Текст книги "Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России"

Автор книги: Уильям Фуллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава 6. Корни шпиономании

Оставим теперь повествование о жизни Мясоедова и попробуем поместить описанные события в более широкий контекст, для чего необходимо рассмотреть три круга вопросов. Первый: при том, что полнейшая невиновность в предъявленных обвинениях самого Мясоедова, его жены, братьев Фрейдберг, Фрейната, Гротгуса, Фалька и многих других совершенно очевидна, можно все же спросить: неужели все, кто попал под горячую руку в связи с делом Мясоедова, также совершенно ни в чем не были замешаны? Второй: почему именно Мясоедова выбрали на роль главного предателя России? Почему его, а не кого-нибудь другого? Была ли его трагедия следствием случайного стечения обстоятельств? Какой-то космической иронии судьбы? Или тут поработали иные силы? Напрашивается множество разнообразных ответов, требующих внимательного рассмотрения. И наконец: что именно в деле Мясоедова спровоцировало параноидальную охоту на шпионов, охватившую Россию в начале 1915 года и не отпускавшую вплоть до того момента, когда большевики вывели страну из войны (а может быть, и позже)? Какие культурные и психологические обстоятельства в жизни воюющей России сделали ее столь легкой жертвой эпидемии шпиономании? Начнем с вопроса о шпионах истинных и шпионах придуманных.

Были ли виноватые?

Во время Второй мировой войны союзная авиация уничтожила основную часть архивов германской секретной службы эпохи кайзера Вильгельма, лишив нас возможности вынести окончательное суждение об успехах германской разведки против России в годы Первой мировой войны. Однако по сохранившимся отрывочным данным можно утверждать, что успехи эти в предвоенные годы были эпизодическими. В 1909 году разведывательный отдел германского Генерального штаба – Nachrichten Abteilung – потратил на оплату услуг находящихся у него на службе русских агентов 22 тыс. марок, однако вынужден был расписаться в неудаче: не удалось рекрутировать ни одного шпиона из числа офицеров, не было получено плана мобилизации и развертывания ни из одного военного округа или центрального штаба¹. Ускорившийся ход европейского кризиса заставил этот отдел уделять больше внимания информации о Российской империи. Были предприняты согласованные усилия по вербовке русских офицеров для немецкой секретной службы, что принесло некоторые успехи: в 1911 году, например, были завербованы капитаны Борткевич и Гренсах. Кроме того, разведывательный отдел германского Генерального штаба смог завербовать агентов в ряде важнейших гарнизонов в Польше, Литве и в балтийских губерниях. Источником особо ценной информации служили немецкие подданные, которых переправляли в Россию под видом путешествующих торговцев. К концу 1913 года германский разведотдел отмечал свою самую большую на тот момент победу – кажется, на них согласился работать некий полковник² из отдела военной разведки русского Генштаба³. Буквально накануне войны, по свидетельству одного источника, немецкая военная разведка склонила к предательству до семидесяти русских офицеров⁴.

Однако этот список достижений лишь на первый взгляд кажется блестящим. Четырехлетний отчет 1911–1913 годов германского разведывательного отдела представляет собой каталог разочарований и потерь: неожиданно оказалось, что российские военные секреты не так-то просто добыть. Одной из причин этого была низкая производительность многих агентов. Другая заключалась в том, что они были, так сказать, скоропортящимся продуктом. Карьера среднестатистического немецкого агента в России была короткой и малоэффективной. Каждый год ряды агентов редели – их косили болезни, измены и аресты. Возмещение этих утрат требовало невероятных усилий, и все равно многие оставались невосполнимыми. «Уничтожен, – резюмировалось в отчете за 1913 год, – лучший агентурный материал»⁵. Так что, пожалуй, не приходится удивляться тому, что немецкая разведка запорола свое главное предвоенное задание на российском направлении – выяснить, с какой скоростью может быть проведена мобилизация и, следовательно, время первого нападения русских. Когда всего через две недели после объявления войны 1-я и 2-я русские армии вторглись в Восточную Пруссию, германская секретная служба была столь же поражена, сколь не подготовлена к тому оказалась германская армия⁶.

Чтобы не допустить новых проколов, с началом войны бюджет военной разведки увеличили вдесятеро. Помимо использования рекрутированных агентов, проникавших на вражескую территорию, Берлин и Вена создали в больших российских городах сеть так называемых «внутренних агентов», которые для связи с курировавшими их крупными шпионскими бюро в Стокгольме, Копенгагене, Христиании (Осло) и Берне использовали шифры или невидимые чернила⁷. Обе противостоящие России державы придавали большое значение обработке и подкупу российских офицеров на фронте, и каждая заявляла о наличии десятков агентов, по большей части из низших офицерских чинов, готовых работать (или, по крайней мере, брать за это деньги)⁸. Кроме того, немцы организовали полномасштабный шпионский центр в Одессе, австрийцы же пользовались услугами некоего армейского офицера, служившего при московском консульстве одной нейтральной державы, под началом которого, как говорили, состояло сто пятьдесят агентов⁹.

Одним из немногих источников для раскрытия личностей российских подданных, шпионивших в пользу основных воюющих держав, служит послевоенное исследование Генерального штаба, автор которого, Фриц Гемпп, играл ведущую роль в большей части важнейших шпионских операций Германии на востоке с 1914 по 1917 год. По словам Гемппа, в основанной им антирусской разведывательной организации «V-Mann» состояли купец из Ковно Макс Козлович, бумажный фабрикант Эйнар Кулл, колонист Арнольд и богатый лесоторговец Пупков. Гемпп утверждал, что имел агентов даже в самой Ставке. Некая Богданова проникла в российский Генеральный штаб под видом сестры милосердия Красного Креста. Считается, что на жалованье у Гемппа состоял также некий официант, который иногда подменял телеграфиста в Ставке и потому время от времени мог делать для немцев копии военных приказов. Среди разведывательных удач созданной Гемппом агентурной сети были сведения о работе железных дорог и точные данные о потерях российской армии, а также своевременное предупреждение о вступлении в войну Италии на стороне союзных держав¹⁰.

Не стоит, однако, преувеличивать значение для Германии и Австрии индивидуальных разведывательных источников. Возьмем, например, офицеров-шпионов. Ни Германия, ни Австрия не могли быть совершенно уверены в том, кому те служат на самом деле – всегда оставалось сомнение, не водит ли их таким образом за нос русская контрразведка. Один сотрудник германской разведки впоследствии вспоминал, что из восьмидесяти русских агентов, завербованных Германией в 1914 и 1915 годах, «более шестидесяти… как оказалось, были подсунуты нам русской секретной службой»¹¹. Полковник Вальтер Николаи, бывалый ветеран, возглавлявший во время войны немецкую разведку, жаловался в своих мемуарах, что «шпионы на русском театре военных действий… способны были предоставить материал только для крайне ограниченного локального тактического успеха. Им не удалось своевременно известить нас ни об одной значительной перегруппировке российской армии»¹². Практически не приходится сомневаться в том, что самая надежная и полезная информация о русской армии имела своим источником разведку связи – то есть подключение к российской фронтовой связи, перехват радиотелеграмм, расшифровка посланий и проч. Одни только австрийцы раскрыли шестнадцать отдельных кодов русской армии¹³. Майор Буссо фон Бисмарк, германский военный атташе в Берне, преуспел в привлечении на свою сторону тайных сотрудников из числа членов швейцарского правительства и регулярно пересылал в Берлин копии всех военных телеграмм России, приходивших или исходивших из нейтральной Швейцарии. Российский Генеральный штаб всю секретную переписку со своими военными атташе в Западной Европе вел через телеграфное агентство Берна, так что Бисмарк, можно сказать, разрабатывал золотую жилу. Весьма вероятно, что именно этот источник и предупредил Германию о планировавшемся Россией в январе 1915 года наступлении и таким образом обеспечил возможность немецкого контрнаступления, увенчавшегося февральским уничтожением русского 20-го корпуса¹⁴.

Однако Германия и Австрия все же предпринимали широкомасштабные усилия по вербовке русских агентов, невзирая на высокую затратность такого рода деятельности. Учитывая это обстоятельство, а также то, с каким истерическим упорством русская полиция вынюхивала предателей (а также размеры сети, раскинутой для их уловления), можно с большой долей вероятности предположить, что среди арестованных по делу Мясоедова наряду с невиновными попались и виноватые.

В качестве введения к теме начнем с Антонины Кедыс. Случай ее уникален тем, что Кедыс, в отличие от других арестованных по делу Мясоедова, признала факт своего участия в шпионской деятельности. Кедыс – проститутка, в свои девятнадцать лет имевшая богатый опыт правонарушений, – была арестована в Минске в конце октября 1914 года. Официально ее задержали по обвинению в бродяжничестве и, как «нежелательный элемент», приговорили к административной ссылке в Томскую губернию. Однако до отправки на восток дело не дошло, так как полиции стало известно, что она также состоит в розыске по обвинению в краже. В связи с этим Кедыс отправили в женскую тюрьму в Гродно, где она попала в одну камеру с Эммой Райнерт, двадцатидевятилетней крестьянкой из деревни Шестаково, арестованной по подозрению в шпионаже. Женщины познакомились и разговорились. Как позже показала Райнерт, стоило ей пожаловаться Кедыс, что она стала жертвой навета своего хозяина, Матеуша Микулиса, как Кедыс туг же призналась, что она сама немецкая шпионка¹⁵.

Райнерт передала тюремным охранникам слова Кедыс, и немедленно было начато расследование. На первом же допросе (21 апреля) Кедыс подтвердила, что сказала Райнерт правду: она признала себя виновной в том, что передавала немецким солдатам сведения о передвижениях и дислокации российских войск¹⁶. Девушка рассказала, что после смерти отца ее мать вторично вышла замуж за немецкого поддатого из Тильзита. Этот человек познакомил падчерицу с германскими офицерами, которые и завербовали ее весной 1914 года. По большей части ее использовали для мелких курьерских поручений, она передавала записки и документы другим немецким агентам, находившимся на русской территории. Под давлением следователей Кедыс подробно рассказала о некоторых заданиях, которые ей приходилось выполнять, а также назвала имена тех, с кем была связана. В частности, она утверждала, что Шломо и Аарон Зальцманы снабдили ее фотографиями и планами фортификационных укреплений в Гродно для передачи немецкой секретной службе. Она также сообщила, что одним из ее кураторов на российской стороне границы был Франц Ригерт, как-то отправивший ее в Шестаково с пачкой разведывательных материалов, которые она отдала Матеушу Микулису, а тот, в свою очередь, должен был передать их немцам.

Именно на основании признаний Кедыс были арестованы Микулис и Зальцманы. Ригерт (бывший, помимо прочего, зятем Мясоедова) к этому времени уже находился в тюрьме. Следует признать, что показания Антонины по поводу всех четырех мужчин подтверждались некоторыми фактами. Микулис обвинил Кедыс во лжи, однако свидетели из Шестаково показали под присягой, что Кедыс действительно приходила в деревню в сентябре 1914 года и провела ночь в доме Микулиса. В период захвата Шестаково противником в марте 1915 года Микулис был замечен за оживленной беседой с немецким офицером. Более того, при аресте у Микулиса было обнаружено охранное свидетельство на переход через немецкую линию фронта.

Зальцманы также все отрицали: они отродясь шпионством не занимались, а с Кедыс вообще не знакомы. Но когда полицией среди их вещей была обнаружена ее фотография, Зальцманы переменили версию: в 1914 году Кедыс некоторое время занималась своим промыслом в той же гродненской гостинице, где остановились братья; фотография была сувениром их свидания. Однако Аарон и Шломо продолжали настаивать на том, что в шпионаже они не повинны. Они действительно подрядились выкопать артезианские колодцы для 2-го армейского корпуса в Гродно, однако сведений, имеющих военное значение, никогда не собирали и никому не передавали¹⁷.

Что касается Франца Ригерта, во время допроса полиция показала Кедыс его фотографию и та мгновенно и без колебаний его узнала. Однако Ригерт настаивал на своей невиновности столь же упорно, как и Зальцманы. Почему же он с таким любопытством расспрашивал о численности войск, размещенных в артиллерийском лагере Алексеева в Виленской губернии? Ригерт отвечал, что его поместье (то самое, для покупки которого Мясоедов обманом получил заем) граничило с лагерем Алексеева. В 1913 году он заключил контракт на очистку выгребных ям на территории лагеря, причем размер его вознаграждения прямо зависел от числа людей в лагере¹⁸.

Трудно определить истинный смысл всех этих событий. С одной стороны, возможно, Кедыс – раскаявшаяся шпионка и говорила чистую правду. Однако, с другой стороны, даже если сама Кедыс была виновна в измене, у четверых оговоренных ею мужчин имелись убедительные объяснения большей части их действий, вызвавших подозрения. Ригерт действительно занимался малоприятным делом очистки выгребных ям в лагере Алексеева за сдельную оплату. У Микулиса действительно было германское охранное свидетельство, однако он утверждал, что выпросил его у оккупационных властей, чтобы отвезти больную дочь к доктору (и мог доказать, что пропуск использовался именно д ля этой цели). Что касается братьев Зальцман, возможно, их вина заключалась лишь в том, что, переспав с проституткой, они желали сохранить случившееся в тайне от своих жен? Такое поведение, конечно, не назовешь примерным, однако не карать же за него смертной казнью.

Во всяком случае, ни один из четверых не мог быть обвинен с полным основанием – отсутствовали как неопровержимые документальные доказательства, так и показания свидетелей их преступных деяний. Все свелось к слову Кедыс против их слова. Можно ли было ей верить? А вдруг, запаниковав от страха, Кедыс стремилась смягчить наказание, выдавая несуществующих соучастников? И разве нельзя с той же вероятностью предположить, что оговор Зальцманов был актом мести клиентам, чем-то ей особенно досадившим? Невозможно игнорировать и тот факт, что эта молодая женщина находилась в крайне неуравновешенном душевном состоянии. 25 мая 1915 года она была найдена повесившейся в тюремной камере (попытку самоубийства она уже делала в минской тюрьме в начале 1914 года)¹⁹. Однако даже если Кедыс действительно, как утверждала, была шпионкой, с Мясоедовым ее, по иронии судьбы, не связывало ровным счетом ничего. Сергея Николаевича казнили более чем за месяц до ее ареста.

Более убедительные, хотя тоже косвенные доказательства вины были приведены в отношении штабс-капитана Павла Владимировича Бенсона из 5-го гусарского Александрийского полка. Высокий, светский и по меркам fin de sincle красивый мужчина (впечатляющего размера нафабренные усы), Бенсон использовал свои связи в обществе для получения ряда дипломатических и особых поручений, позволивших ему избежать армейской лямки. Он побывал адъютантом при российском военном представителе в Париже, был приписан непосредственно к генералу Ренненкампфу и вместе с генералом графом Андреем Шуваловым и генералом Ермолинским состоял членом выездной комиссии, созданной во время войны для расследования случаев злоупотребления властью со стороны военных командиров²⁰. Впрочем, Бенсон не все время находился в образе светского щеголя, дипломата и бонвивана – в своей ночной жизни он был известен как охотник за женщинами, безжалостный хищник, совратитель и обманщик.

Подозрение пало на Бенсона еще за некоторое время до начала войны, не в последнюю очередь в связи с вопросом о том, как человек, не имеющий никаких личных средств и источников дохода, может позволить себе столь роскошный образ жизни. 26 апреля 1915 года Бенсон был арестован на квартире своей любовницы Марии Александровны Ярузельской; полиция тщательно обыскала помещение, а также номер, который Бенсон снимал в роскошной петроградской гостинице «Европейская». Обыск и допрос показали, что за последние несколько лет Бенсон чудесным образом приобрел значительное состояние. Некий берлинский профессор Штайн продал или передал ему виллу в Швейцарии стоимостью более полумиллиона франков. Также обнаружилось, что Бенсон владеет долговыми расписками двух немецких подданных, на 155 тыс. руб. и 321 тыс. марок соответственно. В дополнение к этому накануне войны он получил наличными сумму в 170 тыс. немецких марок и тогда же застраховал свою жизнь на 500 тыс. марок в берлинской страховой компании «Виктория», в капитале которой имел долю и с которой вел обширную корреспонденцию. Кроме того, обнаружилось загадочное «жалованье» в 400 рублей, ежемесячно переводившееся на его швейцарский счет. Бенсон не смог представить адекватного и убедительного объяснения ни по одному из этих доходов²¹.

Странные обстоятельства жизни Бенсона и Ярузельской были интерпретированы полицией как потенциальные доказательства их виновности. Хотя швейцарские управляющие «Европейской» успели предупредить Бенсона о том, что за ним установлена слежка, за два месяца до ареста (срок более чем достаточный, чтобы уничтожить любые компрометирующие документы), среди бумаг капитана было обнаружено значительное число таких, где речь шла о военных вопросах, – в частности, аналитическая оценка стратегической ситуации, составленная его дядей, Леонидом Бенсоном, генералом штаба 3-й армии. Переписка, которую вела Ярузельская, также вызвала изумление: с самого начала войны ей множество раз писала некая «Мария-Луиза Берлин», причем все письма имели штампы отправления из разных европейских городов. Кроме того, у Ярузельской обнаружили записку, датированную 5 сентября 1914 года, от некоего или некоей «Geren», в которой тот или та сообщал(а) о пересылке всех писем Ярузельской, за исключением тех, которые были адресованы в Германию²².

Отношения Бенсона с немецкими подданными баронессой Идой Зейдлиц и доктором Адрианом Полли-Поллачеком также показались подозрительными. До начала войны Зейдлиц часто наезжала в Россию и, будучи в Петербурге, неизменно останавливалась в «Европейской», где часто имела свидания с глазу на глаз с Бенсоном, якобы для обсуждения деловых вопросов. Если их отношения носили чисто коммерческий характер, то довольно странно, что Бенсон старательно скрывал личность Зейдлиц от своих друзей и знакомых, которым в 1913 году представил ее как свою русскую родственницу²³. Более того, оба, Зейдлиц и Бенсон, были связаны с Полли-Поллачеком, венгром по происхождению, служившим с момента своего приезда в Петербург в 1904 году корреспондентом нескольких немецких газет. Для наемного писаки Поллачек был на удивление вхож в австро-венгерское посольство. Охарактеризованный в одном документе Ставки как хорошо известный германский и австро-венгерский шпион, Поллачек был арестован в июле 1914 года. Собственно, Бенсон сам обвинил Поллачека в шпионаже еще в 1910 году, за что был вызван Поллачеком на дуэль²⁴.

И, наконец, еще одна связь Бенсона вызвала особенный интерес. Графиня Магдалена (Лилли) Ностиц – супруга графа Григория Ивановича Ностица, генерал-майора императорской свиты. Исключительно любвеобильная американка-авантюристка, Магдалена первым браком была замужем за прусским офицером по фамилии фон Нимпш. После его смерти она вышла за графа Ностица, служившего тогда российским военным атташе в Берлине. В Петрограде, где, по словам современника, она всех покорила «своим тактом, очаровательными манерами и великолепными приемами», Магдалена была признанной предводительницей общества военного времени²⁵. Однако матримониальные рамки явно не способны были сдержать ее любовных порывов! состоя в браке с Ностицем, она сменила целый ряд любовников. Одним из них был Бенсон, с которым у нее был роман, когда оба, любовник и муж, служили при русском посольстве в Париже. По слухам, имевшим хождение в Министерстве иностранных дел, примерно в это время граф Ностиц затерял какие-то важные депеши и был вынужден покаяться перед русским посланником А. Нелидовым, после чего был уволен от должности²⁶.

Установив слежку за Бенсоном, военная контрразведка натолкнулась на графиню Ностиц. Вездесущий В.А. Ерандаков лично организовал разработку графини, окружив ее филерами, подкупив слуг и подвергая перлюстрации ее письма. Собранный им материал вскоре составил толстое досье, представленное Ставке, поскольку Ерандакову было приказано регулярно информировать о Ностиц Янушкевича, начальника штаба великого князя. (Помимо прочего, в папке имелись фотографии обнаженной графини, которые похотливый Янушкевич как-то показал министру иностранных дел Сазонову в очередной приезд того в Барановичи, к отвращению последнего²⁷.) Ерандаков выяснил, что в настоящее время Магдалена состоит в связи с Лалонгом, советником бельгийского посольства, а также что графиня ведет всю свою иностранную корреспонденцию через бельгийские дипломатические каналы. Однако Ерандаков не знал наверняка, делает она это ради сохранения своих личных тайн или с конспиративной целью. Его агентам не удалось застать Магдалену при совершении каких бы то ни было реальных преступлений²⁸.

Однако возможность того, что графиня все же действует в интересах противника России, рассматривалась со всей серьезностью и в результате были предприняты шаги для ее обезвреживания. Не было, конечно, и речи об аресте или судебном разбирательстве. Общественное положение графини делало ее неприкосновенной, кроме того, ее обожал весь дипломатический корпус²⁹. Более того, граф, ее супруг, будучи свитским генерал-майором, был непосредственно приближен к персоне императора. Однако если графиня все же делилась тайнами с врагом, невольным источником ее сведений был, вероятнее всего, муж, почему и было принято решение закрыть ему доступ к сколько-нибудь важной информации. В апреле приказом Ставки граф был отстранен от участия в любых операциях действующей армии. Ностиц подал протест на такое с собой обращение в Министерство двора: устно ему было сообщено, что ни его, ни супругу ни в чем не обвиняют, однако он потребовал предоставить ему это заявление в письменном виде, поскольку «оставление без письменного опровержения временного подозрения» ставит «пятно на честь моей жены и на мою»³⁰.

В ответе Министерству двора Янушкевич проявил всю отпущенную ему уклончивость и хитрость: он утвердительно сообщил, что Ставке не известно ничего такого, что порочило бы графа, и она не располагает ровным счетом никакими данными о графине, поскольку та является лицом не военным, а гражданским. Дальнейшие вопросы по ее поводу, продолжал он, следует адресовать корпусу жандармов и Министерству юстиции³¹. Эго письмо показывает степень недоверия Ставки ко двору, дошедшей до прямого обмана относительно планов контрразведки³². Раскол между высшим военным командованием и монархией, симптомом которого может служить данный эпизод, далее станет объектом нашего специального рассмотрения, поскольку он оказал глубокое влияние на то, каким образом было разыграно дело Мясоедова.

Итак, среди тех, кто был арестован или помещен под наблюдение в первой фазе дела Мясоедова, только Кедыс и названные ею люди – в придачу к Бенсону, Зейдлиц, Поллачеку и графине Ностиц – хотя бы отдаленно давали основание для обвинения их в шпионаже в пользу противника. Но если оставить в стороне Кедыс (учитывая ее явную душевную неуравновешенность, можно усомниться в сделанных ею разоблачениях), каковы были несомненные доказательства их виновности? Чтобы выдвинуть обоснованное обвинение в шпионаже, надо задержать шпиона в запретной зоне, с документами, явно свидетельствующими о его виновности, наконец, необходимо выжать из него признание – в противном случае шпионаж доказать очень трудно. Например, кто бы спорил, что Бенсон – негодяй и морально опустившийся развратник; его многообразные связи с немцами в сочетании с недавно возникшим в одночасье богатством полностью оправдывали предпринятое русской {шведкой и контрразведкой расследование. Поскольку большую часть войны в России действовало чрезвычайное положение, а власти обладали достаточной полнотой юридических возможностей для защиты государства от потенциально опасных личностей, было бы вполне законным либо как можно дольше держать Бенсона под арестом, либо подвергнуть его административной высылке. Вместо этого его судили, обвинили в шпионаже и приговорили к каторжным работам. Но даже если Бенсон был предателем (а я готов побиться об заклад, что был), его виновность так и не была продемонстрирована. Дело против Бенсона основывалось исключительно на косвенных доказательствах – так же как и против Мясоедова.

Важное различие, однако, заключается в том, что если косвенные улики против Бенсона были достаточно убедительными, то в отношении Мясоедова они были крайне незначительны, практически отсутствовали. Мясоедов, который был невиновен, отправился на виселицу, а Бенсон, возможно шпион, был наказан гораздо менее жестоко. Конечно, у Бенсона было множество высокопоставленных друзей и покровителей, однако возможно, что неравное наказание имеет в этом случае и иные объяснения.