Текст книги "Сакен Сейфуллин"

Автор книги: Турсунбек Какишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Светлой памяти Каныша Имантаевича Сатпаева – академика АН СССР, первого президента АН КазССР, лауреата Ленинской и Государственной премий

ТРОПИНКА НАДЕЖДЫ

Зима в Сары-Арке суровая и буйная. Январские стужи всегда сопровождаются метелями и снежными буранами. Возчики руды для Спасского медеплавильного завода сбились с пути и забрели в зимовку Карашилик, что означает «Черные рябины».

Карашилик – укромное, живописное местечко. Рядом – ершистые горы Ортау, кругом – степь. До ближайшего городка – 500 верст.

Старший возчик Акилдек, сын кузнеца, остановился у охотника Сейфуллы, который приходился ему дальним родственником.

Сейфулла бесконечно рад другу. Акилдек много путешествовал, многое повидал. У него можно попросить совета.

И когда иссякла обычная застольная беседа, Сейфулла наконец решился. Своей сокровенной мечтой он не делился даже с Камал.

– Послушай, Акилдек, я хочу отдать Сакена обучаться русской грамоте, что бы ты сказал на это?..

Сейфулла внезапно замолчал, словно и сам испугался столь дерзновенной мысли. Жамал замерла на месте. Две пары встревоженных, вопрошающих глаз уставились на Акилдека.

Возчик не торопился с ответом. Он давно дружит с Сейфуллой, но сейчас важно мнение матери Сакена. А мать – это очевидно – лишь сию минуту узнала о намерениях мужа.

И потом – поблизости нет школ, в которых бы учили русской грамоте. Поговаривают, правда, что на руднике откроют русско-казахскую школу. Пока Сакен мог бы пожить в доме Лаврентия. У него жена – бывшая учительница. Люди они пожилые, Сакен помог бы им по хозяйству, Сейфулла доставит продукты. Мальчик пообвыкнет среди своих сверстников, русских ребят. Жена Лаврентия подучит его. Что ни говори, Сейфулла прав, без русского языка молодым нет дороги…

– Отдавай, Сейфулла.

Буран прекратился через два дня, и возчики собрались в путь. Навьюченные верблюды, нагруженные сани, и среди тюков на одной из повозок примостился укутанный маленький комочек, жалобно оглядывающийся на остающийся позади родной аул.

Сейфулла был небогат, хотя и происходил из богатого и знатного рода. Его отец Оспан умер в 23 года, не оставив грудному сыну ни скота, ни пастбищ. И Сейфулла вынужден был с ранних лет добывать себе пропитание поимкой ловчих птиц и охотой.

Жамал тоже не принесла Сейфулле ни богатого приданого, ни земельных угодий. Зато она унаследовала от отца – оратора, композитора, музыканта, виртуозно владевшего домброй, – любовь к музыке, песне, народным сказам.

Не лишен способностей к музыке был и Сейфулла. Без его участия не обходились ни один праздник, ни одна свадьба в степи, носящей имя Сары-Арки.

Он и дня не мог провести без охоты, без песен и поэтому редко появлялся в родном ауле, предоставив Жамал заботы и о хозяйстве и о детях.

Семья была большая. Сакен – старший, он родился 15 октября 1894 года. А кроме Сакена – Маликаждар, Абумуслим, Габдулмажит и сестры – Рахима, Калима, Салима.

Сакен не часто видел отца, но каждый день слушал песни матери.

Он был таким же, как и все его сверстники из аула, – сыном степей. И он с малых лет знал степь, умел понимать ее язык, повадки ее обитателей.

Причудливый силуэт далеких гор Ор и Аба, извилистые реки и речушки, сплетенные в вычурный орнамент, – орнамент, который он каждый день видел на украшениях казахских юрт, одежде, – океан трав, то колышущихся под ветром, то сникающих под зноем, говорили ему больше, чем все премудрости корана.

Сакен неохотно ходил в аульную школу – мектеб. Зубрил коран, не понимая его смысла. Аульный мулла, прозванный Деревянной Ногой, заставлял детей заучивать наизусть религиозные догмы. Сакен скучал на уроках, шалил. Он был живым и любознательным мальчиком.

И Жамал и даже Сейфулла все чаще задумывались о будущем своего первенца.

И вот он едет в чужой поселок…

Весна. Холмистую местность, где расположен Спасский медеплавильный завод, казахи называют Нильди, русские – Успенским рудником. Заводские учреждения и дома чиновников – рядом с заводом, на холме. Землянки рабочих – в низине. Те, кто душой и телом отдался французскому горнопромышленнику Карно, солидно нажились. Им не страшны ни знойное лето, ни зимняя пурга. Те, кто в низине, страдают от зноя, холода, голода.

Начисто убрав двор, Сакен вышел на улицу. Предстоял урок русского языка, нужно было набраться силенок.

Сакен скучает по аулу, по друзьям, по родителям. Трудно дается ему ученье у Марфы Тимофеевны. Она не сердится, не ругает его, но выжимает семь потов.

От завода до родного аула Сакена рукой подать. Но никто из родных не спешит навестить его. Волостной управитель дал ему медяки на сладости, но разве управитель и медяки могут заменить отца?

Сакен не стал покупать конфеты. Купил самую красивую книгу. В ней столько рисунков. Марфа Тимофеевна повертела, полистала книжицу, улыбнулась и сказала: «Тебе еще рано читать такие книги. Поди отдай обратно и купи книгу с большими буквами».

А с «большими» в магазине была только «Азбука» Льва Толстого. Она стоила дешево, и у него остались деньги на монпансье.

Хорошо, когда бежишь домой, а под мышкой у тебя книга, а в кармане, в жестяной коробке, позвякивают леденцы. Даже петь хочется.

Сакен уже совсем собрался запеть, как из-за холма появился всадник. Надо родиться в степи, чтобы по стуку копыт скакуна, по посадке, еще не разглядев лица, Узнать седока. Отец!

Сейфулла обнял сына, не слезая с седла.

Потом легко спрыгнул, еще раз обнял и так и не снял тяжелой руки с плеч. Когда они поравнялись с домом Лаврентия Сергеевича, у которого жил и учился Сакен, отец и сын исчерпали все слова любви и тоски, скупые мужские слова, накопившиеся за полгода разлуки.

Сакен снял с седла коржун, занес домой. Сейфулла здоровался с Лаврентием Сергеевичем и Марфой Тимофеевной так, будто век не виделись.

– Сакенжан, подвинь ко мне коржун. Сейфулла ловко отвязал кармашек у красивой, расшитой национальным орнаментом сумки и, как фокусник грациозным движением достает из волшебного ларца сюрпризы, достал и протянул Марфе Тимофеевне что-то мягкое, переливающееся.

– Это лиса. Долго искал ее. – Затем вновь запустил руку в коржун. – А это два волка тебе, тамыр. [1]1
  'Тамыр– друг


[Закрыть]Эта зима волка было мало. Но я еще найду тебе. А это песец вашей дочке.

Марфа Тимофеевна и Лаврентий Сергеевич, словно заранее сговорились, запротестовали.

– Что ты, что ты, тамыр! К чему эти подарки! Мы их не заслужили.

Сейфулла с трудом подбирал русские слова. И те, что вспоминал, коверкал безбожно.

– Мои обижаит не надо. Я тебе скажу, что ваш труд большой, много. Сакен ушит, – и не закончил. К нему подбежала Леночка, Сейфулла набросил на нее хорошо отделанную шкуру песца.

– Ой, тамыр, у нас теперь целый зверинец. Я – волк, старуха – лисица, а Леночка, Лена… как называется по-казахски песец?

– Карсак, – отчеканил Сейфулла.

– Да, да, карсак!

Марфа Тимофеевна стала накрывать на стол. И Сейфулла затих, погасил улыбку. Он почувствовал себя не в своей тарелке. Сейчас ему подадут ложку и вилку. А что с ними делать? Отец умоляюще смотрел на сына. Но чем Сакен мог помочь отцу? Лаврентий Сергеевич делал вид, что не замечает затруднений Сейфуллы. Расспрашивал о зимовке, нуждах аула. Тот оживился. – Мы сикоро кочоваит джайлау. [2]2
  Джайлау – летнее кочевье


[Закрыть]

Марфа Тимофеевна не столько поняла, сколько угадала его мысль, и сразу же возразила.

– Нет, тамыр, это невозможно!

Мешая русские и казахские слова, Марфа Тимофеевна объяснила Сейфулле, что Сакену надо много заниматься, ибо еще очень слабы его знания – не время сейчас возвращаться в аул.

Сейфулла оспаривал ее решение при помощи рук и мимики.

– Жина жилайды, много, много слез! В спор вмешался Лаврентий Сергеевич.

– Сакенчик, ты, видимо, не против поехать домой? – Сакен возрадовался было, но, встретив удивленный взгляд Марфы Тимофеевны, смутился. – Тогда так и сделаем, – продолжал Лаврентий Сергеевич, – ты побудешь несколько дней в своем ауле, а вернешься, когда они начнут кочевать на джайлау. Так, пожалуй, будет лучше. Проветришься, поиграешь вдоволь. А ты, моя старушка, тоже немножко отдохнешь от учительствования. Как вы все на это смотрите?

– Тебе мировым быть, – сказала Марфа Тимофеевна, а Сейфулла, кивая, только повторял: «Прауда, прауда…»

Осень. От нещадно палящего солнца растительность потеряла свою зеленую окраску. В ложбинах выцветшая трава еще колышется, а холмы совсем голые. В Сары-Арке всегда ветрено. На холм, где стоит только что открытая русско-казахская школа, поднимаются двое: Марфа Тимофеевна и Сакен. Сакен помогает учительнице, поддерживает ее под локоть. А она часто останавливается, глубоко дышит, но продолжает давать ученику последние наставления.

– Говорят, что Николай Романович строг. Мне самой никогда не доводилось с ним беседовать. Ты, Сакен, не бойся, отвечай бойко, – снова и снова повторяет старая учительница.

На холме двухкомнатный белый дом. В просторном классе большая черная доска блестит свежей краской. Видимо, еще никто не дотрагивался до нее. Маленький стол и несколько парт, они расставлены в два ряда. Николай Романович Склянкин – учитель и заведующий этой школы – сидел в одиночестве.

– Марфа Тимофеевна, коллега, здравствуйте! А это ваш воспитанник? Слышал, слышал, что вы обучаете одного степняка. Пожалуйста, проходите, садитесь.

Прием был благожелательным. Марфа Тимофеевна и Сакен успокоились.

– Значит, ваш воспитанник уже закончил домашнее образование. Очень хорошо! Давайте теперь поговорим. – Сакен почувствовал, что краснеет под испытующим взглядом Николая Романовича. Да и Марфа Тимофеевна насторожилась.

– Так как же тебя зовут?

– Садуакас, – Сакен назвал свое имя по-казахски.

Марфа Тимофеевна удивилась:

– Разве у тебя двойное имя?

– Нет, Марфа Тимофеевна! Сакен – это мое ласкательное имя, а настоящее – Садуакас, – объяснил Сакен.

Этот диалог обрадовал Николая Романовича, ибо казахские дети в школу приходят, не зная ни одного русского слова.

У мальчика и произношение правильное. Видимо Марфа Тимофеевна за время пребывания Сакена в их доме сделала все, что было возможно.

Обычно казахские дети ведут себя очень застенчиво. Робко отвечают на вопросы. А если и отвечают, то так невнятно, что их трудно понять. Николай Романович был уверен, что это связано с национальным характером. Но ответы Сакена несколько поколебали его выводы.

– Возьми мел, – приказал Склянкин, напиши что-нибудь.

Сакен в недоумении умоляюще посмотрел на Марфу Тимофеевну. Что такое мел, он не знал. И учительница забыла ему объяснить. Николай Романович показал Сакену на предмет, напоминавший белый камень. Сакен решительно подошел к доске. Он слышал, что на доске пишут. Но неужели этим белым камнем? Сакен осторожно взял мел и держал его, словно боялся, что он взорвется у него в руках. Попробовал выводить буквы А, Б, В. Выходит. Написал: «Я хочу учиться». Написал без ошибок.

Нервы Марфы Тимофеевна не выдержали, она прослезилась. Николай Романович одобрительно похлопал Сакена по спине. Теперь двери школы были открыты.

Счастливые дни начавшейся учебы были омрачены смертью Марфы Тимофеевны. Лаврентий Сергеевич и маленькая Леночка – приемная дочь – никак не могут оправиться от утраты. Когда-то светлая, просторная квартира без старой учительницы выглядит мрачной, неуютной. Если до сих пор уделом Сакена была уборка двора, то теперь ему пришлось взять на себя обязанности и домохозяйки. Он готовит обед, прибирает квартиру. В школе на время забывается, возвращается домой – и снова наваливается печаль.

Глубокой осенью приехал Сейфулла. По казахскому обычаю выразил соболезнование Лаврентию Сергеевичу. Но после нескольких слов они замолчали. О чем говорить? Сейфулла считал нетактичным и неуместным начать сейчас разговор о дальнейшем пребывании Сакена в этом доме. В такие трудные и грустные дни не следует Сакену оставлять эту семью.

Лаврентий Сергеевич угадал мысли Сейфуллы.

– Привыкли мы к Сакену, да и он к нам, наверное. Но что же делать – Сакенчику нужно учиться. А готовить уроки и ухаживать за нами – слишком много забот на одни плечи.

– Нет, тамыр, такой горе – мы не оставит беде. Сакен большой, будет жить и учиться у тебя.

– Я знаю, вы, казахи, народ сострадательный. Но, тамыр, не нужно мешать Сакену. Пусть Сакенчик учится свободно, не зная забот и горя. Нам, старикам, умирать, а им жить.

Однако Сейфулла стоял на своем.

– Твой жинка был хороший человек. Она ушел. Мой сын отсюда никуда не пойдет. Нет, тамыр. Живите вместе, что ты кушаит – он тоже, что ты работаит – он тоже.

И, решив, что дело улажено, Сейфулла молча вышел из дома, да с тем и уехал в свой родной аул.

Прошла зима. А в начале лета Лаврентий Сергеевич отправился куда-то на Урал.

Сакен переехал на квартиру знакомого почтовоза Тунгышбая. И напрасно!

Жена Тунгышбая заставляла Сакена работать день и ночь. Посылала за водой, заставляла даже стирать пеленки для новорожденного. Все было бы полбеды, но она без конца бранила Сакена, унижала, а иногда даже кидалась на него с кулаками. Во время еды смотрела Сатану в рот так, что даже чай застревал у него в горле. Сакен похудел, стал мрачным. Когда выдавались свободные минуты, уходил из дому и бежал в кузницу, где работал знакомый кузнец Ибрай. Здесь все было необычным. И грохот молотов, и жара раскаленного металла, и бесконечная песнь Ибрая. Он сам придумывал новые слова к старым мотивам. Когда он пел, его подручные Асан, Усен, Арын затихали. Жадно слушал кузнеца и Сакен. Однажды Ибрай обратился к Сакену:

– Поди сюда. Видимо, тебе нелегко живется. Знаю, жена Тунгышбая – дрянь. Отец не приезжал еще? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я вчера встретил Закирбека, сына Копбая. Ты его знаешь, он работает на конюшне заводоуправления. А что, если ты будешь жить у него? Когда приедет твой отец, я объясню ему, что к чему. Тебе лучше будет у Закирбека, и он, и его жена не злые люди. Твой отец – охотник, он доставит продукты и деньги. Сегодня вечером, в конце рабочего дня, приходи сюда, я тебя отведу к Закирбеку.

По-новому зажил Сакен. Утром – в школе, после обеда – в кузнице Ибрая. Школа и кузница несли новые знания. Теория и практика. Грамматика и жизнь. Впоследствии Сакен писал, что «от биения сердца кузнеца, от стремительного движения машины, от грохота двигателей шахты, от сурового лика шахтеров, которые ежеминутно выбрасывают камни из глубины земли, от их землянок, прижатых к холмам», получал он наглядные уроки жизни.

А ведь это было время, когда вспыхнула первая русская революция 1905–1907 годов. Отзвуки ее боев докатились и до казахских степей, до Спасского медеплавильного завода.

На глазах у Сакена прошла и известная забастовка горняков на Успенском руднике.

Ранним утром 9 декабря 1905 года жизнь в рабочем поселке замерла. Не слышно привычного рева заводского гудка. Не видно и рабочих, которые обычно в это время брели к шахтам и заводу. Тишина.

На улице мороз. И обычно в такие дни Сакен сидел дома, как и остальные поселковые ребята. Но сегодня чуть свет за ним забежали Альжан Жумажанов – сын рабочего с медеплавильного завода, и Ахмедия Аханов, отец которого работал там же.

– Сакен, пойдем посмотрим!..

– Что посмотрим? – удивился раннему визиту друзей Сакен.

– Разве ты не знаешь – сегодня никто на работу не вышел. Собрание на заводе будет.

Можно ли пропустить такое событие! И пусть себе лютует мороз – они не уйдут, пока все не выяснят.

Суровы лица рабочих, особенно сегодня. Все молчат, ждут чего-то. Из заводоуправления вышли Топорнин, Али Байчагиров и кузнец Ибрай, Низовитин, Невзоров, Мартылаго. Через несколько минут здоровяк Топорнин уже держал речь:

– Товарищи, не хотят вести переговоры с нами эти холуи французского капитала. Говорят: не будем ничего платить. Да еще пугают штрафом – кто не выйдет на работу, тому пишется акауыз. [3]3
  Акауыз – «пустой рот» – так назывался штраф.


[Закрыть]Ну, думайте, и прошу высказаться.

Толпа загудела, закричала.

– Не все хором. Кто желает выступить? Вышел русский рабочий и сказал:

– Как условились, так и будет. Пусть сокращают рабочее время и увеличивают оплату. Пусть уничтожат штрафы. Если не выполнят этого требования, никто из нас на работу не выйдет. Так и передайте этим хапугам, домашним крысам!

Его поддержали:

– Правильно, надо этих кровопийц проучить! Слово взял Али Байчагиров:

– Родные и близкие, братья. Вот здесь сегодня мы, и русские и казахи, объединились. Как же нам не объединяться, если мы вместе работаем, вместе страдаем, терпим издевательства. Кто из нас может сказать, что живет как человек. Плохо, очень плохо оплачивается наш изнурительный труд, полуголодное существование нас самих и членов семей наших дальше нетерпимо. Вы слышали, что они, эти холуи, отказываются прибавить оплату. Что же нам остается делать? Продолжать забастовку. Мы, казахи из соседних аулов, при помощи родичей можем продержаться еще несколько дней. Можно походить по аулам, попросить продовольствия. Наверное, так и придется сделать. Но нам еще надо подумать о положений наших русских друзей. Они-то живут впроголодь, запаса у них нет. И не у кого взять. Я думаю, мы, казахи, поделимся с ними. Будем держаться вместе. Наш Русско-киргизский союз [4]4
  В царской России в официальных документах казахов именовали киргизами.


[Закрыть]должен доказать, что он жизнеспособен. Будем же стойкими! – Эту речь Али Байчагиров прои»' нес дважды – на русском и казахском языках.

Затем слова попросил кузнец Ибрай.

– Казах – аул пойдет, махан принесет. Русский даст. Наш союз будет жить.

Ибрая поддержали. Топорнин заключил выступления:

– Товарищи, нам необходима сплоченность и сплоченность. Только организованная борьба достигает цели. Они сегодня нам отказали, но мы не пойдем на уступки. Будем продолжать нашу забастовку. Они вынуждены будут сами прийти к нам. Вот здесь Али Байчагиров хорошо сказал, что казахи помогут русским братьям. Это и есть конкретный, деловой союз. Давайте сплоченно будем держаться. Кто согласен, пусть поднимет руку.

Поднялся лес рук, изможденных от работы, но крепких и сильных.

Прошло два дня. Администраторы по одиночке приглашали рабочих, уговаривали выйти на работу, угрожали увольнением. Но получили отпор.

Забастовка приносила хозяевам колоссальный ущерб. В конце концов администрация согласилась с требованиями Русско-киргизского союза. Но, конечно, с оговорками. Так была достигнута первая в бескрайной казахской степи победа рабочих.

Май 1907 года. Наступила цветущая весна в Сары-Арке. Забыты тяготы зимы. Особенно молодежь рада ввесне. После рабочего дня, перед закатом солнца, молодые люди поднимаются на холм, потом спускаются в ложбины. Здесь у них веселье. Главное – алтыбакан. Из семи жердей сколачивают качели, на качели садятся двое – юноша и девушка. Они всегда объект звонкого и язвительного смеха. А им следует уметь петь. И отшучиваться. Плохо приходится тому, кто не нашел себе достойного партнера, – получай все сполна. И так до полуночи.

А ночью играют в аксуйек («белая кость»). Правила игры простые. Нужно ночью найти белую кость – асык лошади или верблюда. Их много в степи. Но найти надо ту, которую забросит ведущий игры. И нужно найти быстро. Поиск кости в лунной ночи сравнительно легок, а в безлунной – довольно затруднителен.

Душой этого молодежного веселья всегда были подручные кузнеца Ибрая – Усен и Арын.

В один из таких вечеров случилось маленькое событие, которое, однако, имело далеко идущие последствия. Толмач управляющего Амир схватил за руку понравившуюся ему девушку по имени Гулбану, приглашая ее к поиску аксуйека. Девушка вырвала руку и при этом порвала платье. Наступая, Амир нагло заявил ей:

– Не плачь, куплю шелковое взамен этого ситцевого. Джигиты с мозолистыми руками тебе его не купят.

Гулбану оттолкнула Амира и кинулась к группе молодежи, где затевали свою очередную игру Асан, Арын и Усен.

– Эй, джигиты с мозолистыми руками, – крикнула Гулбану, – вам бы следовало иметь мягкие руки, как лапы кошки или руки Амира!

Все оглянулись на Гулбану. Рукав ее платья висел на ниточке. Гулбану рассказала, что произошло. Усен решил отомстить Амиру. Он любил Гулбану.

Однажды, подходя к кузнице, Сакеи увидел Арына, Асана и Усена с бумагой и карандашом в руках. Они спорили, злились.

– Не получается у нас, а просить помощи у Ибрая стыдно, – услышал Сакен.

– Вон Сакен идет, может, он кумекает в этом деле. Усен подозвал Сакена. Друзья объяснили, что хотят осмеять Амира, но пока ничего у них не получается.

– Я знаю насмешливые стихи, их сложили в нашем ауле. Но сам я никогда ничего не сочинял, – начал было отговариваться Сакен.

– Ты сейчас свободен, попробуй, авось получится, – хором потребовали они. Сами же поспешили в кузницу.

Нежданно-негаданно на голову Сакена свалилось это задание, оно и во сне ему не снилось. Что делать? Неудобно отказать в просьбе старшим, но как выйти из затруднительного положения? Ведь он никогда не сочинял, даже и не пытался, не было необходимости. Но сказать, что он не в силах, тоже неловко – как-никак он ведь грамотный. К тому же считается, что любой казах умеет сочинять стихи. Не зря же ориенталисты утверждают, что казахский народ – народ поэтов. Об этом Сакену рассказала однажды Марфа Тимофеевна.

Сакен не пошел в кузницу, побежал домой. Второпях схватил карандаш и сразу же сел писать. Без остановки исписал полстраницы. Похоже или непохоже это на стихотворение? Над этим Сакен не задумывался. Он просто старался выложить то, что пришло на ум.

Но когда перечитал – ужаснулся. Получилась какая-то чушь, ни ладу, ни смысла. Прочитал еще раз вслух. Нет, эти стихи нельзя пропеть. Что делать? Неудобно перед кузнецами. А что, если начать со знакомого куплета?

Написал несколько строк, заученных с детства. Стихи как стихи…

Но ведь нужно выдумать свое. Трудно давались строчки. В голову лезли знакомые рифмы. А на языке вертелось:

 
Ты высоко в мечтах всегда паришь.
Ты выскочка. Ну что ты можешь, выскочка?
 

Это подходит к поведению Амира, он же всегда старается быть на виду. Народ таких окрестил выскочками. Но как осмеять, осрамить его?

Набросал конец стиха:

 
Не ведаешь того, что говоришь.
Позор тебе, хвастун, невежда, выскочка!
 

Кажется, что-то получается. Надо бы так и продолжать. А подходят ли рифмы этого куплета к народной мелодии? Попробовал пропеть – ничего, как будто бы складно.

Опять взялся за карандаш. Писал, читал, снова писал, зачеркивал. Хотел было внести в стихи имена друзей, Гулбану, но они в стихи никак не вписывались. Так и не удалось их вставить в стрдеу. Теперь самое главное – прояснить общий смысл того, что он хочет сказать.

 
Коль ничего не можешь, не хвались,
Коль скуден ум, не быть тебе хваленым.
Мозолистые руки. В них вглядись —
Они ведь чище байских рук холеных.
 

Сакен обрадовался, дописав эти строки. Даже закричал:

– Нашел то, что хотел сказать!

Еще раз прочитал написанное и выскочил из дому. Побежал к кузнице. Увидел, что кузнецы уже спускаются с холма. Догнал. Остановил и, задыхаясь от бега и волнения, тут же прочитал им стихи. Они слушали, перемигиваясь, посмеиваясь, и в результате одобрили три куплета.

Алтыбакан в разгаре. Нет конца веселью, но вот Усен и Гулбану запели. Им вторят Асан и Арын. Знакомая мелодия, но текст песни новый. Слушатели сразу заметили это, примолкли. Когда была спета последняя строка, молодежь огласила вечернюю степь громким хохотом. Посрамленный Амир убежал с вечеринки.

Сакен и не думал, что его первое творение привлечет всеобщее внимание. О его стихотворном даре заговорили. Первый успех окрылил Сакена.

И хотелось вновь взяться за стихи.

Вместе с Сакеном учился его троюродный брат Такай (Ташмухамет), сын волостного управителя Нильдинской волости – Жакена.

Такай умом не блистал. Он сорил отцовскими деньгами, был драчлив, заносчив, презирал Сакена и его друзей. Не раз Сакен и Альжан поколачивали Такая, теперь Сакен задумал разделаться с Такаем по-иному. Он засел за новое стихотворение. Писалось на сей раз легко. И через несколько дней тщательно переписанное арабским шрифтом стихотворение стало достоянием не только соклассников Сакена, но и молодых рабочих Успенска.

 
Богат мой род, но беден мой отец.
Мой взгляд тяжел и мрачен, как свинец.
Нет у меня дурманящих монет,
И потому мне не купить конфет.
Такай – сын бая – учится со мной.
И сладостями полон его рот.
Мы жаждем знаний, мы идем вперед,
А он надменно ходит стороной.
Мой друг Альжан, не подражай ему:
Он одинок, он отойдет во тьму.
Учись у настоящих знатоков —
У мудрых, дальнозорких степняков.
 

Вот и пройдена программа начальной школы. В этом году у Николая Романовича школу оканчивают восемь учеников. Миша и Гриша поедут учиться на Урал. Такай тоже будет учиться – таково желание его отца. Хотя Николай Романович уверен – ничего путного из Такая не выйдет. А вот Альжан и Сакен – два самых способных ученика – бедны. Отец Альжана рабочий, едва-едва сводит концы с концами. И мечтает лишь о том, чтобы сын стал хотя бы толмачом или писцом. Но особенно беспокоит Николая Романовича судьба Сакена. Ведь Сейфулла беспечен, он любит охоту и веселье. Типичный «степной артист». Не слишком-то он озабочен судьбою своих семерых детей. Его больше тревожит, какая будет в этом году погода, охота, где намечаются скачки и той, праздники и свадьбы. Правда, умелая и умная мать Сакена Жамал каким-то чудом все же содержит семью, обременяя себя всеми заботами и женщины-матери, и мужчины-кормильца.

– Сакен и Альжан, останьтесь после урока, – предупредил Николай Романович.

Ребята ушли. Николай Романович усадил друзей.

– Вот вы заканчиваете школу. Вы – первый наш выпуск, первые наши ласточки. Скоро вам придется самостоятельно искать свою дорогу в жизни. Вы еще маленькие, но жизнь с этим не считается. Сможете ли вы продолжить учебу, или же ваши родители определят вас толмачами к волостным управителям? Не знаю. Только знаю, что полноценными переводчиками вы не можете быть, у вас не хватает знаний.

В первый раз учитель заговорил с ними как со взрослыми. И они не знают, что ответить. Им и радостно, и жутко, а в душе теплятся светлые детские мечты.

– Да, неплохо было бы продолжать учебу, – неуверенно сказал Сакен, – но никто из аула еще не приезжал, и я не знаю, что они думают. Об этом со мной никто не беседовал, кроме вас, но есть у меня своя мечта.

– А ну-ка, о чем? – заинтересовался Николай Романович.

– Да вот говорят, где-то есть город Акмола. Там бывали наши старики. Рассказывали, что жизнь в городе не похожа на степную.

– Да, это, верно, – задумчиво сказал Николай Романович. – В Акмолинске есть приходская школа и городское трехклассное училище. Вас сразу в гимназию не примут, знания не соответствуют.

Больше ничего не сказал учитель. Но в душе у Сакена крепла надежда увидеть город, продолжить учебу.

Казахские аулы – на джайлау. Но уже близится осень, хмурится небо. В дни каникул Сакен пристрастился к охотничьему ружью отца. С приближением осени он все реже и реже выходит в степь. И мать с тревогой поглядывает на него. Что будет с ее красавцем сыном? Она отгоняет от него злых духов, она гордится им. Но что скажет отец? Как решится судьба Сакена?

И вот настал этот день, Сейфулла озабоченно спросил:

– Ты выстирала вещи Сакена? Надо его готовить. Скоро начнется учеба, я сам отвезу его.

– Все готово, когда поедете?

– В среду, в день удачи.

– Я тоже так думала. А ты нашел барана для гостинца? А то неприлично с пустыми руками ехать в город.

До Акмолинска от джайлау 250 верст. На верховой лошади можно доскакать за два дня. Но они ехали не спеша. Останавливались в крупных аулах. И только на четвертые сутки попали в город.

– Вот, сынок, добрались наконец, – облегченно сказал отец, подъезжая к городской окраине.

– Это и есть Акмолинск? – удивленно спросил Сакен. Он представлял себе Акмолинск огромным городом с многоэтажными домами. Степная молва о нем была шумной, громкой.

– Карауткель, – коротко ответил отец. Окраинные дома оказались глинобитными, низкими и грязными. Проехали несколько улиц. Все чаще стали встречаться деревянные дома с разукрашенными карнизами и ставнями. Но такие же Сакен видел в Успенске, в больших русских поселках, куда они заворачивали по пути. Наконец Сакен заметил длинные здания – торговые ряды.

– А эти дома чьи?

– Здесь не живут, сынок, здесь магазины, склады. А вон видишь самый длинный дом – это магазин Кубрина.

Они еще долго ехали по улицам, приближаясь к берегам Ишима. И Сакен тешил себя надеждой, что город Акмолинск где-то там впереди, а пока они едут по Карауткелю. И не знал Сакен, что Акмолинск и Карауткель (Черный брод) – два названия одного города.

Акмолинск основан в 1830 году на высоком берегу реки Ишима как казачий форпост. В 1868 году он был преобразован в уездный город. В начале XX века в нем насчитывалось всего около восьми тысяч жителей. Здесь шел широкий обмен товаров фабрично-заводской промышленности на продукцию степи. Местная торговля находилась в руках семьи Кубриных, владельцев обширных магазинов. Были здесь мыловаренный, кожевенный, маслобойный, пивомедоваренный и пряничный заводы, казенный винный склад, много кузниц и мельниц. В городе расположились уездное казначейство, почтово-телеграфная контора, аптека. Культурные учреждения города были немногочисленны: городское трехклассное училище, прогимназия, две начальных школы, городская публичная библиотека (Пушкинская). За городом расположилась низшая сельскохозяйственная школа с опытным полем и садом. С внешней стороны город мало чем отличается от других городов края. Каменные строения только на главной площади. Улицы немощеные, кое-где они освещаются керосиновыми фонарями. Несколько извозчиков пухнут от безделья. Гостиниц и номеров для приезжающих в городе нет…

На берегу реки – большой дом. Сейфулла направился к этому дому. Здесь живет ветеринарный фельдшер Шаймерден Ниязов – один из влиятельнейших людей, и не только среди казахов. Добродушный, общительный человек.

Жена фельдшера Батен встретила гостей радушно. Расспросила обо всех, кого знала в ауле. Поблагодарила за посылку. Сейфулла преподнес ей от имени Жамал молочные деликатесы – курт, иримшик, сыкпа, сливочное масло – все не лишнее в хозяйстве. Шаймердена дома не было.

– Он поехал в окрестные села, – сказала Батен. – Обещал вернуться сегодня к вечеру, его ждут какие-то срочные дела в городе. Я сейчас поставлю самовар. А ты что стоишь как вкопанный? – обратилась она к Сакену. – Раздевайся, умывайся.

Пока гости приводили себя в порядок, подоспел чай. Выпив две-три чашки чаю, Сакен почувствовал усталость и примостился в самом дальнем углу, где постелен был толстый бостек – матрац малого размера.

– Отдохни, сынок, видимо, дорога тебя порядком потрепала, – ласково проговорила Батен.

Четырехдневный путь на лошади верхом действительно измучил Сакена, ибо ему это не было привычным, как отцу. Он сразу заснул. Попытались разбудить его к ужину, Сакен не проснулся. Фельдшер Ниязов был уже дома. Посмеиваясь, он посоветовал оставить Сакена в покое.