355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уильям Гибсон » Зеркальные очки » Текст книги (страница 4)
Зеркальные очки
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 06:38

Текст книги "Зеркальные очки"


Автор книги: Уильям Гибсон


Соавторы: Брюс Стерлинг,Пат (Пэт) Кадиган,Льюис Шайнер,Пол Ди Филиппо,Грег Бир,Джон Ширли,Руди Рюкер,Джеймс Патрик Келли,Марк Лэйдлоу,Том Мэддокс

Жанр:

   

Киберпанк


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ПЭТ КЭДИГАН
РОКЕНРОЛЛИМ [23]23
  Пер. С. Красикова.


[Закрыть]

Начало писательской карьеры Пэт Кэдиган совпало с началом десятилетия. Ее творческий диапазон впечатляет: от дарк-фэнтези и хоррора до причудливой, оригинальной научной фантастики.

Кэдиган сочетает живость и точность языка с бодрящей дозой черного юмора; очень характерная для 1980-х стилистика, иначе как панковской ее и не назовешь. А в цикле рассказов «Pathosfinder» (к которому относится, например, такой хит, как «Nearly Departed») она продемонстрировала поистине визионерские задатки.

К многогранным талантам Кэдиган относится и приверженность киберпанковской этике. Примером чему – предлагающийся вашему вниманию рассказ (опубликован в 1985 году), в котором хай-тековский антураж в лоб сталкивается с рокандерграундом.

Недавно Кэдиган опубликовала первый роман – «The Pathosfinder». Живет она в Канзасе.

Меня ливень разбудил. Думаю, блин, попала, как мисс Дождь-в-лицо, [24]24
  Дождь-в-лицо– прозвище вождя американских индейцев, который в ходе битвы вырезал сердце американского офицера Томаса Кастера, чему посвящено стихотворение Лонгфелло «Месть индейца Дождь-в-лицо».


[Закрыть]
потому как туда он именно и хлестал: прямо в мое видавшее виды лицо. Тут я села и просекла, что все еще нахожусь на Ньюбери-стрит. Добро пожаловать в центральный Бостон! Ньюбери-стрит, это ведь в центре? Нужен ответ посреди ночи? Нет, на фиг не нужен. Вокруг – ни души. Как водится: давайте напоим Джину, а когда отрубится – двинем в Вермонт. Люблю ли я Новую Англию? Отличное место для жизни, но ездить сюда ни к чему.

Тут я вытащила из глаз мусор и призадумалась, не ищет ли меня сейчас кто. Эй, кому тут сдалась сорокалетняя синтоманша?

И припустила бегом к дверям одного из этих милых старых домиков с магазинчиком в полуподвале. От дождя-то навес спасал, но полоскал округу струями, отбивая бешеный ритм. Выжала юбку-брюки, волосы и уселась мокнуть дальше. Мерзнуть – тоже, конечно, но холод не так донимал.

Так и сидела довольно долго, уткнув подбородок в колени, как будто в детство вернулась. Начала мал-мала кивать – подхватила какое-то простенькое повизгивание, – я в такие лучше всего вступаю. Видел бы ты меня сейчас, Мановар. К тому времени когда объявились копы, я разрокенроллилась вовсю.

Анекдот: рвать когти я даже не попыталась, но если бы решила вдруг ломануться, не проканало бы – залипла, оказывается, в силовом капкане. Поставленном на взломщиков, чтобы те сидели и не рыпались, пока наконец соизволят подъехать копы. Короче, сидела я в капкане и сама же перлась. И так всю жизнь.

Со мною мирно обошлись. Препроводили, зачитали права, обогрели, штрафанули на стольник и отпустили на все четыре стороны к завтраку.

Страшно в такое время видеть и быть увиденным, воистину страшно. Первые три часа, как проснулся, люди секут, разбито у тебя сердце или нет. Выход такой: либо вставать так рано, что к тому времени, когда все вывалят на улицу, успеть врасти в маскхалат, либо – не ложиться вовсе. Последнее должно бы работать всегда, но как бы не так! Бывает, когда не ложишься, твое разбитое сердце заметно круглые сутки. Вот я с ним и таскалась в поисках относительно безлюдного места, где бы позавтракать, стараясь особенно не оглядываться на тех, кто оглядывался на меня. И очень хотелось остановить случайного прохожего и пуститься в объяснения: «Да, вы правы, но это рок-н-ролл разбил мое старое больное сердце, а вовсе не какой-нибудь подонок. Плакать обо мне не надо: могу и мозги взорвать».

И так я долго мотала круги, пока не нашла наконец Тремонт-стрит. Ударник одной группы из Детройтского кратера – имя забыла, а вот злосчастное местечко запало в памяти, – короче, именно этот чувак рассказал мне, что в закусочных на Тремонт-стрит подают Лучший Завтрак в Мире. Особенно если с похмела, не приходя в сознание.

Только схлынула утренняя волна офисного планктона, как я приметила свободное местечко в греческой забегаловке. Завтрак до 10.30 и ни минутой позже, прожевал – вали, обслуживаем только у стойки, не нравится – не ешь. Люблю заведения с Характером. Я разложила складной стульчик, заказала кофе и омлет с фетой, к которому полагалась картошка по-деревенски: набирай сколько хочешь из Картофельной Горы в углу гриля (слава богам, что не из говеной микроволновки). Просканировали мою сетчатку еще до того, как плеснули кофе, а пока я наливала сливки – проверили кредитоспособность. Мерзкая привычка? Мерзкая. Мне не по фиг? По фиг. Эффективно: никаких механизмов там, где справляется человек, и еда настоящая – не какой-нибудь съедобный полиэфир, который проскочит насквозь, и ты, дражайшая, так и останешься стройной бухенвальдской крепышкой.

Они вошли, когда я умяла пол-омлета. По виду и разговорам – гуляли всю ночь напролет, разглядывать их физиономии на предмет разбитых сердец я не стала. Начала нервничать, но успокаивала себя: «Черт побери, они устали. Кто сейчас заметит старушку? Никто».

Снова ошиблась. Уставились на меня сразу после того, как им просканили сетчатку. Семнадцатилетний парнишка с татуированными щеками и раздвоенным языком наклонился и прошипел по-змеиному:

– Ссссинтоманшша!

– Где? – сразу оживились остальные четверо. Чья? Здесь?

– Ссссинтоманшша рокенролльная.

Дамочка меня заметила. На мордашку – воплощенная безликость, на сердце ее – ни одной выщерблинки. Будь у нее своя синтоманка, стала бы Мадам Магнифика.

– Джина, – уверенно идентифицировала она.

У меня задергался левый глаз. Ох, не надо бы. Шматок феты шлепнулся на колени. «Что за черт, – подумала я, – я кивну, они кивнут, я поем и уйду». И тут кто-то прошипел: «Денежное вознаграждение».

Я уронила вилку и рванула со всех ног.

Можно особо и не бояться, решила я. Куда им всем бежать, пока не получили по своему греческому завтраку? Они все и не побежали. Отрядили за мною дамочку.

Она нагнала меня на середине улицы – помоложе, чай, – когда светофор уже переключился. Машина нас еле перепрыгнула, шасси растрепало дамочкину шевелюру – жесткую, как медная проволока, и того же цвета.

– Возвращайся, доешь омлет. Или мы тебе другой купим.

– Нет.

– Пошли, – рванула она меня за руку и вытащила с проезжей части.

Люди на нас уже оглядывались, но Тремонт-стрит богата на представления. Приезжайте сюда за бесплатным театром и обрящете. Скрутила меня захватчица крепким захватом и потащила обратно в закусочную, где остатки моего омлета уже успели продать со скидкой какому-то бродяге. Дамочка со товарищи подвинулись, чтобы усадить меня между собой, и купили мне еще чашку кофе.

– Как это у тебя получается есть и пить с раздвоенным языком, – спросила я Татуированные Щечки.

Он показал – маленькая примочка внизу вроде молнии. Легковес, который сидел слева от Крепыша, с другой стороны от Дамочки, наклонился ко мне и недобро посмотрел.

– Назови хоть одну причину, почему нам не следует выдать тебя Мановару за вознаграждение?

– Все кончено, – покачала я головой, – синтоманша больше не на игле.

– Ты связана контрактом, – встряла Дамочка, – но мы можем что-нить придумать. Выкупить тебя у Мановара, подать от твоего имени иск о нарушении договора. Мы – «Незаконнорожденные». Оли, – представилась она. – Перси. – (Крепыш.) – Крейт. – (Мистер Змий.) – Гас. – (Легковес.) – Мы позаботимся о тебе.

– Если собираетесь меня сдать – сдавайте и получайте свою долю. – Я снова покачала головой. – Хватит купить себе лучшего синтомана на свете.

– Мы будем хорошо к тебе относиться.

– У меня ничего не осталось. Я – пустая. Отрокенроллилась.

– Неправда, – возразил Крепыш; я автоматом стала его лепить, но тут же одернула себя. – Мановар бы тебя выгнал в таком случае. Ты бы не сбежала сама.

Я не хотела ему признаваться. Оставьте меня в покое. Я просто хочу уйти и никогда больше не синтоманить, понимаете? Играйте сами, от меня помощи не ждите. Я крепко схватилась обеими руками за стойку. Не будут же они вырубать меня и тащить силком?

Но так и вышло.

«Когда-то…» – подумала я, слова отдавались охрененным эхом.

Когда-то… Когда-то… Когда-то…

Когда-то синтезаторы были бездушными машинами. Я знаю, я достаточно стара, чтобы помнить то время.

Вот они встали вокруг меня, бесплотные, как тени. «Незаконнорожденные», блин. Откуда только взяли себе такое название? Я достаточно стара, чтобы помнить. «Ойнго-Бойнго» [25]25
  «Oingo Boingo»– американская рок-группа, образовавшаяся в 1976 г. в Лос-Анджелесе, играла нью-вейв с элементами ска.


[Закрыть]
и «Бау-Вау-Вау». [26]26
  «Bow Wow Wow»– британская группа новой волны, образованная в 1980 г. Исполняла (под пронзительное, экспрессивное пение Аннабеллы Люинь) танцевальный постпанк с преобладанием так называемого бурунди-бита.


[Закрыть]
Сорок лет – я уже признавалась? Охо-хо, как мало времени прошло, как все рядом. Рокенролльщики никогда не умирают, продолжают рокенроллить. Я не видела «Ху», [27]27
  «The Who»– знаменитая британская рок-группа, сформированная в 1964 г.


[Закрыть]
а Мун [28]28
  Кит Джон Мун(1946–1978) – британский барабанщик, наибольшую известность получивший как участник группы «The Who».


[Закрыть]
умер до того, как я родилась. Но я помню, как – только научившись стоять – рокенроллила в маминых руках, пока тысячи зрителей улюлюкали, хлопали и танцевали на своих местах. Заведи меня… если заведешь меня, я никогда не остановлюсь… [29]29
  «Start Me Up»– знаменитый хит «The Rolling Stones».


[Закрыть]
Группа «763-струнные» сделала версию для лифтов и зубоврачебных кабинетов. Это я тоже помню. И пострашнее вещи случались.

Они прицепились к моим воспоминаниям, вытягивали их, буквально выворачивали меня наизнанку. Ты опытна? [30]30
  «Are you experienced?»– рефрен из песни Джими Хендрикса (1942–1970) и одноименная пластинка.


[Закрыть]
Всего лишь пластинка из папашкиной коллекции, потому как он умер еще до того, как родители встретились, а задать этот вопрос потом – у всех кишка была тонка. Ты опытна?.. Да, блин, я опытна.

(Да, блин, яопытна.)

Пятеро на одну, куда там сопротивляться? Но можно ли назвать изнасилованием то, что тебе нравится? Что ж, если не отвертеться, я трахну их так, что на всю жизнь запомнят. Милашка Крокус меня не убила, но до смерти совсем чуток было… [31]31
  Слова из песни рок-группы «Mott the Hoople», популярной в 1970-е гг.


[Закрыть]

Крепыш вошел в меня первым – слишком большой, слишком дикий, слишком безбашенный. Я обняла его и крепко прижала, показывая, как надо. Я отдалась ему, заставила биться сердце в ритме ночного дождя. Потом наступил черед Дамочки – на басах. Ее потряхивало, впрочем – в нужных местах.

Настал черед Крейта, он скользил вокруг звука, вливался и отстранялся. Несмотря на татуированные щечки, сам он не был просто пижоном. Врубался, никогда бы не подумала, но – натурально врубался.

Теперь Легковес и Молчун – ритм и соло. Плохо. Легковес – полный прокол, не знал куда себя девать, а когда наконец оказывался в нужном месте, не знал, что с собою там делать. Но пер вперед, что «Титаник» на айсберг.

Господи! Если уж собрались меня трахнуть, могли бы обеспечить стояк. Остальные четверо тянули, не отпускали, а я старалась выжать, что могла. Вторично, пресно – Легковес не рокенроллил. Натуральное преступление, но что мне делать, лишь болтать их в шейкере: боги, типа, рок-н-ролла в лапах синтоманши.

Так их еще никогда не перло. Мелкая рыбешка на миг ощутила, как это – быть крупной рыбой. Если бы не Легковес, доросли бы. Столько команд сейчас – никогда так много не было, – и все уверены: заполучат правильного синтомана – луну с неба срокенроллят.

От нас она лишь чуть дрогнула. Бедный старина Легковес.

Я отдалась им лучше, чем они того заслуживали, и это они понимали. Поэтому, когда я запросилась на выход, уважили мою просьбу и отпустили. Их техники нежно вытащили затычки из моей старой, бедной, больной, раздолбанной синтоманской головы и закрыли гнезда. Мне хотелось спать – они разрешили. Слышала только мужской голос:

– Реально круто. Срочно – в дистрибуцию. Где, черт побери, вы надыбали эту синтоманшу?

– Синтезаторшу, – шепчу я уже во сне, – правильно называть, мальчик мой, синтезаторшей.

Безумные старческие сны. Я была снова с Мановаром в Калифорнии, снова уходила от него, все почти как наяву, но вы же знаете, как это бывает во сне. Часть его комнаты находилась внутри помещения, часть – на улице, стены куда-то сбежали. Но вы же знаете, как это бывает во сне: казалось, что так и надо.

Мановар был одет наполовину, как будто забыл завершить процесс. Ох, такого никогда не случалось. Чтобы Мановар забыл хоть одну единственную блесточку или бисеринку. Он наслаждался самим процессом, примерно как Крейт.

– Все, ухожу, – говорила я.

– Но ты же больше ничего делать не умеешь, спсихела что ли? – вопрошал он.

(В Калифорнии никто никогда не скажет «сдурела», только «спсихела».)

– У тебя контракт еще на пару записей, а у меня опцион на продление. У меня всегда опцион. И еще – ты же любишь свое дело, Джина, ты не сможешь без него.

А потом пошел флешбэк: я – в люльке, все гнезда подключены, рокенроллю Мановара по проводам, наполняю его плотью и кровью, которая и делает из него Мановара, а техника тут же снимает видео и звук, так что ребятки перед экранами по всему миру могут прокрутить в любой момент. Забыты поездки, забыты концерты – слишком много усилий на них уходило. Прикольнее, чем видео с лучшими спецэффектами, лазерами, космическими крейсерами и пиротехникой. Что такое видео по сравнению с трансляцией из головного мозга, рок-н-роллом прямо из черепной коробки? И не нужно тратить часы на обустройство декораций, а потом еще часы на сведение записей. Необходимо только, чтобы вся команда грезила вместе. Нужен синтез, а для синтеза необходим синтезатор – не тот древний музыкальный инструмент, а что-то – кто-то, кто бы пропускал через себя всю группу, вытрясал их электронных душонок настоящий рок-н-ролл, какого они сами никогда бы не выродили. И теперь каждый может стать Героем Рок-н-ролла. Каждый!

В конце концов даже на инструментах играть отпала необходимость, если только совсем уж не приспичит. А зачем напрягаться? Пусть синтезатор впитает в себя их образы и поднимет на олимп.

Синтезатор. Синтомап. Синтоманчик.

Не каждый может сесть на иглу рок-н-ролла. Я могу.

Это вам не то же самое, что дрыгаться ночь напролет под никому пока не известную кабацкую банду…

Тут снова возник Мановар в своей разбомбленной комнате.

– Ты срокенроллила стены из моего дома, но я никогда тебя не отпущу.

– Я уже ушла, – сказала я.

И вышла, и побежала – думала, он за мною гонится. Но он отстал, и тут кто-то схватил меня за лодыжку.

Легковес – медбратик, ангелочек – принес поднос, нажал коленом куда-то в основание кровати и медленно усадил меня. Приличную синтоманшу так запросто не похоронишь: она восстанет из могилы.

– Вот. – Он поставил поднос мне на колени, пододвинул поближе стул; на подносе был густой суп и сухое веганское печенье, разнообразить жижу. – Подумал, тебе лучше что-нибудь мягкое и нетяжелое. – Он закинул ногу на ногу и стал пристально рассматривать ботинок. – Никогда в жизни меня так не рокенроллили.

– У тебя никогда не получится, кто бы тебя ни рокенроллил. Бросай все и беги, уходи в менеджмент. Настоящие бабосы – именно там.

– Что, так заметно? – Он принялся грызть ноготь на большом пальце.

– Если бы завтра «роллинги» вернулись, ты бы ритм ногою под них не смог простучать.

– А если ты на мое место?

– Я синтоманша, а не клоун. Нельзя одновременно сидеть на игле и танцевать. Пробовали уже…

–  Тымогла бы. Если вообще кто-то мог бы.

– Нет.

– Доедай суп. – Он поправил жесткую кукурузную челку, упавшую на глаза. – Они вскоре собираются повторить.

– Нет. – Я дотронулась до распухшей в сосиску нижней губы. – Я не буду синтоманить для Мановара, и для вас не буду. Хотите воткнуть меня силой – попробуйте. Разболтаете гнезда, у меня случится афазия.

Так он ушел и вернулся уже с кодлой техников, помощников, которые влили в меня суп, сделали укол, отнесли в люльку, чтобы я вылепила из «Незаконнорожденных» Сенсацию Года.

Я же знала: выйдет первая запись – Мановар сразу учует. К тому времени они уже запустили механизм отторжения меня от него. Заперли меня накрепко в комнате, где их прошлый синтоман срок мотал, как призналась мне Дамочка. Он, кстати, приходил поздороваться. Я боялась, у него с клыков яд будет капать, угрозами сыпать начнет. А оказался обычным парнем моего примерно возраста с густой шевелюрой, под которой пытался скрыть гнезда (мне так всегда по фиг было, видны они или нет). Просто пришел выразить почтение, спросить, как это я так научилась рокенроллить.

Идиот.

Заперли меня накрепко в комнате. Бухла – сколько пожелаю, захочу протрезветь – укольчик, витамины – укольчик, сон плохой приснился – укольчик… Дороги у меня стали как провода у старины Бэнга и Олуфсена, [32]32
  «Bang & Olufsen» – основанная в 1925 г. датская компания, производящая качественную радиоэлектронную аппаратуру.


[Закрыть]
они даже имени такого не слышали. Выгнали Легковеса, взяли чуть более вменяемую шестнадцатилетнюю дуреху с совершенно богомольей физией. Но дуреха, в отличие от него, рокенроллила, они тоже рокенроллили, все мы рокенроллили, пока не явился Мановар и не забрал меня домой.

Вошел так важно в мою комнату, волосы торчат во все стороны (чтобы гнезда прикрыть) и спрашивает: Хочешь подать в суд, Джина, дорогуша?

Устроили диспут прямо над моим бренным телом. «Незаконнорожденные» утверждали, что я – их собственность, Мановар только улыбнулся и сообщил:

– Да, но я купил вас.Теперь вы все мои: вы и ваша синтоманша. Моясинтоманша.

Так оно и оказалось. Мановар и его компания начали торговать «Незаконнорожденных» сразу после выхода первой записи. Когда третью выпустили, сделка была уже завершена, а они и не знали. Компании все время покупают и продают. Вот так все оказались в интересном положении, кроме Мановара. И меня, как он утверждал. Тут он их попросил выйти, присел ко мне на ложе, чтобы снова заявить свои на меня права.

– Джина.

Видели когда-нибудь, как льют мед на зубья пилы? Слышали звук? От Мановарова пения делалось реально плохо, а танцевать он не умел вовсе, но как он рокенроллил! Если я его, конечно, рокенроллила при этом.

– Не хочу больше быть синтоманшей. Ни для тебя, ни для кого.

– Ты передумаешь, когда мы вернемся в Калифоорниииюу…

– Хочу на грязный танцпол, оторваться так, что мозги из гнезд полезут.

– Не надо этого больше, дорогуша. Поэтому ты тут и оказалась, правда? На танцы больше никто не ходит, да и живых музыкантов не осталось. Третий звонок прозвенел несколько лет назад, теперь всё здесь. Всё – здесь. – Он постучал пальцем по виску. – Ты уже не девчонка, как бы я ни тратился, чтобы привести твое тело в порядок. Разве я тебе не давал все, чего пожелаешь? Разве ты не говорила, что у меня есть дар?

– Я не о том. Нельзя было выставлять такое напоказ, на экран.

– Но ведь ты не хочешь сказать, что рок-н-ролл мертв, любимая?

– Ты его убиваешь.

– Нет, не я. Это ты пытаешься закопать его заживо. Но я тебя заведу надолго, очень надолго.

– Я снова уйду. Ты либо начнешь рокенроллить сам, либо тебе придется сдаться, но из меня ты больше ничего не вытянешь. Это – не мой путь, не мое время. Как сформулировал один чувак, я живу не сегодня. [33]33
  «I don't live today»– слова из песни Джими Хендрикса.


[Закрыть]

– Но другой, – тут Мановар улыбнулся, – ему возразил: у рок-н-ролла долгая память. [34]34
  «Rock'n'roll never forgets»– слова из песни Боба Сигера (р. 1945), американского рок-музыканта и автора песен.


[Закрыть]

Он свистнул своих шестерок, и меня забрали домой.

РУДИ РЮКЕР
ИСТОРИИ ГУДИНИ [35]35
  Пер. А. Гузмана.


[Закрыть]

Руди Рюкер, доцент информатики в университете Сан-Хосе, возможно, самый безудержный визионер из всех нынешних фантастов. Однако, в отличие от большинства фантастов-ученых, делающих акцент на технике и прочих болтах с гайками, он черпает вдохновение из экзотических достижений современной математической науки. Такие прославленные романы Рюкера, как «Белый свет» и «Софтуха», опираются на его работу в области многомерной топологии, теории информации и бесконечных множеств.

Однако проза Рюкера отмечена отнюдь не академической сухостью, но безудержной, вульгарной человечностью. Его писательский талант и щедрое воображение не ограничиваются метафизическими вопросами. Например, следующий рассказ (из сборника «57-й Франц Кафка») – это короткая, но безупречно сконструированная фэнтези-история, в полной мере демонстрирующая смелость и оригинальность Рюкера.

В самой недавней книге Рюкера, «Инструменты разума», его четвертом научно-популярном сочинении, речь идет о концептуальных корнях математики и теории информации.

Гудини разорен. Провинциальная водевильная сцена мертва, концертная сцена больших городов – аналогично. Ему звонит Мел Рабстейн из «Пате ньюс» [36]36
  «Pathé News»– британская кинокомпания, дочернее предприятие французской фирмы братьев Пате; существовала в 1910–1970 гг., выпускала кинохронику и документальные фильмы.


[Закрыть]
и предлагает сняться в кино.

– Аванс две тонны плюс три процента со сборов после того, как выйдем в ноль.

– По рукам.

Идея в том, чтобы во всех ударных сценах в кадре с Гудини были католический священник, раввин и судья. Фильм будет полнометражный, прокатываться в сети «Лёва». [37]37
  «Loew's Theatres»– старейшая в Северной Америке сеть кинотеатров, основана в 1904 году Маркусом Лёвом и Брантфордом Шварцем. В 1924–1959 гг. являлась компанией-учредителем студии «Метро-Голдвин-Майер».


[Закрыть]
Подробностей Гудини не знает, но уверен в одном: ему предстоит спасаться из положений одно другого безвыходнее, причем без предупреждения.

Начинается все в четыре часа утра восьмого июля 1948 года. [38]38
  Нелишне напомнить, что умер Гудини в 1926 г.


[Закрыть]
Они врываются в дом Гудини в Левит-тауне, где он живет с матерью-инвалидом. Первый кадр: священник и раввин вышибают дверь. Наезд на толстые подметки их черных ботинок. Съемка в естественном свете. Картинка зернистая, дергающаяся, синема-верите как оно есть. Все чистая правда.

У судьи ведерко расплавленного воска, и они запечатывают Гудини глаза, уши и ноздри. Смуглое лицо таинственных дел мастера перекрыто прежде, чем он толком проснулся, расслабился, предоставив событиям течь своим чередом, вынырнул из снов о погонях. Гудини готов. Его оборачивают бинтами и киперной лентой, превратив в мумию, в сигару «Белая сова».

Эдди Мачотка, оператор кинокомпании «Пате», фиксирует в замедленном режиме поездку до аэродрома. Он снимает по кадру в десять секунд, так что получасовая поездка укладывается в две минуты. Темно, ракурсы неправильные, но все равно выглядит убедительно. Ни единой монтажной склейки. На заднем сиденье «паккарда» на коленях у священника, раввина и судьи лежит Гудини – белый батон в бинтовой корочке, подергивается в сгущенном времени.

Машина выезжает прямо на взлетную полосу и останавливается возле бомбардировщика Б-15. Выскакивает Эдди и снимает, как трое святых свидетелей выгружают Гудини. Камера панорамирует к самолету, на носу его по трафарету выведено: «Вертихвостка».

«Вертихвостка»! И пилотируют ее не опылители какие-нибудь и не резервисты, а Джонни Галлио и его Летучие ПДР-асы. Так что нечего тут! Джонни Г., самый орденоносный боевой летчик на Тихом океане, за штурвалом, Лысая Резина Джонс при штурманском планшете, и не кто иной, как Мычун Макс Московиц, в хвосте.

Судья вытаскивает из кармана часы-луковицу. Камера дает наезд-отъезд: 4.50 утра, небо начинает светлеть.

Гудини? Он понятия не имеет, что его загружают в бомбовый отсек «Вертихвостки». Он вообще ничего не видит, не слышит и не чует. Но он спокоен, он рад, что ожидание закончилось, что наконец обещанное происходит.

Все забираются в самолет. Камеру лихорадит, пока по лесенке карабкается Эдди. Затем объектив выхватывает Гудини: длинный и белый, тот подрагивает в бомбовом отсеке личинкой насекомого. Над ним склонился Мычун Макс, будто одичавший муравей-рабочий.

Двигатели оживают с хриплым ревом. Священник и раввин сидят и беседуют: черные одеяния, белые лица, серые зубы.

– Поесть нету чего-нибудь? – спрашивает священник – атлетического сложения молодой блондин с редеющими волосами; под этой сутаной кроется о-го-го какой нотр-дамский [39]39
  Имеется в виду частный католический университет Нотр-Дам, основанный в 1842 г. в Саут-Бенде, штат Индиана, неподалеку от Чикаго.


[Закрыть]
лайнбекер.

– Насколько понимаю, – отвечает коротышка раввин, в федоре и чернобородый, со ртом, как у Франца Кафки, дергающимся, с торчащими зубами, – нас покормят в терминале уже после сброса.

Священнику платят за это двести, раввину – триста. Тот более известен. Если сегодняшний материал выйдет как надо, им предстоит засвидетельствовать и другие побеги.

В самолете довольно тесно, и куда бы Эдди ни направлял камеру, в кадр лезет белый кусок Гудини. Впереди виднеется профиль Джонни Г., красавчик Джонни выглядит не лучшим образом. Верхняя губа его в бисеринках пота – алкоголического пота. Мирная жизнь дается Джонни нелегко.

– Просто вперед и вверх, Джонни, по спирали, – тихо говорит Лысая Резина. – Словно кроватная пружина.

За иллюминаторами проносится накренившийся горизонт, потом они врезаются в раскинувшиеся белым матрасом облака. Макс, во весь рот скалясь, глядит на высотомер. Они выныривают из облаков под косые солнечные лучи, Джонни продолжает нарезать круги по спирали… он так и будет лезть вверх, пока кто-нибудь не скажет ему остановиться… но уже достаточно высоко.

– Сброс! – выкрикивает Лысая Резина.

Священник крестится, Мычун Макс дергает рычаг.

В кадре – Гудини, в бомболюльке, как в гробу. Створки распахиваются, и кокон выпадает – медленно, поначалу невесомо. Потом воздушная струя подхватывает один конец, и кокон начинает кувыркаться, темно-белый на ярко-белом фоне облачного слоя внизу.

Эдди ведет его объективом так долго, как только может. Под ними большое яйцевидное облако, и Гудини падает к нему. Он начинает высвобождаться. За ним тянутся размотанные бинты, бьются на ветру, как длинные жгутики, и вот – хлюп! – он сперматозоидом юркнул в округлое белое облако.

По пути назад на аэродром Эдди со звукооператором обходят весь самолет и спрашивают у каждого, как, по их мнению, спасется Гудини или нет?

– Очень на это надеюсь. – Раввин.

– Понятия не имею. – Священник, ждет не дождется завтрака.

– Без шансов. – Мычун Макс. – Скорость падения в точке удара двести миль.

– Все когда-нибудь умрут. – Джонни Г.

– На его месте я бы попробовал тормозить бинтами. – Лысая Резина.

– Да уж, загадка. – Судья.

Облака сочатся дождем, самолет, катясь по полосе, выбрасывает фонтаны воды из-под колес. Эдди снимает, как все по очереди спускаются на бетон и бредут к крошечному терминалу, пустому, если не считать…

В дальнем углу, спиной к ним, играет в электрический бильярд мужчина в пижаме. Стелется сигарный дым. Кто-то окликает мужчину, и он оборачивается – Гудини.

* * *

На просмотр рабочего материала Гудини привозит маму. Все в восторге, кроме ее. Она очень расстроена и принимается рвать на себе волосы. Выдрать удается много, и вскоре весь пол вокруг ее инвалидного кресла устлан ковром седых старческих волос.

Дома Гудини встает перед ней на колени и молит ее до тех пор, пока она не дает ему разрешение закончить фильм. Рабстейн из «Пате» говорит, что осталось два трюка.

– И потом никакой больше магии, – обещает Гудини. – А на вырученные деньги откроем музыкальную лавочку.

– Милый мой мальчик.

* * *

Для второго трюка Гудини с мамой летят в Сиэтл. Старушка потребовалась Рабстейну, чтобы зафиксировать ее реакцию крупным планом. «Пате» поселяет парочку в пансион, время и природа трюка так и остаются неопределенными.

Эдди Мачотка не отходит от них ни на шаг, снимает их прогулку в порту. Гудини ест дангенесского краба. Его мама покупает ирисок. Гудини покупает ей парик.

Четверо в черных зюйдвестках спрыгивают с рыболовецкого катера на причал. Возможно, Гудини слышит их шаги, но считает, что оборачиваться ниже его достоинства. И вот четверо кидаются на него: священник, судья, раввин, а теперь заодно и доктор – например, Рекс Морган. [40]40
  Доктор Рекс Морган– герой выходящего с 1948 г. комикса Дэла Кертиса (псевдоним врача-психиатра Николаса Дэллиса).


[Закрыть]

Пока старушка надрывается, доктор отрубает Гудини большой инъекцией пентотала натрия. Великий мастер побега не сопротивляется, лишь смотрит с улыбкой, погружаясь в забвение. Старушка молотит доктора ридикюлем, пока священник с раввином не запихивают ее с Гудини на рыболовецкий катер.

На катере все те же – Джонни Г. и его ПДР-асы. Джонни может поднять в воздух все что угодно, даже катер. Его налитые кровью глаза блуждают по сторонам, но Лысая Резина выводит катер из гавани, через Пьюджет-Саунд и в сплавную реку. Путь неблизкий, на пару часов, но Эдди снимает в замедленном режиме от начала до конца… Гудини лежит в половинке выдолбленного бревна, доктор периодически делает ему новую инъекцию.

Наконец они добираются до запруды, в которой плавают несколько бревен. Мычун Макс и судья замешивают бадью гипса и заливают Гудини с ног до головы. Глаза, нос и уши заклеивают лентой, а в рот вставляют дыхательную трубку. Затем накрывают его второй половинкой выдолбленного бревна, так что наружу торчит лишь дыхательная трубка, замаскированная под обрубок ветки. Гудини без сознания, загипсован внутри бревна – как мертвый червяк внутри бисквита «твинки» с кремом. Священник, раввин, судья и доктор переваливают бревно через борт.

Подняв фонтан брызг, оно покачивается на волнах и смешивается с другими бревнами, ожидающими очереди на пилораму. Всего бревен десять, и в каком именно из них Гудини, уже не разобрать. Пилорама оживает, конвейер подхватывает первое бревно.

В кадре сталкивающиеся бревна. На переднем плане мама Гудини рвет волосы из парика. С громким СКАААААЗЗЗТ пила вгрызается в первое бревно. Она видна на дальнем плане – исполинское зубчатое колесо, распиливающее бревно вдоль на ровные половинки.

СКАААЗЗЗЗТ! СКААААЗЗЗЗЗТ! СКАААЗЗЗЗТ! Летят щепки. По очереди бревна подцепляются и ползут к пиле. Хочется отвести взгляд, но вы не можете… так и ждете, когда наконец брызнут кровь и переработанная пища. СКАААЗЗЗЗТ!

Джонни Г. прихлебывает что-то из плоской серебристой фляжки. Его губы беззвучно шевелятся. Проклятья? Молитвы? СКАААЗЗЗЗТ! Мычун Макс нервно скалится, его лошадиное лицо в бисеринках нота. Мама Гудини ощипала парик до самой сетки. СКАААЗЗЗЗЗТ! Лысая Резина выпучил белки глаз, крупные, как вареные яйца. Он отбирает у Джонни фляжку и тоже прикладывается. СКАААЗЗТ! Священник промокает лоб, а раввин… СКНАКЧАНКФВИИИИИ!

Над девятым бревном взлетает гипсовая пыль. Оно распадается пополам, открывая лишь негатив тела Гудини. Пустая форма! Четверо карабкаются с катера на причал и – камера совершает круговую панораму: во все глаза выглядывает великого человека. Где же он?

Сквозь ликующие крики прорывается звук музыкального автомата из кафетерия пильщиков. Поют сестры Эндрюс. [41]41
  Сестры Эндрюс– американское вокальное трио, популярное с 1937 г. и до распада в 1953 г.


[Закрыть]
А внутри… Гудини, притопывает в такт и жует чизбургер.

* * *

– Всего один трюк, – молит Гудини, – и мы купим эту лавочку.

– Я так боюсь, Гарри, – говорит его лысая мама. – Если бы только они предупреждали чуть-чуть заранее…

– В этот раз предупредили. Дело совсем плевое. Летим в Неваду.

– Надеюсь только, ты будешь держаться подальше от этих танцовщиц.

* * *

Священник, раввин, судья и доктор снова в сборе, на этот раз с ними вместе ученый. Бетонная комната с низким потолком и щелями вместо окон. Гудини в черном резиновом гидрокостюме показывает карточные фокусы.

Ученый, как две капли воды похожий на Альберта Эйнштейна, коротко говорит с кем-то по телефону, затем кивает доктору. Доктор мужественно улыбается в камеру, надевает на Гудини наручники и помогает тому спуститься в цилиндрический бак с водой. Холодильные катушки охлаждают бак ниже точки замерзания – и вот уже Гудини вморожен в цельную ледяную глыбу.

Священник с раввином скалывают стенки бака, высвобождая огромную ледяную хлопушку, голова Гудини торчит из нее, как запал. На улице ждет грузовик с гидравлическим подъемником. Джонни Г. и ПДР-асы загружают Гудини в кузов. Глыбу накрывают спортивными матами, чтобы не расплавилась на жарком солнце пустыни.

Через две мили показывается испытательная вышка на тонких паучьих ногах, увенчанная своего рода сарайчиком. Это атомный полигон посреди богом забытой пустыни где-то в невадской глуши. Эдди Мачотка едет в кузове вместе с Гудини и ПДР-асами.

В кадре над головой высится изящный треножник, на верху его неприлично бугрится бомба. Одному Богу известно, за какие ниточки пришлось потянуть Рабстейну, чтобы «Пате» пустили сюда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю