому, чтобы обитатели долины жили в роскоши. Тем не менее, даже здесь ржавчина войны разъела страну и оставила после себя обгорелые стены домов. Поля закислились, собаки одичали, а беспризорные дети скитались в поисках подаяния.
Как много раз раньше в других местах, таких, как замки Шантосе или Машкуль, барон и в Тиффоже с удовольствием предложил гостеприимство этим бездомным бродягам. Некоторых детей немедленно отправили в Фонд, где им было предоставлено постоянное убежище; другие какое-то время оставались в замке, мрачные стены которого отозвались эхом их счастливых голосов, когда их голод был удовлетворен, и они почувствовали себя дома благодаря доброте своего сеньора.
Гвальхмай был поражен их скорой неблагодарностью. Здесь, как и во всех других местах, где барон давал кров таким детям, оказывалось, что даже самый младший вскоре покидал его, снова уходя бродяжничать, иногда уходя ночью, без прощания или благодарности.
Многих из этих детей Гвальхмай сам привез из жалких укрытий в лесу или пещере, потому что он с Жилем де Силь в компании с мессером Прелати часто ездили в такие миссии милосердия, и ему было жаль видеть, что милость де Ре принималась без признательности.
Долгое время он не понимал, что у этих исчезновений может быть другое объяснение.
Не все дети доверчиво встречали предполагаемых спасителей. Некоторые прятались в своих норах, и их нужно было вытаскивать, пока они пинались и верещали. Другие пытались убежать через открытые залежные поля или дикие каменистые пустоши, которые местные жители метко прозвали «пустынями», в надежде ускользнуть от всадников, которые преследовали их.
В такие моменты Прелати и де Силь со смехом, не спеша скакали галопом вслед за детьми, чтобы видеть их ужас. Гвальхмая возмущала их бездушность, он подгонял своего коня, чтобы скорее поднять испуганных детей и успокоить их.
К одному маленькому мальчику он сильно привязался. Когда Гвальхмай подхватил его на седло и посмотрел ему в лицо, ему показалось, что он увидел себя ребенком. Темная кожа и волосы имели поразительное сходство. В искаженных страхом чертах он видел сходство с Никки, насколько он ее помнил, и когда колотящееся сердечко успокоилось от его ласковых слов, и мальчик улыбнулся, его душа обратилась к нему с любовью.
Это мог быть его маленький сын, которого он никогда не видел.
Гвальхмай поцеловал его и отогнал страхи мальчика. Вскоре тоненькие ручки доверчиво, с растущей привязанностью обвились вокруг шеи его ловца, когда они возвращались в Тиффож.
«Я Гвальхмай. Я отвезу тебя в место, где тебе никогда больше не придется голодать и где будут другие мальчики, с которыми можно играть. Как тебя зовут?»
«Мама называла меня Жан. Ты мне нравишься».
Он доверчиво устроился на руках Гвальхмая, и они молча поехали к замку.
Из-за личного интереса, который Гвальхмай внезапно испытал к ребенку, чувство потери было еще более острым, когда он узнал на следующий день, что ночью мальчик сбежал.
В течение нескольких дней он неотступно думал об этом. Он не понимал, как мог так привязаться. Он был мрачен и долго не хотел ни с кем общаться.
Ночь перед первым мая – Вальпургиева ночь. В те мрачные и злые часы 30 апреля 1439 года Гвальхмай крепко спал в своей комнате. Вдруг он проснулся. Он не услышал ни звука, но ощутил чье-то присутствие рядом и движение воздуха, как будто что-то дышало на него. Ему снился пропавший мальчик, и он открыл рот, чтобы произнести его имя.
Прежде чем он успел что-либо сказать, он почувствовал палец на губах и услышал голос Ля Мефрей: «Тихо, если любишь жизнь!»
Он не мог ошибиться, потому что в замке не было другой женщины, но в ее голосе было что-то нежное, знакомое, чего он никогда не слышал в голосе кастелянши барона.
Он сжал ее пальцы и поцеловал их. «О, моя Кореника, ты снова вернулась ко мне, через столько времени и в таком облике? Хорошо, что здесь темно, потому что ты не захотела бы видеть меня таким, каким я стал!»
Губы нежно опустились на его губы. «Я не могла прийти раньше, мой дорогой. Мне не всегда позволено делать то, что я хочу. Было необходимо, чтобы мы какое-то время были врозь, потому что то, что делал ты, было частью твоей судьбы, а не нашей. Теперь я пришла, но я не могу быть с тобой долго. У этого тела сильная и опасная воля, и его движут разрушительные силы, которые вызывают у меня страх».
Гвальхмай недоверчиво хмыкнул. «Страх? У моей Кореники? Невероятно!»
«Это так. Пойдем! В это раз мы сможем быть вместе совсем недолго, не будем тратить время впустую. Твоя душа в опасности, и если она будет потеряна, то у моей больше не будет цели. Пойдем! Не трать времени на одевание».
Он схватил длинную рубашку, потому что спал голым по моде того времени, и подпоясался древним поясом с монетами. Лестничный камень холодил босые ноги.
Кореника быстро потянула его вниз по нижнему коридору и повела к другой лестнице, которая шла вглубь земли ниже уровня рва. Сам воздух здесь был леденящим, но горелый запах без тепла и смрад серы обожгли его ноздри.
Они прошли по длинному коридору. Свет давал факел, закрепленный в настенном гнезде. Факел был уже коротким, очевидно, его оставили прогорать до конца. За аркой было темно.
Кореника махнула туда рукой.
«Посмотри, что там делается, и прощай! Я теряю контроль. Это тело должно вернуться, иначе его начнут искать. Узнай, почему ты должен срочно уходить отсюда, и беги из этого места. Скоро на барона и его свиту падет возмездие, и я хочу, чтобы тебя здесь не было».
«Когда мы встретимся и где?»
«Как я уже говорила раньше, мы должны вернуться туда, откуда начали наше странствие. Когда ты выполнишь свою миссию, а ты узнаешь, когда она завершится, мы будем вместе и вернемся туда, чтобы никогда уже не расставаться».
Еще один быстрый поцелуй, и она исчезла. Гвальхмай знал, что Ля Мефрей ничего об этом не вспомнит, где бы в замке она ни пришла в себя.
Он заглянул в подземную комнату за аркой. Сначала он ничего не заметил, хотя по глухому звуку от своего дыхания догадался, что там было большое открытое пространство. Затем высоко над собой он увидел две красные точки, светящиеся как угли.
Гвальхмай посмотрел на них, а потом посмотрел в них, потому что у него было жуткое ощущение, что они тоже глядят на него. Было трудно оторвать взгляд от их блеска. Запах серы подавлял, но с ним смешивался еще более тяжелый запах, похожий на вонь скотобойни.
