Текст книги "Сакен Сейфуллин"

Автор книги: Турсунбек Какишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Для Сакена это собрание «Бирлика» было последним. Ему предстояло готовиться к выпускным экзаменам.

День и ночь трудились шакирты, повторяя пройденное. И только в начале мая вздохнули свободнее.

10 мая 1916 года состоялось заседание педсовета. Было принято постановление: «Педагогический совет обсудил результаты выпускных испытаний и, приняв в соображение достоинства письменных работ воспитанников и устные их ответы, а также годовые баллы и заявления наставников и преподавателей о степени успехов и умственного развития каждого, постановил: всех 14 воспитанников третьего класса удостоить звания учителя начального училища, в чем и выдать им установленные свидетельства».

Вместе со свидетельством каждому воспитаннику была выдана характеристика. В последний раз решил сделать «доброе» дело Томп и предложил оценить познания Байлина и Сейфуллина на четыре. Но никто его не поддержал. И все же старания Томна не пропали даром, повлияв на содержание характеристик. Им была выдана одинаковая, написанная по стандарту характеристика. «Сейфуллин – сын казаха из потомственного рода Нильдинской волости Акмолинской области и уезда, казенный стипендиат, 20 лет. Способность – выше среднего, не в полную силу занимается, по характеру – упрям и груб».

Как бы то ни было, но семинария – позади. А впереди – жизнь. Огромная!..

 
О мечта! На крылатом коне,
Вихревые взметая метели,
Позабыв о покое и сне,
Ты летишь к неизведанной цели.
Занесла надо мной свою плеть
И меня обрекла на блужданья.
«Что ты ищешь? – спросил я. —
Ответь!»
Говорит: «Исполненья желанья!»
 

Прекрасно лето Сары-Аркы. А воздух напоен ароматом цветущих лугов. Но война дошла и до Акмолинских степей. Сакен заехал к другу отца в село Захаровское. Застал только жену – Марию. Мария плачет. Нет никаких вестей от мужа. И Петьку, сына, оказывается, забрали, хотя ему еще нет и семнадцати. Мария не знает, что делать с маленькими детишками. В доме пусто. Все более-менее приличное продано. Суровая была зима. Единственная надежда – корова подохла весною. Им грозит голодная смерть.

Такую же картину Сакен наблюдал и в Омске, и по пути. Внешний вид казахских аулов никаких измененийне претерпел. У речки пасется скот, у жеди [26]26
  Жеди – веревка, натянутая по земле на кольях, к ней привязывают жеребят.


[Закрыть]– жеребята, на лугу – козы и ягнята. Привычная картина. Жа-мал и Сейфулла бесконечно рады тому, что их сын вернулся образованным человеком. Далекие и близкие, друзья и ровесники идут и идут к ним. Среди собственных овец, которые еле-еле дожили до весенней зелени, подходящей, чтобы заколоть, не оказалось. Поэтому Сейфулла обратился к родственникам. На язык гладкие, но скупые, родственники не спешили помочь Сейфулле. Об этом он хорошо знал. Но все же надеялся, что в честь такого случая, как возвращение Сакена домой, не откажут дать взаймы одного барана. Но напрасно. Никто не хотел дать ему барана. Тогда Сейфулла вспомнил о шкурке алтайской лисы, которую добыл в прошлую зиму. Многие просили эту ценную шкурку, но он берег ее – Сакену пригодится. Теперь родственники разом заспорили: «Отдай мне, отдай мне». Сейфулла за шкурку выбрал более или менее подходящего барана. Вот цена родственникам.

Сакену представлялось, что после окончания семинарии жизнь ему откроет все свои двери. Но несколько дней, проведенных в родном ауле, показали – от других помощи не жди. Ну самое большее – могут один раз угостить хорошенько.

Отдохнув немного в ауле, Сакен решил поехать в Акмолинск. Не нашлось подводы, чтобы добраться туда. Тогда он оседлал единственную темно-рыжую отцовскую лошадь.

Из Акмолинска Сакен вместе с учителями – Нургаяном Бекмухамбетовым и Галымжаном Курмашевым отправился но 12 волостям Акмолинского уезда – на северо-восток, к урочищу Шубыра, и дальше – в Моншакты, Кзыл-топырак и Ереймен – для переписи скота. Конечно, им придется разделиться и разъехаться в разные стороны, иначе перепись продлится слишком долго.

Но пока они вместе в степи Шубыра.

Шубыра – это холмы и низины, и все покрыто разнотравьем, словно устлано большими коврами с причудливым узором…

«Нам поставили юрту в некотором отдалении от речушки, где посуше, – так вспоминал Сакен начало своей первой деловой поездки по родине. – Рядом с нами в отдельной юрте расположились волостной управитель, старшина и писарь. Юрты стояли на пышной, густой траве, но тем не менее в знак особого уважения к приехавшим нам расстелили ковры и посредине поставили круглый низенький столик.

Мы с удовольствием разместились в юрте, убранной со вкусом и старанием, разложили бумаги и приступили к своему непосредственному занятию.

На тысячу верст из конца в конец раскинулись двенадцать волостей. Заметно было, что здешний народ живет богато, в достатке, а кто богат, того не грызут заботы, тот не прочь попить кумыса сверх нормы, вдоволь поспать. С утра до позднего вечера бродят мужчины под легким хмелем, кое-как, наспех одетые, охотятся по аулам за кумысом и девушками,

Немало скучающих бездельников толпится у нашей юрты, глазеют, как идет перепись. Другие ищут случая поухаживать за девушкой, резвятся, словно упитанные бычки, заводят веселые игрища, изощряются в шутках и насмешках друг над другом. Одним словом, убивают время как могут…

И только прислуга и чабаны, черные как смоль от палящего солнца, с каплями на лбу, не зная отдыха тянут свою лямку. Изнемогая на солнцепеке от зноя и жажды, стерегут они байское стадо на выпасах. Тщетно пытаясь спастись от оводов, они вынуждены усмирять и доить буйных полудиких кобылиц. Несчастные батраки, с обветренными лицами и потрескавшимися от жары губами, весь день собирают кизяк, чтобы развести костер и вовремя приготовить еду своему хозяину. Бесправные люди, им не дано пожинать плоды своей тяжкой работы…»

В одном из аулов на своем длинном пути переписчики удостоились чести видеть одного из тех, на кого работала вся округа, ибо всю округу держал в руках этот человек. Звали его Нурмагамбет Сагнаев, но за глаза все называли его Паном – за надменность и высокомерие.

Их пригласили в белоснежную двукупольную юрту. «В передней, безлюдной, половине были разостланы ковры и узорчатые кошмы. Джигит молчаливым жестом пригласил нас дальше. Войдя во вторую юрту, мы увидели дивную роскошь. Здесь не было и клочка величиной с ладонь, который не был бы застлан пестрым шелковым ковром. На стенах висели бархатные ковры, блестел атлас, светлело серебро. У самой стены полукружьями высотой с аршин возвышалось нечто вроде скамьи, застеленной дорогими коврами, обшитыми снизу бахромой с кистями… На почетном месте поверх ковров лежат шелковые одеяла. Гость, по желанию, может располагаться на этих одеялах либо садиться на ковровую скамью. Справа от почетного места под балдахином из синего шелка мы увидели поблескивающую металлом кровать и сидящего на ней Нурмагамбета. Кроме него, в юрте никого не было. Пан восседал неподвижно и безмолвно, как идол. На голове его покоилась бобровая шапка, на носу поблескивали очки в золотой оправе, на плечи был накинут халат из серого сукна с воротником темно-рыжего бархата, под халатом виднелся бешмет из того же дорогого серого сукна. На ногах глянцевито блестящие ичиги в галошах. Рукой в белоснежной перчатке Пан поигрывал небольшой серебряной тростью. У него жгуче-черные борода и усы, на вид ему уже перевалило за пятьдесят. Когда мы, озираясь на роскошное убранство, вошли и поздоровались, Нурмагамбет степенно поднялся и ответил на приветствие невнятным голосом, словно не желая утруждать себя громкой речью…»

Перепись оказалась делом нелегким. Переписчиков встречали радушно, но и настороженно. Как знать, зачем понадобилась эта перепись? Редко кто давал точные сведения, большинство темнили.

А тут еще пришло разъяснение от акмолинского губернатора по высочайшему указу императора о мобилизации казахов от девятнадцати до тридцати одного года на тыловые работы. Разъяснение читали по аулам. Поползли слухи, что царь гонит казахов на войну. Женщины плакали, мужчины готовились отстаивать свои права с оружием в руках.

«Лучше принять смерть на земле, где мы родились, чем идти на войну, – говорили джигиты, седлая коней. – Пойдем войной против царя, который не сдержал свое слово».

Говорили, что убили такого-то пристава, такого-то полицейского, волостного или старшину. Джигиты не расседлывали коней, точили пики, секиры. Молдабай Байузаков, казах из волости Моншакты, от имени жителей Акмолинского уезда через генерал-губернатора послал телеграмму царю, в которой предлагал ему вместо людей брать деньги, просил спасти казахский народ от гибели. Ответом на телеграмму был секретный указ, который обязывал жандармов и сыщиков выяснить, кто такой Молдабай Байузаков, сколько ему лет, каково его состояние, чем занимается, каково его поведение, имеет ли судимость или нет. Кроме того, им было поручено постоянно информировать о положении в степи.

Губернатор Акмолинской области Мосальский выехал было в аулы, чтобы утихомирить казахов. Губернатора нагнал слух о восстании в районе Акмолы и беспорядках в Колутоне. Приехавший в Акмолинск губернатор был похож на разъяренного верблюда. Вызвав к себе всех волостных, старшин, баев и биев Акмолинского уезда, он заявил им:

– Прошу вас спешно выехать по аулам и уговорить мужчин, чтобы в течение одной недели они вышли на тыловые работы согласно указу царя. Если вы этого не добьетесь, не ждите от меня милости. Вы знаете, что такое пулемет. Это оружие, которое сеет пули, как дождь. Мои войска вооружены этими пулеметами и будут косить казахов, как зеленую траву. Если вы через неделю не успокоите народ, то прежде всего я упрячу вас самих! Даю вам пятнадцать минут на совещание – после чего вы должны дать мне решительный ответ.

Растерянные верховоды сели во дворе, подобрав под себя ноги. Сидели, нахохлившись и негромко совещались. Решили просить отсрочку. Через пятнадцать минут, подталкивая друг друга, как испуганные овцы, пошли к губернатору.

Губернатор на отсрочку не согласился.

И «предводители народа», подавленные, унылые, разъехались по аулам.

Теперь все, кого считали годным для военных работ, искали пути к спасению.

К переписчикам относились с открытым недоброжелательством, подозревая их в тайных намерениях.

Сакен вернулся в свой аул. По пути он наблюдал, как волостные, переводчики, старшины средь бела дня грабят народ, без всякого угрызения совести берут взятки. Видел и зверства карательных отрядов.

Вспоминая свое состояние в те смутные дни, Сакен писал в книге «Тернистый путь»:

«Нет сил спокойно смотреть на страдания народа. Слышишь горестные восклицания матерей, стариков и невест, видишь молодых, полных сил джигитов, обреченных на погибель в схватке с царскими войсками, и душа заволакивается черным туманом. Кажется, вот-вот разорвется от горя сердце с тихим печальным звоном, как рвутся до предела натянутые струны домбры. Люди мечутся, не отдавая отчета в своих действиях. Одни, словно повинуясь слепой силе рока, молча, терпеливо приготовились к смерти, другие, более благоразумные, стараются что-то предпринять, но все равно поддались панике и мечутся, не зная, что делать…

Неужели в такое тяжелое время не будет пользы от трехлетней учебы в Омске? Я ничего не мог понять в создавшейся обстановке. Не с кем было поделиться своими сомнениями и тревогой за судьбу простых казахов. Что их ждет впереди?

Тяжело оставаться в одиночестве. Как будто заблудился, остался один на краю пропасти».

Газета «Казах» в те дни писала: «Выяснилось, что для работы на фронте из числа казахов будет произведен набор. В прошлом номере нашей газеты мы сообщали, что указ царя должен выполняться беспрекословно. Это поняли, наверное, в народе… Но в ауле много раздетых-разутых кедеев. Однако они должны идти на фронт. Долг каждого – помочь им во всем».

– Вот свиньи! – рассердился Сакен. – Никогда в жизни они не проявляли такую заботу о кедеях, ишь куда гнут!

В последующие дни эта газетка подхалимов всячески уговаривала казахскую бедноту подчиниться царскому указу, взывала к «лучшим сынам народа», призывала их утихомирить тех, кто по темноте своей и неграмотности устраивает беспорядки.

Издатели «Казаха» из кожи лезли, чтобы расписаться в собственной лояльности и в своих верноподданнических чувствах. Они заверяли белого царя, что не все казахи против царского указа, что, например, казахи внутренней орды Астраханской губернии «с большой радостью» отправляются на тыловые работы.

В очередном номере газеты Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов, Мыржакып Дулатов выступили с обращением. Сокрушаясь ио поводу беспорядков, они всячески поносили восставших во главе с Амангельды Имановым и Алиби Джангельдиным: «В Тургайском уезде до сегодняшнего дня орудуют смутьяны, воры, грабители и мошенники, которые причиняют большое горе народу, большой вред их хозяйству, держат в страхе мирных людей».

– И этим людям верят казахи, считают их своими руководителями, надеются на них. А они ведут народ под пули, нагайки усмирителей. – Сакен метался в бессилии, не зная, что предпринять.

В родном ауле картина та же. Волостной управитель вместе с баем Сейткемелевым сунули взятку начальнику и теперь, как своими рабами, распоряжаются бедными джигитами. В солдаты попали одни лишь бедняки.

Сакен понимал, что в одиночку бороться с этой коррупцией чиновников и баев бесполезно. И все же не выдержал – написал акмолинскому уездному начальнику о бесчинствах и взяточничестве, а в конце предупредил, «что рано или поздно, но справедливость должна восторжествовать, чиновники-звери когда-нибудь ответят за свои издевательства».

Благоразумие заставило Сакена подписаться не своим именем. Иногда Сакену казалось – не лучше ли сказать казахам: «Молодые казахские джигиты, идите в солдаты. Научитесь владеть современным оружием, обучайтесь военному искусству, чтобы потом выступить против царя!» Но кто поймет, подхватит его призыв? Бессилие ду-шило, ни о чем ином Сакен не мог думать.

Как овец отправляют джигитов. В городе шум, гам, плач. Рыдает буквально весь Акмолинск. И каждый ищет спасения только для себя.

Наиболее решительные и смелые покидают город, присоединяются к восставшим. Почти все джигиты Атбасара и Улытау примкнули к восставшим Тургая. Аргинцы перекочевали в Сарысу, Бетпак-Далы, в туркестанские края. Киргизы и казахи вокруг Мерке вооружились. Люди из волостей Сулусары, Карабужыр, Колби Усть-Каменского уезда, казахи из окрестностей Барнаула массами уходят в Монголию. А джигиты Шубыра между Акмолой и Кокчетавом устроили у большой дороги засаду и освобождают тех, кого гонят в солдатчину и за счет их пополняют свои ряды.

В Аксаринской волости Ташмагамбет Хамзин, бывший когда-то попутчиком Сакена по дороге в Омск, призывает казахов вооружаться, не ходить на тыловые работы.

Кое-где джигиты не только обороняются, но и сами переходят в наступление. В Акмолинском уезде казахи напали на русский поселок, перебили солдат, его охраняющих, а поселок сожгли.

Конечно, этот наскок на ни в чем не повинных русских крестьян свидетельствовал только о стихийности восстания, он был скорее актом отчаяния.

В ауле подполковника Султан Торе сына Абылая, в Бугулинской волости открылась школа, в которой и устроился учителем русского языка Сакен. Учитель он строгий, но, может быть, поэтому так и привязались к нему его ученики. Среди них были и взрослые люди.

Дни проходили в обычных для учителя хлопотах – кто-то не выучил урока, с кем-то надо позаниматься отдельно, а кого-то и пожурить.

Однажды он пришел проводить очередную партию мобилизованных на тыловые работы. «Собрались возле большого кирпичного дома, в котором прежде размещалась лавка. Улица перед домом запружена провожающими. Стоят неумолчный шум, гам, плач, в дом постоянно входят и выходят люди, ищут неизвестно чего, волнуются в ожидании отправки. Но вот появилась вереница телег в сопровождении солдат. Телеги остановились возле красного дома. Народ смолк, пристально следя за тем, что будет происходить дальше. Солдаты вошли в дом и через несколько минут начали поочередно выводить оттуда мобилизованных джигитов и усаживать их на подводы, И тут же без всякого прощания тронулись, увозя джигитов от родных и близких».

Сакен похудел. Редко теперь на его лице можно увидеть улыбку.

9 марта 1917 года в аул пришло ошеломляющее известие: в Петрограде революция, белый царь отказался от престола. Сакен решил немедленно ехать в город. Когда пробил час свободы, он считал, что его место не у школьной доски, а там, где решаются судьбы его народа. Со слезами провожали своего наставника шакирты. Опечалены их родители, да и Сакену трудно расставаться с полюбившимися учениками. И все же он должен немедленно ехать.

Тоску прощания постепенно рассеял мягкий степной ветер.

Как только выехали на степные просторы, Сакен запел во весь голос. Услыхав песню, кучер сначала удивленно посмотрел на Сакена, но потом, подняв наушники шапки, стал слушать. Сакен импровизировал.

 
В степях царила ночь гнетущая,
Ночь неизвестности и страхов.
О эта ночь, крыла простершая
Над мирным племенем казахов!..
 

Сколько можно петь о минувших днях. Если ты не возлагаешь никаких надежд на будущее, то зачем бросил насиженное теплое местечко? В такое радостное, волнующее время нечего оплакивать прошлое. Ведь ты всю жизнь мечтал о свободе, равенстве. Ты идешь по дороге в будущее. Дни беззаботной жизни кончились.

 
И мы коней крылатых вздыбили
По этим поднебесным тропкам.
Нам крутизна грозила гибелью.
Но что она сердцам неробким?
И вот мы дали озираем,
Поправ вершину покоренную.
Она над непробудным краем
Встает сияющей короною.
Ее, вершину высочайшую,
Окрасили лучи рассвета.
Она сверкающею чашею
К горящим небесам воздета.
 

Конечно, над стихами еще надо поработать. Но мысли верные, а ритмы зовут вдаль, к неизведанному.

 
Но кони не стоят на месте —
Рвут удила от возбуждения.
Они несут домой известие
О солнечном освобождении.
Они летят крылатой стаею,
Посланцы света и свободы.
И слезы радости блистают
В глазах казахского народа.
 

Так, то распевая, то надолго умолкая, задумываясь Сакен ехал в Акмолинск, еще не представляя, что он будет делать. Но он знал: место его там.

Бывшая Российская империя митинговала, избирала, переизбирала всевозможные бюро и комитеты и походила на старый, рассохшийся корабль, плывущий по морю без руля и без ветрил.

Повсюду появились свои доморощенные ораторы, вожди-краснобаи, вылезающие на трибуну по любому поводу и без оного. Прежде ничем не выделявшиеся, совершенно незаметные люди вдруг заявили о себе как яростные полемисты.

Бывшие приказчики и бакалейщики, спекулянты и мелкие чиновники, учителя и врачи, писаря, переводчики, ветеринары – все включились в борьбу. Все спешили выступить в роли вождей. И, конечно, от имени народа.

Величиной с ладонь Акмола, и она разбилась на группы и группки. И каждый день собрания, митинги. Собраний много, а власти – никакой. Для управления городом и степью собрались было избрать коалиционный комитет, куда бы вошли представители от разных национальностей, от разных классовых группировок, от разных сословий. «Было дано указание свыше, – вспоминает Сакен Сейфуллин, – выдвигать в комитет по равному. количеству депутатов, независимо от численности избирателей, то есть поровну от мусульман, от русского казачества, от мещан, от жителей слободки, от солдат, от сословия учителей. Большинство, за исключением русского казачества, с такой установкой не соглашалось».

В итоге от идеи коалиционного комитета отказались. Избрали просто уездно-городской комитет, потом много раз его переизбирали. И все же управлял уездом не он, а прибывший от правительства Керенского комиссар.

«Вся свора царских чиновников, – писал Сакен о том времени, – волостные управители, приставы, крестьянские начальники продолжал жить припеваючи. Смещенные с должности, и то не везде, они жили на прежних местах, не испытывали никаких затруднений. У нового правительства не было и мысли о том, чтобы наказать этих кровопийц за бесчинства в прошлом. Ведь совсем недавно, год тому назад, когда была объявлена мобилизация на тыловые работы, когда народ восстал против несправедливости, эти подлые чиновники-живодеры драли три шкуры с обездоленных казахов.

До глубины души угнетала нас их теперешняя безнаказанность. Мы хлопотал», бегали, требуя возмездия, и все впустую, наши жалобы шли на ветер».

Газета «Казах», ранее верой и правдой служившая царю, вдруг стала возносить хулу на монархию, договорилась даже до казахской автономии. Трудно разобраться в потоке противоречивых мнений. Поэтому, когда Сакену в руки попала газета «Алаш», которую издавали в Ташкенте Мариям и Кольбай Тогусовы, он обрадовался твердости и ясности их позиции.

Статья Тогусова была озаглавлена «Долой Романовых».

«В грязи и крови пала династия Романовых, триста с лишним лет, как кошмар, тяготевшая над Россией и ее народами…

Палка и кнут, тюрьма и ссылка, топор и виселица – вот ответ всех Романовых на справедливые требования народа, на все его попытки освободиться от кабалы помещиков и кулаков…

И неужели теперь, когда эта династия пала, преследуемая проклятиями и общей ненавистью, когда над Петропавловской крепостью и Зимним дворцом развевается красный флаг народной революции, – неужели теперь можно пожелать восстановления монархии?

Монархия нужна угнетателям, а не народу, не рабочим, не крестьянам и не мусульманам.

Единственная форма правления, достойная свободного народа, – это народоправство, демократическая республика. Единственным лозунгом будущего Учредительного собрания должно быть: «Долой Романовых, да здравствует демократическая республика!»

25 апреля 1917 года в Омске открылся областной съезд казахов. Председательствовал на съезде присяжный поверенный Айдархан Турлыбаев, его заместителями были сотрудники газеты «Казах», выходящей в Оренбурге, Мыржакып Дулатов и Ережеп Итбаев.

В президиуме съезда, открывшегося в Омске, сверкали не только лысины, но и золотые эполеты со старыми царскими вензелями. Командующий Омским военным округом генерал-майор Григорьев был в полной парадной форме. И председатель омского коалиционного комитета Н.А. Филатов явился, увешанный всеми регалиями. И, наверное, впервые они говорили, обращаясь к собравшимся «граждане казахи», хотя за долгие годы привыкли к иному – «инородцы».

Сакен, как и все казахи, напряженно следил за происходившим в Омске. До Акмолинска докатилась весть, что руководители съезда с почтением встретили выступление бывшего волостного – Олжабая, известного своими злодеяниями против народа в 1916 году. Он теперь явился в Омск на съезд без всякого приглашения. А вот речи делегатов съезда, избранных жителями Акмолинска, – Байсеита Адилева и Хусаина Шашдаулетова – были оставлены без внимания.

На съезде избрали казахский областной комитет.

Акмолинским казахским комитетом руководил адвокат Рахимжан Дуйсембаев. Его заместителем был Сакен, и им удавалось договориться по всем вопросам работы комитета.

Сакен в то же время руководил созданной по его инициативе молодежной революционно-демократической организацией «Жас казах» («Молодой казах»). Членами бюро были – Абдулла Асылбеков, Бакен Серикбаев, Байсеит Адилев, Жумабай Ыуркин, Айбасов. Ее платформой было – «распространение среди народа законов, просвещение народа и участие его в политических делах».

«Жас казах» заявил, что он «считает большевистскую революционную партию самой верной партией в России», что он «выступает рука об руку с нею» а «всячески поддерживает создание Федеративной республики».

Комиссар Временного правительства прапорщик Петров в своем донесении областному начальству писал:

«Со времени переворота прошло полтора месяца. Народ Акмолинского уезда переживает тяжелые дни. Во всем этом виноваты создатели организации «Жас казах». Нахожу нужным указать на существование здесь группы лиц, так называемых «подпольных адвокатов», деятельность которых, на мой взгляд, является одной из причин здешней разрухи. Ввиду отсутствия данных, благодаря которым было бы возможно так или иначе устранить их влияние на население и их деятельность, считаю положение здесь шатким».

Казахский уездный комитет прежде всего поднял вопрос о выпуске газеты на родном языке. Рахимжан Дуйсембаев отправился в Казань за типографским оборудованием. Временно его обязанности стал исполнять Сакен. Предстояло создать волостные комитеты. По аулам разъехались комиссары. Они должны были объяснить Жителям современное положение, призвать их не избирать в комитеты тех, «кто раньше издевался над народом», строго следить за тем, чтобы в выборах приняли участие женщины.

Нелегко складывались у казахского уездного комитета отношения с уездно-городским и областным казахскими комитетами. Согласованности в действиях не получалось – в этом казахи Акмолинска убедились очень быстро.

На двух бывших волостных (Олжабая, в частности) поступило в казахский областной комитет до 120 жалоб. Их обвиняли в различного рода преступлениях перед казахским народом. Об их зверствах знал и уездно-городской комитет. Но он не поддержал казахский уездный комитет, когда тот обратился в областной комитет, требуя наказать виновных. И областной комитет тоже отнесся к просьбе казахов с полным равнодушием.

Два комиссара, прибывшие в Акмолинск из областного комитета, – Сеитов и Кеменгеров не помогали уездному комитету работать, а скорее мешали. Постоянно вносили разноголосицу.

В результате казахский комитет, не надеясь на помощь извне, повел свои дела самостоятельно. И вскоре стал для казахов Акмолинского уезда и судом, и милицией, и верховной властью.

С помощью типографского оборудования, доставленного Рахимжаном Дуйсембаевым из Казани, был выпущен первый номер газеты «Тиршилик» («Жизнь»). Дуйсембаев и стал ее редактором. В передовой статье была изложена программа газеты. Она выражала интересы беднейших слоев населения.

Казахские комитеты создавались повсеместно. Но руководителями их были по большей части буржуазные интеллигенты – адвокаты, судьи, врачи, чиновники, переводчики. А вдохновляли их нередко муллы, бывшие волостные управители, баи.

И порой это выглядело таким образом.

«Это было в период, – вспоминает Сакен, – когда всюду проводились областные съезды. Съезд открылся в самом Уральске, в помещении городского цирка. Избрали президиум, который занял места за столом посреди арены. Многим делегатам не хватило места, я они стояли в проходах. В цирке собрались бывшие баи, бывшие чиновники, представители интеллигенции, образованные женщины, одним словом, сливки всей Уральской губернии.

Они сидят, как и полагается, за столом, на стульях, и только один человек сидит особняком по-своему, прямо на арене, на мягком ковре. Сидит, как шар в масле, тучный, широкоплечий, с серебряной узорной опояской и в меховой шапке из куницы. Жир на затылке толщиной с полено, щеки отвисли, как бурдюки. Зная себе цену, он изредка удостаивает окружающих своим взглядом. Зато с этого бога, «пупа земли», не сводит глаз президиум, уставился на него, словно охотничья ищейка на своего хозяина.

Все как будто идет спокойно. Но вот надменный взгляд «пупа земли» упал на двух женщин-казашек, одетых по-европейски. «Пуп» нахмурил брови и грозно пробасил:

– Это что еще за куклы там торчат?

Делегаты замерли. Президиум затрепетал, начал объяснять:

– Одна из женщин – жена Исы, другая – жена Айтжана. Обе они доводятся вам снохами.

– Гоните их отсюда! Здесь не место для бабьих сборов! – приказал толстяк.

Женщин моментально выставили из цирка.

Покончив таким образом с первым вопросом, сделали перерыв. Делегаты съезда мирно беседуют между собой. Толстый наместник бога на земле милостиво одарит словом то одного смертного, то другого. Присутствующие жадно внимают его драгоценной речи, ловят каждое слово на лету, как ловит брошенную кость голодный пес.

– Эй, Губайдулла! – позвал толстяк члена президиума Губайдуллу Алибекова. – Ты без конца твердишь, что часто бываешь в Петербурге. Бывай там сколько хочешь, но здесь, в моих краях, не мели ерунду!

– Эй, муллы, курите табак, тогда у вас перестанет болеть голова!

Никто не осмеливался ни обидеться на слова толстяка, ни возразить ему.

Кто же он такой?

Он – потомок знаменитого Сырым-батыра, известный волостной управитель Салык.

Когда съезд закончил свою работу, Салык обратился к президиуму:

– Эй, вы там! Сейчас все без исключения должны пойти на кладбище. Будем читать коран на могиле павших в 1916 году.

Делегаты беспрекословно повиновались и, выйдя из Цирка, толпой повалили на кладбище. Возле могил все уселись, скрестив ноги.

Члены президиума и активисты оказались в переднем ряду. Длиннейшую суру корана «Табарак» терпеливо прослушали до конца.

Таков был характер новой власти на местах. Полноправных наместников бога на земле вроде Салыка можно было встретить и в других местах, с теми же повадками и отношением к новшествам».

Удивительно ли, что в этих условиях буржуазные националисты, газета «Казах», ее руководящее ядро во главе с Алиханом Букейхановым активизировали свою деятельность. Газета рассылала по степи письма и инструкции, разъясняя свою националистическую позицию и требуя поддержки.

Состоялся Тургайскип областной съезд, где присутствовали представители от Акмолинского, Семипалатинского и других комитетов. Было принято решение о созыве общеказахского съезда. Он должен провозгласить создание новой партии «Алаш». Избрали подготовительное бюро, во главе которого встала редколлегия газеты «Казах».

Вскоре было объявлено, что всеказахстанский съезд состоится 20 июля 1917 года в Оренбурге. Во все комитеты были разосланы телеграммы с перечнем вопросов, подлежащих рассмотрению на съезде. Получил такую телеграмму и Акмолинск. Кроме того, стало известно, что, кроме делегатов, на съезде будет присутствовать ряд лиц, приглашенных лично Букейхановым, – типа волостного Салыка или Пана. Возникал вопрос: «Чем же эти люди заслужили доверие народа после свержения царевой власти?»

От областного комитета на съезд поехали врач Асыл-бек Сеитов и будущий учитель поэт Магжан Жумабаев.

Перед самым съездом Сакен получил письмо от Шаймердена Альжанова. Он писал: «Сакен, я еду на съезд господ в Оренбург. Я выступлю против Букейханова и буду доказывать неправильность его позиции. Ты тоже должен раскрывать глаза народу, неустанно разоблачать подлинное лицо этих людей. До свидания! Жди моих сообщений».

Акмолинский казахский комитет, как и общество «Жас казах», выражал несогласие с решениями областных съездов по многим вопросам. В частности, он настаивал на федерации, в то время как сторонники Букейханова боролись за автономию. Чтобы его умаслить, в Акмолинск прибыли областные комиссары с сообщением, что они намерены избрать делегатами на съезд Сакена и Рахимжана Дуйсембаева. Но эта уловка не удалась. Тогда волостные хажи и муллы начали открытую травлю Сакена и его единомышленников. Они называли их «безбожниками, смутьянами».