Текст книги "Бессмертный"

Автор книги: Трейси Слэттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

И наконец, в богатом одеянии из собора вышел Джованни, сын Лоренцо де Медичи. Я вспомнил, как Леонардо однажды провидчески сказал мне, что Джованни станет Папой. Я видел только высокого крупного мужчину с одутловатым лицом, вздернутым носом и близоруко прищуренными глазами. Он был больше похож на свою мать римлянку Клариссу, чем на Лоренцо. Двигался он медленно, потому что его окружали скромно одетые священники со строгими лицами. Это были инквизиторы.

– Я Лука Бастардо! – крикнул я.

Люди замерли и повернулись ко мне, в том числе мрачные спутники кардинала.

– Я прожил больше ста восьмидесяти лет! Я поклоняюсь Богу-насмешнику, и только ему! Я Лука Бастардо!

Если не считать необычайного выбора, который я сделал когда-то давно, в ночь алхимии и превращения, то история моего заключения и пыток ничем не отличается от истории таких же тысяч жертв инквизиции. Меня бросили в камеру и допросили. В 1484 году Папа Иннокентий издал папскую буллу против колдовства, и доминиканцы установили порядок процедур для расправы с ведьмами, которому четко следовали, строго соблюдая соответствующие правила. Меня раздели, побрили и изучили на предмет меток дьявола. На теле ничего не нашли, и тогда священники искололи всего меня иголками, разыскивая нечувствительные точки, доказывающие колдовскую неуязвимость. Потом они обсуждали, стоит ли применять пытки. Это означало, что меня привяжут к доске за запястья и лодыжки, а потом будут растягивать, пока не вывихнут все мои суставы. Или пытка при помощи страппадо: мне свяжут руки за спиной, веревку привяжут к подмосткам, а потом будут сбрасывать меня с подмостков до тех пор, пока не вывихнут руки и плечи. Джерардо Сильвано одобрил использование турки: мне вырвут ногти, а потом в раны будут втыкать раскаленные иголки. Джованни, зашедшему взглянуть, как идет дело, споры надоели, и он приказал высечь меня хлыстом, двести раз. Дальше он не решился смотреть и ушел, когда докрасна раскаленные щипцы были готовы, чтобы начать пытку.

Закончился мой первый день, который на самом деле был концом второго, потому что допрос начался ночью. Наконец инквизиторам наскучила эта забава и они ушли. Возиться со мной им было неинтересно, потому что я с готовностью признавался во всем, в чем меня обвиняли. Да, я колдун. Да, я поклонялся дьяволу. Да, я практикую черную магию. Разумеется, я пил кровь христианских младенцев на сатанинском ритуале, который шутовским образом издевается над святым причастием. И меня бросили в эту маленькую келью. Все тело кровоточило после хлыстов, из ожогов сочился гной. Пальцы на левой ноге сломали в тисках, левую лодыжку раздробили ударами молотка, пока кость не превратилась в кашу, а кожа в лохмотья. Я лежал на полу и задыхался, не обращая внимания на воду, которая капала из глаз. На самом деле мне повезло, что у меня еще остались глаза. Джерардо хотел выжечь их раскаленным железом.

Прошло время – может, день, может, два, обо мне точно забыли. Через прутья на двери мне совали плесневелые хлебные корки. А потом я услышал встревоженный голос, который звал меня по имени:

– Лука, мой Лука!

Даже сквозь боль я узнал певучий голос Леонардо. Я через силу подтянулся и сел, прислонившись спиной к стене своей клетки.

– Как поживаешь, мой мальчик? – прокаркал я.

– Лучше, чем ты, – ответил Леонардо.

Он просунул руку сквозь прутья решетки и осторожно прикоснулся к моей голове. Его прекрасные глаза наполнились слезами, и благородное лицо исказилось от боли.

– Я сделаю для тебя все возможное, дорогой! Я уговорю Сфорцу просить у Папы о твоем помиловании. Я уговорю влиятельных людей вмешаться, я все сделаю!

– Как сталось, что ты здесь? – спросил я, мелко моргая от невыносимой боли, которая накатывала пульсирующими волнами.

– Филипепи прислал ко мне гонца в Милан, когда тебя схватили. Гонец искал меня несколько дней. И я сразу приехал. Я подкупил тюремщика и кучку священников, чтобы меня пустили к тебе. Ах, Лука, как же это могло случиться! – срывающимся голосом пробормотал он.

– Вообще-то мне все равно, – вздохнул я. – Не хочу жить без Маддалены и Симонетты.

– Почему ты не послал за мной, когда они погибли? – отчаянно воскликнул он. – Я бы утешил тебя! Я поздно узнал, а когда узнал, ты уже исчез! И никто не мог найти тебя.

– Я сошел с ума, – тихо произнес я и дотянулся до его руки. – Я только ждал возможности освободиться, чтобы соединиться с ними. Я проклял свою долгую жизнь, которая отдаляла меня от них.

– Тебя скоро освободят, – сквозь слезы ответил он. – Я-то знаю, что ты не колдун, Лука. Мы должны тебя как-то спасти!

– Теперь это уже невозможно. Да и почему это я не колдун? – спросил я и пожал плечами. – Почему нет? Я помечен этим проклятым бессмертием, которое я так долго скрывал. Может, доминиканцы и правы и какое-то черное колдовство сохраняет мне неестественную молодость.

– Нет! Этому есть другое, естественное объяснение! Например, твои органы и жидкости восстанавливаются! Я не знаю этого сейчас, но в будущем ученые изучат тебя и узнают, как устроен твой организм! – Он замолк, чтобы перевести дыхание.

– Кто знает, природа прихотлива, может, она создала меня ради забавы, – пожал я плечами. – Человека, который живет слишком долго, гораздо дольше, чем положено. И человек это понимает, когда умирают его жена и ребенок.

Он долго смотрел на меня, а потом кивнул.

– Должно быть, природа хотела увидеть, как дух, запертый в твоем теле, будет бороться за возможность вернуться к первоисточнику.

– Теперь мой дух освободится, – сказал я. – Завтра меня сожгут на костре.

Всеми правдами и неправдами, взятками, лестью и прочими хитростями Леонардо добился в виде исключения разрешения принести мне чистую одежду. Он ушел и вернулся с одеждой, книжкой Петрарки и картиной Джотто, которую я тут же отдал ему в наследство. Он был расстроен и не хотел принимать ее, но я уговорил его. Наконец он ушел, и как я его ни любил, но с его уходом испытал облегчение. Его скорбь меня угнетала.

И я принялся записывать свою жизнь, о которой нисколько не сожалел, несмотря на эти страдания. Я любил Маддалену, и это главное. То, что она любила меня в ответ, было милостью улыбчивого Бога. Некоторые проживают всю жизнь без такой любви, они ищут по свету долголетие или богатство вроде того, что нажил я. Они и не понимают, что величайшее сокровище – это то, что у тебя в сердце.

Всю ночь я писал на пергаментных страницах книжки, которую мне подарил Петрарка. Скоро рассвет, наступает день, когда меня поведут на костер. Я сижу, опершись на каменную стену камеры ободранной до мяса спиной, и подо мной растекается лужа моей собственной крови.

Слышу какой-то шорох возле решетки, и ко мне заглядывает тюремщик.

– Они прилично заплатили, чтобы увидеть тебя, колдун. Надеюсь, ты того стоишь.

Он плюнул в меня и затопал прочь. Глаза мои закрываются. Интересно, кто пришел посмотреть на мои предсмертные унижения.

– Лука! – зовет отрывистый женский голос.

Я поднимаю глаза и вижу за прутьями красивую женщину с черными волосами и умными лилово-голубыми глазами. Рядом с ней мужчина и женщина зрелого возраста, им, наверное, лет пятьдесят. Все трое стройны и красивы, они хорошо одеты в платье не флорентийского покроя, и на глазах у них слезы. Я понимаю, кто они, еще прежде, чем они начинают говорить, упираюсь руками в шершавую поверхность стены и кое-как поднимаюсь на ноги. Я плачу, но не от нестерпимой боли, от которой почти теряю сознание. Эта боль гораздо сильнее, чем я вообще мог себе представить, даже живя в публичном доме. Я молю самого себя: не теряй сознание! Скоро, очень скоро боль и все остальное уйдет.

Пожилая женщина тоже плачет. Тихие рыдания со стоном вырываются у нее из груди, через прутья она протягивает руку. Я на шатких, обожженных и переломанных ногах подхожу к ней, спотыкаясь на каждом шагу, падаю на колени и уже не могу подняться.

– Простите, – шепчу я.

– Не надо! – отвечает она с легким акцентом.

Она тоже опускается на колени и, скользя руками по прутьям, изо всех сил вытягивает руку и наконец дотягивается до моей руки.

– Я твоя мать.

– Я твой отец, – говорит мужчина прерывающимся голосом.

Он опускается рядом с моей матерью, вытягивает руку и берет меня за плечо. Прикосновения их добрые, теплые, полные нежности, о которой я тосковал всю жизнь и которую уже отчаялся узнать. Я внимательно разглядываю их, и правда: ее волосы, посеребренные сединой, такого же цвета, как у меня, а у него похожие на мои черты. От этого сходства меня охватывает безмерная радость. В конце концов, какое имеет значение, что я узнал свое происхождение, если очень скоро мне предстоит умереть?

– Я хотел спросить, – прохрипел я, – почему вы выгнали меня на улицу, когда я был маленьким ребенком? Что со мной не так? Разве вы сами не отличаетесь от остальных людей так же, как я? Вы до сих пор живы, вы даже старше меня, а мне больше ста восьмидесяти лет!

И пока свет за окном постепенно перетекает из темно-синего в лавандовый и золотой, они рассказывают мне мою историю. Я родился в семье, которую природа наделила загадочным даром долголетия.

– Мы такие, как патриархи. Наша родословная действительно восходит к библейским предкам, к нескольким семьям, которые выжили после Всемирного потопа, – серьезно говорит мне отец, не убирая сильных, теплых рук с моего плеча. – Сейчас таких семей шесть. Мы знаемся между собой, но скрываем наш необычный дар от остального мира, храня нашу тайну. Мы живем в горах среди чужеземных племен далеко на Востоке. Мне больше пятисот лет.

– Случилось так, что мы путешествовали, и твои родители были в Авиньоне, а я во Флоренции, и тут я услышала, что ты кричал на площади несколько дней назад, – продолжила молодая девушка, моя двоюродная сестра Деметрия. – Ты говорил о своем возрасте. Твой цвет волос, благородные черты… Я сразу поняла, кто ты! И тотчас поехала за твоими родителями!

– Тебя украли из колыбели, когда тебе еще не было и трех лет, – добавляет моя мать, и я вижу на лице ее те муки, которые она тогда пережила.

Она гладит меня по руке, и это прикосновение даже чуть облегчает мучения в моем теле. Какое счастье, что я испытал это прикосновение перед смертью! И она говорит:

– Я выгнала няньку, и она решила отомстить. В то время мы жили далеко отсюда, в деревне на Ниле. Я и не представляла, что она так далеко тебя увезет! Я не переставала искать тебя. Я всегда знала, что когда-нибудь мы тебя найдем!

– Значит, если бы не злая нянька, у меня был бы и дом, и семья, – тихо произнес я.

Меня пронзает острый приступ обиды, сожаления и гнева, а потом я вдруг подумал, как же это смешно. Простая нянька нанесла такой сокрушительный удар людям, наделенным жизненной силой богов! Я посмеялся, но только немного, потому что смеяться мне больно.

– И все равно я бы не хотел ничего изменить, потому что, живя своей жизнью, я полюбил Маддалену. Поэтому я ни о чем не жалею.

– Жаль, что я не знала твою жену, – печально говорит моя мать. – И мою внучку!

– Мне жаль, что ты потерял их, – говорит мой отец.

– Мне нужно было настойчивее искать, искать тебя в других городах, – всхлипывает моя мать. – Я не все сделала для тебя, нужно было лучше стараться, сделать все, чтобы разыскать тебя!

– Я тоже вас искал, – спокойно отвечаю я. – Я сам пытался выяснить, когда меня изгнали из Флоренции. А когда жил здесь, посылал на поиски людей.

– Мы очень хорошо скрываемся, – говорит отец. – Иначе нельзя, чтобы нас не поймали и не убили. – Он со стоном скрежещет зубами. – Мы и не думали, что ты нас ищешь!

– Не знаю, сможем ли мы вызволить его отсюда, – встревоженно говорит Деметрия.

Деметрия – высокая, стройная и очень красивая девушка. Она все время всплескивает руками, испуганно смотрит на меня и меряет шагами камеру.

– Ничего не поделаешь, уже слишком поздно, – отвечаю я. – Я не хочу уходить от судьбы. Я воссоединюсь с Маддаленой. Я готов уйти.

Моя мать издает такой звук, будто ломается кость, и прячет лицо на груди Деметрии. Та ее обнимает.

– Я могу заплатить палачу, чтобы он сломал тебе шею, и ты не будешь долго страдать, – вымученно говорит мой отец хриплым, прерывистым голосом, и я понимаю, чего ему стоило произнести эти слова, ведь у меня тоже был ребенок. Может, мне даже было легче, потому что мне не пришлось смотреть, как она умирает. А они увидят.

Он отчаянно сжимает меня за плечо, словно хочет сам влиться в меня и занять мое место на костре. Интересно, каково было бы вырасти рядом с ним, узнать его любовь и заботу? Но я помню, что никогда бы не встретил и не полюбил Маддалену при других, более счастливых обстоятельствах. А в ней весь смысл моей жизни, в ней вся моя душа, и я ничего не хотел бы изменить в своей жизни. Ни детство на улицах, ни бордель Сильвано, ничего! Потому что изменить все это, возможно, означало не встретить ее. По крайней мере, в эти последние часы перед смертью я узнал близость и тепло семьи, моей семьи.

– Не надо платить палачу. Я хочу быть в сознании, когда умру, – сказал я, чувствуя в сердце что-то похожее на радость. – Тогда это будет хорошая смерть.

Меня связывают, суют кляп в рот и ведут через насмехающуюся надо мной толпу на площадь Синьории. Там меня ожидает столб и гора дров. Они ждали меня всю жизнь. Люди бьют меня, плюют в меня, даже секут мечами и бросают в меня грязью. Но мне все равно. Я чувствую присутствие Маддалены. Я слышу ее аромат сирени и лимонов, как будто она идет рядом. И я улыбаюсь. Меня привязывают к столбу, и рядом священник Джерардо Сильвано следит, крепко ли держатся цепи на ногах. Я обвожу толпу взглядом и вижу Леонардо, сына сера Пьеро из Винчи, и он плачет. Рядом стоит Деметрия, обнимая моих родителей. Они тоже плачут. Мне жаль видеть их горе, хотя я знаю, что от этого никуда не деться.

А потом сквозь толпу проходит человек, крупный, мощный, с косматой бородой, на голове у него густая копна черных с проседью волос. Его глаза превратились в бездонные озера скорби и пустоты, в его взгляде есть что-то, что вытягивает из меня мою боль, и я чувствую большое облегчение. Я благодарно киваю Страннику, и он кивает в ответ. Он разводит руками, и я вижу, что одной узловатой рукой он держит заруку Маддалену, а другой – Симонетту. Маддалена склонила прелестную голову, ее чудесное и серьезное лицо наполнено горем, и я знаю, что ей тяжело видеть мои страдания. Плотной группой за ними стоят Гебер, Марко, Массимо, Джотто, Джинори, Ингрид, Моше Сфорно с дочерьми, Петрарка, Донателло, Козимо де Медичи и все люди, которых я любил. Все они здесь и все ждут. Из меня вырывается громкий крик радости и свободы, факел палача поджигает костер, и пламя озаряет мое тело. И я стою в самом сердце солнца. И повсюду свет.