Текст книги "Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России"

Автор книги: Уильям Фуллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

И, наконец, говоря о системе особых совещаний, следует остановиться на особом совещании по обороне. Поскольку оно преследовало сразу две цели – решить проблему с артиллерийскими боеприпасами и смягчить настроение образованной публики, то с самого момента своего возникновения это особое совещание было одновременно органом политическим и экономическим. Большая часть из его двадцати семи членов (среди них одиннадцать думских депутатов, три представителя от военно-промышленных комитетов и два от Земгора) представляли «общество», а не чиновничество или высшие эшелоны правительства. Однако если экономические успехи этого совещания едва тянули на тройку, политическая его деятельность была просто никудышна. Принимавшиеся этим органом решения либо отражали общественную истерию, либо потворствовали ее росту, и чем дальше, тем больше. В унисон с раздававшимися в прессе воплями о «немецком засилье» совещания принялись преследовать этнических немцев и другие национальные меньшинства, отнимая их имущество и секвестируя собственность. Часто прибегали к внесудебному преследованию, даже если дело касалось, например, фабрики, производившей нужную фронту продукцию.

Среда жертв совещаний оказалось семейство промышленников Тильмансов, с которым мы уже встречались на страницах этой книги. Ковенский завод, принадлежавший Рихарду Тильмансу, был самым крупным в стране производителем деталей, необходимых для сборки винтовочных ящиков. Несмотря на это, в начале 1915 года завод был закрыт властями. В октябре Министерство промышленности и торговли предложило особому совещанию по обороне позволить Тильмансу перенести свое производство в Центральную Россию⁶⁹ и вернуться к работе: армия отчаянно нуждалась в продукции его фабрики; более опытного руководителя для нее не найти; поскольку Тильманс уже более тридцати лет является российским подданным, нет оснований сомневаться в его лояльности. Сначала особое совещание вроде бы склонялось в пользу просьбы министерства, однако влиятельная группа депутатов, в том числе председатель Думы Родзянко, убедила других членов совещания в том, что не только ни в коем случае нельзя открывать завод Тильмансов, но, напротив, необходимо его категорически секвестировать, передав помещения, станки и землю в казну. Резоны, приводившиеся в пользу такого порядка действий, иллюстрируют качество аргументации, зачастую господствовавшей в совещании по обороне. «Германский характер фирмы», как заявлялось, «представляется несомненным», а подозрение, что фирма замешана в некоей прямо не названной «преступной деятельности», «представляется весьма вероятным». Разрешение вести в самом сердце Великороссии бизнес, принадлежащий личности с подозрительной немецкой фамилией, может оказать «вредное влияние на психологию рабочих масс». И, наконец (это был последний, убийственный довод), «вполне установлено», что Тильманс и некоторые его сотрудники были знакомы с Мясоедовым и что Мясоедов печатал «конспиративные документы» в одной из контор компании. (Мясоедов в самом деле в годы своей вержболовской службы охотился в обществе Тильманса, а также как-то раз позаимствовал принадлежавшую фирме Тильмансов пишущую машинку, на которой напечатал письмо своей любовнице.) Голосование особой комиссии за наложение ареста было единодушным⁷⁰.

В.Н. Шаховского, служившего министром торговли и промышленности с первых месяцев 1915 по начало 1917 года, подобное идиотство приводило в отчаяние⁷¹. Бывший военный министр А.Ф. Редигер, необычайно проницательный свидетель, считал особые совещания фактически бесполезными, а блестящий химик В.Н. Ипатьев, лучше других представлявший себе организацию промышленности во время войны, считал, что их создание было чрезмерно острой реакцией на снарядный кризис, что их существование препятствовало централизованному планированию экономики и что их политика неразборчивого секвестрования была позорна и вредна для страны⁷².

Петля затягивается

Если национальный шовинизм, демагогия и посторонние мотивы могли разложить особое совещание по обороне, стоит ли удивляться, что комиссия Петрова проявила еще большую предвзятость и неосмотрительность. Все-таки у особого совещания, помимо улучшения образа правительства, были и серьезные экономические задачи, тогда как комиссия Петрова с самого начала своего существования имела сугубо политический характер. Поскольку самые влиятельные ее участники заранее решили, кто именно виновен в неготовности России к войне, фактически ее работа шла в обратном порядке: вместо того чтобы сначала собрать факты, а потом сделать на их основании беспристрастные выводы, начали с выводов и подбирали факты в их поддержку. При ретроспективном взгляде становится очевидно, что большинство членов комиссии были заинтересованы не столько в том, чтобы выяснить истинные причины проблем со снабжением армии, сколько в том, чтобы собрать достаточно оснований д ля начала уголовного преследования Сухомлинова. При этом никто особенно не скрывал истинной цели – дискредитировать право императора назначать министров и тем самым помочь Прогрессивному блоку сформировать «правительство доверия».

Важнейшим актом подковерной политической борьбы, которую вела комиссия в интересах Прогрессивного блока, был ее финальный отчет. В этом документе, датированном 9 февраля 1916 года, утверждалось, что недостаток современного вооружения и боеприпасов, нанесший столь значительный вред российской армии, не был следствием ни случайности, ни невольной ошибки. Снарядный кризис есть «прискорбное следствие деятельности органов Военного министерства»⁷³. Министерство занизило количество необходимого для войны вооружения, не уделяло достаточного внимания мобилизации промышленности, не смогло организовать работу и злоупотребляло средствами. Признавая, что определенную роль в кризисе сыграла та скорость, с какой боевые столкновения буквально пожирали парк артиллерии, авторы рапорта немедленно переключились на персону Сухомлинова. Вспомнили и необъяснимо большие средства на личных банковских счетах министра, однако особое внимание уделили определенной тенденции в карьере Сухомлинова – его дружбе и связям, прежде всего с казненным изменником Мясоедовым. Комиссия в подробностях изложила всю историю: как в Вержболово Мясоедов был теневым партнером Фрейдбергов, которые сами оказались предателями; как в Петербурге Сухомлинов, прибегнув к запрещенным методам, добился возвращения Мясоедова на службу и его назначения на особый пост в разведке; и как в круг Мясоедова/Сухомлинова постепенно вошли такие люди, как Альтшиллер, Гошкевичи, Веллер, Иванов и Думбадзе, – все преступники, признанные виновными в антигосударственной деятельности. В итоге было заявлено, что Сухомлинов в течение всех шести лет и трех месяцев своего пребывания на посту военного министра по меньшей мере серьезно уклонялся от исполнения своего долга⁷⁴.

Здесь, конечно, речь шла о чем-то более серьезном, чем дурная компания или личная дискредитация на основании косвенных намеков. В рапорте определенные темы были соотнесены и акценты расставлены таким образом, что становилось достаточно ясно (при этом прямо этого никто не говорил), что за проступками Сухомлинова стояла не беззаботность легкомысленного человека, а осознанная измена.

1 марта 1916 года Николай II – сделав примечание, что «приходится принести эту жертву», – подписал указ, дающий право Первому департаменту Государственного совета установить, следует ли отдать Сухомлинова под суд⁷⁵. Император, поняв наконец, что придется бросить бывшего своего любимца парламентским волкам, вовсе не собирался капитулировать перед обществом, что и продемонстрировал практически тут же. 13 марта Николай II бесцеремонно уволил популярного военного министра Поливанова, уведомив его, что работа военно-промышленных комитетов не внушает императору уверенности и он находит недостаточно твердым поливановское руководство комитетами⁷⁶. Из этого можно сделать вывод, что тесное сотрудничество Поливанова с Гучковым, о чем Александра Федоровна твердила в своих письмах из дома, явно продолжало вызывать неудовольствие императора⁷⁷. Более того, Николай так и не смирился с тем, каким образом девятью месяцами ранее кандидатура Поливанова была фактически ему навязана, и не простил Поливанову враждебности к его предшественнику. После некоторых колебаний царь выбрал на место Поливанова Д.С. Шуваева, бесцветного военного управленца. Далее последовал период хронического правительственного кризиса, когда назначаемые и увольняемые министры сменялись как в калейдоскопе. Многие приписывали это бессистемное перетряхивание российского кабинета тому пагубному влиянию, которое оказывал на императрицу Распутин. Как бы то ни было, так называемая министерская чехарда продолжала определять жизнь российской монархии вплоть до ее падения годом позже.

Сухомлинов, возможно, злорадствовал при известии об изгнании своего вечного противника Поливанова, однако самому ему это никакой выгоды не принесло. Колесо закона, раз приведенное в действие, катилось вперед. За те месяцы, что прошли с момента его падения, Сухомлинов забыл о политике и обратился к радостям частной жизни. Освободив официальную резиденцию, Сухомлиновы жили некоторое время в меблированных апартаментах одного своего друга. В сентябре 1915-го они наконец перебрались в собственную небольшую квартиру на углу Офицерской и Английского проспекта. Тут Владимир Александрович поселился затворником. Манкируя заседаниями Государственного совета, он занимал себя работой над новыми выпусками рассказов Остапа Бондаренко, а также историей Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и как будто не замечал сгущавшихся над его головою туч⁷⁸. Поэтому визит главы городского охранного отделения в половине одиннадцатого утра 20 апреля с приказом о его аресте стал для Сухомлинова громом среди ясного неба. Пока взвод жандармов переворачивал вверх дном квартиру, роясь в частных бумагах экс-министра, самого его препроводили в Петропавловскую крепость. Был ли то случай или намеренная жестокость, но его поместили в ту же камеру (№ 43), где в свое время сидел генерал Стессель, обвиненный в измене государству за сдачу японцам крепости Порт-Артур в 1905 году⁷⁹.

Тем временем полиция тщательно обыскала комнаты Сухомлиновых и собрала четыре больших коробки документов, которые были опечатаны как вещественные доказательства и отосланы. Екатерина Викторовна осталась одна посреди разоренной квартиры. Менее чем через сутки после ареста мужа раздался телефонный звонок князя Андроникова, который, с характерной для него злобной язвительностью, пожелал пошутить над ее несчастьями⁸⁰. Впрочем, как мы уже знаем, Екатерина была женщиной далеко не робкого десятка. Поборов уныние, она быстро собралась с духом и принялась выяснять, в чем обвиняют ее мужа и что можно сделать для его освобождения. Прежде всего оказалось, что расследование против Сухомлинова возглавляет сенатор И.А. Кузьмин из Гражданского кассационного департамента; именно его подпись стояла на ордере на арест. Ордер этот был выписан по прямому приказу А.А, Хвостова, преемника Щегловитова на посту министра юстиции.

Нетрудно представить, какое ликование охватило круги «общества» и Думы при известии об аресте бывшего министра. Реакция фронтового офицерства, впрочем, была не столь единодушной. Большинство одобрили арест Сухомлинова как меру для укрепления правительства, однако достаточно весомое меньшинство видело в этом подрыв самого принципа монаршей власти, выгодный только немцам и революционерам. Поговаривали и о том, что истинной причиной ареста было то, что правительство, понимая неизбежность поражения России в войне, искало «козла отпущения», чтобы отвлечь на него народный гнев. А самые прожженные циники говорили, что все это вообще дешевый трюк, придуманный для отвлечения публики⁸¹.

Пиррова победа

Пока Екатерина планировала свою кампанию по спасению мужа, Сухомлинов мерил шагами каменный пол камеры, пока Кузьмин собирал доказательства, кончилась весна, и на смену ей пришло жаркое лето. В июне и июле 1916 года мир стал свидетелем поразительного примера превратностей военной фортуны – Брусиловского прорыва.

В марте 1916 года представители стран Антанты собрались в Шантильи на свою третью конференцию для выработки общей стратегии ведения войны. Пока немцы дрались у Вердена, все пришли к выводу о давно назревшей необходимости координации военных операций на всех фронтах. Конференция приняла решение об организации одновременных наступлений летом 1916 года как на западе, так и на востоке.

Поскольку эпицентр войны вновь сместился в направлении Франции, Россия теперь имела явное численное преимущество над Германией и Австро-Венгрией. Ее Северный и Западный фронты, состоявшие из четырех и трех армий соответственно, в общей сложности располагали 1,2 млн солдат против не более чем 620 тыс. личного состава немцев. Далее к югу соотношение сил было менее благоприятным, там 512-тысячный Юго-Западный фронт (четыре армии) противостоял 441 тыс. австро-венгерских, германских и турецких солдат. Исходя из этого, российский Генеральный штаб, практически уверенный в успехе наступательной операции, предложил нанести удар одновременно силами Северного и Западного фронтов в направлении Вильны. Роль Юго-Западного фронта ограничили отвлекающим маневром, призванным обмануть врага и помешать ему укрепить действительно угрожаемые северные секторы.

Так случилось, что в это время Юго-Западным фронтом командовал А.А. Брусилов, крайне напористый и склонный к ярким, неординарным решениям кавалерийский генерал. Общий план кампании, отводивший его фронту подчиненную роль, не только не сулил ему славы, но и мог оказаться фатальным. Заметив, что отвлекающий маневр будет иметь успех только в том случае, если у немцев действительно возникнут сомнения в направлении основного удара, Брусилов упросил Ставку позволить ему провести хотя бы одну настоящую атаку. Алексеев, предупредив Брусилова, что тот не получит ни дополнительных орудий, ни боеприпасов, скрепя сердце согласился.

С точки зрения Брусилова, одна из причин, почему тактические наступательные операции в ходе этой военной кампании были столь затратными и ничего в конечном счете не решали, заключалась в неспособности наших войск застать врага врасплох. Предшествовавшая каждому наступлению концентрация десятков тысяч войск подкрепления и тонн боеприпасов неизбежно привлекала внимание врага и предупреждала его о готовящемся нападении. Решив избегнуть этой ошибки, Брусилов предпринял все возможное, дабы скрыть свои истинные намерения. Примерно в двадцати точках вдоль фронта были построены учебные плацы, аэрофотосъемка детально зафиксировала вражеские оборонительные укрепления, артподготовка была сведена к минимуму, и также были подготовлены особые отряды, которые должны были, обходя укрепленные пункты противника, расширять прорывы в его обороне.

К середине мая Брусилов закончил свои приготовления. Первоначально он надеялся выступить согласованно с двумя другими русскими фронтами, а также с британской и французской армиями на западе, однако возникло непредвиденное обстоятельство, заставившее его начать раньше срока и в одиночестве. Этим обстоятельством была победа Австрии над Италией, в Трентино, из-за чего Рим обратился к русским с просьбой предпринять что-нибудь для облегчения практически невыносимого давления на итальянскую армию. По приказу Алексеева Брусилов передвинул дату своего наступления на 22 мая (4 июня) 1916 года.

Стремительно достигнутый военный успех полностью оправдал как тщательные приготовления Брусилова, так и его новаторскую тактику. Линия обороны австрийцев была прорвана в четырех местах, российские войска ворвались в образовавшиеся бреши, и противник стал сдаваться тысячами. За неделю добрая треть личного состава, первоначально введенного Австрией в район боев, перешла в разряд военнопленных. За один лишь месяц июнь Брусилов захватил почти четверть миллиона человек. Для предотвращения полного коллапса Восточного фронта Германии пришлось перебросить туда одиннадцать дивизий из Франции, а Австрии шесть дивизий из Италии⁸². Брусиловская наступательная операция, пока окончательно не сошла на нет, нанесла врагу урон в полтора миллиона убитыми и ранеными, 450 тыс. пленными, было захвачено 581 орудие и завоевано 575 тыс. кв. км территория, превосходящая по размеру Бельгию⁸³.

Однако Брусиловский прорыв, будучи тактическим триумфом, в стратегическом отношении оказался катастрофой. В августе в войну на стороне Антанты решилась вступить Румыния, однако быстро потерпела полное поражение, в результате чего в руки немцев попали огромные запасы горючего и пшеницы, а Россия была вынуждена растянуть свой фронт еще на пятьсот километров, до Черного моря. В ходе Брусиловского прорыва русская армия понесла громадные потери, до полумиллиона человек. Более того, несмотря на вновь отвоеванную Галицию и урон, нанесенный австро-венгерской армии, окончательная победа России после триумфальной брусиловской кампании казалась столь же недостижимой, как и раньше. Брусиловский прорыв не только не поднял дух русского солдата, но, напротив, усилил деморализацию и отчаяние в армии. Чудовищная цена и разочаровывающие результаты операции заставили многих офицеров усомниться, способна ли вообще Россия выиграть эту войну, вне зависимости от качества снабжения армии⁸⁴.

Освобождение Сухомлинова

12 октября 1916 года было официально объявлено, что в соответствии с желанием императора в 7 часов 45 минут вечера вчерашнего дня генерал Сухомлинов был освобожден го Петропавловской крепости. Проследовав в сопровождении отряда жандармов в свою квартиру в доме 53 по Офицерской улице, он был помещен под домашний арест. Весь Петроград был потрясен этой новостью. Что заставило Николая П принять столь непопулярное решение?

Возможно, причина была в том, что император продолжал испытывать симпатию к своему бывшему министру, уже полгода прозябавшему в тюрьме по обвинениям, в обоснованность которых Николай ни минуты не верил. Да и среди близких императору людей нашлись те, кто упрекал его за произвол в отношении Владимира Александровича. Одним из этих людей был П.А. Бадмаев, пожилой адепт тибетской медицины, специалист по лечению мужского полового бессилия⁸⁵. Бадмаев, человек, близкий к Распутину, обратился к императору вскоре после ареста Сухомлинова, в письме он указывал, что вне зависимости от того, были ли выдвинутые против министра обвинения истинными или нет, он «во всяком случае был преданным и полезным вашему величеству слугой» человеком, который не заслужил такого отношения⁸⁶. Вечно кипящая гневом Дума, политиканствующее гражданское общество и общественное мнение, именем которого Сухомлинов был принесен в жертву, – все это также, несомненно, склоняло императора в сторону бывшего министра. Совершенно ясно, однако, что прежде всего Сухомлинов был обязан своим освобождением вмешательству двух неожиданных заступников – Распутина и императрицы Александры Федоровны.

Их участие в судьбе Сухомлинова удивительно потому, что ни один из них никогда не отличался особенной любовью к Владимиру Александровичу или к кому-либо из его домочадцев. Распутин злился на военного министра за то, что тот когда-то отказался его принять, и открыто интриговал против него в комплоте с Червинской и Андрониковым. Что до Александры Федоровны, она, уважая Сухомлинова за преданность своему венценосному супругу, буквально не выносила Екатерину Викторовну, которую назвала в письме ноября 1914 года «весьма mauvais genre». Александра Федоровна была убеждена, что все несчастья Сухомлинова проистекли из его любовного рабства у этой грубой и напористой карьеристки, и писала Николаю в июне 1915-го, что «это его [Сухомлинова] авантюристка-жена окончательно погубила его репутацию, и за ее взятки он страдает»⁸⁷.

Переход императрицы в лагерь сторонников Сухомлинова произошел благодаря вмешательству Распутина. Его же превращение из врага бывшего министра в друга было, в свою очередь, обеспечено Екатериной Викторовной, дважды посетившей апартаменты посконного старца. Есть несколько версий того, что на самом деле произошло между сибирским крестьянином и супругой арестованного бывшего министра. По одной из версий, на Распутина произвела впечатление сама страстность, с какой Екатерина защищала супруга, а также ее правота. По другой – перемене настроения способствовали большие деньги. И наконец, ходил неприличный и настойчивый слух, будто Распутин согласился помочь Екатерине Викторовне исключительно в обмен на близость с ней. Слабость Распутина к красивым женщинам была притчей во языцех, а Екатерина Викторовна ему очень нравилась, возможно, он даже был в нее влюблен. Вспомним о сделанном им когда-то признании, что Екатерина была одной из двух женщин, которые «украли» его сердце⁸⁸. А.А. Мосолов впоследствии писал, что Распутин требовал у женщин такой расплаты за услуги⁸⁹. Следует в связи с этим добавить, что, по донесениям полицейских агентов, следивших за Распутиным, в ответ на два нанесенных ему Екатериной визита он летом и осенью 1916 года посетил ее шестьдесят девять раз⁹⁰.

Старец был в силах предложить Екатерине немедленную и эффективную помощь. Он устроил ей встречу с Анной Вырубовой, любимой фрейлиной императрицы и его близкой конфиденткой (она была второй из тех двух женщин, которых Распутин, по его словам, по-настоящему любил). Вырубовой удалось убедить Александру Федоровну дать Екатерине аудиенцию. При встрече Екатерина передала императрице пространный меморандум о несчастьях мужа, ею же самой написанный. Поведение ее при этом, вероятно, произвело на императрицу достаточно благоприятное впечатление и победило былое предубеждение9¹.

В результате всего этого, начиная с середины июля, письма Александры Федоровны к мужу в Ставку запестрели просьбами об освобождении Сухомлинова. Сентябрьские послания по большей части были посвящены именно этой теме. В одном из них императрица писала: «Наш Друг [Распутин] сказал, ген. Сухомл. надо выпустить, чтобы он не умер в темнице… У меня прошение m-me Сух. к тебе. Хочешь, я его тебе пришлю? Уже 6 месяцев он сидит в тюрьме – срок достаточный (так как он не шпион). За все его вины – он стар, надломлен и не проживет долго – было бы ужасно, если бы он умер в тюрьме»⁹². Вскоре после получения этого письма император распорядился перевести Сухомлинова в более комфортабельные условия домашнего ареста.

Чтобы понять, почему освобождение Сухомлинова вызвало столь необычайно сильное общественное возмущение, необходимо иметь в виду, что к этому моменту отношения между режимом и парламентом были не просто плохи, но безнадежно испорчены. Непрекращающаяся министерская чехарда лишила царское правительство последних остатков достоинства и надежности, чему способствовало и безобразное качество отбора кандидатов на министерские посты, что многие приписывали злодейскому влиянию Распутина. Чтобы не быть голословными, возьмем Б.В. Штюрмера, бывшего премьер-министром России с февраля по ноябрь 1916 года. Твердолобый реакционер, Штюрмер был на подозрении как тайный симпатизант Германии, интриговавший в пользу заключения сепаратного мира между Россией и Центральными державами⁹³. Вспомним министра внутренних дел А.Д. Протопопова, бывшего думского депутата и раболепствующего оппортуниста, манера поведения которого была столь странной, что многие (в том числе сам царь) подозревали душевное расстройство⁹⁴. Визит Протопопова к Сухомлинову вскоре после возвращения последнего домой подлил масла в огонь спекуляций о личном участии Протопопова в освобождении генерала и окончательно погубил его репутацию⁹⁵. На встрече между Протопоповым и лидерами Прогрессивного блока на квартире председателя Думы Родзянко вечером 19 октября члены Блока с презрением отвергли предложение Протопопова «поговорить по-товарищески». Павел Милюков, известный историк и видный деятель кадетской партии, четко сформулировал причины неприемлемости этого предложения: «Человек, который служит вместе со Штюрмером, человек, освободивший Сухомлинова, которого вся страна считает предателем, человек, преследующий печать и общественные организации, не может быть нашим товарищем»⁹⁶.

Недоверие Думы к режиму, стократно возросшее с освобождением Сухомлинова, достигло своего апогея 1 ноября, когда Милюков зачитал обращение, ставшее известным как речь о «глупости или измене». Ссылаясь на немецкие газеты, Милюков перемежал свой длинный каталог ошибочных действий правительства одним и тем же вопросом: «Что это, глупость или измена?» Диатриба электризовала слушателей, вразнобой откликавшихся громкими криками. Часть депутатов в ответ вопила «глупость», другие их перекрикивали: «измена», прочие же настаивали на том, что и то и другое. «Впечатление получилось, как будто, – вспоминал позже Милюков, – прорван был наполненный гноем пузырь…»⁹⁷

Речь Милюкова вскоре стала известна в самых отдаленных уголках России. Знаком полной изоляции режима может служить тот факт, что ультрамонархист В.М. Пуришкевич, некогда яростный защитник монархии, лично отправил десятки тысяч экземпляров этой брошюры на фронт с санитарным поездом⁹⁸. Речь эта вызвала в стране такое возбуждение, что многие современники впоследствии называли ее «сигналом» к началу революции и даже «первым ударом» революции. Это мнение разделяют по крайней мере некоторые современные историки, утверждающие, что после речи Милюкова бунт против самодержавия стал лишь делом времени. Милюков внятно дал понять, что измена столь глубоко вросла в самый механизм власти, что режим утратил всякую способность к управлению страной или ведению войны. Более того, из его слов все поняли, что сетью измены связаны фигуры, занимающие самое высокое положение при дворе, возможно даже сама императрица Александра Федоровна. Как иначе можно объяснить непростительную снисходительность, недавно проявленную к одиозному Сухомлинову? Распространились слухи, будто Милюкову известно гораздо больше того, что он мог сказать, и что относительно безобидная статья в «Neue Freie Presse» о российской «придворной партии» вокруг «молодой царицы» (из которой он процитировал пассаж по-немецки) на самом деле представляла собой документ, свидетельствующий об участии императрицы в заговоре. Верно, что Распутин в самом деле считал выход из войны наилучшим для России решением, однако по этому вопросу между ним и императрицей отнюдь не было согласия. Александра Федоровна, урожденная принцесса Гессен-Дармштадтская, тайно посылавшая деньги своим бедным немецким родственникам (прибегая для этого к услугам петроградского банкира Дмитрия Рубинштейна), была при этом искренне и страстно предана интересам России и не испытывала к Германской империи, где кайзер Вильгельм II насадил прусский дух, ничего, кроме ненависти и презрения». Однако раз она вступилась перед императором за В А Сухомлинова, для сотен тысяч русских одно это служило достаточным доказательством ее вероломства.