Текст книги "Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России"

Автор книги: Уильям Фуллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Подпоручик Колаковский

Тем человеком, который обнаружил связь между катастрофическими военными поражениями России и полковником С.Н. Мясоедовым, стал Яков Павлович Колаковский. Прибывший 13 декабря в Петроград поездом подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Колаковский привез потрясающее известие. С 23 по 25 декабря его подробнейше допрашивали в Генеральном штабе.

Колаковский сообщил, что был приписан ко 2-й армии Самсонова. По несчастному стечению обстоятельств 17 (30) августа, в первый день русского вторжения в Восточную Пруссию, его патруль наткнулся на большой отряд немцев. Взятый в плен Колаковский был доставлен на остров Денхольм на Балтике и помещен в лагерь, где уже находилось около пятисот русских офицеров. Условия в лагере были бесчеловечными. Немецкая охрана постоянно избивала заключенных, морила их голодом и вопреки всем законам военного времени унижала, заставляя копать канавы. Решив вырваться во что бы то ни стало, Колаковский придумал хитрый план освобождения – он решил стать немецким шпионом. Однако эта идея не сводилась к спасению от жестокости и тоски лагерной жизни – только бы немцы приняли его всерьез, а уж он постарается хитростью выведать у них важные сведения о немецкой шпионской сети в России³⁵.

28 ноября (11 декабря) он обратился со своим предложением к лагерному начальству и вскоре был перевезен в штаб германского 20-го армейского корпуса в Алленштайн. 3 (16) декабря Колаковского допрашивал некий капитан Рихард Скопник, начальник разведки корпуса. Скопник известил Колаковского, что немецкими военными властями принято решение использовать его в качестве агента – его снабдят деньгами и переправят обратно в Россию. В ходе беседы Скопник сообщил, что приоритетной задачей германской секретной службы была организация убийства российского верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, человека, который для Германии воплощал «все зло». Колаковский также запомнил слова Скопника, что «в высших сферах в России сильно влияние в пользу Германии, но великий князь с его штабом стоит за войну с Германией и вреден для интересов немцев»³⁶.

Потом, дабы подготовить Колаковского к его новым обязанностям, немцы перевели его в штаб 8-й армии в Инстербург, где он был передан в руки другого офицера разведки, свободно владевшего русским языком, лейтенанта Александра Бауэрмайстера. Бауэрмайстер оказался столь же болтлив и откровенен, как и Скопник. 8 (21) декабря он поведал Колаковскому о том, что в России у Германии, к счастью, есть две группы естественных союзников и сторонников – это этнические немцы и евреи. Всякий немец, состоящий на службе в русской армии, «сознает всю бесцельность настоящей войны для русских…. Он знает, что немцы облагородят завоеванную Россию и спасут народ от гибели». Наличие подобных людей в русской армии приносит «большую пользу». Что касается евреев, «более сознательного и культурного элемента в русском народе», то ненависть и преследования, которым они подвергаются в теперешней России, стали причиной того, что они «оказывают нам большую услугу в шпионстве и будут щедро вознаграждены нашим правительством»³⁷. Конечно, добавил Бауэрмайстер, и среди природных русских есть люди, готовые сотрудничать с Германией, в их числе некий полковник, который уже пять лет работает на немцев.

На следующий день Бауэрмайстер был еще более откровенен. Блестящее знание русского он приобрел благодаря продолжительному пребыванию в Петрограде, где отец его владел прибыльным бизнесом. У него двое братьев, тоже офицеры немецкой армии, один из них погиб на Западном фронте. Все трое, а также их мать состояли в шпионской сети, работавшей в России до войны. И наконец он решил, что пора открыться: полковник, о котором шла речь накануне, – это Сергей Мясоедов, в свое время служивший в Вержболово в составе Отдельного корпуса жандармов. Бауэрмайстер намекнул, что Мясоедов, с которым все его родственники якобы были хорошо знакомы, связан с их шпионским кругом.

Тут немецкий лейтенант перешел к делу. Он сообщил Колаковскому список вопросов, интересующих немецкую секретную службу, а также прейскурант с указанием вознаграждения, которое полагается Колаковскому за выполнение каждого из перечисленных заданий. Буде ему удастся устроить убийство великого князя Николая Николаевича, награда составит один миллион рублей; убедит коменданта Новогеоргиевской крепости сдаться – еще миллион; а если организует взрыв важного железнодорожного моста в Варшаве – заработает двести тысяч. Немцы также рассчитывали, что Колаковскому удастся создать собственную шпионскую сеть, самостоятельно рекрутируя агентов. Для помощи в этих начиналиях Колаковскому посоветовали связаться с подполковником Мясоедовым. Бауэрмайстер знал, что Мясоедов проживает в Петрограде, однако отказался сообщить адрес – заверив, однако, Колаковского, что тому не составит труда разыскать бывшего жандарма. Колаковскому следовало лишь регулярно посещать петроградские рестораны, и рано или поздно он столкнется там с Мясоедовым. Незадолго до освобождения подпоручика из немецкого плена, 11 (24) декабря, Бауэрмайстер несколько уточнил ему задачу: о варшавском мосте можно забыть, им займутся другие агенты. Колаковскому же предписывалось отравиться прямо в Петроград, где установить связь с Мясоедовым и разработать план покушения на Николая Николаевича, а также проникнуть в высшие государственные и светские сферы столицы, дабы выяснить царящие там мнения о войне. Бауэрмайстер снабдил Колаковского немецким паспортом, пропуском для прохода через немецкую линию фронта и 500 марками. Русского подпоручика перевезли в Штральзунд и посадили на паром до Швеции. Прибыв в Стокгольм, Колаковский сразу отправился в российское посольство и поведал всю историю военному атташе³⁸.

Как и можно было ожидать, эти довольно странные заявления повергли все Военное министерство и Генеральный штаб в оцепенение. Что из рассказанного Колаковским правда? На первый взгляд ряд деталей подтверждал истинность показаний подпоручика. Прежде всего русский военный атташе в Стокгольме изучил паспорт Колаковского и выданный ему немецкой секретной службой пропуск и нашел их подлинными – вскоре эти документы были отправлены в Петроград дипломатической почтой³⁹. Кроме того, российская военная разведка считала Скопника и Бауэрмайстера немецкими шпионами, что соответствовало действительности. По сообщению штаба Варшавского военного округа, Рихард Скопник, гренц-комиссар (Grenz-Kommissar), то есть главный чиновник в пограничном полицейском управлении городка Иллов, до войны был директором ключевых немецких разведывательных бюро в Восточной Пруссии. В 1913 году в руки русской полиции попал прусский шпион по имени Эрнст Бем; обнаруженные при нем документы определенно свидетельствовали о том, что он действует по заданию Скопника⁴⁰. Что касается Александра Бауэрмайстера, он действительно проживал в Петрограде вместе с матерью, Адой, и двумя братьями, однако летом 1914 года все они покинули пределы Российской империи. Более того, в точном соответствии с показаниями Колаковского, один из братьев Бауэрмайстера, Пауль, умер во Франции, находясь на военной службе⁴¹. Правда и то, что Александр Бауэрмайстер был приписан к центральной военной разведке в Берлине. После войны Бауэрмайстер опубликовал воспоминания, в которых признавался в этом и бахвалился своими подвигами в операциях под прикрытием, однако категорически отрицал, что Мясоедов действовал в интересах Германии и что он, Бауэрмайстер, когда-либо говорил с ним⁴². Также следует отметить, что еще в самом начале войны Бауэрмайстер получил известность как энтузиаст вербовки пленных русских офицеров для отправки обратно в Россию в качестве шпионов и что в конце 1914 и начале 1915 года в немецкой армии действительно осуществлялась такая экспериментальная программа⁴³.

Однако окончательное и бесповоротно убедительное доказательство истинности слов Колаковского дал некий Франц Руцинский, пойманный на месте преступления при попытке проникнуть через русскую линию фронта ночью 12 декабря 1914 года. Руцинский, российский подданный, признался в том, что он немецкий шпион; его заданием было узнать как можно больше о диспозиции войск в районе Варшавы. Впрочем, ему также приказано, буде представится возможность, убить великого князя Николая Николаевича – за это ему, как и Колаковскому, было обещано большое денежное вознаграждение⁴⁴. Весьма вероятно, что Руцинский точно изложил полученные им приказания – теперь известно, что в декабре 1914 года чиновник германского Министерства иностранных дел Курт Рицлер выступил с предложением организовать убийство великого князя, дабы таким образом сломить волю России к борьбе⁴⁵.

С другой стороны, впрочем, в показаниях Колаковского имелись (мягко говоря) нестыковки и логические несообразности. В частности в том, как он описывал деятельность Мясоедова. Если Мясоедов на самом деле являлся ценным активом немецкой разведки, почему немцы раскрыли его только что завербованному, непроверенному агенту? Да и метод, каким Колаковскому посоветовали связаться с Мясоедовым – регулярно захаживать в модные столичные ресторации, – кажется неправдоподобно небрежным, особенно если учесть, что в ноябре полковник уже отбыл из Петрограда на фронт. Утверждение Колаковского, будто имя Мясоедова он впервые услышал от Бауэрмайстера, также показалось следователям странным. Когда Колаковскому мягко напомнили о том, что бывший жандарм – это тот самый офицер, который стрелялся с Гучковым, подпоручик вдруг «вспомнил», что, конечно, читал об этом скандальном происшествии и даже видел в газете рисунок дуэли, сделанный художником по рассказам очевидцев.

Вне зависимости от сомнений в правдивости сообщенных Колаковским сведений, Военное министерство не могло игнорировать даже малейшую возможность существования германского заговора. По меньшей мере необходимо было поставить в известность великого князя Николая Николаевича, чьей жизни угрожала опасность. Сухомлинов приказал полковнику Ерандакову из контрразведки немедленно отправиться в Барановичи в главную штаб-квартиру армии и в подробностях проинформировать Ставку.

Тем временем в Петрограде Колаковского отпустили на свободу, установив, однако, за ним наблюдение. Помимо нескольких сексуальных контактов, ничего важного отмечено не было – похоже, Колаковский не предпринимал никаких подозрительных действий. В конце концов решили сделать из поручика героя. Его наградили и предусмотрительно перевели на Кавказ, на турецкий фронт, где он был вне досягаемости германской разведки⁴⁶. Колаковский пережил войну и революцию и умер несколько десятилетий спустя в Буэнос-Айресе.

Арест Мясоедова

Из показаний Колаковского следовало, что Мясоедов – предатель, и, естественно, русская контрразведка не могла оставить подобное обвинение без внимания. Центральное контрразведывательное управление при Генеральном штабе в Петрограде приказало тщательно расследовать деятельность Мясоедова и круг его общения. За его квартирой тут же было установлено наблюдение, целая армия тайных агентов не спускала с него глаз, а также допрашивала его друзей, соседей и знакомых. Обобщающий отчет, датированный 12 (25) февраля 1915 года, содержал мельчайшие подробности о жене, детях, родственниках и всех, с кем Мясоедов имея дела, включая барона Гротгуса, высланную бывшую журналистку Анну Аурих и импортера лекарств Валентини⁴⁷. Тем временем контрразведывательное отделение Северо-Западного фронта тоже не сидело без дела. В начале января возглавлявший его полковник Н.С. Батюшин приказал филеру Дистергофу, представившись новым «помощником» Мясоедова, постоянно находиться рядом с ним и ежедневно докладывать обо всем, чем тот занимается. Более месяца Дистергоф, приставший к Мясоедову как банный лист, не оставлял его буквально ни на минуту, вместе с ним обедал, жил и ездил. Хотя Дистергоф своими глазами не видел, чтобы Мясоедов занимался какой-либо предосудительной деятельностью, он сообщил своему куратору, что, по его мнению, полковник только делает вид, что собирает сведения о немцах, а на самом деле он работает на них.

17 февраля генерал-лейтенант А.А. Гулевич, начальник штаба Северо-Западного фронта, отдал приказ об аресте Мясоедова, для чего прибегли к грубому розыгрышу. 18 февраля (4 марта) начальник Ковенского жандармского управления послал Сергею Николаевичу приглашение на обед. Только Мясоедов приехал, его позвали к телефону. Оставив саблю, он подошел и взял трубку. В этот момент в комнату ворвались прятавшиеся за дверью полицейские и схватили его сзади⁴⁸. Мясоедов так мало уделял внимания окружившим его тайным недоброжелателям и до такой степени не замечал готовившейся ему ловушки, что вечером того же дня, уже будучи в ковенской тюрьме, тайно передал Дистергофу записку, предназначенную матери. Дистергоф сунул бумажку (в ней Сергей умолял мать обратиться к командующему фронтом Рузскому) в карман и не мешкая отдал ее военно-судебным властям⁴⁹. Разбирательство дела Мясоедова было с самого начала дискредитировано вопиющими процедурными нарушениями. Несмотря на то что по закону расследование дел в отношении находящихся на действительной службе офицеров находилось в ведении исключительно военной прокуратуры, первоначально дело Мясоедова собирались передать в гражданский окружной суд в Варшаве, специализировавшийся на политических преступлениях, под тем предлогом, что тут может быть замешано большое число гражданских лиц. Однако вскоре от этого способа рассмотрения отказались. По совету генерал-квартирмейстера Северо-Западного фронта М.Д. Бонч-Бруевича великий князь Николай Николаевич приказал судить Мясоедова особым военно-полевым судом в Варшавской цитадели⁵⁰. Теоретически военно-полевые суды создавались только для тех случаев, «когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании», – случай Мясоедова заведомо не подходил под это определение⁵¹. Полиция немедля перевела обреченного в Александровскую цитадель, огромное мрачное здание на берегу Вислы в северной часта Варшавы. В цитадели имелись часовня, казармы и арсенал, а также печально знаменитая политическая тюрьма, где томились поколения поляков, боровшихся за национальную независимость.

Несмотря на предательство Дистергофа, Мясоедову все же удалось сообщить семье о своем аресте. Вскоре в Варшаву приехали его мать и сестра, 2 (15) марта к ним присоединился Николай Николаевич Мясоедов, старший брат Сергея. Все трое писали прошения и обращения с просьбами о скором и благоприятном рассмотрении дела Сергея. Вот типичное письмо Николая генералу Рузскому, написанное 6 (19) марта: «Страшный позор, обрушившийся на нашу семью, вынуждает меня беспокоить Вас в это горячее время». Если брат совершил хотя бы часть преступлений, в которых его очевидно обвиняют, тогда, уверял Николай Рузского, он желал бы «повесить его своими руками». Однако сердце и разум подсказывают Николаю, что Сергей ни в чем не виноват и его арест – ошибка. Если Рузский даст себе труд вникнуть в дело, ему придется с этим согласиться⁵². Рузский оставил прошение без ответа, такова же была судьба всех официальных обращений Мясоедовых в связи с делом Сергея.

Тем временем Сергея Николаевича допрашивал варшавский чиновник Министерства юстиции по фамилии Матвеев, на которого было возложено рассмотрение дел всех гражданских лиц, содействовавших Мясоедову в его преступлениях. Благодаря допросам у Матвеева Сергей по крайней мере начал понимать, в чем, вероятно, заключаются эти «преступления». Во-первых, его обвиняли в шпионаже в пользу Германии, которым он занимался еще до начала войны (хотя и без уточнений, где, как предполагалось, он этим занимался, в Вержболово или в Петрограде, или везде). Во-вторых, его обвиняли в том, что он возобновил свою предательскую деятельность, оказывая помощь и поддержку врагу уже после своего зачисления в состав 10-й армии. Матвеева особенно интересовал один документ, который оказался при Мясоедове в момент ареста. Эта записка, озаглавленная «Адреса 19 января 1915», представляет собой список диспозиций подразделений российской армии в районе Немана. Именно Бонч-Бруевич первым отметил очень нехороший смысл этих «Адресов». В письме Матвееву от 11 (24) марта он заметил, что «передача этого документа и сообщение из него сведений нашим противникам могли повести к неудачам наших войск в наступивших после 19 января этого года боях, так как давали возможность действовать наверняка, а не прибегать к ненадежным средствам использовать мелких шпионов для приоткрытая завесы над вероятными нашими действиями…»⁵³.

Таким образом, Бонч-Бруевич первым сформулировал идею о том, что Мясоедов один виноват в поражении России в зимних Мазурских боях, и катастрофический разгром 20-го корпуса есть исключительно дело его рук. Матвеев требовал от Мясоедова подробного отчета о его отношениях с Фрейдбергами, Евгенией Столбиной, военным министром Сухомлиновым, Борисом Сувориным, Александром Гучковым и множеством других лиц, а также специально интересовался еще одним вопросом. Говорят, что Мясоедов воровал вещи из домов, брошенных вражеским гражданским населением, – действительно ли он совершил это преступление, за которое в военное время полагается смертная казнь?

Именно туманность предъявленных обвинений – ведь не были приведены конкретные случаи шпионажа или предательства – затруднила Сергею Николаевичу их опровержение. Он категорически отверг обвинения в том, что когда-либо был замешан в предательстве, а также (и это, несомненно, было ошибкой) отрицал, что имел какое бы то ни было отношение к шпионажу во время своей столичной службы при Военном министерстве. Он утверждал, что никогда не был германофилом: «Я любил всегда германскую культуру, германский порядок, но я всегда оставался русским патриотом». Что касается «Адресов», этот секретный документ попал к нему законным путем, поскольку имел непосредственное отношение к его служебным обязанностям. Как штабной офицер разведки он, в частности, объезжал фронт 10-й армии по всей его длине, устанавливая контакты со штабами формирований, находящихся на передовой, обмениваясь с ними сведениями о тактических разведывательных задачах. Раз ему предписывалось посещать эти подразделения, следовательно, необходимо было знать их местоположение – это объясняет, почему у него находился экземпляр «Адресов». Более того, этот документ был им получен только 26 января (8 февраля) – через день после начала зимней атаки германцев. Что касается присвоения имущества врага, Мясоедов признался, что действительно взял кое-что из дома лесничего неподалеку от Иоганнесбурга. Среди этих вещей были оленьи рога, несколько книг, две картины маслом, пара гравюр, стол и памятная доска в честь пребывания там в 1812 году императора Александра I. Однако это не было мародерство в нравственном или юридическом смысле. Русское командование приказало сжечь этот домик вместе с другими постройками в Иоганнесбургском лесу. Поэтому спасение вещей оттуда едва ли можно назвать кражей. Кроме того, часть предметов он взял по прямому разрешению своего командира, в том числе памятную доску 1812 года, которую собирался отдать в музей⁵⁴.

Как уже говорилось, суд нал Мясоедовым состоялся 18 (31) марта; и обвинительный приговор, как мы уже знаем, был вынесен заранее. (Смертный приговор был подписан без предварительного утверждения высшим военным руководством, как того требовал закон.) Однако и помимо этого в вердикте обнаруживаются некоторые странности, заслуживающие внимательного рассмотрения. Прежде всего Мясоедов был признан виновным в том, что он шпионил в пользу Германии до августа 1914 года, хотя не было ни свидетелей, способных это подтвердить, ни основательных доказательств. Как бы то ни было, шпионаж в мирное время, в отличие от шпионажа во время войны, карался тюрьмой, а не смертью. А по обвинению в совершении каких бы то ни было актов предательства после начала войны Мясоедов был полностью оправдан, в том числе и в том, что касается предполагаемой передачи противнику «Адресов 19 января». Конечно, Сергей Николаевич был виновен в мародерстве, что в условиях войны каралось смертной казнью. Однако, как заметил позже один го присутствовавших на суде, если бы в этих случаях закон применялся всерьез, всех русских офицеров и солдат, прошедших по австрийской или немецкой территории после начала войны, пришлось бы признать виновными⁵⁵. Что же касается роковых обвинений в шпионаже, трибуналу не было представлено доказательств, определенно инкриминирующих это деяние Мясоедову до или после 1914 года. Таким образом, суд собирался обвинить экс-жандарма в предательских действиях, предпринятых им до начала войны, при отсутствии каких бы то ни было доказательств, подтверждающих либо опровергающих это предположение. Обвинения, выдвинутые в 1912 году Гучковым и упоминавшиеся в ходе процесса, не имели совершенно никакого веса. Но даже столь безвольный и податливый суд не должен был бы выносить обвинительный приговор при наличии положительных доказательств невиновности Мясоедова, а свидетельств тому за время службы полковника в штабе 10-й армии накопилось достаточно. Если Мясоедов действительно передал немцам сведения, позволившие им уничтожить 20-й корпус, ему, очевидно, нужно было войти в контакт с врагом и сделать это в январе. По меньшей мере он должен был каким-то образом подать сигнал. Однако на протяжении всего месяца Дистергоф неотлучно находился при Мясоедове практически 24 часа в сутки и ни разу не отметил случаев контакта Мясоедова с противником. Однако подробности того, по каким пунктам был Мясоедов обвинен и в чем оправдан, были намеренно скрыты от общества. 21 марта (3 апреля) Ставка выпустила официальное сообщение по этому делу. В нем говорилось, что наблюдение за Мясоедовыми установило его «несомненную виновность». Мясоедов был замечен в связях с агентами «одной из воюющих с нами держав». И на этом основании он был обвинен военно-полевым судом и повешен⁵⁶.