Текст книги "Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника"

Автор книги: Уильям Айриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Но когда я пришел домой, то увидел, что все напрасно. Она вовсе не хотела никакого примирения. Ей нравилось такое положение вещей, и она не собиралась менять его. Признаюсь, я потерял терпение и взорвался. Она выжидала до последней минуты. Она видела, что я собираюсь, принимаю душ, переодеваюсь. Затем она села и расхохоталась. «Почему бы тебе не пригласить ее вместо меня? – подзуживала она. – Чего ради терять целых десять долларов?»

Тогда я прямо у нее на глазах позвонил мисс Ричмен.

Но даже тут мне не повезло. Ее не было дома. Марселла веселилась вовсю и не скрывала этого.

Вы знаете, каково это, когда над вами смеются. Чувствуешь себя дураком. Я пришел в такую ярость, что у меня потемнело в глазах, и заорал: «Я сейчас пойду на улицу и приглашу вместо тебя первую встречную! Первую же девицу в кудряшках и на высоких каблуках, которая пройдет мимо, не важно, что за девицу!» Я схватил шляпу и захлопнул за собой дверь. – Его голос становился все слабее, словно кончался завод. – Вот и все. Я не могу рассказать больше, при всем желании. Это правда, а правду нельзя изменить.

– А после вы пошли по тому же маршруту, как нам рассказали? – уточнил Берджесс.

– Да, все точно. Только я был не один. Со мной была дама. Я сделал то, что и грозился сделать: подошел к какой–то женщине и предложил ей вместе пообедать и сходить в театр. Она согласилась, и мы провели вечер вместе и расстались за десять минут до того, как я вернулся домой.

– В котором примерно часу вы встретились с ней?

– Через несколько минут после того, как я вышел. Я зашел в какой–то бар, не помню точно, на Пятидесятой улице, и именно там увидел ее… – Он пошевелил пальцами. – Постойте, я сейчас только вспомнил. Я могу точно сказать, когда я подошел к ней. Мы оба одновременно посмотрели на настенные часы, когда я показывал ей билеты в театр. И было ровно десять минут седьмого.

Берджесс поскреб ногтем нижнюю губу.

– Что это был за бар?

– Не могу точно сказать. Я помню только, что над входом была красная вывеска.

– Вы можете доказать, что были там в десять минут седьмого?

– Я только что сказал вам. Почему? Почему это так важно?

Берджесс сказал, растягивая слова:

– Я бы мог оставить вас в неведении, но это было бы глупо. Я скажу вам. Ваша жена умерла ровно в шесть часов восемь минут. Часики, которые были у нее на руке, ударились о край туалетного столика, когда она упала. Они остановились ровно, – он прочитал по своим записям – в 6.08.15. – Он отложил блокнот. – Ни одно существо, обладающее парой ног или даже парой крыльев, не могло быть одновременно здесь и там, на Пятидесятой улице, спустя одну минуту сорок пять секунд. Докажите, что вы были там в десять минут седьмого, и вы свободны.

– Но я же сказал вам! Я смотрел на часы.

– Это не доказательство, это неподтвержденное заявление.

– Тогда что может служить доказательством?

– Подтверждение.

– Но почему я должен доказывать, что я там был, а не наоборот?

– Потому что нет никаких данных, указывающих, что кто–то, кроме вас, мог это сделать. Почему, как вы думаете, мы просидели с вами тут всю ночь?

Руки Хендерсона безвольно упали на колени.

– Понятно, – выдохнул он, – понятно.

В комнате на какое–то время воцарилось молчание.

Наконец Берджесс заговорил снова:

– Эта женщина, которую, как вы говорите, встретили в баре, она может подтвердить, в какое время это было?

– Да. Она посмотрела на часы вместе со мной. Она должна это помнить. Да, она может подтвердить.

– Хорошо, значит, с этим все. Предположим, что ее показания удовлетворят нас, она даст их добровольно и все это не подстроено заранее. Где она живет?

– Я не знаю. Мы расстались с ней там же, где и встретились, – в баре.

– Ладно, как ее фамилия?

– Я не знаю. Я не спрашивал, а она не говорила.

– Вы не знаете ни ее имени, ни даже прозвища? Вы провели с ней шесть часов, как же вы к ней обращались?

– На «вы», – мрачно сказал он.

Берджесс снова вытащил свой блокнот.

– Ладно, опишите ее. Мы сами постараемся ее найти.

Последовала долгая пауза.

– Ну? – не выдержал наконец детектив.

Лицо Хендерсона бледнело на глазах. Он с трудом сглотнул.

– Боже мой, я не могу! – выдавил он наконец. – Я ничего не помню, она совершенно стерлась у меня из памяти. – Он беспомощно водил руками перед глазами. – Может быть, я бы и вспомнил, когда только пришел домой прошлым вечером, но сейчас – ничего не помню. Слишком много случилось с тех пор. Мертвая Марселла и ваши парни, которые всю ночь терзали меня своими вопросами. Ее лицо расплывается, как засвеченная фотография. Даже когда она была рядом, я не очень–то разглядывал ее, я слишком был занят своими заботами. – Он переводил взгляд с одного на другого, словно ожидая помощи. – Ничего не могу вспомнить.

Берджесс попытался помочь ему:

– Не торопитесь. Подумайте хорошенько. Итак. Глаза?

Хендерсон растерянно развел руками.

– Нет? Хорошо, а волосы? Помните, какого цвета у нее волосы?

Он потер уголки глаз.

– И это ускользает. Как только я хочу сказать, что они такого–то цвета, мне тут же кажется, что другого, а когда я хочу назвать другой цвет, мне опять кажется, что я ошибаюсь. Не знаю, наверное, они были какого–то неопределенного цвета. Ни черные, ни русые. И почти все время на ней была шляпа. – Он посмотрел на них с проблеском надежды в глазах. – Вот шляпу я помню лучше всего. Оранжевая шляпа, это может чем–нибудь помочь? Да, именно оранжевая.

– Хорошо. Но вдруг она уже сняла шляпу? Что, если она теперь полгода в ней никуда не пойдет? Что мы будем делать? Вы можете вспомнить что–нибудь о ней самой?

Хендерсон мучительно тер виски.

– Она была толстая? Худая? Высокая? Маленькая? – сыпал вопросами Берджесс.

Хендерсон повел рукой туда–сюда, словно отмахиваясь от вопросов:

– Не помню, понимаете, не помню!

– Мне кажется, вы водите нас за нос, – мрачно сказал один из детективов. – Это было лишь прошлым вечером. Не на прошлой неделе, не год назад.

– У меня вообще плохая память на лица. Даже когда я… когда со мной все в порядке и меня ничто не беспокоит. Да, кажется, у нее было лицо…

– Вы серьезно? – язвительно спросил полицейский.

Чем дальше, тем хуже. Он сделал ошибку – стал думать вслух, не осознавая собственных слов.

– Она была сложена как обычная женщина, вот и все, что я могу сказать…

Это было последней каплей. Лицо Берджесса постепенно вытягивалось, но он не проявлял других признаков раздражения. Видимо, он обладал медлительным темпераментом. Но вместо того чтобы аккуратно сунуть обратно выпавший из кармана карандаш, он вдруг в какой–то ярости швырнул его в стену, словно пытаясь попасть в цель. Затем он встал, подошел и поднял его. Его лицо покраснело. Он набросил на плечи поношенное пальто и поправил узел галстука.

– Пошли, ребята, – сказал он угрюмо, – пошли отсюда, уже поздно.

На секунду остановившись в дверях, ведущих в прихожую, он сурово посмотрел на Хендерсона.

– За кого вы нас, вообще, принимаете? – прорычал он. – За дурачков? Вы провели вечер с женщиной, целых шесть часов, не далее как вчера, и теперь не можете сказать, как она выглядит! Вы сидите с ней плечом к плечу в баре, вы сидите напротив нее за столом на протяжении всего обеда, от салата до кофе, вы битых три часа сидите рядом с ней в театре, вы едете вместе в такси в театр и обратно – и ее лицо остается для вас смутным пятном под оранжевой шляпой. И вы думаете, что мы это проглотим? Вы пытаетесь заставить нас поверить в какую–то мифическую женщину, в фантом, у которого нет ни имени, ни лица, ни роста, ни веса, ни глаз, ни волос – вообще ничего, и мы должны поверить вам на слово, что вы были в обществе этого существа в тот момент, когда в вашей квартире убивали вашу жену! Вы даже не в состоянии выдумать что–нибудь правдоподобное. Десятилетний ребенок раскусил бы вас. Одно из двух: либо вы не были вместе с этой особой и только что выдумали ее. Либо, что более вероятно, вы не были с этой женщиной, но действительно видели ее где–нибудь в толпе и пытаетесь подсунуть ее нам в качестве своей спутницы в этот вечер. И поэтому намеренно запутываете нас, чтобы мы не могли найти ее и обнаружить истину.

– Давайте пошевеливайтесь, – приказал Хендерсону один из детективов визгливо, будто пила, наскочившая на сучок. – Бердж редко загорается, – добавил он, слегка усмехаясь, – но уж если вспыхнет, то горит долго и ярко.

– Я арестован? – спросил Берджесса Скотт Хендерсон, когда полицейский заставил его встать и подтолкнул к двери.

Берджесс не ответил ему прямо. Ответом послужило указание, которое он, не оборачиваясь, дал при выходе третьему детективу:

– Выключи эту лампу, Джо. Вряд ли она кому–нибудь скоро понадобится.

Глава 4

Сто сорок девятый день до казни

Шесть часов вечера

Автомобиль стоял наготове на углу, когда на невидимой колокольне начали отбивать время.

– Есть, – сказал Берджесс.

Они ждали уже минут десять с невыключенным мотором.

Хендерсон, уже не свободный, но еще и не арестованный, сидел на заднем сиденье между ним и другим сотрудником полицейского управления, который принимал участие в допросе Хендерсона в его квартире прошедшей ночью и утром.

Третий детектив, которого все называли Датчем, с глупым видом стоял снаружи на тротуаре. Он опустился посреди тротуара на одно колено и завязывал шнурок на ботинке, когда раздался первый удар. Сейчас он поднялся.

Вечер был очень похож на предыдущий. Тот же час свиданий, то же нарумяненное небо на западе, люди, так же дружно спешащие куда–то. Хендерсон неподвижно сидел между своими стражами. Должно быть, он подумал о том, насколько все может измениться за какие–то несколько часов.

Его собственная квартира была всего в нескольких шагах отсюда – пройти немного назад и завернуть за угол. Но он больше там не живет, теперь он живет в камере предварительного заключения при полицейском управлении.

– Нет, на один магазин назад, – глухо проговорил он, обращаясь к Берджессу. – Я как раз подошел к витрине магазина женского белья, когда раздался первый удар. Я вспомнил – теперь, когда увидел витрину и услышал тот же звук.

Берджесс передал человеку на тротуаре:

– Отойди назад на один магазин, Датч, и начинай оттуда. Так, хорошо. Теперь иди!

Прозвучал второй из шести ударов. Берджесс сделал что–то с секундомером, который он держал в руке.

Высокий, стройный рыжеволосый человек на тротуаре двинулся вперед. Машина тем временем ползла вдоль обочины, держась рядом с ним.

В первый момент Датч чувствовал себя неловко и двигался несколько скованно, потом это постепенно прошло.

– Как он продвигается? – вдруг спросил Берджесс.

– Мне кажется, я шел немного быстрее, – ответил Хендерсон. – Я заметил, что когда я раздражен, то хожу быстро, и вчера вечером шел с приличной скоростью.

– Датч, немного быстрее, – скомандовал Берджесс.

Рыжий слегка прибавил шагу.

Послышался пятый удар, затем шестой.

– Как сейчас? – спросил Берджесс.

– Примерно так, – признал Хендерсон.

Незаметно они подъехали к перекрестку. Красный сигнал заставил остановиться машину. Но не пешехода. Прошлым вечером Хендерсон не обращал на светофоры внимания. По середине следующего квартала они вновь догнали идущего.

Теперь они выбрались на Пятидесятую улицу. Миновали один квартал. Второй.

– Видите его?

– Пока нет. Или, может быть, вижу, но не узнаю. Вывеска была очень яркая, ярче, чем эта. Весь тротуар был залит красным светом.

Третий квартал. Четвертый.

– Нашли?

– Ничего похожего.

Берджесс предупредил его:

– Думайте, что делаете. Если вы будете тянуть слишком долго, то даже ваше гипотетическое алиби вам не поможет. Вы уже должны быть внутри, сейчас восемь с половиной минут седьмого.

– Какая разница, если вы все равно мне не верите, – сухо сказал Хендерсон.

– Не мешает точно знать, сколько времени требуется, чтобы пройти пешком от одного места до другого, – вставил человек, сидящий с другой стороны, – может быть, мы случайно узнаем, когда вы на самом деле вошли туда, и тогда просто вычтем это время.

– Прошло девять минут, – сообщил Берджесс.

Хендерсон низко наклонил голову, пристально разглядывая медленно проплывающую мимо ленту тротуара.

Они проехали вывеску, бесцветную, с незажженными стеклянными трубками. Он быстро обернулся:

– Вот он! Думаю, это тот самый, но вывеска не горит. Там было что–то вроде «Ансельмо», теперь я почти уверен. Что–то иностранное…

– Стоп, Датч! – закричал Берджесс. Он нажал на пружину и остановил секундомер. – Девять минут, десять с половиной секунд, – объявил он. – Мы дадим вам форы десять с половиной секунд, учитывая плотность толпы, в которой вы шли, и интенсивность движения на перекрестке: все это каждый раз меняется. Девять минут чистого времени, чтобы дойти от угла вашего дома до этого бара. Еще минуту дадим вам на то, чтобы спуститься от вашей квартиры до первого этажа, где вы и услышали первый удар колокола. Этот отрезок мы уже проверили. Другими словами, – он повернулся к нему, – найдите способ доказать, что вы вошли в этот бар самое позднее в шесть семнадцать – но не позже, – и вы автоматически оправданы, даже теперь.

Хендерсон сказал:

– Я смогу доказать, что я был здесь уже в десять минут седьмого, если только смогу найти эту женщину.

Берджесс распахнул дверцу автомобиля.

– Давайте зайдем внутрь, – предложил он.

– Вы когда–нибудь раньше видели этого человека? – спросил Берджесс.

Бармен потер подбородок.

– Его лицо мне кажется знакомым, – признал он, – но ведь вся моя работа – это лица, лица, лица.

Ему дали время подумать. Он искоса взглянул на Хендерсона. Затем подошел к нему с другой стороны и опять посмотрел. Он все еще колебался:

– Я не знаю.

Берджесс сказал:

– Иногда рама значит больше, чем сама картина. Попробуем по–другому. Бармен, зайдите за стойку.

Они все вместе подошли к стойке.

– Хендерсон, где вы сидели?

– Где–то здесь. Часы висели прямо надо мной, а блюдо с солеными крендельками стояло сбоку.

– Хорошо, сядьте сюда. Бармен, взгляните еще раз. Не обращайте на нас внимания, хорошенько посмотрите на него.

Хендерсон наклонил голову, мрачно уставясь на поверхность стойки, как и в прошлый раз.

Это подействовало. Бармен щелкнул пальцами:

– Помню! Он самый. Теперь я вспомнил. Вчера вечером, да? Должно быть, из тех, кто много не заказывает, просидел недолго и не успел напиться как следует.

– Мы хотим знать время.

– Наверное, в первый час моей смены. Вокруг меня еще не собралась толпа. Вчера вечером наплыв начался поздно, иногда бывает.

– Когда у вас первый час смены?

– С шести до семи.

– Да, но мы хотели бы знать, когда именно после шести.

Он покачал головой:

– Извините, ребята. Я смотрю на часы, только когда смена заканчивается, а не в самом начале. Может быть, в шесть, может быть, в полседьмого, а может, и без четверти семь. Черт побери, я не хочу вас обманывать.

Слегка приподняв брови, Берджесс посмотрел на Хендерсона, затем опять повернулся к бармену:

– Расскажите нам о женщине, которая в это время была здесь.

Бармен сказал с пугающе невинным видом:

– Какая женщина?

Цвет лица Хендерсона медленно изменялся от нормального до бледного, от бледного до белого как смерть.

Берджесс сжал его руку, заставляя молчать.

– Так вы не видели, как он встал, подошел к какой–то женщине и заговорил с ней.

– Нет, сэр, – сказал бармен, – я не видел, чтобы он вставал, шел куда–то и с кем–нибудь разговаривал. Я не могу поклясться, но у меня такое впечатление, что в это время в баре не было никого, с кем он бы мог разговаривать.

– Но вы заметили женщину, которая сидела здесь одна, пусть вы даже не видели, как он встал и подошел к ней?

Хендерсон беспомощно ткнул пальцем в две табуретки, стоявшие рядом.

– В оранжевой шляпе, – сказал он, прежде чем Берджесс успел остановить его.

– Молчите, – предупредил его детектив.

Бармен вдруг по непонятной причине разозлился.

– Послушайте, – сказал он, – я работаю в баре тридцать семь лет. Меня уже тошнит от этих проклятых лиц: каждый божий вечер приходят – уходят, приходят – уходят, заказывают и пьют. И не спрашивайте меня, какого цвета у них шляпы, общаются они друг с другом или нет. Для меня все они – только заказы! Для меня все они – только напитки, слышите, только напитки! Скажите мне, что она пила, и я скажу вам, была она здесь или нет! Мы храним все чеки. Я принесу их из кабинета хозяина.

Полицейские посмотрели на Хендерсона. Он сказал:

– Я пил виски с водой. Я всегда заказываю только это. Дайте мне подумать минуту, я попытаюсь вспомнить, что пила она.

Бармен вернулся с большим оловянным ящиком.

Хендерсон сказал, потирая лоб:

– У нее на дне стакана оставалось шерри и…

– Это может быть один из шести коктейлей. Я найду. Бокал был с плоским дном или на ножке? И какого цвета был осадок? Если у нее был «Манхэттен», бокал был на ножке, а осадок коричневый.

Хендерсон сказал:

– Бокал был на ножке, она крутила его в пальцах. Но осадок был не коричневый, нет, вроде бы розовый.

– Розовый, – быстро сказал бармен. – Теперь я легко найду.

Он начал перебирать чеки. Это заняло несколько минут, ему пришлось перелистать их в обратном порядке, так как более ранние лежали на самом дне.

– Видите, они лежат по порядку и пронумерованы сверху, – пояснил он.

Хендерсон вскочил и наклонился вперед.

– Подождите! – сказал он, задыхаясь. – Это мне кое–что напомнило. Я вспомнил номер, напечатанный на моем чеке. Тринадцать. Роковое число. Помню, я с минуту разглядывал его, когда бармен мне его дал, как и любой на моем месте.

Бармен положил перед ними два чека.

– Да, вы правы, – сказал он. – Вот они. Но это два разных чека. Номер тринадцать – скотч и вода. А вот и «Розовый Джек», целых три, под номером семьдесят четыре, это чек Томми, из дневной смены, я знаю его почерк. И еще – с ней был какой–то парень. Три «Розовых Джека» и один ром, видите чек? Ни один нормальный человек не будет их смешивать.

– Значит… – мягко начал Берджесс.

– Значит, я просто не помню никакой женщины, даже если она и осталась до начала моей смены, потому что ее обслуживал Томми, а не я. Но если она и осталась, весь мой тридцатисемилетний опыт работы в баре говорит мне, что он не подходил и не разговаривал с ней, потому что с ней уже кто–то был. А еще весь мой тридцатисемилетний опыт говорит мне, что он был с ней до конца, потому что никто не будет брать три «Розовых Джека» по восемьдесят центов каждый, чтобы потом уйти ни с чем, а другой пусть придет на все готовенькое. – И он выразительно хлопнул мокрой тряпкой по стойке.

Голос Хендерсона дрожал:

– Но ведь вы помните, что я был здесь! Так почему же вы не можете вспомнить ее? На нее было гораздо приятнее посмотреть.

С железной логикой бармен ответил:

– Конечно, я вспомнил вас. Потому что я вижу вас снова, прямо перед собой. Приведите ее сюда точно так же, и, возможно, я вспомню. А так не могу.

Хендерсон вцепился обеими руками в край стойки, словно пьяный, которого не держат ноги. Берджессу удалось отцепить одну его руку. Он проворчал:

– Пойдемте, Хендерсон.

Но он, все еще цепляясь одной рукой, рванулся к бармену.

– Что вы делаете со мной? – простонал он. – Вы знаете, в чем меня обвиняют? В убийстве!

Берджесс быстро закрыл ему рот ладонью.

– Заткнись, Хендерсон! – коротко приказал он.

Его повели обратно. Он продолжал вырываться, чтобы вернуться в бар.

– Вы действительно вытащили тринадцатый номер, – вполголоса проворчал один из полицейских, когда они, плотно зажав Хендерсона с обеих сторон, как в тиски, оказались на улице.

– Даже если мы обнаружим, что она была с вами вчера вечером где–то еще, это будет слишком поздно для вас, – предупредил его Берджесс, когда они ждали водителя такси, которого должны были найти и привезти. – Нас интересует время до шести семнадцати. Но интересно, объявится ли она вообще, и если да, то насколько позже. Поэтому мы повторим все ваши передвижения за тот вечер, с начала до конца, шаг за шагом.

– Она появится, должна появиться! – настаивал Хендерсон. – Хоть кто–нибудь должен ее вспомнить, в том или другом месте, где мы были. А потом, когда вы таким образом до нее доберетесь, она сама сможет рассказать вам, где и когда мы встретились.

Сотрудник, которого Берджесс отправил с заданием, вернулся и доложил:

– Компания «Санрайз» держит две машины около «Ансельмо». Я привез обоих водителей. Их зовут Бад Хаки и Эл Элп.

– Элп, – сказал Хендерсон. – Я пытался вспомнить это забавное имя. Я говорил вам, мы оба посмеялись над ним.

– Пошлите сюда Элпа. А второму скажите, что он свободен.

В жизни Элп выглядел так же смешно, как на водительском удостоверении, даже еще смешнее, так как в жизни он был исполнен в цвете.

Берджесс спросил:

– Вы вчера ездили от вашей стоянки до ресторана «Мезон Бланш»?

– «Масон Бланч», «Масон Бланч». – Поначалу он слегка колебался. – Я сажаю и высаживаю за ночь столько народу… – Затем ему на помощь пришел его собственный метод оживления памяти. – «Масон Бланч», в хорошую погоду примерно шестьдесят пять центов, – пробормотал он про себя, потом сказал уже нормальным голосом: – Ну да, конечно! Вчера вечером у меня была поездка на шестьдесят пять центов, между двумя пустышками по тридцать центов.

– Посмотрите внимательно. Есть здесь кто–нибудь, кого вы туда возили?

Его глаза скользнули по лицу Хендерсона. Затем он отвернулся:

– Этот, что ли?

– Мы спрашиваем вас, а не вы нас.

Вопросительное выражение исчезло с лица.

– Это он.

– Он был один или с кем–нибудь еще?

Таксист с минуту молчал. Затем он медленно покачал головой:

– Нет, не помню я, чтобы с ним был кто–то еще. Кажется, он был один.

Хендерсон пошатнулся, словно неожиданно подвернул ногу:

– Но вы должны были видеть ее! Она села первая и вышла первая, как полагается женщине.

– Тс–с, тише, – сказал Берджесс.

– Женщина? – удрученно переспросил водитель. – Я помню вас. Я прекрасно помню вас, потому что я поцарапал крыло, когда подъезжал к вам.

– Да–да, – нетерпеливо согласился Хендерсон, – может быть, поэтому вы и не видели, как она садилась, вы же смотрели в другую сторону. Но когда мы приехали, вы наверняка…

– Когда мы приехали, – упрямо сказал водитель, – я не смотрел в другую сторону, ни один таксист не будет отворачиваться, когда с ним расплачиваются. И я не видел, чтобы она выходила из машины. Что вы на это скажете?

– Мы не выключали свет всю дорогу, – умолял Хендерсон, – как же вы не видели ее, если она сидела прямо за вами? Вы должны были видеть ее отражение в боковом зеркальце или даже в переднем стекле…

– Теперь я абсолютно уверен, – сказал водитель. – Я больше не сомневаюсь. Я работаю в такси восемь лет. Если в салоне горел свет, значит, вы были один. И ни разу не было, чтобы кто–то ехал с дамой и при этом не выключил свет. Если в машине горит свет, я готов поспорить, что парень сзади один.

Хендерсон едва мог говорить. Ему казалось, что он вот–вот задохнется.

– Но как же вы помните мое лицо и не помните ее?

Берджесс вмешался, прежде чем водитель успел ответить:

– Вы сами не помните ее лица. Вы провели с ней целых шесть часов, как вы утверждаете. А он двадцать минут сидел к ней спиной. – Он закончил разговор. – Хорошо, Элп. Значит, таковы ваши показания.

– Таковы мои показания. Когда вчера вечером я отвозил этого человека, с ним никого не было.

Они застали «Мезон Бланш» в неприбранном виде. Скатерти со столов были сняты, последние припозднившиеся посетители уже ушли. Персонал ужинал на кухне, судя по стуку посуды и звяканью серебра, доносившимся оттуда.

Они присели за один из пустых столов, придвинув стулья. Со стороны они походили на призраков, собравшихся на свой пир и не нуждающихся ни в еде, ни в посуде.

Метрдотель так привык кланяться посетителям, что поклонился и сейчас, хотя его рабочий день уже закончился. Поклон получился не такой, какой следует, так как он уже снял воротничок и галстук и что–то жевал.

Берджесс спросил:

– Вы видели раньше этого человека?

Черные точечки глаз уставились на Хендерсона. Ответ был резким, как щелчок пальцев:

– Да, конечно.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Вчера вечером.

– Где он сидел?

Он безошибочно указал на столик в нише:

– Вон там.

– Хорошо, – сказал Берджесс, – дальше.

– Что «дальше»?

– Кто был с ним?

– Никого с ним не было.

Хендерсон ощутил, как на лбу выступил пот.

– Вы же видели, как она вошла через минуту–другую после меня и присоединилась ко мне. Вы видели, что она весь обед сидела рядом со мной. Вы не могли не видеть. Один раз вы даже подошли к нам, поклонились и спросили: «Все в порядке, мсье?»

– Да. Это входит в мои обязанности. Я подхожу к каждому столику по крайней мере один раз за вечер. Я очень хорошо помню, как подходил к вам, потому что вы выглядели, как бы это сказать, не очень довольным. И я очень четко помню два свободных стула по обе стороны от вас. Кажется, я даже поправил один. Вы сами повторили мои слова. А раз я сказал «мсье», а именно так я и сказал, это, несомненно, значит, что с вами никого не было. Когда за столом леди и джентльмен, к ним обращаются «мсье–и–мадам». Это правило. – Черные точки его зрачков напоминали крупную дробь, намертво застрявшую на его лице. Он повернулся к Берджессу: – Если вы еще сомневаетесь, я могу показать список предварительных заказов за прошлый вечер. Вы сможете убедиться сами.

Берджесс сказал, преувеличенно растягивая слова, что у него означало одобрение:

– Думаю, нам это не помешает.

Метрдотель пересек зал, открыл ящик буфета и принес книгу записей. Он не выходил из комнаты, ни на секунду не исчезал из поля зрения. Он вручил книгу так, как взял ее, – не открывая. Они сами открыли ее. Он сказал только:

– Дата стоит сверху.

Все, кроме него самого, склонились над книгой. Он безучастно стоял в стороне. Записи велись простым карандашом, но этого было достаточно. Страница была озаглавлена: «20.5. Вторн.». Она была перечеркнута из угла в угол большим крестом, и это показывало, что она закончена. Но разбирать записи это не мешало.

На странице в столбик было записано девять или десять имен. Они шли в таком порядке:

стол 18 – Роджер Эшли, 4 чел. (вычеркнуто)

стол 5 – миссис Рэйберн, 6 чел. (вычеркнуто)

стол 24 – Скотт Хендерсон, 2 чел. (вычеркнуто).

Около третьего имени в скобках стояло «(1)».

Метрдотель пояснил:

– Это говорит само за себя. Если строчка зачеркнута, значит, заказ выполнен полностью, пришли все. Если не зачеркнута, значит, никто так и не пришел. А если строка не зачеркнута, но рядом стоит цифра, это значит, что пришли не все, другие еще должны подойти. Эти пометки в скобках я делаю только для себя, чтобы знать, куда идет тот или иной посетитель, и не задавать лишних вопросов. Не важно, если кто–то придет только к десерту, как только появляется последний, я сразу вычеркиваю эту строку. То, что вы видите здесь, означает, что мсье заказал столик на двоих и пришел сам, а его дама так и не появилась.

Берджесс провел чувствительными кончиками пальцев по этой части страницы, нащупывая подчистки.

– Текстура не тронута, – сказал он.

Хендерсон со стуком поставил локти на стол и уронил голову на руки.

Метрдотель взмахнул руками:

– Я доверяю этой книге. Эта книга говорит мне, что мистер Хендерсон вчера был здесь один.

– В таком случае нам она говорит то же самое. Запишите его имя, адрес и все такое на случай, если понадобятся дополнительные показания. Хорошо, давайте следующего. Митри Малофф, официант, обслуживающий этот столик.

Перед глазами Хендерсона мелькали действующие лица, и только. Этот сон, эта странная шутка, или что это было на самом деле, продолжалось.

Это уже превращалось в комедию. Если не для него, то, во всяком случае, для остальных. Вновь вошедший бросил взгляд на детектива, который что–то записывал. Он скрестил большой и указательный пальцы, как в старой рекламе тоника для волос.

– Нет, нет, прошу прощения, шельтмены. Мое имя пишется с «Д», только «Д» не мое.

– Тогда какой в этом «Д» смысл? – спросил один из них у своего соседа.

– Меня не волнует, как именно оно пишется, – сказал Берджесс. – Вот что я хочу знать: вы обслуживаете столик номер двадцать четыре?

– Все столики в этом зале, от десятого и до двадцать восьмого, мои.

– Вы вчера обслуживали этого человека за двадцать четвертым столиком?

Он будто бы вел светскую беседу.

– Ну да, конечно! – просиял он. – Добрый вечер! Как вы поживаете? Вы скоро прийти к нам опять, я надеюсь!

Очевидно, он не догадывался, что перед ним полицейские.

– Не придет, – жестко сказал Берджесс. Он хлопнул ладонью по столу, чтобы прервать поток любезностей. – Сколько человек сидело за столом, когда вы его обслуживали?

Официант казался озадаченным, как человек, который хочет сделать как лучше, но не может взять в толк, чего от него хотят.

– Он, – сказал он. – Он, и не один польше.

– И никакой леди?

– Никакой леди. Какой леди? – И он добавил с невинным видом: – А что? Он потерять какую–то леди?

Послышался стон. Хендерсон приоткрыл рот и судорожно вздохнул, словно ему причинили невыносимую боль.

– Именно.

– Вот–вот, именно что потерял, – подхватил один из них.

Официант понял, что попал в точку, застенчиво поморгал, но так, очевидно, и не понял, чем так угодил им.

Хендерсон заговорил каким–то жалким, потерянным голосом:

– Вы отодвинули для нее стул. Вы открыли меню и положили перед ней. – Он постучал пальцами по своему лбу. – Я видел, как вы это делали. Но нет – выходит, вы ее не видели.

Официант принялся уговаривать его с восточноевропейским дружелюбием и бурной жестикуляцией, без малейшей враждебности.

– Я отодвигаю стул, да, когда для этого стула есть леди. Но если леди нет, зачем я буду двигать стул? Вы думаете, я буду двигать стул, чтобы на нем сидел воздух? Если нет лица, вы думаете, я открою меню и положу перед ним?

Берджесс сказал:

– Вы разговариваете с нами, а не с ним. Он арестован.

Не умолкая ни на секунду, официант продолжал, только повернув голову в другую сторону:

– Он оставил чаевые за полтора человека. Разве с ним могла быть леди? Вы думать, что я буду с ним любезен сегодня, если вчера он был здесь вдвоем и оставил чаевых только за одного с половиной? – Его славянские глаза горели. Он вспыхнул при одной мысли об этом. – Вы думать, я забываю в спешке? Я все помню две недели. Ха! Вы думать, я стану его приглашать заходить почаще? Ха! – Он воинственно фыркнул.

– Сколько это – за одного с половиной? – спросил Берджесс с шутливым любопытством.

– За одного – тридцать центов. За двоих – шестьдесят центов. Он давать мне сорок пять центов, это чаевые за полтора человека.

– А вам не могли дать сорок пять центов за двоих?

– Никогда! – возмущенно выдохнул он. – Если мне так дают, я делаю так. – Он взял со стола воображаемый поднос, едва касаясь его пальцами, словно какой–то заразы. Он зловеще уставился на воображаемого клиента, выбрав Хендерсона. Он смотрел на него долго, пока тот не вздрогнул. Потом его пухлая нижняя губа оттопырилась, он попытался изобразить кривую насмешливую ухмылку. – Я говорю: «Спасибо, сор. Очень, очень большое спасибо. Вы уверены, что это вам по карману?» И если с ним дама, он чувствовать себя стыдно и давать больше.