Текст книги "Зеркальные очки"

Автор книги: Уильям Гибсон

Соавторы: Брюс Стерлинг,Пат (Пэт) Кадиган,Льюис Шайнер,Пол Ди Филиппо,Грег Бир,Джон Ширли,Руди Рюкер,Джеймс Патрик Келли,Марк Лэйдлоу,Том Мэддокс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Внимание его привлекла ярко-красная банка из-под кока-колы, застрявшая в коралловом кусте. Он смял ее и засунул за пояс, внезапно ощутив гнев на компанию, походя уничтожавшую остров, гнев на себя за то, что позволил им манипулировать собой, гнев на Бет за то, что она ушла от него, и на весь мир, и на человечество. Он с силой заработал ногами, разгоняя косяки мальков ставриды и синих хирургов и не замечая причудливого, сверкающего всеми цветами радуги дна, проплывавшего под ним.

Это усилие немного отрезвило его, и он притормозил, размышляя о том, что надеется здесь найти. «Все бесполезно», – подумал он. Он гоняется за призраком. Однако он не повернул назад.

Он еще плыл, когда наткнулся на сеть.

Она была почти невидима – моноволокна, образующие квадраты размером фут на фут, – но достаточно прочна, чтобы удержать акулу или косяк морских свиней. Он попробовал разрезать ее зазубренной стороной ножа, но безрезультатно.

Кэмпбелл находился у западной части острова, где располагался исследовательский комплекс компании. Сеть, насколько он мог видеть, тянулась вдоль рифа и уходила дальше, в открытое море.

«Значит, она настоящая», – подумал он. Они натянули сеть, чтобы она не уплыла. Но как же она пробралась наружу?

Когда он в последний раз ее видел, она направлялась вниз. Он взглянул на манометр – в баллоне оставалось меньше пятисот фунтов воздуха. Достаточно для того, чтобы опуститься примерно на сто футов и сразу же подняться обратно. Самым разумным решением было вернуться на катер и взять новый баллон.

Но Кэмпбелл двинулся дальше.

Он плыл мимо сети; тонкие нити сверкали в свете фонаря. Они, казалось, росли прямо из кораллов, – как это было сделано, он представить себе не мог. Он постоянно переводил взгляд с глубиномера на сеть. Если опуститься глубже, чем на сто футов, то у него не только израсходуется кислород, но и начнется кессонная болезнь.

На стофутовой отметке он подключился к резервному баллону. Триста фунтов; обратный отсчет пошел. Красные кораллы исчезли, остались только синие и пурпурные. Вода стала заметно темнее, холоднее, с каждым вдохом воздух врывался в его легкие, словно гейзер. Еще десять футов, сказал он себе, и на цифре 125 увидел дыру в сети.

Баллон зацепился за нить, и Кэмпбелл, подавляя панику, отступил назад и попытался прорваться снова. Он уже чувствовал, как сжимаются его легкие, как будто он пытался дышать, закрыв рот куском полиэтилена. Ему приходилось видеть баллоны, из которых высосали весь воздух – стенки их были вогнуты; их находили на ныряльщиках, застрявших под камнями или запутавшихся в рыболовных сетях.

Баллон проскочил, и Кэмпбелл, высвободившись, устремился вверх вслед за пузырьками воздуха. Крошечный узелок в его легких расширился, когда давление понизилось, но этого было недостаточно для того, чтобы он перестал задыхаться. Он втянул в легкие остатки воздуха из баллона и заставил себя выдохнуть, чтобы вывести из организма азот.

На глубине пятидесяти футов Кэмпбелл направился в сторону коралловой стены, завернул за угол и оказался в укромной лагуне.

На несколько бесконечных секунд он забыл о том, что у него кончился воздух.

Дно лагуны представляло собой ковер из зеленых прямоугольников – ламинарии, мхи, нечто, напоминавшее гигантскую капусту. Мимо него проплыл косяк красных луцианов, руководимый какой-то металлической коробочкой с длинной антенной, на конце которой мигал огонек. На дне океана работали подлодки с длинными, тонкими металлическими руками, прореживая посадки и загрязняя воду удобрениями. Два дельфина плыли в компании аквалангистов, и, казалось, животные разговаривали с людьми.

Почувствовав резкую боль в груди, Кэмпбелл развернулся к ним спиной и, изо всех сил колотя ногами, направился вверх, стараясь держаться как можно ближе к камням. Он хотел остановиться на минуту на глубине десяти футов, чтобы ослабить проявления кессонной болезни, но это было невозможно. У него кончился воздух.

Он вырвался на поверхность менее чем в ста футах от бетонного причала. За спиной у него тянулся ряд буев, отмечавших сеть, – он огибал дальнюю часть лагуны и уходил в море.

Над пустынной пристанью, жарившейся на солнце, поднимался пар. Лишившись кислорода, Кэмпбелл не мог вернуться обратно тем же путем, каким пришел; если бы он попытался плыть, его бы сразу заметили. Необходимо было найти другой баллон или другой выход.

Спрятав свое снаряжение под куском полиэтилена, Кэмпбелл пересек раскаленную бетонную площадку и пошел к расположенному за ней зданию – длинному, низкому складу, забитому деревянными ящиками. Слева на стене висели акваланги, и Кэмпбелл как раз направился к ним, когда раздался голос:

– Эй, ты! Стоять!

Кэмпбелл метнулся за кучу ящиков, увидел облицованный кафелем коридор, ведущий в заднюю часть здания, и бросился бежать. Но он успел сделать лишь три или четыре шага, когда откуда-то возник охранник в униформе и направил ему в грудь револьвер тридцать восьмого калибра.

– Можете нас оставить.

– Вы уверены, доктор Кимберли?

– Все в порядке, – сказала она. – Если понадобится помощь, я вас позову.

Кэмпбелл скрючился в пластиковом стуле напротив нее. Офис был обставлен строго функционально, водонепроницаемые стены защищали помещение от плесени. Сквозь широкое окно за спиной Кимберли виднелась лагуна и ряд буев.

– Что вы видели? – спросила она.

– Не знаю. Видел нечто вроде огорода. Какие-то машины.

Она подвинула к нему фотографию, лежавшую на столе. На фото было изображено существо с женской грудью и рыбьим хвостом. Лицом «русалка» очень напоминала Кимберли, так что вполне могла оказаться ее сестрой.

Или клоном.

Внезапно Кэмпбелл понял, что у него серьезные неприятности.

– Мальчишка из аптеки работает на нас, – объяснила Кимберли.

Кэмпбелл кивнул. Конечно. Иначе откуда у него компьютер?

– Можете оставить фотографию себе, – сказал он, моргнув, чтобы стряхнуть с ресниц каплю пота. – И негатив.

– Давайте смотреть на вещи реально, – произнесла она, пощелкав клавишами компьютера и взглянув на экран. – Даже если мы оставим вас на работе, нам вряд ли удастся сохранить ваш брак. А у вас еще двое детей, необходимо платить за их обучение… – Она покачала головой. – Вы владеете важной информацией. Есть очень много людей, которые готовы за нее заплатить, а вами легко манипулировать. Мы не можем рисковать, мистер Кэмпбелл. – Она словно излучала боль и предательство; он чувствовал стыд, ему хотелось спрятаться, уползти от нее.

Она поднялась и взглянула в окно.

– Здесь мы строим новое будущее, – продолжала она. – Будущее, которое пятнадцать лет назад мы не могли даже представить себе. Это слишком ценная вещь, чтобы позволить одному человеку все испортить. Пища в изобилии, дешевая энергия, доступ к компьютерной сети по цене телевизора, новая форма правительства…

– Я видел ваше будущее, – перебил ее Кэмпбелл. – Ваши катера погубили риф вокруг отеля. Ваши банки из-под кока-колы засорили кораллы. Ваши браки распадаются, ваши дети становятся наркоманами, ваше телевидение – дерьмо. Я обойдусь без него.

– Вы видели мальчишку в аптеке? Он изучает интегральное исчисление, а его родители не умеют ни читать, ни писать. Мы испытываем на людях вакцину, которая, возможно, поможет излечить лейкемию. У нас есть лазерная хирургия и технологии трансплантации, способные буквально совершить революцию в медицине.

– Значит, онаименно так появилась на свет? – спросил Кэмпбелл, указав на фотографию.

Кимберли понизила голос.

– Это результат нескольких процессов, разве вы не понимаете? Для получения трансплантатов нам необходимо было клонировать клетки донора. А для клонирования – провести манипуляции с генами…

– Они клонировали ваши клетки? Для эксперимента?

Она медленно кивнула.

– Но произошло нечто непредвиденное. Она росла, но перестала развиваться, нижняя часть тела осталась такой же, как у эмбриона. Нам ничего не оставалось, кроме как… воспользоваться ситуацией.

Кэмпбелл вгляделся в фотографию. Нет, это не романтическое мифологическое существо, как ему показалось сначала. В резком свете вспышки хвост казался восковым, плавники явственно напоминали недоразвитые ноги. Он уставился на изображение с отвращением и любопытством.

– Вы могли позволить ей умереть.

– Нет. Она принадлежит мне. У меня мало что есть на этом свете, и я не смогла с ней расстаться. – Кимберли стиснула руки в кулаки. – Она довольна жизнью, она понимает, кто я такая. Думаю, она даже по-своему любит меня. – Она смолкла, уставившись в пол. – Я одинока, Кэмпбелл. Но вам, разумеется, это известно.

У Кэмпбелла пересохло во рту.

– А что будет со мной? – хрипло выговорил он и с трудом сглотнул ком в горле. – Вы убьете меня?

– Нет, – ответила она. – Вас я тоже не хочу убивать…

Кэмпбелл устремился к изгороди из сети. Он плохо помнил, куда нужно плыть, и с трудом смог собраться с мыслями, но постарался представить себе ту дыру в ограждении и открытое море за ней. Он легко достиг глубины в сто двадцать футов; прохладная вода струилась вдоль его обнаженного тела; это было приятное чувство. Он пробрался в дыру и медленно поплыл прочь от шума и вони острова, направляясь к некоему туманному видению – обители мира и вечного покоя.

Жабры его медленно шевелились.

ДЖОН ШИРЛИ
СВОБОДНАЯ ЗОНА [57]57
  Пер. С. Красикова.


[Закрыть]

Джон Ширли часто первым осваивал фронтир, куда затем подтягивались в количестве и прочие киберпанки. Как рок-музыкант он был одним из активнейших виновников панк-взрыва на Западном побережье. Как плодовитый писатель, автор романов «City Соте А-Walkin'» («И пришел город») и «The Brigade», а также хоррор-буффонады «Cellars», Ширли известен своей безудержной сюрреалистической образностью и поистине визионерской фантазией.

Повесть «Свободная зона» – сюжетно независимый отрывок из новейшего сочинения Ширли, трилогии «Eclipse», в которой рисуется головокружительная панорама близкого будущего: поп-музыка, политика и паранойя смешиваются в хай-тековской борьбе за выживание. Ширли всегда был первопроходцем, всегда имел широкое влияние в андеграунде, и не исключено, что его обращение к таким глобальным вопросам спровоцирует новую волну радикально политизированной фантастики.

Джон Ширли в настоящее время живет в Лос-Анджелесе и выступает со своей группой.

Свободная зона дрейфовала в Атлантике – поплавок в прибое межнациональных культурных потоков. Город стоял на якоре в сотне километров к северу от Сиди-Ифни, сонного городка на побережье Марокко, омываемый теплым и нежным течением. Эту часть океана редко тревожили сильные штормы. Те, что добирались, рассеивали свою мощь в лабиринте бетонных волноломов, которые долгие годы возводил вокруг искусственного острова местный Админ.

Поначалу Свободная зона представляла собой лишь очередную буровую платформу морского базирования. Довольно значительное нефтяное месторождение, располагающееся на глубине четверти мили под искусственным островом, до сих пор было вычерпано лишь на четверть. Платформой совместно владели правительство Марокко и техасская нефтеэлектронная компания «Текскорп». Та самая, которая купила Диснейленд, Диснейуорлд и Диснейуорлд-2. Все вышеназванные закрылись после ЦЭД – Цифро-Электронной Депрессии, также называемой Критическим Исчезновением.

Группа арабских террористов – по крайней мере, так заявил американский МИД – организовала взрыв небольшой водородной бомбы на борту рядового орбитального шаттла. Шаттл и два спутника – один из них с экипажем – испарились в ту же секунду, но, когда пошла волна ЦЭД, нашлись дела поважнее, чем плач по жертвам космоса.

Орбитальная диверсия чуть было не вызвала апокалипсис: три запущенные крылатые ракеты успели выполнить команду на самоподрыв, а еще две, к счастью, были сбиты Советами за то время, пока террористы еще не взяли на себя ответственность. Большая часть энергии взрыва была направлена в космос, на Землю пошел лишь побочный продукт – ЭМИ. Электромагнитный импульс, как было предсказано еще в 1970-х, пробежал тысячи миль по проводам и микросхемам континента, над которым взорвалась бомба. Министерство обороны было защищено от подобных неприятностей, но финансовая система по большей части нет. Импульс стер 93 процента информации недавно сформированного Американского комитета по урегулированию банковской деятельности, который проводил 76 процентов национальных денежных переводов. Б о льшая часть сделок совершалась через АКУБД или аффилиированные с ним компании… до тех пор, пока ЭМИ не вычистил все данные. Импульс создал такую перегрузку в цепях, что они просто выплавились, буквально поджарив элементы памяти. И подорвав таким образом фундамент американской экономики. Сотни тысяч банковских счетов оказались заморожены до той поры, пока не восстановится информация, а непострадавшие финансовые учреждения накрыло волной панических изъятий. Страховые компании и Федеральную программу страхования просто смело. Они оказались не в состоянии покрыть убытки.

США к тому времени и так находились в сложном положении. Страна потеряла экономическое лидерство в 1980-х – 1990-х: плохо обученные, обладающие недостаточными профессиональными навыками рабочие; жадные, погрязшие в коррупции профсоюзы; низкое качество производства – все это предрешило поражение экономики США в конкурентной борьбе с азиатским и южноамериканским бумом. Вызванное ЭМИ разрушение кредитной системы отбросило страну, балансировавшую на грани рецессии, в пучины депрессии. Остальной мир только обрадовался. Ответственная за взрыв арабская террористическая ячейка, состоявшая из ярых исламских фундаменталистов, насчитывала лишь семь членов. Великолепная семерка, повергшая страну в хаос.

Но Америка все еще могла похвастаться значительным военным присутствием по всему миру, инновациями в области медицины и электроники. Экономика военного времени держала ее на плаву, словно больного раком, который на амфетаминах испытывает последний прилив сил. Бесконечные торговые и жилые площади, выстроенные задешево и требующие постоянного ухода, ветшали день ото дня, становясь все более жалкими и уродливыми. И все менее безопасными.

Обеспеченным людям жить в Штатах стало рискованно. Курорты, парки отдыха, эксклюзивные кварталы для богатых – все приходило в упадок от непрекращающихся забастовок и террористических атак. Растущей с 1980-х массе бедняков пришлись не по вкусу развлечения богачей. А игравший роль буфера средний класс таял не по дням, а по часам.

На территории США сохранились места, где все еще можно было потеряться в медийном карнавале, позволить себе увлечься объектами желания, телевизионной версией Американской Мечты; десятки тысяч компаний пытались там привлечь к себе внимание, умоляли делать покупки снова и снова. Огороженные стенами города-государства иллюзий среднего класса.

Но богатые уже поняли, что вот-вот королевство падет. Они перестали чувствовать себя в безопасности. Им нужно было перебраться куда-нибудь туда, где все по-прежнему находится под контролем. Европа к тому времени вышла из игры. Центральная и Южная Америка – слишком рискованно. На Тихом океане тоже воевали.

Вот тогда и вспомнили о Свободной зоне.

Один техасский предприниматель, который предусмотрительно не держал денег в АКУБД, оценил возможности сообщества, выросшего вокруг комплекса буровых установок. Ожерельем из ярких побрякушек публичных домов, галерей игровых автоматов и кабаре окружили поставленные на якорь допотопные посудины. Две сотни уличных девок и три сотни крупье обслуживали интернациональный коллектив, который, в свою очередь, обслуживал буровые установки. Предприниматель договорился с марокканским правительством. Он выкупил и ржавые суда, и матросские бордели, а потом всех уволил.

Техасец владел химической компанией, разработавшей особо прочный и легкий пластик. Из него-то предприниматель и собрал плавучие платформы, на которых возвел новый город: семнадцать миль застроенных понтонов, находившихся под охраной одной из самых крутых служб безопасности в мире. Свободная зона предоставляла эксклюзивные развлечения богатым в соответствующем секторе, который был опоясан заведениями эконом-класса, предназначенными для технарей с буровых установок. Там околачивались разнообразные полулегальные прихлебатели и несколько сотен исполнителей.

Вроде Рикенхарпа.

Рик Рикенхарп стоял, опираясь о южную стену клуба «Полупроводник», в отблесках света и отзвуках музыки и придумывал песню. Получалось что-то вроде: «Отблески света в оглушающем гуле, / Я ностальгирую на электрическом стуле».

«Что за ебаная чушь?» – подумал он, стараясь выглядеть хладнокровным и в то же время уязвимым, дабы хоть одна из шныряющих в толпе телок, вспомнив, как он выступал с группой прошлой ночью, подошла бы с ним поболтать, разыгрывая из себя фанатку. Но телки все больше увлекались танцорами-подключенцами.

Рикенхарп же никоим, блин, образом не собирался косить под минимоно.

Рикенхарп предпочитал рок-классику, носил черную кожаную косуху примерно пятидесятипятилетнего возраста, которая, как гласила молва, принадлежала Джону Кейлу, [58]58
  Джон Кейл(р. 1942) – выдающийся музыкант родом из Уэльса; вместе с Лу Ридом стоял у истоков легендарной американской группы «Velvet Underground»,в которой играл до 1968 г.


[Закрыть]когда тот еще играл в «Velvet Underground».Швы уже начали расползаться, несколько хромированных заклепок отколупнулось. На локтях и воротнике черная краска протерлась до коричневой шкуры животного, из которой куртка была сшита. Но эта косуха стала Рикенхарпу чем-то вроде второй кожи. Под нею он ничего не носил. Его костлявая, безволосая, нездорового бело-голубого цвета грудь проглядывала из-под сломанных молний. Он был одет в синие, всего десяти лет от роду джинсы, выглядевшие старше куртки, и настоящие ботинки «Харли Дэвидсон». По большим чуть оттопыренным ушам расползлись кусты сережек, а ржаво-коричневая шевелюра напоминала разрыв снаряда.

Еще он носил темные очки.

И все потому, что такой прикид выглядел вопиюще немодным.

Группа донимала его по этому поводу. Им хотелось, чтобы ведущий гитарист и вокалист походил на минимоно.

– Минимоно? Так нужно, на хрен продать гитары и подключиться, – ответил им на это Рикенхарп.

– Ёпта, чувак, так, может, нам стоит подключиться? – Барабанщик был достаточно туп и бестактен, чтобы сказать такое.

– Может, нам стоит купить вместо тебя, тупого неандертальца, гребаную драм-машину? – Тут Рикенхарп выбил из под Марча стул, так что тот упал, зазвенев тарелками. Тогда Рикенхарп добавил: – Надо тебе на сцене извлечь из них такой же клевый звук. Теперь мы знаем, как это делается.

Марч хотел было кинуть в Рикенхарпа барабанные палочки, но вспомнил, что их придется потом вытачивать на заказ, поскольку новых больше не делают, и, ограничившись тирадой:

– Поцелуй меня в задницу, начальник, – встал и вышел вон.

Не в первый раз уже, но серьезное намерение подкрепляло базар – в первый. Лишь дипломатические усилия со стороны Понса предотвратили уход Марча из группы.

А все началось со звонка их агента. От этого все пошло. Агентство решило оптимизировать репертуарную политику. Рикенхарп оказался вне игры. Два последних альбома не продавались, – собственно, инженеры предупреждали, что живые барабаны плохо звучат на миниатюрных капсулах, заменивших теперь пластинки. Видеоклипы и стереопромо Рикенхарпа в медиасеть не пускали.

По-любому, похоже, «Вид-Ко» сдавала позиции. Еще одну фирму поглотила черная дыра депрессии.

– Мы не виноваты, что продажи ни к черту, – вещал Рикенхарп. – Фанаты у нас есть, просто с дистрибуцией проблемы.

– Херня, – возразил Хосе, – мы давно выпали из обоймы. Да и раньше держались только на волне ностальгии. Больше двух хитов на ретрухе не вытянуть, чувак.

Хулио, басист, добавил на технарском жаргоне такую глупость, что Рикенхарп даже не удосужился перевести, – снова про то, чтобы нанять солистом танцора-подключенца. Отсутствие реакции обидело Хулио, теперь и он решил выйти вон. Эти технари – такие гребаные неженки, что ты!

В итоге группа оказалась в подвисшем состоянии. Поезд остановился посреди перегона. Их подписали на разогрев перед подключенкой, Рикенхарп был против, но контракт обязывал, а на Свободной зоне осталось достаточно фанов, ностальгировавших по классическому року. Их аудитория, что там ни говори, – перед нею были определенные обязательства, хотя бы показать подключенной публике небо с овчинку.

Рикенхарп оглядел «Полупроводник» и пожалел, что «Ретро-клуб» закрылся, – там сохранялась правильная атмосфера, даже рокабилли играли. У некоторых даже получалось похоже на настоящее рокабилли. А «Полупроводник» – площадка для минимоно.

Минимоно носили длинные, абсолютно прямые, жесткие волосы, расходящиеся веером между лопаток, а над головой – сужающиеся на конус, этакий вигвам, черный, белый, красный или серый. Никаких других цветов, никаких полутонов. Одежда стилистически продолжала прическу. Минимоно появилось как реакция на стиль вспышки. И конечно, на хаос, вызванный войной, на военную экономику, на аморфные подвижки виртуальной Сети. Вспышка сходила на нет, умирала.

К модникам Рикенхарп относился с презрением, но все же предпочитал вспышку минимоно. Во вспышке была хотя бы энергия.

Вспышка возникла как продолжение нонконформистских, контркультурных стилей второй половины двадцатого века. Адепты вспышки поднимали волосы как можно выше над головой, старались всячески подчеркнуть индивидуальность и оригинальность. Чем больше расцветок, тем лучше. Ты не личность, если твоя вспышка не экспрессивна. Винтом, крючком, нимбом, многослойным разноцветным клубком. На салонах причесок для вспышек делались состояния – они же терялись, когда мода прошла. Продержалась она дольше других в силу своего необыкновенного разнообразия и энергетической притягательности. Порой люди избегали придумывать для себя неповторимый стиль, заимствуя стандартную политическую разновидность вспышки: сделай из волос символ одной из понравившихся тебе угнетенных стран третьего мира (в то время, до формирования новой торговой оси, таковые еще существовали). Стиль доставлял так много хлопот, что некоторые предпочитали надевать соответствующий парик перед выходом в свет. Наркотики также были модифицированы, дабы держаться в струе. Возбуждающие нейромедиаторы всех видов: антидепрессанты, колеса, от которых ты словно начинал сиять. Вспышки побогаче покупали себе нимбообручи, источавшие искусственное северное сияние. Вспышки-хипстеры считали подобные примочки безвкусно-нарциссическими: смешно, поскольку все поклонники направления отличались изрядной самовлюбленностью.

Рикенхарп никогда не красил и не укладывал свои волосы, разве что поощрял их панковскую шиповатость.

Но Рикенхарп не был панком. Он ассоциировал себя с предпанковским периодом: поздними 1950-ми, 1960-ми, ранними 1970-ми. Рикенхарп был анахронизмом, настоящим, до мозга костей, рокером, так же неуместным в «Полупроводнике», как бибоп [59]59
  Бибоп– джазовый стиль, сложившийся к середине 1940-х гг., характеризуется быстрым темпом и сложными импровизациями, основанными на обыгрывании гармонии, а не мелодии. Его основоположники – саксофонист Чарли Паркер, трубач Диззи Гиллеспи, пианист Телониус Монк.


[Закрыть]на дискотеке 1980-х.

Рикенхарп оглядывал однотонно-черные и однотонно-серые плащи и спортивные костюмы, черные телефоны на запястьях, все одинаковое, словно печенье из формочек, унифицированный окрас кожи, стандартные серьги в форме колонии «1Шаг» (обязательно по одной и обязательно – в левом ухе). Говорят, что минимоно, фетишисты высоких технологий, так же мечтают о месте в орбитальной колонии, как растаманы когда-то мечтали об Эфиопии. Рикенхарпа смешило, что Советы установили блокаду колонии, как и то, что обычно пассивные, бесцветные минимоно, тихонько балдеющие себе на амфетатранках, вдруг собираются в группы и гневно перешептываются насчет Советов почему, мол, никто не остановит это безобразие?

Отупляюще-монотонный ритм консервированной музыки сотрясал потолок, отскакивал от стен. Если к ним прислониться, спиной можно было прочувствовать сверлеж.

Сюда дерзнуло прийти несколько отважных вспышек, именно они представлялись Рикенхарпу наиболее вероятными кандидатурами для интимного знакомства, поскольку обычно с уважением относились к старому доброму року.

Музыка смолкла, голос объявил: «А теперь – Джоэль Новая Надежда», – и прожектор осветил сцену. Сейчас выйдет первый подключенец. Рикенхарп взглянул на часы: десять. Основное представление, перед которым ему выступать на разогреве, начнется в одиннадцать тридцать. Рикенхарп представил себе, как пустеет клуб в момент его выхода на сцену. Не для него этот клуб. Но может быть, толпа разбавится к тому времени, другие люди подтянутся. Совсем бы не помешало.

Подключенец по имени Новая Надежда выскочил на сцену: анорексичный, половые признаки удалены хирургически: радикальный минимоно, что подчеркивалось его наготой, – одет в серо-черную аэрозольную облипку. «Интересно, как парень отливает? – задумался Рикенхарп. – Может, через ту вон складочку в паху?» Танцующий манекен. Вся его сексуальность была сосредоточена в хромированном затылочном электроде, который активировал мозговые центры удовольствия во время еженедельного узаконенного катарсиса. Такой худой… кто его знает, может, ходит в подпольную церебростимуляторную подключаться к импульсному генератору? Хотя минимоно обычно строго следовали закону и порядку.

Кабели, подключенные к рукам, ногам и торсу Новой Надежды вели к импульсному преобразователю, вмонтированному в сцену, так что минимоно был похож на марионетку. Но на самом деле он был кукловодом. Сокращения мышц его рук, ног и торса преобразовывались в долгие скорбные вопли из скрытых колонок. «Неплох он для минимоно», – снисходительно подумал Рикенхарп. Можно было даже мелодию, вызванную его танцем, различить. Музыка была более сложной, чем обычно у М&М… Тем временем толпа выстроилась в геометрическом порядке и принялась отплясывать нечто среднее между диско и народным танцем. Калейдоскоп в стиле Басби Беркли [60]60
  Басби Беркли(1895–1976) – голливудский режиссер и хореограф. Танцоры в его мюзиклах часто формировали калейдоскопические геометрические узоры.


[Закрыть]строго подчинялся формулам, которые ты должен был вызубрить, если решился участвовать в процессе. Попробуй только выразить себя фристайлом среди этой сплоченной хореографической постановки, как неприкрытое социальное отторжение, выраженное через язык тела, дохнет на тебя арктическим ветром.

Когда-то Рикенхарп любил, чисто ради прикола, вывернуться кислотным танцем посреди строя минимоно, насладиться ненавистью. Но группа заставила его прекратить: «Не отвращай аудиторию на выступлении, чувак. Может быть, на последнем…»

Подключенец выпилил похожий на волыночный рифф поверх записанного ритма. Стены ожили.

Правильный рок-клуб образца 1965-го ли, 1975-го ли, 1985-го ли, 1995-го ли, 2020-го ли года должен быть узкой и темной норой, вызывающей клаустрофобию. Стены должны быть либо уныло однотонными – черно-зеркальными, например, – либо кричаще – яркими. Кэмповость, скрещенная с тем, что на данный момент считается авангардом, или с цветастым граффити.

«Полупроводник» совмещал тот и другой подход. Стеклянно-черный минимализм по ходу концерта начинал играть яркими, гипнотическими красками – стены реагировали на музыку вспышками цвета, осциллографическими синусоидами, сине-белыми полутонами, отображающими высокие звуки, и пурпурно-красными на басах и перкуссии. Минимоно недолюбливали активные стены, считая их видеокичем.

Пока танцора кидало по сцене, Рикенхарп неприязненно его разглядывал, пытаясь оценить объективно, и успокаивал себя: «Это всего лишь новый вид рок-н-ролла». (Так христианин, наблюдающий буддистский обряд, повторяет: «Очередное проявление Единого для всех Бога») «Но настоящий рок – лучше. Настоящий рок еще вернется», – добавил бы Рикенхарп любому, кто хотел его слышать. Однако никто не хотел.

Тут вошла хаотичка, и чувство одиночества покинуло Рикенхарпа.

Хаотисты гораздо ближе к настоящим рокерам. Она была выбрита наголо, а виски – раскрашены. Юбка из сотен ярких полосок синтетики, притороченных к кожаному поясу, напоминала гавайскую, у которой к поясу пришивают длинные листья травы. Нагие груди, соски проткнуты тонкими шурупами. Минимоно смотрели на нее с отвращением: ханжи считали, что привлекать внимание к интимным частям тела не следует. В ответ она широко улыбалась. Миловидное семитское личико было все в мазках краски, наложенная косметика более всего напоминала радикально абстрактное искусство. Зубы ее были подточены.

Рикенхарп сглотнул, оглядывая вошедшую. Черт побери – в точности его тип!

Вот только… вот только с уха у нее свисала нюхательная трубка, сниффер. Перевернутый вопросительный знак цеплялся одним концом за правое ухо, а другим вел к правой ноздре. То и дело она наклоняла голову и вдыхала еще чуть-чуть голубого порошка.

Рикенхарп отвернулся и неслышно выматерился.

Когда-то он написал песню под названием «Попытка соскочить».

С голубого меска, синтококса, героина, амфетоморфина, иксти-2; он все больше вмазывал по-первому. Подсесть на голубой меск было легче легкого, но он был так хорош…

Голубой меск иногда называли голубогом. Все лучшее от мескалина и кокаина, вместе взятых, в сладкой желатиновой оболочке куаалюда. Но, в отличие от кокса, без особых отходняков. Вот только… вот только, если прекратить его принимать после долгого употребления, жизнь теряет весь смысл. Как таковой, ломки нет. Лишь глубочайшая депрессия и чувство безысходности оседают как пыль и, кажется, пропитывают каждую клетку тела. Не так, как после кокса, но…

Но некоторые называли голубой меск «билетом на суицид».

Употребляя его, можно было почувствовать себя шахтером при просадке тоннеля: как будто тебя похоронили.

Рикенхарп прошел курс лечения, оплаченный его родителями: все деньги от своего единственного хита он растранжирил на голубога и травку. Он едва соскочил. И совсем недавно, перед тем как начались разногласия в группе, снова почувствовал, что жизнь чего-то стоит.

От вида проходящей мимо девушки с трубкой, от того, как она нюхнула, Рикенхарпа так проняло, как будто что-то вдруг напомнило об утраченной любви. Синдром отказника. Чувство боли и вины за измену своему веществу.

Он вспоминал нежный щепоток наркотика в ноздрях, сладковатый медицинский привкус на нёбе или, если пустить по вене, пульсирующий взрыв соматического, как женские губы на половом члене, удовлетворения. Аутоэротический удар голубого меска. Воспоминания приносили с собою тень того чувства, призрак безумия. В памяти остались вкус, фактура, запах… Один только взгляд на то, как она употребляет, принес с собою сотни радужных образов. Почти непреодолимое желание. (В то время как слабый внутренний голос изо всех сил пытался привлечь его внимание, предупредить: «Эй, вспомни, как это дерьмо толкало тебя к самоубийству, когда заканчивалось; вспомни эту неестественную самоуверенность, грубость; вспомни, как оно грызло тебя изнутри…» – слабый, удаляющийся голос.)

Девушка взглянула на него, в ее глазах промелькнуло приглашение.