355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Трейси Слэттон » Бессмертный » Текст книги (страница 26)
Бессмертный
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:57

Текст книги "Бессмертный"


Автор книги: Трейси Слэттон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Прошу прощения, синьоры, – воскликнули. – У меня для вас срочные вести!

– Успокойся, Бастардо. Разве в доме пожар? – улыбнулся Лоренцо.

– Вот если бы Господь даровал мне такую прыть… – вздохнул Пьеро.

Он выглядел совсем не плохо, тем более что все-таки принадлежал к роду Медичи: резко очерченный подбородок, пропорциональные черты. Но распухшие веки и вздувшиеся на горле железы придавали ему сонный и больной вид. Я знал, что он терпелив и обходителен, а благодаря многолетней врачебной практике догадывался о том, что его кажущаяся холодность объясняется постоянным физическим недомоганием. Он стиснул губы, и я понял, что его снова мучает боль, и сердце мое упало. Ведь он нужен Флоренции – чтобы ответить на брошенный вызов.

– Дом Медичи может загореться, – ответил я, жестом попросив всех слуг выйти, и встал у постели. – Мы с Леонардо были в Санта Мария дель Фьоре и подслушали разговор. Они обсуждали неуравновешенность и даже невменяемость сына Сфорцы в Милане. Они говорили, что теперь, когда Пьеро болен, а главный союзник Медичи Милан находится в руках безумца, флорентийцы встревожились, доверие к Медичи ослабело, и пора отобрать у них власть!

– Союз с Миланом стал для дедушки краеугольным камнем внешней политики, – произнес Лоренцо и вскочил на ноги. – Он не предвидел опасности, которой мы подвергнемся со смертью Сфорцы! Лука, чей разговор вы подслушали?

– Думаю, Дьетисальви Нерони и Никколо Содерини. Я слышал их, но не видел, – признался я. – Полагаю, в этом замешаны и другие. Они упоминали о том, что просили военной поддержки у Венецианской республики и Борсо д'Эсте, герцога Феррарского. Судя по их разговору, герцог согласился.

– Значит, остальные заговорщики – это Аньоло Аччайоли и Лука Питти, – заключил Лоренцо, ударив кулаком в ладонь. – Отец, мы должны действовать!

– Может, это был всего лишь пустой разговор, – вздохнул Пьеро, прячась под льняную простыню. – Люди судачат, жарко, август, а армии не любят выступать в поход по жаре.

– Отец, дедушка очень любил Луку Бастардо, он ему очень доверял! Лука доказал, что он самый надежный человек, – настойчиво заговорил Лоренцо. – Ты должен к нам прислушаться! Слова Луки лишь подтверждают дошедшие до меня слухи – слухи, которыми я не хотел беспокоить тебя в болезни!

Он сжал руку отца, и Пьеро несколько раз моргнул тяжелыми веками, а потом позволил Лоренцо усадить себя на постели.

– Нам придется придумать какую-нибудь уловку, чтобы объяснить, откуда я это узнал, – пробормотал Пьеро, поглаживая вспотевшие брови. – Не знаю почему, но твой дедушка всегда покрывал Бастардо.

– Я храню опасные секреты… – начал я, надеясь, что мое признание побудит его к активным действиям.

– Ничего не хочу знать, – вздохнул Пьеро и махнул рукой. – Отец знал, Лоренцо знает, а мне незачем знать. Мне только нужно придумать уловку.

– Простите, синьоры, – позвал из дверей Леонардо, улыбаясь своей безмятежной улыбкой, которая всегда вызволяла его из неприятностей. – Я нечаянно вас подслушал. Что же до уловки, то, возможно, сойдет гонец, только что прибывший с письмом?

Лоренцо щелкнул пальцами и радостно воскликнул:

– Да! Письмо от правителя Болоньи, друга семьи Медичи. Гонец говорит, что письмо очень срочное и против тебя готовится заговор!

Менее чем через час мы с Лоренцо галопом скакали во Флоренцию. К нашему удивлению и счастью, Пьеро воодушевился, велел подать свои носилки и отправил нас вперед готовиться к его прибытию. Я ехал на горячем черном жеребце из конюшни Лоренцо, потому что было бы жестоко снова гнать Джинори. Увидев, что я сажусь на другого коня, он заржал из своего стойла, где его чистил конюх, и я понял, что доблестный Джинори тотчас бы рванул в путь и лез бы из кожи вон ради меня, пока не разорвется сердце. Но я не хотел подвергать его опасности. Лоренцо ехал на длинноногой гнедой лошади, которая шла гладко и грациозно, и мы буквально летели по дороге во Флоренцию. Мы поднялись на гребень одного из тосканских холмов навстречу длинным косым лучам густого предзакатного солнца, и впереди я увидел на дороге какие-то темные силуэты. Что-то зловещее почудилось мне в черных движущихся силуэтах лошадей на фоне золотисто-охряного тосканского поля, отчего у меня зашевелились волосы на голове. И меня охватило давно знакомое ощущение близкой опасности, от которого по спине побежали мурашки. Я вспомнил слова Леонардо о крови на пути во Флоренцию и был готов охотно поверить в его предсказание, потому что и сам однажды заглянул в будущее.

– Лоренцо! – позвал я. – Остановись! Эти люди опасны!

Лоренцо, пригнувшийся в седле, покосился на меня. Увидев, насколько я серьезен, он кивнул и попридержал лошадь, мы пошли рысью. Всадников было шестеро. Я знал, что встречи не миновать. На мгновение мысли у меня куда-то исчезли, а потом, точно призрак из прошлого, явившийся ко мне, в голову пришла любимая песенка. И я запел, громким осиплым голосом:

– И любила она мой огро-омны-ый конек, и ни-и-когда не отказывала мне!

Лоренцо ошеломленно воззрился на меня. Но он всегда соображал быстро и улавливал суть дела. Он тотчас же понял. Заткнув черные волосы под шляпу и сгорбившись над лошадью, он подхватил мою песню, басом, так не похожим на его привычный высокий тембр, и я подумал, что не зря разучил с ним эту песенку полгода назад, когда мы с ним выпили лишку, угощаясь молодым кьянти. Лоренцо любил похабные песенки, непристойные шутки и неприличные байки, и сейчас это его спасло.

– Ах, эта неаполитанка, с огромными сочными дынями и сладким зрелым фиником! – хором горланили мы, въезжая в самую гущу.

Я заприметил среди них взволнованного Луку Питти, который уже не был юнцом, и решительного на вид Никколо Содерини, но эти трое меня не знали. Они явно кого-то поджидали: либо союзников и подкрепление, либо Медичи. Лоренцо и Пьеро было бы несдобровать, если бы кто-нибудь сейчас узнал Лоренцо. Я расхлябанно помахал рукой и икнул.

– Она любила мой огромный конек! – рявкнул я во всю глотку и бухнулся на гриву коня, как будто пьяный.

Собравшиеся всадники загоготали – все, кроме Питти, в силу возраста лишенного таких амурных размышлений. Мы с Лоренцо, не останавливаясь, затрусили дальше, а когда перевалили за следующий холм, Лоренцо выпрямился в седле.

– Видели, там были Содерини и Питти! И их мерзкие дружки! Я вам должен бочку кьянти за то, что вы выручили меня!

– Только получше того, что мы пили, когда я обучил тебя этой песенке, – ответил я. – Предпочитаю благородное вино из Монтепульчано.

Лоренцо кивнул. Встреча с заговорщиками вызвала у него такой прилив юного негодования, что щеки его запылали румянцем. Сидя на вороном жеребце, я даже на расстоянии ощущал исходивший от него жар. Врагам Лоренцо точно не поздоровится! Видя решимость на его лице, я про себя подумал, что лучше не попадать к нему в опалу.

– Возвращайтесь и предупредите отца. Пусть едет другой дорогой, – отрывисто приказал Лоренцо. – А я во Флоренцию.

Вместо того чтобы лишиться власти, Медичи, наоборот, укрепили свои позиции. За последующий месяц они предприняли ряд решительных действий. В первый день предупрежденный мною Пьеро выбрал другую дорогу, которой редко пользовались. Его внезапное и неожиданное появление во Флоренции не на шутку испугало заговорщиков. Пожилой Лука Питти молил о прощении и поклялся в вечной верности. Лоренцо сверкал глазами и настаивал на казни Питти, но Пьеро сказал, что Питти когда-то был другом Козимо и на первый раз его нужно простить. Остальных заговорщиков сковала нерешительность. Тем временем Пьеро созвал свою армию, отправил гонцов в Милан с просьбами о помощи, а сам втихомолку готовился к предстоящим выборам в Синьорию, продвигая в нее своих сторонников. Тщательно отобранные кандидаты были избраны, и власть Медичи укрепилась. Содерини, Нерони и Аччайоли были навеки изгнаны из Флоренции.

Позже в том же году Лоренцо, чрезвычайно довольный мною за своевременное раскрытие заговора, едва не закончившегося свержением его отца, взял меня с собой в Рим. Его отправили с поздравлениями к новоизбранному Папе Павлу П. Разумеется, хотя Лоренцо еще был подростком, он должен был заниматься и торговыми делами. Ему предстояло обсудить с Папой договор об использовании квасцовых шахт в Тольфе. Квасцы необходимы при производстве стекла, в медицине, при дублении кож, они нужны художникам для закрепления красок, а самое главное – для окрашивания тканей, ведь это существенная часть флорентийской ткацкой промышленности. Медичи намеревались взять под свой контроль эти квасцовые месторождения. До недавнего времени квасцы привозили в основном с Востока, точнее из Смирны. В 1460 году в Тольфе близ Чивитавеккьи в Папском государстве были обнаружены большие залежи. Могущественный банк Медичи почуял прибыльное дело и, вполне естественно, захотел разрабатывать это ценное месторождение. Лоренцо отправили обсудить это лично с Папой Римским. К моему изумлению, Лоренцо даже добился моего приглашения на закрытое совещание с Его Святейшеством.

Кардинал в красной шапочке быстро проводил меня в покои Папы в Ватиканском дворце. Юный Лоренцо и Павел II сидели в роскошных резных креслах, склонив друг к другу головы. Услышав мои шаги, Лоренцо вскинул голову, улыбнулся и поманил меня рукой. Преисполненный благоговения от близости к Папе, которого я никогда не ожидал увидеть, я несколько робко подошел к ним, склонив голову и потупив глаза. Лоренцо слегка кивнул, и я опустился на одно колено.

– Святой отец, это мой близкий друг Лука Бастардо, – произнес Лоренцо.

Папа протянул мне руку, я взял ее и неловко замешкал, прежде чем поцеловать его кольцо.

– Ты не исповедуешь христианскую веру, сын мой? – спросил он с легкой смешинкой в голосе.

Я поднял глаза на статного и внушительного мужчину, который смотрел на меня, удивленно подняв брови.

– Я собирался назваться Формозус, что означает «красивый», но это не я, а ты заслуживаешь такого имени!

– Это слишком большая честь для меня, синьор, и вы чрезмерно принижаете себя, – ответил я.

Он засмеялся и, отняв руку, положил ее обратно на колени, дожидаясь ответа на свой вопрос.

– Я христианин, синьор, по крайней мере я так полагаю. Не знаю, крестили ли меня в детстве. Не зная наверняка, крещен я или нет, я боялся оскорбить ваше достоинство, поцеловав кольцо.

Я не посмел сказать ему, что могу заставить себя поверить лишь в Бога-насмешника, который, возможно, в эту самую минуту упивался забавным фарсом, где уличный босяк, безотцовщина и шлюха разговаривал с Папой Римским. Мне даже чудился витающий под позолоченным арочным потолком его заливистый божественный смех. Но признаваться, в чем состоит моя истинная вера, было бы неразумно: Папа мог рассердиться. А ненасытный костер все еще поджидает свою добычу, а я все время оттягиваю его желанное пиршество.

– Я могу это исправить, – шутливо предложил Папа.

Он возложил ладонь мне на голову и торжественно произнес:

– Крещу тебя Святым Духом, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Я почувствовал исходящую от его руки теплую струю, которая, как легкий ветерок, коснулась моей макушки. Это напомнило мне об учении алхимика Гебера: действительной и истинной передаче чего-то духовного. Я испугался. Я так и присел на пятки и воззрился в изумлении на Папу Павла, а он кивнул мне.

– Бастардо, говоришь? Уверен, твои родители были добрые христиане, Лука. Такое красивое, чистое лицо ты мог получить только от таких людей, – доброжелательно проговорил Павел II. – Тебе не обязательно носить имя Бастардо, ты же знаешь. Я могу подарить тебе более достойное и честное имя, которое ты сможешь с гордостью передать своим детям.

– Вы более чем великодушны, Ваше Святейшество, – ответил я, проникнувшись к нему еще большим уважением, – но мне кажется, что это от меня зависит, станет ли мое имя достойным и честным, а не наоборот.

Папа снова приподнял брови.

– Ты же не из тех язычников-гуманистов? Они занимаются пустой болтовней, разглагольствуют, дабы прикрыть моральный упадок под внешним лоском учености, силясь примирить древнегреческих и римских языческих богов с единственной истинной религией, которую принес миру Иисус Христос. Как будто христианство можно примирить – или, хуже того, слить – с древней мифологией! Такого пошиба, с позволения сказать, гуманисты только позорят науку в глазах остальных людей!

Я глубоко вздохнул.

– Синьор, я человек, выросший на улицах Флоренции и старающийся вылепить из себя что-то, достойное уважения.

– Святой отец, мой друг Лука начал жизнь уличным бродягой, а потом по несчастливой случайности столкнулся с дельцом, который воспользовался его юностью и красотой. Он освободился из его плена и своими трудами и бережливостью добился благосостояния. Он осторожно выясняет собственное происхождение, нанимая людей, которые повсюду ищут сведения о возможных его родственниках, – сообщил Лоренцо, продемонстрировав поразительную осведомленность о моей жизни.

Я потрясенно смотрел на него. Должно быть, что-то ему стало известно от Козимо, а что-то от шпионов, хотя я представить не могу, откуда они могли это узнать. Медичи никогда не переставали меня удивлять. Я вновь напомнил себе, что с Лоренцо стоит держаться настороже. Он коварно улыбнулся мне, наслаждаясь моим смущением, и продолжил:

– А главное, Лука – человек, который всегда стремится к абсолютной честности. Он доказал роду Медичи свою преданность и надежность.

– К честности! – взорвался Папа, беспокойно вскочил с резного кресла и закружил по комнате. – Честность! Это слово принесет неприятности моему папству. Кардиналам и правда нужна власть, они настаивали, чтобы я дал клятву, благодаря которой они получат ее, несмотря на свирепствующий непотизм [117]117
  Непотизм – раздача римскими папами ради укрепления собственной власти доходных должностей, высших церковных званий и земель родственникам.


[Закрыть]
и неприкрытое взяточничество в курии. [118]118
  Курия – совокупность учреждений, посредством которых Папа Римский осуществляет управление католической церковью и государством Ватикан.


[Закрыть]
Кроме них, есть еще разбойники бароны и воры, которые хозяйничают на дорогах Папского государства. Среди христианского мира бедняки голодают, кровная месть позорит нашу страну, мусульмане стоят у ворот, а рядом Русь с целым христианским народом, который может и должен воссоединиться с матерью церковью! – Он обернулся к нам и от переполнивших его чувств взмахнул руками. – Храни же свою честность, Лука Бастардо, и я желаю тебе в этом удачи!

– Благодарю вас, ваша милость, – тихо произнес я.

Лоренцо жестом попросил меня подняться, и я начал пятиться к двери. Святой отец заметил, что я собираюсь уйти, и так же молча указал на роскошную резную скамью из красного дерева в углу комнаты, где я бы не мог услышать их разговор. Я стал развлекаться, рассматривая старинные шпалеры и замечательные картины на стенах. Среди них я обратил внимание на чудную картину с изображением Мадонны, которая могла выйти только из-под кисти Фра Анджелико. Ее милое, безмятежное лицо, благородная осанка, скульптурная четкость форм и то, как изображены были окружающие Мадонну ангелы, создавая впечатление пространственного объема, – во всем этом безошибочно узнавался его благочестивый стиль. Козимо бы понравилась эта картина. Тем временем Папа и Лоренцо вернулись к своей беседе. Прошло еще несколько минут, и Лоренцо склонился перед Его Святейшеством для благословения и поманил меня к себе.

– Ты мне нравишься, – с улыбкой произнес Папа. – В тебе есть что-то благородное. Твои черты выдают добрую христианскую душу. Я бы хотел укрепить твою веру на жизненном пути.

– Благодарю, Ваше Святейшество, – ответил я и низко склонил голову.

Он поднял руку.

– Юный Лоренцо сказал мне, что ты живешь на винограднике в окрестностях Флоренции. Есть ли у тебя жилище в городе?

– Нет, синьор, – ответил я, так как давно избавился от всей собственности во Флоренции.

Все сделки заключались через агентов Медичи, и Лоренцо наверняка об этом знал, так как имел доступ к архивам отца.

– У церкви есть собственность во Флоренции. Я похлопочу, чтобы какой-нибудь подходящий дворец передали тебе в собственность, – произнес Папа.

– Что? – выдохнул я, не веря своим ушам. Статный Павел II засмеялся.

– Будем считать, что это папская приманка для праведной христианской жизни. Я надеюсь, что ты обзаведешься женой и она родит тебе детей, которых ты должным образом окрестишь и научишь катехизису.

– Святой отец, благодарю вас за великодушный дар!

– Ну, разумеется, – улыбнулся он. – Будь добрым другом юного Лоренцо. Как и мне, ему нужны друзья, которые защитят его. Он наживет себе врагов, хотя я и предвижу, что у него впереди долгий и славный жизненный путь.

Затем Папа вздохнул и провел ладонью по лицу.

– Хотел бы я то же самое сказать о себе, – пробормотал он и попрощался с нами.

И вот мы с Лоренцо вновь отправились во Флоренцию, выбрав другой маршрут. Так начался новый период моей жизни в родном городе, в чудесном дворце, который подарил мне сам Папа Римский, глава христианской церкви и наместник Бога на земле.

ГЛАВА 19

Пришло время Леонардо выйти из-под моей опеки. Ему исполнилось шестнадцать, и сер Пьеро, как часто бывало, привез его на денек ко мне во дворец, когда я был в городе. Они постучали в мою дверь, и сначала я решил, что это просто очередной визит. Сер Пьеро тоже перебрался во Флоренцию и частенько приходил ко мне на обед: у меня был хороший повар, а сер Пьеро всегда был не прочь откушать за чужой счет. Потом он оставлял со мной Леонардо и отправлялся по своим делам. Слуга впустил их в дом, и я вышел им навстречу. Стоило мне увидеть важное и замкнутое выражение на лице сера Пьеро, я понял, что он что-то задумал, причем Леонардо об этом пока еще не знает.

– Добро пожаловать, – поприветствовал я их и обратился к Леонардо, который уже перерос меня: – Мальчик мой, я слыхал от твоего друга Фичино, что в библиотеке Медичи появились новые манускрипты. Почему бы тебе не пойти и не посмотреть?

Дважды повторять ему это предложение не пришлось. Он весь загорелся, махнул рукой и умчался в Палаццо Медичи на Виа-Ларга, который находился недалеко от моего дворца, просторного особняка, который для меня заботливо выбрал Папа Павел П.

– Мой повар приготовил на обед превосходную риболлиту, – сказал я серу Пьеро.

Тот отрицательно покачал головой и грузно уселся на скамью в вестибюле. И тогда я понял, что происходит нечто серьезное, ведь сер Пьеро отказался от приглашения на трапезу! Я выжидающе сел на другую скамью напротив.

– Я показал художнику Вероккьо [119]119
  Андреа дель Вероккьо (1435–1488) – итальянский скульптор, живописец, гравер, представитель раннего Возрождения.


[Закрыть]
некоторые рисунки Леонардо, – произнес сер Пьеро.

Стоял прохладный весенний день, но в последнее время сер Пьеро заметно располнел и сейчас утирал платком вспотевший лоб.

– И когда же Леонардо начнет у него учиться? – спросил я нейтральным тоном, который скрывал мою печаль оттого, что я потеряю постоянное и тесное общение со своим юным подопечным.

Конечно, я знал, что этот день когда-нибудь настанет, но не ожидал, что это случится сегодня, и не думал, что буду так расстроен. Жизнь всегда так поступает с нами: подбрасывает неприятный сюрприз, как тяжелый мяч. Я скрестил руки на груди, надеясь усмирить боль в сердце. Леонардо был мне как родной. Мои поиски родителей до сих пор не увенчались успехом, и суженая, обещанная мне в видении, пока еще оставалась где-то в неопределенном будущем, хотя я ждал ее с растущим нетерпением. Леонардо был мне почти как сын, возможно, даже единственный сын, который у меня когда-либо был или будет. Я буду скучать по нем.

– Завтра, послезавтра. Скоро. Вероккьо был поражен. Я честно спросил у него, будет ли полезно моему сыну учиться у него, и, посмотрев на рисунки мальчика, он начал умолять меня, чтобы я отдал Леонардо ему в ученики прямо сегодня!

Сер Пьеро с гордостью посмотрел на меня, и я только кивнул. Хотел улыбнуться, но не смог. И он заметил:

– А вы нисколько не удивлены.

– Нет, синьор.

– Вы, конечно, знакомы с его выдающимся умом, – прошептал сер Пьеро, скорее самому себе, и посмотрел на меня. – Он хоть как-то продвинулся в латыни?

– Не особенно. И Фичино тоже пытался с ним заниматься. В его голове как будто есть дверца, которая запирается, чтобы не впустить эти знания, – честно ответил я. – Словно он когда-то принял решение не учить этот язык. Но я никогда и не настаивал. Леонардо похож на старую мудрую лошадь, которая уже знает путь в горы, так что не надо вмешиваться, и пусть она идет своей дорогой.

– Я знаю, о чем вы говорите, и во всем остальном он тоже талантлив, – развел руками сер Пьеро.

– Особенно в математике, – заметил я. – Я научил его всему, что знал, за несколько месяцев, и теперь он только смеется над моими жалкими попытками обсуждать с ним эти вопросы!

– Вы хорошо потрудились, синьор. И он с удовольствием у вас учился. – Сер Пьеро с натугой поднялся на ноги и шагнул к двери с проворностью, которой не мешал его вес. – У меня еще дела, Лука. Вы ведь скажете мальчику, да?

– А вы еще не сказали? Что он станет учеником Вероккьо? – в замешательстве переспросил я.

– Это относится к вашей области, разве нет? – ответил он и выскочил за дверь прежде, чем я успел возразить.

Палаццо Медичи высился над улицей, массивный и неприступный, на три необъятных этажа и три пролета сбоку. Высота этажей постепенно уменьшалась, как в Палаццо делла Синьория, подчеркивая связь Медичи с городской политикой. Первый этаж был выстроен из грубо отесанных каменных блоков. Дворец был покрыт рустом на шестикратную высоту человеческого роста. Разнообразные по рельефу грубые каменные блоки неодинаковой длины были выложены рядами в треть человеческого роста, они отбрасывали на стену неровные тени, создавая впечатление первобытной силы, достатка и власти. Два верхних этажа, оформленные один лучше другого, как будто бы говорили, что именно здесь и живут владельцы, и были украшены рельефными арочными окнами, расположенными через равные промежутки. Второй этаж, так называемый piano nobile, [120]120
  Бельэтаж (ит.).


[Закрыть]
был выложен обтесанным камнем фигурной кладки. На обоих фасадах красовалось по десять окон, форма которых повторяла разделенные колонкой окна в Палаццо делла Синьория, но здесь они были больше и современнее, с круглыми арками и колонками в классическом стиле. Третий этаж был выстроен из гладкого камня, обильно выкрашенного известью, и его венчал великолепный фриз в античном стиле, который по высоте равнялся одной трети верхнего этажа, таких пропорций, которые соответствовали массивности здания.

Любимый архитектор Козимо Микелоццо спроектировал дворец так, чтобы поразить любого, кто его увидит. Это необъятное здание заняло место двадцати двух домов, которые стояли там раньше, выдавая родство с внушительными башенными крепостями, некогда переполнявшими Флоренцию, в которых в давние времена, до моего рождения, жила военная знать. Таким образом, Медичи смогли показать и свое могущество, и связь с древними традициями флорентийской аристократии. Помимо этого, им удалось продемонстрировать оригинальное новшество, потому что Микелоццо придал этому дворцу приятную стройность и изящную продуманность всех деталей. Я прошел через главный вход и почувствовал запах цитрусовых деревьев и приятную влажность теней и сбрызнутых водой камней. Затем я попал в хорошенький внутренний дворик с открытой аркадой, которую поддерживали классические колонны. Двор был построен по четкому симметричному плану, архитектор создал здесь огромное огороженное пространство, сумев избежать гнетущего ощущения сдвигающихся стен. Во дворике был разбит окруженный лоджиями сад. Скульптурные медальоны, напоминающие о древнеримских инталиях, [121]121
  Инталия – глубоко вырезанное изображение на отшлифованном камне или металле.


[Закрыть]
хранившихся в богатой коллекции Медичи, украшали фриз над аркой. И повсюду встречался герб Медичи: семь palle, то есть шаров на щите.

Количество шаров было непостоянным и все время менялось. Говорили, что они представляют либо вмятины на щите первого Медичи – воина по имени Аверардо, который сражался в войске Карла Великого и получил эти вмятины в героической битве против великана, который наводил ужас на крестьян тосканских деревень, либо округлые формы пилюль или банок, так как первые Медичи были аптекарями. Но некоторые считали, что шары обозначали монеты. Думаю, неопределенная форма была отличной забавой и хитростью для всегда дальновидных Медичи. Она позволяла людям видеть в шарах то, что они сами хотели видеть, и в то же время давала почву для многочисленных легенд о происхождении рода Медичи. Медичи знали, как пленить воображение, а следовательно, и сердца своих подданных.

В центре двора на пьедестале стояла статуя Давида работы Донателло. Меня восхищала в этой скульптуре блестящая техника и смелость замысла, ведь со времен античности это была первая статуя, изображавшая обнаженное тело. И все же эта скульптура меня смущала, точнее, смущала ее излишняя эротичность: округлые, почти девичьи бедра и вызывающая поза, подчеркнутая кокетливыми высокими сапожками. Зачем было придавать Давиду такую вызывающую чувственность? Я не видел другой причины, кроме как желания угодить мужчинам, которые любят мужчин. Я до сих пор слишком хорошо помнил, хотя мне очень хотелось просто забыть обо всем спустя столько лет, всех клиентов, которые донимали меня у Сильвано. Странно, почему столько подробностей до сих пор не забылось спустя много лет! Очень многие клиенты приходили ко мне в кожаных сапогах. Кто-то приносил женскую одежду – платье, юбку и даже фартук. Другие приносили мужскую одежду, которая была мне слишком велика. Некоторые даже приносили пеленки, в какие заворачивают младенцев. Невозможно предсказать или хотя бы понять причудливую природу человеческих желаний.

В моих собственных желаниях отсутствовала изощренность. Я просто получал наслаждение от женщин, их нежной кожи и длинных шелковистых волос, прелестного изгиба талии, волнующих бедер, нежной груди – пусть большой, пусть маленькой – и темных, как вино, нежно-розовых или любого другого соблазнительного оттенка сосков. Я следовал своим простым желаниям и не судил других людей без надобности. Этого не позволяло мое собственное темное прошлое и темные делишки, которые я совершал, лишь бы выжить. Более того, Донателло был мне хорошим другом до самой своей смерти. Умер он в тот же год, когда Пьеро чуть не свергли. И благодаря Сильвано, мне было неловко общаться с мужчинами, которые любили других мужчин.

Я нашел вечно бурлящего идеями и взволнованного Леонардо в солнечном уголке дворика, где он болтал с переписчиком. Тот сидел на мраморной скамье, пользуясь преимуществом мягкой погоды, дабы переписать на улице один из свитков Медичи. Медичи нанимали десятки переписчиков, чтобы копировать манускрипты, а затем продавали рукописи или преподносили в качестве подарка иностранным правителям, чтобы завоевать их благосклонность. В своих поступках Медичи, преследуя благородные цели, всегда руководствовались и другими, скрытыми мотивами. Козимо, а теперь и Пьеро всячески покровительствовали образованию и оба намеревались распространять рукописи как можно шире, чтобы знания стали доступны миру. Поэтому переписчиков, переводчиков и иллюстраторов здесь всегда было пруд пруди. И невозможно было прийти в Палаццо Медичи и не наткнуться на кого-нибудь из них.

– Учитель! – воскликнул Леонардо, заметив меня, и поманил к себе. – Это один из тех манускриптов, которые вы послали Козимо?

– «Герметический свод»? – переспросил переписчик, худой человечек с тонкими губами, испачканными в чернилах руками и крупным горбатым носом. – Не думаю. Этот манускрипт попал к Медичи в шестьдесят первом году. А ваш учитель, больше похожий на кондотьера с большими мощными мускулами, – он закатил глаза (видимо, ему казалось забавным, что я могу быть учителем), – тогда был вашего возраста!

– Я старше, чем кажусь на вид, – ответил я.

– И более проницательны? – улыбнулся переписчик, взглянув на меня сверху вниз, что было мастерским трюком, поскольку он сидел, а я перед ним стоял.

– Насчет этого – не знаю, – нашелся я. – Но я достаточно проницателен, чтобы предположить в вас другие способности, синьор, помимо переписывания манускриптов. Говорят, что уже придуман новый способ печати с наборными литерами, так что скоро ваше ремесло станет ненужным.

– Мое ремесло никогда не станет ненужным, – резко возразил переписчик. – Этим грубым средством пользуются варвары в некоторых немецких городах. Настоящие коллекционеры вроде Медичи никогда не опустятся до того, чтобы держать в своем собрании печатные книги. А трактат, настолько ценный, как этот, – великий перевод Марсилио Фичино «О божественной мудрости» из драгоценного «Герметического свода», написанного Гермесом Трисмегистом, жрецом древнеегипетской религии, – никогда не предадут такому надругательству, как перепечатывание грубым машинным способом!

– Возможно, нет. Но печатные машины уже появились в Неаполе и Риме. Дойдут они и до Флоренции, это только вопрос времени. Печатные машины – полезная вещь, книги станут дешевле и доступнее. Думаю, это новшество приживется, – ответил я. – Вам стоит обучиться новому ремеслу, так, на всякий случай. Ну, например, пасти овец.

– В вас говорит низкий и пошлый ум, синьор, – прошипел писец.

Он прижал к груди свой пергамент, чернила и старый манускрипт и рванулся прочь с грозным пыхтением. Я занял освободившееся место и присел рядом с Леонардо.

– Что ж вы так бедного Армандо! – с упреком произнес Леонардо.

– Не люблю самовлюбленных писак.

– Впрочем, думаю, ты прав насчет печатных машин. Знаешь, когда я фантазирую, то мне кажется, что краем глаза заглядываю в будущее. Я видел, как мир переполнился обилием недорогих книг, и все читали, и это благодаря печатной машине.

– Интересный мир ты видишь!

– Как и ты. Я часто думаю о том видении, о котором ты рассказывал в день нашего знакомства. Но, кажется, что-то произошло? Лука, ты пришел мне что-то сообщить, и это не самые добрые вести? – вдруг спросил юноша, повернувшись ко мне лицом и подогнув под себя ноги.

На нем была желто-оранжево-розовая туника, которую он сам укоротил. Этот яркий наряд он наверняка упросил сшить Катарину, которая никогда ему ни в чем не отказывала. Еще на нем были рваные серые штаны с дырами. Я знал, что у него есть по крайней мере две пары приличных и целых штанов, потому что сам отвел ворчуна сера Пьеро к портному, где мы их и приобрели. Но Леонардо предпочел им это рваное старье. В одежде у него был своеобразный, ему одному свойственный вкус.

– Ты слишком проницателен, парень, – ответил я. – Ты читаешь меня, как манускрипты Армандо.

– Надеюсь, что все-таки лучше, – усмехнулся Леонардо. – Армандо переписывает манускрипты на латыни, а для меня нет ничего хуже, чем читать латынь! Мне все время кажется, что я уже когда-то знал ее, поэтому больше учить ее мне не нужно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю