Текст книги "Фонд"

Автор книги: Уэс Демотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Тед Бронович позвонил жене, понимая, что она расстроится, узнав, что супруг все еще в «Диллон». Он обещал вернуться домой вовремя, чтобы помочь уложить спать дочек. Это было одно из многих сотен обещаний, которые он нарушал со времени смерти брата.

– Привет, голубушка. Извини, что я еще не дома. А как девочки, уже спят?

– Да.

Бронович подождал, надеясь, что жена скажет еще что-нибудь, лучше ободряющее. К кабинету подошел дежурный охранник, и Бронович, ожидая, что супруга заговорит, слушал, как позванивают его ключи. Звяканье ключей стало громче, потом слабее и наконец прекратилось. Жена продолжала молчать.

– Я приеду домой через час.

– Сколько еще, Тед? Я хочу знать, сколько еще времени это будет продолжаться.

– Не вешай пока трубку.

Он подошел к двери кабинета, открыл ее, глянул в еле освещенный холл и, прежде чем закрыть, внимательно прислушался.

– Не очень долго, – прошептал он. – Я почти закончил это дело. Еще пару недель, максимум месяц. А потом мы уедем – мы с тобой и с девочками. Это будет что-то новое и необычное, обещаю.

– Я рассчитываю на это, Тед. Мы с девочками надеемся на тебя.

– Я вас не подведу. Не переживай. Увидимся через час, а может быть, и раньше.

Он повесил трубку и взял со стола «золотые крылья» младшего брата. Крылья, нагрудный знак пилота авиации ВМС, были памятью о том дне, когда он в последний раз видел его живым, в летном снаряжении, улыбающимся, как властелин мира. Он стоял, слегка согнувшись, на трапе самолета «Вомбат» на авиабазе ВМС в Океании. Именно таким Броновичу и хотелось запомнить брата, человека непредсказуемого, самоуверенного и быстрого на подъем.

Он по нескольку раз на дню ласково поглаживал крылья только для того, чтобы закрепить в памяти образ улыбающегося брата вместо кровавого образа, который составил себе по докладу ВМС о расследовании причин катастрофы. В докладе, где были сглажены острые углы, сообщалось, что, когда произошел сбой бортового компьютера, брат благополучно катапультировался. Его парашют раскрылся, но во время спуска зацепился за выступ горы. Брат прокачался на стропах всю ночь. Сильные ветры били его тело о камни, переломав ему в конечном итоге все кости.

Джек Кейн сидел в своем слабо освещенном кабинете на верхнем этаже «Диллон аэроспейс». В руках он держал фотографии двух мужчин и представлял себе последние мгновения жизни своей семьи. Это было составной частью ритуала. Частью того, что делало его таким беспощадным – страстное желание еще и еще раз пережить это страдание, а потом излить всю свою боль, всю свою ненависть, всю свою жажду мщения на того, кто стоит следующим в его списке.

Печаль так овладела им, что стала почти невыносимой. Как бывало в таких случаях, его глаза наполнялись слезами, которые вот-вот должны вылиться наружу. Но этого никогда не происходило. Глаза всегда были слишком сощурены и слез наружу не выпускали. Сквозь эти узкие щелки он видел только зло, которое следовало искоренить.

Посмотрев на фотографии минут двадцать и представив, о чем говорили в тот вечер его жена и дочки, он вспомнил и о страшных снимках, на которых было четко запечатлено то, что эти люди сделали с ними. Отложил фото в сторону и направился к двери, потом по вестибюлю, готовый сделать то, что задумал. Фотографии запустили «кислотный» насос и подняли артериальное давление. Он жаждал крови.

Однако убивать с каждым разом становилось труднее. Он не мог точно сказать, почему. Вроде все как обычно. Жгучее желание проходит через его большие руки и лишает очередную жертву жизни. Однако уже несколько месяцев он чувствовал внутри себя некое противодействие. Его шаг все больше замедлялся. А перед самим убийством становилось все труднее управлять руками. Это были признаки слабости, дополнительные помехи, с которыми ему сегодня вечером придется бороться, не считая Теда Броновича.

Девятнадцать лет он испытывал удовольствие от этого занятия – простого акта мщения, своего рода спектакля, который постоянно повторяется и в котором каждый раз действуют разные персонажи. Это было его способом самоочищения от яда, который привнесло в его душу убийство семьи. Кейну было все равно, знал ли он свои жертвы лично. Кое-кто в его организации чувствовал, что умрет, и должен был умереть. Кейн пришел к окончательному решению, но, как правило, действовал под влиянием насущной необходимости. Он понимал – необходимо что-то делать с преступниками, с дурными людьми, которые держат людей хороших на прицеле психологического оружия, заставляют их закрывать на замок двери своих квартир, внимательно следить за детьми и организовывать патрулирование улиц. Но он также понимал, что не сможет ни предотвратить насилия, ни защитить своих близких и будет вынужден жить после этого с постоянным ощущением вины из-за того, что ничего сделать так и не удалось. Может быть, его решимость терялась с возрастом, подвергаясь со временем эрозии, а желание мести становилось все менее настойчивым.

Всего пару лет назад ему исполнилось пятьдесят. Он остановился перед стеклянной панелью, разделяющей длинный коридор, и всмотрелся в свое отражение. Он все еще большой и сильный, все еще красивый. Конечно, появилась седина, да и морщин на лице прибавилось. Но Кейн оставался непреклонным, и это было видно по мертвенно серым глазам, которые смотрели словно в глубину стекла.

Созерцание своего отражения на стекле не дало дополнительных сведений о собственной персоне. Кейн отступил в коридор и остановился в тени, куда не проникал свет от аварийных ламп. Сейчас он находился поблизости от кабинета Броновича и почему-то подумал о том, чья фамилия появится на этой двери через неделю. Странное дело, ему почти не хотелось, чтобы табличка менялась. В конце концов, Бронович не сделал ему ничего плохого. И Кейн не был уверен, что после смерти Броновича утечка информации прекратится. Сострадание, вернее, то, что у него от этого чувства осталось, сдерживало. Это случилось впервые со времени гибели его семьи. Но он понимал – это слабость, не более того. Бронович, по собственной вине или по невезению, оказался в центре внимания компании, и Кейн взял на себя труд ликвидировать его.

Он впервые попытался посмотреть на это не как на убийство. Даже потратил время, чтобы разобраться в деталях. Нельзя ли представить это как некий патриотический поступок? Такое ли уж большое различие между этим исполнением смертного приговора и убийствами, которые он совершал еще будучи солдатом?

По-видимому, нет. Убийство есть убийство. И нет никакой разницы, в военной ты форме или нет. Черт побери, врагов несметное число и здесь, в Вашингтоне, и он ведет против них войну. Войну за всех американцев. И побеждает.

Ему нравилось думать таким образом. Он чуть не улыбнулся, решив, что такая аргументация подходит. Война – вот что это. Война, которую не он начал, но которую с превеликим удовольствием довел бы до конца.

У двери кабинета Броновича он остановился и сконцентрировался на предстоящей работе. Отмел прочь пацифистские мысли, которые проскальзывали в сознание, селились там рядом с мыслями о собственном могуществе. Последний, кто ушел из помещения, – Джеймисон. Это случилось час назад. Остальные давно прошли через контрольно-пропускной пункт и покинули здание. Не считая Кейси, разумеется. Он все еще здесь. И будет слоняться здесь, пока Кейн не закончит задуманное.

Кейн медленно двинулся, заглянул в дверь кабинета и увидел, как Бронович положил на стол свои дурацкие «крылья» и направился к вешалке за пальто. Пора начинать. Если что-то пойдет не так, не хотелось бы возиться с Броновичем в холле. У Кейна участился пульс, разгулялись нервы, и он понял, что слабость овладевает им сильнее, чем когда-либо раньше.

Но какого черта! Дело должно быть сделано. А должно ли? Утечка информации могла идти через другой отдел. Может, они вообще ошибались насчет Броновича. Вдруг Броновичу просто не повезло, и этот усердный инженер всего лишь ошибочно затребовал дела, в которых содержалась информация, просочившаяся в прессу?

Кейн подумал о семье Броновича, которая, возможно, ждет, когда он вернется с работы домой, о прелестных маленьких девочках, которые в прошлом месяце, когда его пригласили на обед, забрались к Кейну на колени и по своей наивности, не смущаясь, расспрашивали его о погибшей семье.

Ответа он не знал и терять время на размышления не хотел. Кейн безжалостно подавил в себе сомнения. Теперь он работал руками с проворством хищника, который живет в каждом мужчине. Но хищник Кейна был хорошо выдрессирован и подвергся мутации за два десятка лет летальной практики, превратившись в эффективное средство убийства. Он толкнул дверь и боком проник внутрь.

– Бронович.

Инженер по авиационно-космической технике повернулся и встал лицом к Кейну, уронив пальто. Мягкий взгляд его карих глаз остановился на Кейне, хотя сам он задрожал всем телом. Бронович трясущимися руками стал снимать очки, ритмично ударяя ими по носу. Когда он осторожно клал их на стол и поворачивал семейную фотографию лицевой стороной вниз, вид у него был совсем глупый. Стоя перед Кейном, он выпрямил свое тощее тело и сжал кулачки.

– Привет, Джек. Я боялся, что ты можешь зайти.

Кейн сделал еще шаг, улавливая каждое подергивание и движение Броновича и чувствуя, что противник намного слабее его. Потом захлопнул дверь и перестал размышлять…

Глава вторая

Пребывая в забытьи, где-то на самой границе сознания, Джеймисон услышал, как щелкнули стрелки будильника, подойдя к тому месту, где должен был включиться звонок. Он все еще спал, но уже двигался. Высунул руки из-под одеяла и пружинистым движением потянулся к будильнику. Будильник так и не зазвонил. Его опередили нежеланные рефлексы, которые подняли Джеймисона с кровати и принудили к действию.

Он уже был посреди комнаты, когда те же рефлексы позволили ему замедлить темп движений и заставить себя окончательно проснуться. Он проработал в «Диллон» до половины второго ночи, и нужно было бы поспать еще пару часов, но сегодня у него этого времени не было. Джеймисон продолжал двигаться по темной комнате, борясь с соблазном вернуться в теплую постель. Он остановился у комода с зеркалом, оперся об него, протер глаза, чтобы лучше видеть. Как обычно, первым делом он поискал взглядом фотографию Мелиссы, сделанную за несколько месяцев до их ссоры. В комнате не хватало света, чтобы разглядеть фото, но рамку он видел хорошо. Джеймисон внимательно смотрел на нее и дальше, будто сквозь нее, размышляя о жизненных путях, которые они выбрали и которые их развели. Ему хотелось вернуться назад. Избежать тех объездов и ошибочных поворотов, которые повели его и Мелиссу разными путями. Но увы… Он начинал каждый день, подобный сегодняшнему, задавая себе новый курс, исходя из того, где он находился в данный момент и какие ошибки сделал, полный решимости не повторять их, если жизнь даст ему еще один шанс.

Он быстро покончил с легким завтраком, потом сунул несколько чистых трусов в спортивную сумку. Прежде чем закрыть сумку, подумал о безопасности и о том, насколько выживаемость зависит от пребывания в постоянной готовности, даже если источник опасности еще не определен. Джеймисон достал из комода «беретту», проверил магазин и завернул оружие в спортивный костюм.

Питер не знал, зачем ему пистолет, и не мог опознать сигнала опасности, хотя и думал о ней. Что это? Разыгрались нервы из-за того, что слишком задержался на работе? Из-за того, что в его машину кто-то залезал, хотя ничего не пропало? Скорее всего это был совокупный эффект. Взять пистолет ему подсказала интуиция, а интуиции он доверял.

В гимнастический зал он приехал немногим позднее шести. В обветшалом спортивном сооружении, расположенном на верхнем этаже убогого магазинчика, все окна были зарешечены. Стальная зубчатая дверь, ведущая к лестничному маршу, была закрыта, но сквозь грязное стекло окон второго этажа просматривался желтый свет. Значит, Рич Блевинс на месте. Джеймисон воспользовался одним из ключей, которые им обоим дал старый владелец, бравый человечек с расплющенным носом. Это случилось три года назад, когда они стали регулярно посещать его гимнастический зал. Старый боксер, ставший тренером, по-видимому, решил, что агенту ФБР и инженеру по авиационно-космической технике доверять можно. Они являли собой полную противоположность дурно воспитанным юнцам и престарелым ковбоям, которые обычно тут крутились.

Когда Джеймисон вошел, Блевинс колошматил кожаную грушу. При росте в пять футов и десять дюймов Блевинс весил добрых сто девяносто фунтов и выглядел так, как и должен выглядеть боксер. Он был плотного телосложения, и сбить его с ног стоило немалого труда. Большие руки двигались стремительно, узкие брови были сдвинуты, глаза безостановочно следили за движением груши. Лицо у него было широкое, подбородок – квадратный, а каштановые волосы, подстриженные на военный манер, стояли торчком, будто по стойке «смирно», подобно коротким перьям на шлеме средневекового рыцаря.

Направляясь в раздевалку, Джеймисон погрозил ему пальцем:

– Эй, ты там! Сегодня я собираюсь выбить из тебя все дерьмо.

Блевинс не отвел взгляда от груши и не нарушил ритма ударов.

– Ты опоздал. Потребовалось время на то, чтобы набраться храбрости?

– Я выйду через две минуты. Приготовься к кровопусканию.

Он улыбнулся этой пикировке, которая продолжалась уже двадцать пять лет. Джеймисон надеялся, что так будет и дальше.

Он надел черные шорты поверх пластикового колпака, закрыл на замок свой шкафчик и зашнуровал ботинки, после чего поспешил в гимнастический зал. Без рубашки было холодно, и он пробежал двенадцать раз вокруг ринга, занимаясь «боем с тенью», чтобы разогнать кровь.

Пол ринга, подобно полу гимнастического зала, был грязным от многолетних наслоений пота, крови и плевков. Десятилетия работы ног образовали на нем мудреные потертости. Канаты в углах были черными от грязи, а ближе к середине – темно-серыми. Освещение в зале было скверное, стояла вонь, а обогревательный прибор оставался неисправным с тех пор, как они начали посещать это заведение. Но это был их персональный гимнастический зал, и Джеймисон давно перестал замечать эти уродливые шрамы. Пролезая между канатов, он поставил таймер.

– Ты готов?

– Еще бы.

Блевинс стоял, облокотившись на канаты, спиной к Джеймисону.

Джеймисон пустил таймер, и они двинулись к центру ринга. Там шлепнули друг друга по перчаткам, после чего приняли боевую стойку. Полетели секунды, отстукивая время.

Блевинс сразу перешел в атаку и, казалось, делал это неплохо. Двигался он более плавно, чем обычно, координация движений была превосходной. Джеймисону приходилось все время приспосабливаться, менять направление ударов и с трудом отыскивать незащищенные места.

На первых секундах третьего раунда Блевинс нанес Джеймисону мощный удар. У Питера зазвенело в ушах. Словно церковные колокола созывали прихожан на воскресную мессу. Вот-вот должны были последовать такие же удары. Джеймисону хотелось закрыть глаза, но… Надо быть готовым к очередному удару. Блевинсу потребовалось менее двух секунд на то, чтобы нанести мощный удар левой. Джеймисон блокировал его и сосредоточил внимание на правой руке Блевинса. Мускулы резко напряглись, и Джеймисон тем временем устроил противнику ловушку, сделав обманное движение, отступив влево и назад. Блевинс продолжал наносить удары по лицу Джеймисона, пока тот не отклонился от оси и не потерял равновесия.

Джеймисон достал его. Левой он отвел его ручищу в сторону, после чего нанес удар правой прямо в лицо Блевинсу. Когда Блевинс отшатнулся, Джеймисон нанес еще один удар. Оба удара потрясли Блевинса, из рассеченной брови потекла кровь. Над этой раной можно было хорошо поработать.

Пока Блевинс качался, он нанес ему еще удар. Попал точно в то место, куда хотел, и ударил опять. Блевинс зашатался, он был ошеломлен. Руки у него сразу стали тяжелыми. Джеймисон продолжал наносить удары, целясь в рану. У Блевинса потекла кровь из носа и, попадая в глаза, ослепляла его. Отвечать ударом на удар он уже не мог, но кулаки держал поднятыми, так что бой продолжался.

Теперь Джеймисон прижал его в угол, «работая» над кровоточащей раной подобно тому, как некоторое время назад Блевинс «работал» над тренировочной грушей. Он наносил по ней удары поочередно то левой, то правой. Теперь в более быстром темпе. Бил, бил и бил… Блевинс уже повис на канатах.

Джеймисон выплюнул капу и заорал что было сил на своего самого лучшего в мире товарища:

– Падай, Рич! Падай, черт бы тебя побрал!

Рефери объявил бы, что бой окончен, но никаких рефери не было. На ринге находились только он и Блевинс. Джеймисон еще раз ударил по ране, и она расползлась большой дугой от переносицы Блевинса до правого глаза.

– Я же сказал, падай! – прокричал Джеймисон.

Он превратился в неуправляемого маньяка, который сбежал из лечебницы в мир цивилизованных людей, взяв с собой ранним утром на прогулку своего «неуправляемого психа», и делал то, что должен был делать под влиянием дикого существа. Он снова ударил Блевинса, на этот раз еще сильнее. Настолько сильно, что ему показалось, будто у того сломалось предплечье.

– Ну, падай же, черт бы тебя побрал! Падай, или я убью тебя!

Блевинс полностью раскрылся. Джеймисон нанес еще один мощный удар, поворачивая Блевинса вокруг оси до тех пор, пока тот не упал на колени. Джеймисон стоял над ним, приготовившись закончить поединок. Он ненавидел себя за то, что прокричал Блевинсу слова, которые нужны были ему как составная часть терапии, к которой он прибегал.

– А теперь вставай, – велел он, удивленный и раздосадованный тем, что Блевинс в самом деле упал. – Ну, ну, поднимайся.

Глаза у Блевинса казались закрытыми, но сказать это уверенно было нельзя из-за крови. Блевинс прочно поставил левую ногу и попытался встать. Джеймисон отвел руку назад, изготовившись нанести очередной удар, как только Блевинс выпрямится.

Блевинс попытался подняться, но упал. Потом встал на колени и попробовал подняться, опираясь руками на мат. Наконец повернул окровавленное лицо в сторону Джеймисона и покачал головой – нет.

Это был конец.

Но «неуправляемый псих» был крайне недоволен тем, что бой закончился. После многих лет терапии эти бои оставались единственным шансом получить удовольствие. Выиграть или проиграть, его боль или чья-то еще – эти драгоценные минуты пускания крови были для него самыми лучшими. «Неуправляемый псих» дважды протащил Джеймисона вокруг ринга. При этом он хлопал рукой об руку и издавал звуки, свидетельствующие о раздирающих его сугубо звериных страстях. Он обогнул ринг и вернулся к Блевинсу, надеясь, что тот все-таки встал и готов к новым жестоким истязаниям. Но Блевинс продолжал лежать с залитыми Кровью глазами.

Джеймисон медленно приходил в себя, и по прошествии нескольких минут ему удалось загнать своего джинна в бутылку, одержав таким образом вторую победу за это утро. Потом он сидел в углу, смотрел на Блевинса, глубоко дышал, снимая напряжение. Он был уверен, что многие люди живут с такими же демонами внутри, и ему хотелось знать, как они справляются с ними.

Вскоре он вернулся в состояние человека, которым ему хотелось стать, человека, который, даст Бог, однажды останется единственным в его сознании еще до того, как он умрет. Джеймисон снял перчатки, бросил их на мат, подошел к Блевинсу и наклонился над ним.

– Эй, с тобой все в порядке?

Блевинс ни разу не склонил голову. Даже когда ему угрожал тот последний удар, такой пугающий, что он видел его, будучи временно ослепленным, голову свою он держал горделиво и высоко. Джеймисон восхищался этой неукротимой храбростью, этим воинственным отказом бежать от боли, этим высокомерным взглядом полного бесстрашия. Таков был основополагающий принцип их дружбы, прочный фундамент, на котором они с давних пор строили свои отношения.

Блевинс провел рукой в перчатке по кровавой ране над глазом, потом толкнул себя кожаной перчаткой в здоровый глаз, пытаясь удалить кровь и открыть его.

– Да, все будет в порядке.

– Ты уверен?

Блевинс с трудом поднялся на ноги, подобно ребенку, который учится ходить, и стоял, неуверенно пошатываясь.

– Угу. Думаю, все образуется. Черт побери, ты и в самом деле вывел меня из равновесия. Я, наверное, поспешил сообщить тебе об ударе, который готовлю.

Джеймисон помог другу добраться до стула, усадил его, потом сунул руку в грязное ведро, вынул оттуда губку, выжал из нее вчерашнюю воду и вытер Блевинсу кровь, чтобы тот мог хоть немного видеть.

– Дело не в этом. Ты поймал меня врасплох той же комбинацией ударов, что делал на прошлой неделе, и я ее ожидал. Я выигрывал раунд. Пошли помоем тебя. Наложим на ранку лейкопластырь, а на опухоль – лед.

Они пролезли сквозь канаты и направились в раздевалку. Джеймисон расстроился оттого, что причинил другу такой вред, но на прошлой неделе его самого побили. Сегодня он одержал победу, воспользовавшись полученным уроком. Такова жизнь.

Они приняли душ и оделись. Джеймисон завязывал галстук, а Блевинс тем временем проверил и вложил в кобуру свой пистолет, все еще чувствуя себя не совсем уверенно.

– Сегодня у тебя знаменательный день, так ведь? – Блевинс склонился к зеркалу и рассматривал качающиеся зубы. – Ведь тебе сегодня утром придется разыгрывать спектакль на заседании правления?

Джеймисон взял свою сумку и еще раз посмотрел опухоль у глаза Блевинса – хотел убедиться, что лейкопластырь держится.

– Нет, дело изменилось в худшую сторону. Потом расскажу. Мне нужно также попросить тебя за одного своего коллегу, парня по имени Бронович, но все это позднее. Хорошо? А сейчас мне нужно идти. Ты готов?

Блевинс положил в кобуру пистолет, посмотрел с подозрением на Джеймисона и взял свою сумку.

– Ну, пошли.

К семи тридцати Джеймисон был уже в пути. Он специально выехал пораньше, чтобы в офисе спокойно разобраться в записях и приготовиться обосновать необходимость своего проекта совету директоров, если ему предоставят такую возможность. Если не удастся «протолкнуть» проект, других возможностей как-то пристроить свою группу не будет. Останется только поссориться с начальством.

Он оставил автомобиль на стоянке у трехэтажного исследовательского центра, дважды проверил, закрыты ли на замок дверцы машины, и поспешил к входу в здание. Холлы уже наполнялись людьми. Охранники, голоса и телефонные звонки изгнали призрачные тени пустых коридоров, отчего ему стало стыдно за глупую подозрительность прошлой ночью.

Джеймисон положил доклад на стол и начал размышлять о том, где кроется ответ на происходящее. Почему правление «зарубило» проект? Что случилось? Он не мог представить, чтобы в авиации ВМС решили, будто «Вомбат» не нуждается в модернизации системы вооружения. У самолета летный ресурс не меньше, чем у А-6 «интрудер», а модернизировался в два раза реже. Неполадки в нынешней системе вооружения делают полеты на нем опасными. Пилоты называют его убийцей и не смеются при этом.

Он начал думать вслух. Это был его способ внимательнее отнестись к деталям.

– Хорошо, может быть, именно так оно и есть. Возможно, самолет вообще снимают с вооружения и заменяют другим, а в «Диллон» информация поступила из Пентагона.

Поразмышляв, он подумал, что решение «Диллон» об их увольнении преждевременно, плохо продумано и еще есть возможность добиться его отмены. Если ВМС решат поставить «Вомбат» на консервацию, его группа могла бы заняться переделкой своей системы под другой самолет, возможно, под истребитель следующего поколения. В конце концов, «Диллон» не захочется выбросить за ненадобностью превосходную технологическую разработку.

Джеймисон надеялся именно на это. Его группа просто переориентируется на другой самолет, и все будет прекрасно. Но он продолжал думать и над другими возможностями, потому что знал, что ошибается. Бронович высказался ясно.

В девять тридцать он созвал совещание. Его сотрудники умные люди и должны понимать, что в случае его неудачного выступления на заседании правления придет беда. Они заслуживают того, чтобы знать то, что знал он.

Люди в конференц-зале выглядели обеспокоенными и напуганными. Даже Харрисон не рассказывал очередной анекдот. Когда Джеймисон вошел в зал, все уставились на него. В их глазах можно было видеть и последствия похмелья, и страх, и бессонную ночь. Все это превратилось в причудливое смешение украдкой брошенных опасливых взглядов, таких, которые он наблюдал в коридорах пунктов первой помощи.

– Всем доброе утро.

Никто не ответил.

– Послушайте, я не собираюсь вешать вам лапшу на уши. У меня плохая новость. Наш проект «зарублен».

Реакция последовала незамедлительно – все закричали, требуя объяснения причин. Джеймисон хранил молчание. Он позволил им на минутку побыть в этом состоянии, после чего поднял руку вверх, призывая к спокойствию.

– Я в таком же замешательстве, как и вы. Мне хочется знать, почему это произошло. Если можно добиться отмены решения правления, то это необходимо сделать нам с вами. Именно мы должны доказать необходимость нашего проекта, и как можно скорее.

– Что же, по-твоему, мы должны сделать, Питер? – спросил, поднявшись, Харрисон.

– Прежде всего не трепаться ни с кем об этом за пределами «Диллон». Вам известно, что здесь происходило с тех пор, как началась утечка информации. Вы знаете, что Кейси не потерпит никаких обсуждений проблемы с посторонними. Просто вернитесь в свои кабинеты и попытайтесь откопать что-нибудь. Начните с затрат на осуществление проекта.

– Не понимаю, – вмешался в разговор Харрисон. – Разве на наш проект нет бюджетных ассигнований?

– Они были, это правильно, но вдруг есть какая-то сторона дела, которую мы упустили. Может быть, что-то в завершающей стадии реализации проекта, в перспективном планировании обеспечения запасными частями, например, или в затратах на последующие модернизации самолета. Возможно, мы их недостаточно хорошо рассчитали. Я хочу, чтобы все вы занялись поиском возможных ошибок.

Харрисон продолжал стоять в ожидании дальнейших указаний.

– Это все?

– Нет. Дело дрянь, и мне кажется, вам следует подать «охотникам за головами»[1]1
  Агенты по найму работников умственного труда. – Примеч. пер.


[Закрыть] свои резюме. И я сделал бы это как можно скорее.

Несколько человек слегка понурили головы, словно не могли ему поверить. Джеймисону не хотелось повторяться и терять попусту время. Он повернулся и вышел из зала.

Джеймисон работал все утро, скрупулезно искал любой возможный недосмотр, но так ничего и не нашел. Он дважды звонил в кабинет Росса Кейси и требовал созвать совет, но его звонки вице-президенту компании, похоже, перестали проходить сразу, как только проект приказал долго жить.

В одиннадцать часов он расхаживал по кабинету, размышляя над тем, кто бы мог ему помочь. Ответить на вопрос мог Кейси, но он молчал. Броновичу, похоже, ничего не известно, кроме того, о чем он поведал прошлой ночью, и Джеймисон не мог представить, кто еще в «Диллон» мог хоть что-нибудь знать и был бы расположен говорить на эту тему.

Он смотрел в окно на голые ветви деревьев во внутреннем дворе. Навалилась усталость, мысли начали блуждать и, как всегда, вернулись прямо к Мелиссе.

– Только этого не хватало, – произнес он вслух. – Нет у меня сейчас на это времени.

Впрочем, что-то ей известно, и состоявшийся разговор о «Вомбате» давал вполне приемлемый повод позвонить. Он прошел в коридор, где находились таксофоны, зашел в кабину и набрал номер.

– Гражданская коалиция против государственного расточительства. С кем вас соединить?

Услышав название организации-антагониста, Джеймисон передернулся.

– С Мелиссой Корли, пожалуйста.

– Минуточку, сэр.

У него было несколько секунд, чтобы передумать. Безумная идея. Лучше, если бы…

– Алло, Мелисса Корли слушает.

Звук ее голоса сработал словно переключатель, вернув ему чуть было не утраченные умственные способности. Он попытался повесить будто прилипшую к руке трубку, но… Мелисса нужна ему, необходима ее помощь. Она нужна всей его группе.

– Это Питер. Ты можешь разговаривать?

Она молчала. Потом наконец произнесла:

– О чем речь, Питер, разумеется. Рада, что ты позвонил. Удивлена, но рада. Подожди минутку, о'кей?

Он слышал, как она прикрыла рукой микрофон и попросила кого-то подождать в приемной.

– Приятно слышать твой голос.

– Твой – тоже. Вчера вечером ты выглядела сногсшибательно.

Она засмеялась:

– Приятно слышать такое от тебя. Так чем я могу помочь? Или ты просто позвонил, чтобы сказать «привет»?

И он выложил все начистоту:

– Мы можем сегодня встретиться? Например, за ленчем? Мне нужно поговорить с тобой.

Последовало молчание. Он сильно прижал трубку к уху и слушал, как она дышит.

– Да, думаю, что да. Когда и где?

– Двенадцать тридцать? Сама выбери ресторан. Какой-нибудь поспокойнее.

Мелисса изучала свое расписание, и было слышно, как она листает записную книжку в кожаном переплете, которую всегда носила с собой.

– Двенадцать тридцать, подходит. На углу Четыреста первой улицы и Литтл-Ривер-Тернпайк есть тайский ресторанчик, где собирается не так много посетителей.

– Годится. Увидимся там.

Он повесил трубку и повернулся лицом к коридору, вглядываясь в каждого, кто мог оказаться в пределах слышимости. Потом вернулся в кабинет, закрыл в сейф доклад и направился в секретариат отметиться о выходе в город. Он улыбнулся Шарлотте, молоденькой секретарше, которая работала в «Диллон» всего год, но уже завоевала его уважение. У нее были коротко подстриженные белокурые волосы, слегка припухлые щечки, короткий острый носик и проницательный взгляд зеленых глаз – странное смешение округлых и прямоугольных форм. Вместо платьев она носила костюмы, словно хотела показать, что долго на этой ступеньке служебной лестницы не задержится.

– Я ухожу по своим делам на пару часов, Шарлотта. Отметь время, хорошо?

Шарлотта взглянула на него, продолжая стучать по клавишам компьютера.

– Да, мистер Джеймисон. Но вам следовало бы до ухода увидеться с мистером Кейси. Несколько минут назад, после совещания правления, он пытался вам звонить, но вас в кабинете не было.

Джеймисон смотрел, улыбаясь, а сам тем временем думал о том, что сейчас делает Кейси. Собирается ли дать Джеймисону возможность защитить свой проект или уже знает, что он разговаривал по телефону с Мелиссой, которая является врагом компании?

Джеймисон с большим трудом сдерживался, не желая давать повод для пересудов необычным поведением.

– Спасибо, Шарлотта.

Он поднялся на лифте этажом выше и поспешил через длинный холл, перебирая в памяти то, что ему известно о Россе Кейси. Пытался найти что-нибудь хорошее в нем, над чем можно было бы поработать. До того как началась утечка информации, Кейси показал себя довольно приличным боссом, но подходил ко всему очень серьезно. Его принципом всегда было: «Это мой пруд. Делайте что хотите во внеурочное время, но не мутите воду в этом пруду». Кейси был кадровым офицером авиации ВМС и отличился во всех военных операциях США, от Вьетнама до Бейрута. Уволившись в запас и поступив на службу в «Диллон», он перестал летать и носить военную форму, но на этом перемены и кончались. Он продолжал требовать беспрекословного подчинения, а приняв решение, никому не позволял сомневаться в его правильности.