Текст книги "Сакен Сейфуллин"

Автор книги: Турсунбек Какишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Как вы относитесь к религии?

– Лично я неверующий человек.

– Вы ругали мечеть нецензурными словами?

– Невозможно ругать нецензурными словами неодушевленный предмет.

– Вы написали социальную пьесу ко дню Первого мая и поставили ее на сцене. Говорят, в этой пьесе вы восхваляли большевиков!

– Эта пьеса является моим первым произведением. Да, она ставилась Первого мая на сцене в Акмолинске. В ней я показывал ненасытность волостных управителей, писарей, баев и мулл в период мобилизации казахской молодежи на тыловые работы в 1916 году.

Один из судей вынул из кармана номер «Тирши-лика».

– Не вы ли написали вот эту статью, в которой всячески поносите атамана Дутова и «Алаш-Орду»? Не ваш ли это псевдоним «Шамиль»?

– Мое имя Сакен.

– Ну ладно, а вот это сочинение узнаете?

Член комиссии держал в руках письмо, адресованное в комитет западносибирских Советов, где Сакен подробно докладывал о действиях «Алаш-Орды».

– Не вы ли браните здесь алашординцев?.. Не ваша ли эта подпись?..

– Возможно, что я написал.

– Вы против «Алаш-Орды»? – спросил председатель комиссии.

– Да, против! – ответил он.

– Почему?

– После свержения царя алашординцы решили отделить казахов от русского народа и пожелали стать казахскими ханами, самостоятельными местными царьками. А по нашему мнению, избавленный от самодержавия казахский народ теперь не нуждается в ханах. Националисты хотели окончательно отделиться от русских, хотели изгнать всех крестьян с казахских земель. Это могло привести к катастрофе. Мы лишились бы поддержки русского трудового народа, который свергнул царя и добился равноправия для казахской трудящейся массы. Вот по какой причине я выступил против «Алаш-Орды».

В итоговом документе следствия было записано: «Августа 17 дня 1918 года Акмолинская следственная комиссия, рассмотрев дело Сейфуллина Садуакаса, постановила: признать Сейфуллина Садуакаса опасным для общественной и государственной безопасности, а потому и передать в распоряжение военных властей для направления в Петропавловскую военную следственную комиссию».

Проходят дни. Наступила тоскливая осень. Солнце скрылось за тучами, предоставив холодным дождям освежать улицы, смывать пыль. Узники мечтают об одном – скорее бы хоть увезли куда-нибудь из этой акмолинской тюрьмы, надоела вконец.

В один из таких беспросветных дней взгрустнувший Сакен вновь искал утешения в стихах.

 
Я в каменном доме сижу взаперти,
Железный порог его не перейти…
 

Нет, не нужно строк уныния. Приободрить товарищей и себя – вот какие нужно найти слова.

 
Еще раз сюда, о скакун мой крылатый,
С неистовым ржаньем к тюрьме подлети!
Умчи из неволи на волю меня.
Мы степыо помчимся быстрее огня.
Пусть по степи катится топот копыт,
Пусть эхом в горах этот топот кипит —
Я снова увижу родной небосвод
И голубизну вечереющих вод,
Я радостно встречусь с родным населеньем,
Увижу я свой угнетенный народ.
 

От печали теперь нет прока. Пусть будет фантазия пищей для души. Что сделано – то сделано. И не надо поддаваться унынию, а то свершенное тобой развеет ветер.

Ты попал в тюрьму в борьбе за справедливость. Но если, даже сидя здесь, не станешь мечтать о будущем, значит ты конченый человек. Немало таких, как мы, сидели в темницах, но они не отказывались от своих идей, от избранного пути. Ведь Ленин в тюрьме написал капитальные труды! Проявлять же слабость из-за временных трудностей – это удел слабовольных. Надо набраться мужества.

Городские новости хоть и окольными путями, но все же доходили до тюрьмы. В сентябре узники узнали, что от совета Западносибирского союза учителей в адрес Акмолинского уездного общества учителей пришел запрос о том, есть ли среди арестованных учителя. «Это похвально, что в такое неспокойное время общество заботится о нас», – с благодарностью подумал Сакен.

Как он ни старался, ему так и не удалось узнать, какой ответ послали руководители Акмолинского уездного общества учителей.

А общество спешило отмежеваться от арестованных.

11 сентября 1918 года уездное Акмолинское общество отписало: «На отношение от 17 августа 1918 г. за № 110, правление Учительского Общества имеет честь сообщить, что случаев ареста учителей, выбранных от учительской организации в Совет по народному просвещению, во время последнего переворота не было. Арестованы и содержатся в тюрьме 2 учителя как бывшие члены Совдепа и 1 как кооптированное лицо в Совет по народному просвещению. Сведений о причине их ареста правление не имеет».

Неудовлетворенный таким ответом совет Западносибирского союза учителей еще раз направил в Акмолинск запрос, в котором требовал сообщить, кто арестован и какие выдвигаются против учителей обвинения. Уездное общество ответило: «На ваше отношение от 3 ноября с. г. за № 152 правление имеет честь сообщить, что в связи с последним переворотом в Акмолинском уезде арестовано три учителя… Они содержатся в акмолинской уездной тюрьме. Числятся под стражей за Акмолинской следственной комиссией. Сейфуллин и Бекмухаметов арестованы, как члены Акмолинского Совдепа, а Горбачев – как член партии большевиков и как коопитированный Совдепом в Акмолинский совет по просвещению».

Заместитель председателя совета Западносибирского союза учителей, прочитав эту отписку, сердито вывел в углу красными чернилами: «Запросить, что предприняло общество для освобождения учителей».

21 декабря 1918 года из Омска вновь пришло письмо: «Совет Западно-Сибирского учительского союза просит в дополнение к сообщению от 2 декабря за № 202 уведомить Совет, принимались ли обществом какие-либо меры к облегчению участи арестованных учителей Горбачева, Сейфуллина и Бекмухаметова; если да, то какие получены результаты, не может ли Совет, со своей стороны, оказать содействие и каким путем было бы это удобнее сделать; если же нет, то вследствие ли принципиальных соображений или потому, что ничем нельзя было помочь арестованным. Сообщите также, имеются ли у арестованных семейства и каково их материальное положение».

Но об этом теплом письме, в котором выражалась забота о них, Сакен и его товарищи так и не узнали. 5 января 1919 года их пешими конвоировали в город Петропавловск, за 500 километров.

Зимой здесь лютуют морозы и почти никогда не стихает ветер. Каждый шаг отдается болью. Нестерпимо режет глаза от яркого отблеска снегов, от студеного ветра. Изредка попадаются аулы. Здесь живут кереи.

Увидев вереницу пеших, из домов выходят люди. Уставшим заключенным протягивают лепешки. Однажды Сакен увидел знакомого возчика, с которым в юности ехал в Омск. Тот узнал Сакена, побежал домой, принес только что выпеченные две лепешки и сунул Сакену.

Сакен был обут в длинные казахские сапоги, на нем ленчиковый купи (верхняя одежда с подкладкой из верблюжьего и овечьего руна), на голове тымак.

– А где Тамшагамбет? – спросил Сакен, вспомнив лесничего.

– Два дня как похоронили. Кутыркульская банда, обвинив его в поддержке красных, средь бела дня расстреляла в самом центре аула, – с грустью ответил возчик.

«Никого, оказывается, не обошли эти псы», – подумал Сакен. Но его мысли перебил крик:

– Ей, киргиз, отойди, а то застрелю!

За 18 дней по январской скрипучей стуже Сакен и его товарищи прошли пешком 500 километров. Ослабевших, усталых, вечером 23 января их загнали в какой-то сарай, похожий на хлев. Сарай наспех сколочен из хилых досок. Во многих местах зияют щели, сквозь них дует ветер, залетает снег. Усталый Сакен заснул. Но вскоре проснулся – мороз пробрал до костей. Страшно хотелось есть, хотелось горячего чая. Но конвой поднял арестантов ни свет ни заря, разделил на две партии и затолкал в вагоны для скота.

Вагоны изнутри посеребрил иней. Здесь холодней, чем на улице. Печка есть, но от нее мало проку. Арестанты сбились в тесную кучу.

Вагоны долго блуждали по запасным путям, потом покатили без остановки до самого Омска. В Омске их загнали в какой-то тупик. И казалось, что о людях забыли. Пятнадцать дней простояли в тупике два вагона с узниками. А на шестнадцатый Сакен проснулся от грохота колес. Куда их вновь везут? На этот вопрос ответил сибирский мороз.

Через Татарск, Новониколаевск, Барнаул и дальше на Семипалатинск пробивается поезд. Пути занесены снегом, их никто не расчищает, В вагонах лед. А как только затопишь печь, начинает капать вода, и некуда от нее скрыться, а вагон наполняется сырым паром, трудно дышать. Поезд подолгу стоит в замерзшей степи. Конвоиры боятся, что им не хватит продуктов, и поэтому не кормят заключенных. Холод, голод, неизвестность могли свести с ума.

Еще в Омске умер Павлов. Не выдержали вагонного ада Дризге и Монин. К голоду прибавилась жажда, но конвоиры не хотят мерзнуть и не выпускают из вагонов страдальцев. Они не могут даже набрать снега.

Хафиз Гизатуллин попытался наложить на себя руки, но не сумел умереть. Зато скончались Мартынов, Пьянковский, Юрашкевич.

И теперь каждый ждал своей очереди.

На 35-й день добрались до Семипалатинска. Но атаману Анненкову было уже не до них. Зачем ему живые трупы? Конвоиры тоже измучились, они не знали, куда девать узников. Расстрелять? Но нет на это санкций. Пытались уморить голодом, но те оказались живучими, умерло всего шесть человек. Не находя выхода, они вынуждены были в марте увезти заключенных обратно.

В это время совет Западносибирского союза учителей предпринял последний решительный шаг к освобождению Сакена и его товарищей. 3 марта 1919 года совет обратился с прошением к министру юстиции правительства Колчака.

«4 июня 1918 года в г. Акмолинске арестованы учителя Николай Павлович Горбачев, Садуакас Садвакасович Сейфуллин и Нургаян Бекмухаметов. Первый из них был членом Акмолинского совета по просвещению, а последние – членами Акмолинского Совдепа. Принимая во внимание:

1. Что Советы по просвещению – учреждение не большевистское, организовавшееся под давлением учительства в целях защиты школы от развала.

2. Что некоторые из учителей, как и другие интеллигенты, в мелких уездных городах входили в Совдепы, не сочувствуя Советской власти, но желая ослабить ее резкие проявления. К числу таких интеллигентов, несомненно, принадлежат и учителя Сейфуллин и Бекмухаметов.

3. Что все эти три учителя не являются опасными для существующего строя, но будут полезными работниками в деле народного образования, особенно имея в виду громадный недостаток учащих вообще и учащих-казахов в частности.

4. Что все это подтверждается и фактом обращения местного учительства с ходатайством об освобождении из-под стражи перечисленных учащих – совет Западносибирского краевого учительского союза просит не отказать в пересмотре вопроса о содержании учащих Горбачева, Сейфуллина и Бекмухаметова под стражей и об освобождении их, хотя бы под поручительство.

О распоряжениях ваших Совет просит его уведомить».

К этому времени Сакен и его товарищи потеряли всякую надежду на спасение.

15 марта первый департамент министерства юстиции ответил, что эти люди находятся в ведении министерства внутренних дел, а посему «просим нас больше не беспокоить».

Между тем «вагон смерти» прибыл уже в омский лагерь.

Со слезами на глазах встретились с омским лагерем акмолинские совдеповцы. Они радовались, как будто приехали к себе домой. Радовались без улыбок, они даже не могли говорить после 47 дней мучений и нечеловеческой борьбы за жизнь.

Сакен особенно рад – Омск почти родной город. С ним связаны годы его юности.

Теперь он мучился в поисках средств, чтобы дать знать о своем прибытии товарищам на воле.

Омский лагерь тоже напоминал хлев, но хоть из щелей в полу не сквозит. Зато здесь свирепствует тиф. Бакен Серикбаев, Хафиз Гизатуллин, Афанасьев и Смакотин уже попались в когти тифа.

Так шли дни, проходили недели. Ранней весною заключенных под конвоем стали выводить в город убирать улицы. С тех, кого водили в город, снимали оковы. Конечно, выходы в город помогли установить связи с теми, кто оставался на воле, кого тревожила участь узников. Они подготавливали их побег.

Омский правитель адмирал Колчак еще не узнал горечи поражений, и всем, кто делал на него ставку, казалось, что недалек тот день, когда вновь все будет по-старому. Колчаковская контрразведка спешила очистить тылы перед славным походом на Москву. Сакен понимал, что каждую минуту его могут расстрелять, как расстреляли тысячи невинных людей. Нужно, не теряя времени, попытаться бежать из лагеря.

Жанайдар Садуакасов и Курмангали Туяков занялись поиском документов для Сакена и Абдуллы.

25 марта 1919 года Сакену достали справку. «Действительно выдано учащемуся Омской педагогической школы для взрослых Дюйсенбию Асиеву, казаху из Слетинской волости Омского уезда, 26 лет. Асиев находится на весенних каникулах».

Теперь можно и бежать. Но бежать придется одному. Абдуллу внезапно свалил тиф. И Бакен Серикбаев в тяжелом состоянии, вряд ли выживет.

Трудное это было прощание. Бакен не мог говорить. Глазами, полными слез, проводил он друга.

Когда Сакен вышел во двор тюрьмы, то увидел людей, убиравших снег и мусор. Это были товарищи, которые с риском для себя должны помочь Сакену в бегстве. Молча попрощались. Сакен лег в сани. Друзья быстро завалили его снегом и мусором.

Услышав скрежет распахнувшихся ворот лагеря, Сакен чуть заметно повернулся. Из розвальней посыпался мусор, что не ускользнуло от караульного. Он решил на всякий случай штыком прощупать груз. Только чудом штык не задел Сакена.

Он недолго раздумывал, куда идти. Рядом, в восточной части города, жил Мукан Айтпенов. Дома оказалась только жена Айтпенова. Батима обрадовалась беглецу.

– Иди и располагайся в комнате сестер. Туда никто не войдет. – Она отдавала себе ясный отчет в том, что если Сакена поймают в этом доме, то в такое неспокойное и смутное время и ей несдобровать.

– А не лучше ли мне спрятаться в сарае? Если, найдут, то скажу, что спрятался сам, без вашего ведома…,

– Нет, миленький, аллах сбережет. Иди в комнату своих сестричек и сиди там. А я настряпаю баурсаков. «Тетушка Батима оказалась сильней духом, умной, рассудительной женщиной. Конечно, в спокойной обстановке каждый может выглядеть сильным; и умным. Но каким он будет в трудную минуту? Именно в трудную минуту тетушка Батима проявила мужество. Не всякий осмелится принять в свой дом человека, за которым по пятам идут колчаковские убийцы…»

Как только пришли Жанайдар и Мукан, стали решать, что делать дальше. В городе оставаться нельзя. Надо уходить в степные просторы. Лучше всего добраться до Кызылжара, а дальше действовать по обстановке. По возможности перебраться в Туркестан или в Уральские края, туда, где власть перешла в руки красных…

Поезда ходили кое-как, без всякого расписания. Желающих покинуть Омск было больше, чем могли забрать эшелоны. Люди ехали с билетами и без них, ехали куда глаза глядят, лишь бы подальше от колчаковских головорезов, от войны.

Сакен сел в поезд на Татарку. Через Татарку добрался до Славгорода. И здесь бесчинствовали колчаковские палачи. Фиктивная справка, выданная на имя Дюйсенбия Асиева, не раз выручала Сакена из затруднительных положений.

В Славгороде он разыскал дом одного обрусевшего казаха по имени Жакен, который зарабатывал на жизнь кустарным промыслом. Жакен тепло встретил Сакена. Было заметно, что он обрадовался появлению гостя, потчевал его чем мог.

Сакен два дня отдыхал, отъедался, все еще плохо веря, что он на воле, что позади остались кошмарный «вагон смерти», омский лагерь, карцеры, тиф, безнадежность. И сами родились стихи.

 
Я не выдержал неволи,
Клетку темную разбил,
Словно конь во чистом поле,
Я на землю наступил.
 

Эх, свобода! Бесконечно наслаждался бы тобой. Пусть ты голоден, пусть тебе холодно, пусть ты беглец, что может быть милее и краше свободы! Но не все знают тебе цену. Для человека, который никогда не испытывал голода, ломоть черного Хлеба, глоток воды ничего не значат. Человек, не бывший узником, не может по достоинству оценить и свободу.

 
Уф! Как я взмахну крылами,
Словно сокол, полечу.
Землю вместе с небесами
Я в объятья заключу.
 

Тепло попрощавшись с гостеприимным хозяином, Сакен побрел пешком сначала в Павлодар, а из него в Баян-аул. Три с половиной сотни верст пешком в весеннюю распутицу, по щиколотку в воде днем, по льду и холоду ночами. Сакена шатает от истощения, от усталости.

«В кармане у меня была испеченная на угле костра лепешка размером со ступню верблюда – вот и вся провизия. В руках палка, – вспоминал Сакен. – Опояска из ветхой материи. Ступни ног в волдырях, сочится кровь… Шел долго».

Горько красться как вору ночью по родной степи, обходить стороной знакомые аулы. Но пока есть силы, Сакен бредет нехожеными путями.

Силы оставили его возле аула Жантемира хаджи.

В казахских степях у него не требовали документов. Здесь потребовали. Это насторожило Сакена. На вопросы он отвечал уклончиво, расспрашивал с оглядкой. Но все же выведал, что Шайбай Айманов находится в Баяне.

Шайбай Айманов учился в Омской фельдшерской школе, и с той поры они знают друг друга и даже изредка переписывались.

Сакен уже было собрался идти туда, к Айманову, но случайно узнал, что там же, в Баяне, живет давний его знакомый по Акмолинску – доктор Асылбек Сеитов, алашординец.

По возможности надо постараться не попасться ему на глаза и скорее добраться до дяди Ильяса, решил Сакен и покинул аул.

«В пору полуденной молитвы я прибыл в аул нагаши. [36]36
  Нагаши – родственники матери


[Закрыть]

На восточной окраине аула женщина собирала сухой кизяк. Я расспросил, где дом моего нагаши.

Аул имел жалкий вид. Низенькие неприглядные лачуги. Во дворах грязно. Нет ни одного целого стекла в окнах. Оконца крохотные, как мышиный глаз. Дворы раскрыты настежь. Вокруг каждой лачуги разбросаны зола, нечистоты, обломки сушеного кизяка.

А вот и избенка моего нагаши. Возле нее, совершая омовение, готовился к молитве мой нагаши – Ильяс, сухощавый, рослый, седобородый старец».

Нагаши Ильяс не узнал Сакена, да и не мудрено! Наконец-то можно немного передохнуть, дать зажить ранам на натруженных ногах. Двенадцать дней отдыхал Сакен. И снова в путь.

Он чутко прислушивается к вестям, которые удается почерпнуть от случайных путников.

Сакен еще и еще раз убеждается в том, что казахи каким-то одним им известным образом узнают все новости из самых дальних краев. Так разузнал он о том, что в Каркаралах во время контрреволюционного переворота совдеповцы были арестованы, что среди схваченных был и Ныгымет Нурмаков.

Ныгымет не был еще большевиком, но являлся членом Совдепа, руководил просветительной работой среди казахской молодежи.

Совет учителей в Омске принял участие в судьбе Ныгымета, об этом тоже узнал Сакен, но никто не знал, вышел или нет Ныгымет из тюрьмы.

Пройдено 450 километров. Сакен остановился в ауле Балабая, который находился на отшибе. Сюда вряд ли заглянут представители власти, здесь можно хорошо отдохнуть, собраться с мыслями и с новыми силами.

Силы восстанавливались медленно, а мысли… мысли вновь заняты подбором слов, рифм.

И в мае у подножия Сарыадыра родилась песня «В наших краях». В ней Сакен рассказывал о пережитых им муках. Мелодия была печальной. В эту песню он вложил всю тоску по родным местам, по сверстникам и близким.

Сакен хотел тайком пробраться в свой аул, повидать мать, отца, сестер и снова идти дальше – в Туркестан. Добравшись до соседнего аула, послал гонца, чтобы предупредить родных о своем приезде и необходимости держать это в тайне.

«Быстро подъехали к соседнему аулу. Увидели большую группу мирно беседующих людей. Нам навстречу поскакал мальчик на коне. Я сразу узнал Шамана, сына Сулеймена. Поздоровавшись, он спросил, куда мы едем и откуда.

– Едем из Павлодарского уезда, доводимся нагаши Сейфулле. Мы из Айдабола, относимся к большому роду Суюндика…

Мальчик помчался обратно к своим, чтобы рассказать.

Оставалось совсем немного до нашего аула. Мы увидели скачущего навстречу джигита со вторым свободным конем в поводу. С этим джигитом я рос с детства. Зовут его Кадирбек. Увы, он тоже не узнал меня! Он круто остановил коня, спросил у Мукая, куда едем, и хотел было скакать дальше, но я не вытерпел:

– Вы из какого аула?

Он узнал меня по голосу, быстро оглянулся. В сильном смущении торопливо спрыгнул с лошади. Тут мы все рассмеялись.

Подпрягли обеих лошадей Кадирбека и помчались. Вскоре заметили вдали группу всадников. Скачут, торопятся. Издалека видно, что среди всадников скачет одна женщина в белом кимешеке. [37]37
  Кимешек – женский головной убор.


[Закрыть]

Кадирбек начал махать им рукой. Всадники галопом направились в нашу сторону, пыль летит столбом. В белом кимешеке скакала моя мать Жамал. Мы остановились, почтительно сошли с телеги. Люди моего аула осаживали коней и бежали ко мне. Все в растерянности. Бедная мать совсем лишилась рассудка, о чем-то лепечет, сама не зная о чем…

Я хотел приехать в родной аул тайком. На другой день о моем приезде узнали жители пяти окрестных волостей. Через неделю о моем приезде узнали все сорок восемь волостей Акмолинского уезда…»

Акмолинский уезд все еще в руках колчаковцев и каких-то белых банд. Как горько скрываться в родном ауле, но известия одно страшнее другого приходили из Акмолинска, заставляли держаться настороже. Вскоре стало и вовсе ясно – в ауле больше оставаться нельзя.

Сакен дождался того момента, когда люди из джайлау будут перекочевывать в Чувские края. Один, без спутника, он не решался переходить в Туркестан. На этом пути Сакен в любой момент мог повстречаться со всевозможными опасностями. Легко натолкнуться на бандитов Бетпак-Далы. Его ждет пустыня без дорог, в которой нетрудно заблудиться и умереть от голода.

В осеннюю ненастную пору население Таракты начало собираться к переезду в Чу. Если своевременно не последуешь за ними, то в Бетпаке и следов не найдешь. По рукам и ногам Сакена связывает отсутствие лошади. Не хочется причинить обиду отцу, забрав у него единственного мерина, а богатые родственнички, у которых много лошадей, и близко к себе не подпускают.

Когда ты в беде, то нет у тебя родичей, а вот если ты в чинах, да еще и при деньгах – тебе почет, уважение, и как много тогда у тебя родных и друзей.

Нет, не нашлось у родственников для Сакена лошади, а вот для колчаковцев отыскались целые табуны.

Тарактиицы вот-вот снимутся с места, и тогда не найдешь ни их, ни путей через Голодную степь. А коня нет. И Сакен решился – оседлал единственного отцовского коня и отправился в дальний путь. Влившись в аулы Мадибека, Акбергена, тронулся в направлении Бетпак (Голодной степи).

Кочевники-скотоводы не торопятся. Они не столько движутся вперед, сколько переходят с одного луга на другой. Все их заботы о гуртах скота. Уже и холода на носу, а до реки Чу еще ой как далеко.

Сакен ускакал бы вперед, но нельзя. Не знает дороги, да и пропадешь в одиночку.

Бездумная жизнь, мало чем отличающаяся от жизни степных животных… И только домбра спасает от безумия, смягчает тоску.

И вновь рождается песня – «В горах».

 
Еду темной ночью среди гор,
Оглашая песнею простор.
Конь мой чуткий чуть прядет ушами,
Захочу – помчит во весь опор.
Песню о любимой я пою,
Разгоняя и смиряя прыть свою.
Дорогая, не смыкая вежды,
Слушай песню звонкую мою.
О пышноволосая,
О сладкоголосая,
Черноокая моя!
На тулпаре
На свиданье еду я!
 

Долгому путешествию по Бетпак нет конца. Однажды заночевали в зимовье. Долго приводили в порядок пустовавшие полгода глинобитные дома. Все делается нестерпимо медленно. Соскучившиеся родственники приглашают друг друга в гости.

В один из таких дней близкий друг Сакена – его мерин – стал добычей конокрадов, и Сакен остался пешим. Он выпросил у Жумадила рыжего коня с бархатистой шеей. И вместе с Батырбеком, Жусупбеком, Рашитом и батыром Суюндиком, который хорошо знал все пески и хребты Бетпак, взял курс на Аулие-Ату. С трудом перешли они через только-только замерзшую реку Чу. «Идем с оглядкой, ступаем осторожно. Душа ушла в пятки. Обходим полыньи, сворачиваем туда, где потверже. Мы идем, рискуя жизнью, и ощущение такое, будто ступаешь босой ногой на огонь», – вспоминал Сакен. Аулие-Ата как своего принял Сакена.

Внимательно выслушал председатель исполнительного комитета Кабылбек Сармолдаев рассказ Сакена обо всем пережитом. Назавтра он собрал мусульманское бюро и еще раз заставил Сакена рассказать о виденном и слышанном.

– Товарищ Сейфуллин, оставайтесь у нас, будем вместе работать на благо трудящегося народа, – сказал он.

Сакен узнал из газет, что Колчак и деникинцы разбиты наголову, что в Акмолинске создан революционный комитет.

– Надо пробираться в родные места. Там создан революционный комитет, и все предстоит начинать сначала. А у вас положение нормальное.

Мусульманское бюро решило выдать Сакену мандат, чтобы он по дороге в Акмолинск вел агитационно-разъяснительную работу среди трудящихся, проводил выборы, создавал аульные Советы.

Почти полгода длился этот обратный путь в Акмолинск по Голодной степи. Сакена сопровождали два милиционера и джигиты, хорошо знающие степь.

От аула к аулу ехал Сакеи, устанавливая в аулах власть Советов, выдвигая бедняков руководителями.