355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Трейси Слэттон » Бессмертный » Текст книги (страница 18)
Бессмертный
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:57

Текст книги "Бессмертный"


Автор книги: Трейси Слэттон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

– Как вы нашли ее? – наконец выдохнул я.

– Это подарок от епископа, который купил его у какого-то торговца за целое состояние, – ответил Петрарка, и его красивое морщинистое лицо загорелось от радости. – Я знал, что вам понравится, вы так любите работы Джотто!

– Она мне больше чем понравилась, – тихо произнес я, нежно проводя рукой по картине.

Мне вспомнился день, когда Джотто подарил мне двойной складень. Это был первый подарок, который я получил в своей жизни. Мне вспомнилась улыбка на его добродушном лице и искорки в мудрых глазах, когда я узнал в образе щенка себя.

– Кажется, она связана с вашими воспоминаниями, – проговорил Петрарка, беспокойно меряя шагами комнату в сгущающейся темноте.

Ветер снова налетел на окна и задул пуще прежнего.

– С моими она тоже связана. Лет тринадцать-четырнадцать назад я ненадолго остановился во Флоренции перед тем, как отправиться в Рим и получить там лавровый венок поэта, которым город увенчал мою недостойную голову. [91]91
  В 1341 году Петрарку короновали лавровым венком в Риме на Капитолии. Он стал признанной главой литературного мира в Италии, а его известность вышла за пределы страны.


[Закрыть]

Он замолчал и, поджав губы, посмотрел на меня, теребя изумрудно-зеленую накидку, брошенную на резной деревянный стул.

– Я помню мальчика лет одиннадцати. Или десяти. Его собирались сжечь на костре. Я убедил обезумевшую толпу выслушать другую сторону: этот мальчик молился Мадонне. Он поблагодарил меня. Возможно ли, чтобы этому мальчику спустя тринадцать лет было сейчас восемнадцать?

– Когда Бог смеется, возможно все, – ответил я недрогнувшим голосом, глядя ему прямо в глаза.

Он кивнул и зашагал по комнате.

– У Бога, конечно, все возможно. Но кто-то скажет, что и для дьявола тоже нет ничего невозможного, например вечной молодости.

– На мне почиет рука Бога, а не дьявола, – ответил я с горячей уверенностью, охватившей все мое существо.

Теперь я знал о себе это, назло всем наветам Сильвано. Внутри я почувствовал облегчение. Грудь расслабилась и разжалась, как будто в чреве моем зажглась огненная искра и разгорелась многоцветной звездой с голубыми, оранжевыми, фиолетовыми и даже черными лучами, вплетавшимися в свечение серебряных и золотых.

– Моя жизнь – это дань Божьему чувству юмора, начиная с моего рождения и бродяжничества по улицам Флоренции в молодости и заканчивая жизнью в публичном доме для извращенцев, а потом нахлебником в доме евреев, которые сами живут в этом городе на птичьих правах.

– Ты наверняка сын знатных и образованных людей, – сказал Петрарка, пристально глядя на меня. – Ты слишком умен, чтобы это было не так!

Разумеется, я научился умно разговаривать, потому что мой разум развили такие люди, как мастер Джотто, Моше Сфорно, брат Пьетро и Джованни Фалько, Странник и Гебер-алхимик. Даже Бернардо Сильвано, каким бы мерзавцем он ни был, чему-то меня научил.

– Желание учиться еще не служит залогом благородного происхождения, – возразил я, покачав головой.

– Вдобавок ты миловиден и наделен самообладанием, – уверенно добавил Петрарка. – У тебя благородные манеры, никаких грубых замашек простолюдина.

Пока он говорил, ветер налетел с новой силой, бросая в окна волны воздуха. В комнате стало холодно, но я этого не почувствовал. Я весь горел.

– Неужели? – с вызовом спросил я. – Я бы убил Николо Сильвано голыми руками, если бы вы, Боккаччо и Сфорно не удержали меня. Разве убийство не грубо? Разве устроить перебранку – не замашка простолюдина? Вы не знаете, что я натворил в жизни! – воскликнул я, вскочив на ноги, и заходил по комнате, прижимая к груди картину. – Я был вором и убийцей, шлюхой и поджигателем. А теперь я ученик врача. Я занимался чем угодно ради того, чтобы выжить. Разве это означает самообладание? Или симметрия в моих чертах делает меня миловидным? Или, научившись от добрых людей грамоте, чтобы читать медицинские трактаты, я уже стал умен? Даже собак и медведей можно надрессировать и заставить показывать фокусы! – Я замер и покачал головой. – Я не знаю, что я такое. И совсем не помню своих родителей, так что мое происхождение не принесло мне никакой пользы. Я лишь помню себя нищим мальчишкой, который просил подаяния на улицах Флоренции в лето насмешника Бога тысяча триста тридцатое!

– Не важно, помнишь ты или нет. «Память рождает не реальность, канувшую в Лету, а лишь слова, вызванные образом реальности, которые, даже когда она исчезла, оставили след в разуме посредством чувств». Так говорил Августин. Я с ним согласен, – серьезно сказал Петрарка.

– И что это значит? – спросил я и протянул обратно картину.

Как бы я ни любил ее, теперь она принадлежит ему, и я должен вернуть ее.

– Это значит, что Лука Бастардо не то, каким он себя помнит вместе с делами, которые совершил, а лишь призрачный след расплывчатых образов?

– Это значит, что под взором Бога внутреннее время воскрешает прошлое, которому дарит жизнь настоящее, события настоящего, – произнес Петрарка, и его глаза вспыхнули на красивом состарившемся лице. – Своими делами и помыслами, написанными нами сочинениями мы, люди, облекаем в форму и наполняем содержанием наш путь к благой жизни. Воспоминания собирают воедино разрозненные частички нашей души. Память передается через историю, написанную или рассказанную. Однажды ты тоже расскажешь свою историю, Лука Бастардо. И, рассказывая ее, ты перестанешь искать во внешнем мире то, что находится внутри тебя. Так ты сможешь из разрозненных осколков восстановить цельность своей души. Так ты найдешь смысл. И так узнаешь, кто ты такой и что собой представляешь!

Он ударил кулаком в стену, подчеркнув последние слова. Мы стояли и смотрели друг на друга, а холодный ливень хлестал в окно.

– Я не горжусь своей историей! – воскликнул я. – В ней много дурных людей, чьи имена должны кануть в небытие вместе со мной и никогда не произноситься снова. Моя история умрет вместе со мной, когда настанет мой час!

– Каждый день я умираю, – пробормотал Петрарка и принялся снова мерить комнату шагами. – Люди листьям подобны: одни ветер бросает на землю, другие – древо цветуще к солнцу подъемлет, знаменуя весны наступленье. Это сказал Гомер. Только с тобой будет иначе. Если твоя долгая молодость – это знак, то ты переживешь несколько поколений. Ты проживешь долгую жизнь, Лука. Благодаря долголетию у тебя будет возможность познать скрытую причину вещей. И ты будешь благословлен этим даром.

– Пора бы уж и мне обрести хоть какой-то благой дар, – коротко ответил я и, отведя взгляд от Петрарки, выглянул в распахнувшееся окно. – Как бы долго Бог ни забавлялся, наблюдая за моей жизнью, но эта первая часть моей жизни вряд ли была богата дарами.

– Будь у меня сотня языков и губ, глотка железная с медною грудью, и то бы не смог я о всех страданьях людских миру поведать, – произнес Петрарка, заворачивая обратно в ткань драгоценную картину Джотто. – Так написал Вергилий в «Энеиде». Все люди страдают. Я всего лишь скромный поэт, недостойный этого звания в сравнении с бессмертным Вергилием, хотя кое-кто и сравнивал нас, поэтому мои мысли вряд ли что-то значат. Но разве не может быть так, что твои первые годы были так трудны, потому что ты должен был заслужить свой дар? Потому что ты начинаешь понимать, что ты не такой, как те дурные люди, с которыми тебе пришлось столкнуться, и что тебе не нужно сравнивать себя с ними, чтобы быть самим собой? Тебе не нужно стремиться к тому, чтобы твое имя кануло в забвение, для того чтобы вместе с ним канули их имена, ведь ты не связан с ними неразрывно в одно целое. Не значит ли это, что, пережив страдания в юности, ты будешь счастлив в старости, на склоне лет?

Эти вопросы были произнесены спокойно и тихо, но они обожгли меня. Стены комнаты вдруг исчезли, словно их снес дикий влажный ветер, ворвавшийся с улицы. Всего на мгновение я увидел лицо Бернардо Сильвано, а потом оно подернулось рябью и исчезло. Стены вернулись на место, но сейчас они не давили, а словно бы раздались. В бескостное тело вернулась крепость, мускулы налились тяжестью, но в то же время я был открыт и сердце билось ровно и спокойно. Я понял, что не знаю, каким буду в старости – счастливым или несчастным, но все это в моих руках, и я могу построить свою старость на нынешней юности. Ни Бернардо Сильвано, ни Николо, ни новое братство не смогут этому помешать. И я улыбнулся:

– Я знал одного алхимика, который предсказывал будущее, но я не он, синьор. Я буду считать себя счастливым стариком, если не окончу свои дни на костре, в страданиях и муках.

– Как знать, можно, наверное, и на костре умереть счастливым, – лукаво предположил Петрарка и широко улыбнулся ослепительной белозубой улыбкой, которая очаровывала любого, от нищего до короля. – Хорошая смерть венчает жизнь, Бастардо! Может, тогда ты хотя бы искупишь свою вину и почувствуешь благодать!

Он убрал картину обратно в сумку и вынул из нее что-то еще.

– Вот, – сказал он и бросил эту вещь мне. – Подарок для тебя. Для твоих воспоминаний. Хотел бы я сам дожить, чтобы их прочитать!

Молния прорезала ночной воздух и озарила комнату, как тысяча солнц. Я поймал подарок Петрарки, раскрывшийся на лету. Это был щедрый подарок от единственного человека, достойного того, чтобы быть обладателем Мадонны, которую написал для меня Джотто: книга, обтянутая телячьей кожей, с чистыми пергаментными страницами. Она была толстая и очень красивая, телячья кожа послушно мялась под пальцами, а страницы были идеально сшиты вместе. Удовольствие уже держать ее в руках! Это для меня до сих пор удовольствие, даже сейчас, когда я сижу в своей тесной келье и стены снова напирают на меня. Только теперь почти все страницы исписаны. А тогда я даже представить себе не мог, что заполню их. На самом деле книга оставалась чистой еще более ста шестидесяти лет, пока меня не бросили в эту камеру дожидаться казни. Время, пусть и недолгое, проведенное здесь, тянулось бы бесконечно, если бы не подарок Франческо Петрарки и маленькая картина Джотто с изображением святого Иоанна. И книгу, и картину принес мне сам Леонардо, когда солдаты инквизиции бросили меня в эту темницу. А в тот давний день я искренне поблагодарил синьора Петрарку: такие записные книжки были дорогой редкостью, ведь их делали вручную. И он живо превратил в шутку мои робкие слова благодарности, когда мы вернулись к гостям в столовой. Дождь барабанил в окна, грохотал гром, вспыхивала молния, рассекая ночное небо.

– Нам порадомой, Лука, – сказал Моше Сфорно, поднявшись со своего места. – Лия будет волноваться, как мы доберемся в грозу.

– Колесница дьявола несется по небу, – с любопытством покосился на меня Боккаччо, и они с Петраркой переглянулись.

– Вы поедете в моей карете, я настаиваю, – произнес Петрарка. – И мы должны снова встретиться. Я редко бываю в столь близкой мне по духу компании.

Он тепло пожал Сфорно руку.

– Мы будем очень рады, – ответил Сфорно с ответной теплотой.

Мы еще не раз ужинали вместе в последующие несколько лет, и гостей даже принимал я – во дворце, купленном в Ольтарно, недалеко от еврейского квартала, где жили Сфорно. Я приобрел одну из старых башен, которую снесли в прошлом веке, когда во Флоренции установили пределы высоты. Это был просторный, похожий на крепость дворец, почти как у Боккаччо. На первом этаже когда-то была мастерская, а когда Сфорно объявил, что теперь я могу сам лечить больных, я превратил мастерскую в кабинет для приема тех, кто мог сам ко мне добраться. Врачи обычно так не делали, потому что боялись заразиться и после больных всегда было грязно от крови и рвотных масс. Но меня это не пугало, потому что ни одна зараза ко мне не липла. Еще я редко прописывал кровопускание и лишь в редких случаях делал ампутацию, а тех, кому она требовалась, отсылал к хирургу. Переняв у Сфорно странную привычку к чистоте, я нанял человека убираться в комнате каждый день, и он намывал полы самым едким щелочным мылом, какое я смог найти. Сфорно часто приходил мне помогать.

И я был счастливее, чем когда-либо: ходил на свадьбы трех старших дочерей Сфорно, встречался с женщинами, с которыми знакомился на рынке или на улице, и продолжал общаться с Боккаччо, великодушной четой Содерини и кругом их знакомых. У меня нашлись средства, чтобы нанять сыщиков и поручить им тайно выяснить что-нибудь о паре, у которой, возможно, похитили ребенка или которая бросила своего сына где-то в середине 1320-х годов. Пока никаких новостей я не получил, но и не терзался этим. В ожидании женщины, обещанной мне философским камнем, я был доволен своей долей.

И вскоре понял, что мне не суждено наслаждаться спокойной жизнью. В 1361 году на город обрушилось новое несчастье: Пиза объявила Флоренции войну, и одновременно с этим с новой силой нагрянула черная смерть. На этот раз погибли многие, кто выжил в 1348-м. Петрарка написал мне, что он похоронил своего сына. Флорентийцы паниковали и слушали любого, кто находил «виноватого». Нашло поддержку и братство Красного пера, возглавляемое Николо Сильвано, и снова началось истребление ведьм. После того как сожгли на костре безобидную знахарку, которая была доброй христианкой, я решил скрыться.

ГЛАВА 14

Обратно во Флоренцию меня привело письмо. Не от Петрарки, хотя он регулярно переписывался со мной до самой смерти в 1374 году. Каким-то образом его письма всегда находили меня, где бы я ни был: плавал ли капитаном на пиратском судне по Адриатическому морю; боролся ли на стороне Эдуарда Черного в Испании; [92]92
  Эдуард Вудсток, принц Уэльский (1330–1376), больше известный как Черный принц, был старшим сыном английского короля Эдуарда III и отцом Ричарда II. Сам никогда не занимал престол, так как рано умер. Имеется в виду военная кампания на стороне Педро Кастильского 1367 года, которая окончательно подорвала здоровье и финансовое положение Эдуарда и заставила бросить управление Аквитанией и вернуться в Англию. Происхождение прозвища «черный» точно не известно, и стало оно упоминаться только через 200 лет после его смерти. Вероятно, Эдуард носил черные доспехи или черную накидку.


[Закрыть]
убивал ли татар на Куликовом поле; защищал ли Иерусалим от христианских крестоносцев, чтобы потом принести флаг с изображением креста обратно в этот древний священный город; перевозил ли роскошные ткани и экзотические пряности по Шелковому пути, который разведал венецианец Марко Поло; [93]93
  Марко Поло (1254–1324) – венецианский купец и путешественник, один из первых европейцев, который отправился по так называемому Шелковому пути в Китай, а также посетил правителя Монгольской империи хана Хубилая. Свои путешествия Марко Поло описал в сочинении «Книга о разнообразии мира».


[Закрыть]
спасал ли древние тексты из греческих гробниц и монастырей; помогал ли бежать изгнанным евреям из Испании и Франции, а затем найти новое пристанище или рыбачил в Португалии. Сначала я работал врачом, поскольку это было единственное умение, которым я мог заработать деньги. Потом я понял, что меня интересуют и другие профессии, и решил изучить их тоже. Я был кондотьером, бандитом, купцом, рыбаком, торговцем древностями и подделками – всем, что я мог купить и перепродать подороже.

За четыре десятилетия между 1361 и 1400 годами я жил не сердцем, а своими капризами, которым потакал как бы в отместку за свое прошлое, когда у меня не было на это ни средств, ни возможностей. Теперь все это появилось, а впереди сколько угодно времени, и я бросился удовлетворять свои легкомысленные прихоти. Я постоянно пользовался свободой, о которой так страстно мечтал, пока работал на Сильвано. Я делал все, что мне вздумается, отправлялся туда, куда вздумается. Я объездил весь свет. Я увидел его чудеса – созданные природой и руками человека, встречал великих людей и делил ложе с красавицами. Я боготворил каждую из них, хотя ни одна не была Той самой из моего видения. Я был уверен, что тотчас узнаю ее и все сразу изменится: я тут же заведу семейный очаг и заживу домовитой супружеской жизнью. Поэтому я находился в предвкушении ее появления в моей жизни, хотя мне и хотелось, чтобы это не произошло слишком скоро. Я нисколько не скрывал от себя, что это был период забав и развлечений, познания всего, что только захватывало мое воображение. А любовь, думал я, подождет. Я ошибочно предполагал, что она ждет меня, хотя на самом деле ее ждал я.

За это время я не раз нажил и потерял состояние, хотя никогда не оставался совсем без гроша, потому что добросовестно клал в банк часть своего дохода. Через знакомых клириков Петрарка услышал, что во Флоренции есть банк, которым заправляет молодой, но способный человек по имени Джованни ди Бичи де Медичи, происходивший из старинного флорентийского рода. В этом Джованни мне нравилось то, что у него была репутация банкира, который сочувствует недовольной городской бедноте. Возможно, потому, что его отец не был богачом и кормил семью на деньги от полученного скромного наследства и от дохода, который получал, давая ссуды окрестным крестьянам. В Джованни чувствовалась народная закваска. На улицах Флоренции он был как дома, его любил народ, хотя его политических пристрастий не одобряла городская элита. В буржуазной Флоренции, где в почете были флорины, богатство считалось добродетелью, а бедность принято было скрывать и замалчивать. Я тоже восхищался, наблюдая, как этот умный и практичный молодой человек сумел расширить семейное дело, заведя фермы, занявшись производством шелка и шерсти и международной торговлей. Я часто через своих агентов отправлял во Флоренцию деньги, чтобы вложить их в банк Медичи.

Следуя совету Петрарки, я стал хранить деньги в банке, но в остальном поступал иначе. У меня не было желания засесть за ученье. Я присылал ему древние свитки, которые находил в Греции и Египте, но не читал греческих и римских авторов, как он настаивал в своих письмах. Мне нравились некоторые поэты, которые писали о любви, и я даже попробовал поучиться игре на виоле да гамба, но сам смеялся над своими попытками. Я практиковался в фехтовании и метании ножа у любого учителя с сильной и ловкой рукой и старался заводить знакомство с художниками и изучать их работы. Я решил, что когда-нибудь, когда вернусь во Флоренцию и женюсь, начну коллекционировать картины.

Я продолжал негласные розыски людей, у которых пропал когда-то сын, или таких, кто отличался необычайным долгожительством. Но никаких ответов пока не получил. Должен признаться, что я занимался этими розысками не слишком усердно. В тот легкий промежуточный период жизни я не хотел копаться в самом себе или своем происхождении. Такие вопросы вызывают слишком много беспокойства, в отличие от той простой жизни, которая наполнена погоней за удовольствиями и насыщением любопытства. Внезапно возникая вновь, они подталкивали меня вперед, как будто я мог заглушить их переездом в новый город и новым занятием.

Мне только и нужно было, что прибыльная работа да постоянное движение, потому что этого требовала моя врожденная неугомонность и потому что мой неизменно моложавый вид начинал вызывать пересуды, вопросы и даже пугал людей. Я выглядел двадцатипятилетним мужчиной, не старел, никогда не болел и любые раны заживали на мне так быстро, как несвойственно остальным людям. Я привык к мысли, что отличаюсь от других, – так было всегда, и я больше над этим не задумывался.

Однако окружающих смущали такие странности. И если я надолго задерживался в одном месте, неизбежно начинали ходить слухи. Сплетни обо мне привлекали внимание набиравшего силу, хотя и тайного, братства Красного пера, члены которого, казалось, находились повсюду. Это братство считало себя тайным оружием Священной римской инквизиции. Члены братства носили прикрепленное к одежде красное перышко и при встрече обменивались тайными знаками и жестами. Меня не оставляло ощущение того, что страх и стремление найти козла отпущения были гораздо заразнее чумы. Время от времени меня, где бы я ни был – в Риме, Вене или Париже, – находили, следя за слухами, стареющий Николо и его сынок Доменико, словно у них выработалось на меня такое же обостренное чутье, каким некогда обладал я на Бернардо Сильвано, но их чутье было направлено на меня и мое местонахождение. У нас случались опасные стычки, которые привлекали ко мне ненужное внимание. Я научился ускользать из города, как только там появлялись Сильвано. А потом начал покидать город, стоило только людям начать шептаться о ведьмах. Так я мог избежать столкновения с Николо, а потом и с его сыном Доменико.

Я всегда знал, что происходит во Флоренции, по крайней мере, в общих чертах. По письмам, рассказам других путешественников, по отчетам моих агентов, доставлявших мои вклады в банк Джованни ди Биди де Медичи, я был в курсе новостей своего родного города. За год до своей смерти Петрарка написал мне, что Боккаччо выступил с чтением «Божественной комедии» в церкви Сан Стефано, и образованные слои Флоренции были возмущены тем, что он несет Данте в народ, раздавая его как хлеб. [94]94
  Последние 15 лет жизни Боккаччо посвятил филологическим исследованиям и создал большой труд, посвященный Данте, перед которым преклонялся. В 1373 году по поручению Флорентийской коммуны Боккаччо читал лекции о Данте в церкви Сан Стефано, из которых составил комментарий к первым семнадцати песням «Божественной комедии».


[Закрыть]
В 1374 году снова нагрянула черная чума, а через несколько лет после нее произошло восстание чомпи – фабричных чесальщиков шерсти, обутых в деревянные башмаки. Они взбунтовались против нечеловеческих условий работы. В том же 1378 году был избран антипапа, [95]95
  Антипапа – термин, которым в католической церкви принято именовать человека, ложно присвоившего себе звание Папы. Обычно вопрос о том, кто из претендентов, одновременно оспаривавших папский сан, являлся законным Папой, а кто антипапой, решался уже после исторической «победы» приверженцев одного из них. Наиболее серьезный раскол церкви, когда одновременно правили признаваемые разными странами два Папы (а затем и три – в Риме, Авиньоне и Пизе), – это Великая схизма конца XIV – начала XV века.


[Закрыть]
что вызвало яростное возмущение и тревогу церкви, в папистской Флоренции это чувствовалось очень сильно. Город контролировала богатая семья Альбицци, через друзей и кандидатов в Синьорию. Эти Альбицци, будучи безжалостны к своим противникам, с типичным флорентийским индженьо стремились расширить территорию Флоренции. Напряженность достигла крайней степени в конце столетия, когда Флоренции стали угрожать Пиза и Милан.

В это время я жил на северо-западном побережье острова Сардиния в Босе – маленькой рыбацкой деревушке на берегах реки Темо. Там я смог наконец-то снова взяться за врачебное дело. Я приплыл туда на генуэзском торговом судне, которое торговало кораллами, и узнал, что многие босанцы больны дизентерией. От нее умерли и местный врач, и знахарка. Мне стало жалко босанцев, и я решил помочь им чем смогу. Когда жители пошли на поправку, я понял, что очарован Босой: пышными зарослями апельсиновых и оливковых деревьев, кустарниками со сладкой ягодой, древними лесами пробковых деревьев и богатыми виноградниками. В Босе делали янтарную мальвазию. Высоко над вулканическими холмами парили хищные грифоны и сапсаны, у пристани стояли яркие рыбацкие лодки, раскрашенные в красный, желтый и синий цвета. А сам маленький городок из розового камня полумесяцем обнимал холм над искрящимся голубизной морем, взбираясь узкими ступенчатыми улочками к вершине, к розовой крепости Кастильо Маласпина. Благодарные жители уговорили меня остаться, тем более что женщины там были красивы – миниатюрные смуглые создания смешанной крови. Я поселился почти в самом центре города, который оказался запутанным лабиринтом переулков, портиков и маленьких площадей; прямо на улице трудились ткачи и вышивальщицы.

В один жаркий полдень в начале лета за дверью раздался знакомый бас:

– Эй, здесь живет волчонок?

Я как раз закончил накладывать швы на порез юному рыбаку, который поранился, когда рыба неожиданно заметалась и он выронил нож. Так он, по крайней мере, мне сам сказал, хотя я догадывался, что на самом деле он поспорил с другим вспыльчивым смельчаком. Я как раз собирался предупредить его, чтобы он не связывался с этим парнем, но, услышав голос, вскинул голову.

– Заходите, если не боитесь, что вас покусают, – отозвался я.

Когда в дом вошел Странник, я так и подскочил к нему и на радостях обнял прямо на пороге. Он в ответ сжал меня в объятиях и отступил, чтобы хорошенько разглядеть.

– Да какой там волчонок! – улыбнулся он и потрогал мое плечо. – Только поглядите на эти мускулы, как окрепли от труда! Лука Бастардо, этот раненый белый волчонок, превратился в опасного зверя!

Но сам он выглядел все так же: толстый мешок за плечами, мускулистые руки и ноги, длинная густая борода с сёдиной и веер глубоких морщин возле глаз, светящихся лукавством, грустью и старческой мудростью.

– А ты совсем не изменился, Странник, – заметил я, обрадовавшись его виду. – Не один я так долго не старею.

– И никогда не изменюсь, – добродушно ответил он. – Как и ты теперь, когда стал матерым волком.

– Странное сходство, как стрела, у которой слишком много перьев на древке, – заметил я тихо, чтобы нас больше никто не услышал.

– Не знаю. Что такое время, почему мы должны с ним считаться? Что видишь ты в бездне прошедшего времени? – спросил он, швырнув в меня давние вопросы, точно сеть, в которую я должен угодить.

Я был так счастлив видеть его, что просто улыбнулся и покачал головой.

– Время – это то, чего у нас с тобой очень много, но у других людей гораздо меньше. Почему так?

– А почему должно быть иначе? Или ты боишься этого? Боишься, что мы из сказочной страны сердечных желаний, где никто не стареет, не обретает божественной мудрости и величия, где красота не иссякает и нет места смерти, а время и пространство продолжают вечный полет? – пропел он с только ему свойственной улыбкой, по которой я соскучился больше, чем предполагал.

– И снова загадки, над которыми я не задумывался уже много лет, – усмехнулся я.

– Потому что не хочешь, – твердо ответил он. – Не волнуйся, они о тебе помнят.

Я повернулся к юноше.

– Томазо, иди. И больше не спорь с Гильермо. Иначе в следующий раз зашивать придется не только руку!

Мальчик стал было что-то возражать, но я выдворил его вон и обратился к Страннику:

– Ах, эти упрямые сардинцы, вечно держат зуб на кого-нибудь, даже если он ноет!

– А разве не все люди лелеют свою вражду? – пожал он плечами. – Кстати, куда ты дел моего осла? Волк, что ли, съел?

– Этот осел жил припеваючи во Флоренции, сначала в сарае у Сфорно, а потом у меня. Могу поклясться, что это упрямое мерзкое животное до сих пор не померло. Хотя я был вынужден уехать уже давно.

– Так вот как ты поступил с моим подарком? Бросил и оклеветал? – расхохотался Странник. – А ведь он тоже один из нас, проклятый Богом пережить собственную полезность! Тебе надо было взять его с собой. Он очень преданный и надежный, хороший товарищ, с которым и в бою не страшно!

– Ну прямо принц среди ослов! – протянул я, возводя глаза к небу. – Хотя я уверен, что он уже околел.

– А тебя никогда не мучают сомнения? – спросил Странник. – Кстати, а что ты делаешь здесь, в этой забытой богом деревушке?

– Здесь находится лучший цикл фресок во всей Сардинии, написанный тосканцем, который состоит при папском дворе в Авиньоне. Он находится в замке, в часовне, посвященной Nostra Signora di Regnos Altos. [96]96
  Нашей верховной владычице (ит.).


[Закрыть]
Когда видишь «Поклонение волхвов», сердце от восторга замирает…

– Ты что, шутишь? Цикл фресок? Что это, если не идол, только под другим именем? Послушай, хочу рассказать тебе одну историю…

– Историю?! Да я не видел тебя сколько? Пятьдесят два года! А ты хочешь рассказать мне историю? – воскликнул я. – Если уж мне предстоит выслушивать очередную чертову историю, давай-ка сделаем это за бутылкой доброго вина! Пойдем наверх, я велю служанке приготовить нам обед.

Я повел его наверх, и мы сели за обеденный стол. Служанка принесла нам кувшин с вином, а потом быстренько сообразила обед. Я налил нам обоим по чаше. Он поднял свою в молчаливом тосте, а я склонил голову, принимая его. Мы выпили залпом. Я со всего размаху ударил чашей об стол, так что даже янтарная жидкость в кувшине заплескалась. Потом мы долго просидели в молчании. Со всех сторон на меня нахлынули впечатления окружающего мира: доносившаяся с кухни возня служанки, аромат поспевающих абрикосов на дереве за окном, пронзительный крик чайки, которая пикировала к прибрежной скале; далекий смех людей, работающих в поле, блеяние стада овец, которое прошло по улице мимо моего дома; порхание коричневой луговой бабочки за окном, теплые яркие лучи солнца, которые косо лились на некрашеный деревянный стол; запах сушеной соленой рыбы и сладкого деревенского сыра, ароматных колбасок, которые собирала служанка, резкий запах соли в воздухе, донесшийся с океана; вкус пряного вина на языке. Я ощутил мгновение, которое было гораздо ярче и полнее, чем те, что я испытывал за последние годы, как будто время, проведенное в увеселениях, было только мелькнувшей тенью того, какой могла быть жизнь. Я чувствовал родственную душу в Страннике, который сидел рядом, тихий, но полный жизни и внимания.

– Вы проделали далекий путь в Сардинию только ради того, чтобы рассказать мне какую-то историю? – наконец вымолвил я.

– А разве не стоит ради этого проделать долгий путь? – в ответ спросил он, приподняв седеющую бровь над живым горящим глазом.

– Зависит от того, какая это история, – хитро произнес я, и он усмехнулся.

– А разве в конце каждой хорошей истории нет морали? Позволь мне спросить. Вот ты теперь врач, каким был старик Моше Сфорно…

– Был?! – воскликнул я, заметив, что он говорит о Моше в прошедшем времени.

– Моше умер пятнадцать лет тому назад, – ответил Странник. – Хорошей смертью. Он умер в сознании. А теперь вот ты врач, помогаешь людям, излечил бы того, кто пришел бы к тебе с болезнью, верно?

– Если это в моих силах, то конечно, – ответил я, и у меня кольнуло сердце, когда я вспомнил, как добр был ко мне Сфорно.

Почему-то я долгие годы все никак не удосуживался справиться о его семье, а теперь, когда узнал о смерти Моше, сам удивился, почему этого не сделал. Неужели я в сердце своем остановил время, чтобы оно осталось как замерзший цветок, между тем как другие люди, те, кого я любил, доживали лето своей жизни, которое неизбежно клонилось к осени? Разве нельзя было получше распорядиться отпущенными мне лишними днями жизни?

– Так вот. Один человек…

– Как его звали? – перебил я, вызвав искреннюю улыбку на лице Странника.

– Некоторые вещи не меняются, да, Бастардо? Но я не стану портить хорошую историю, привязывая ее к определенным именам. Достаточно сказать, что этот человек был болен и невыносимо страдал. И вот он пошел к великому раввину.

– А его как звали? – еще раз ввернул я.

Странник поднял мясистую мозолистую руку, показывая, чтобы я помолчал.

– «Равви, исцели меня», – сказал он. И равви был сильно опечален страданиями человека.

– Еще бы, ведь страдать необязательно, – решительно ответил я.

Служанка поставила перед нами блюдо с мягким деревенским сардинским сыром, колбасками, ветчиной из дикого кабана, солеными сардинами, оливками, ранними винными ягодами и оранжевыми мелкими помидорами, блюдо с желудочком ягненка, зажаренным с бобами, миску с зеленоватым оливковым маслом, солонку и две круглые плоские лепешки хлеба. Я оторвал ломоть и обмакнул в оливковое масло.

– Страдания – это часть жизни, – изрек Странник, расправляя густую бороду. – Живой человек должен увидеть страдания в мире и сам их испытать, сохранив свое «я» вопреки и благодаря страданиям. Нельзя сохранить себя, не изведав страданий.

– Я бы предпочел сохранить себя наполовину, – попробовал поддразнить его я, – многого из пережитого я был бы рад избежать.

– Ой ли? – переспросил он. – Найдутся ли и впрямь в твоей жизни страдания, от которых ты откупился бы, оставив их позади? Разве не благодаря им ты стал тем, кто ты есть?

Я сделал большой глоток вина и посмотрел на окно, где среди цветов порхали колибри. По настоянию служанки на подоконнике росли в ящике цветы. Крохотная пташка порхала над пышным красным цветком ладанника и, полетав, унеслась прочь. Я вспомнил о Сильвано и годах, проведенных в публичном доме, вспомнил о Массимо и Паоло, своей жизни бродягой, вспомнил о Моше и его семье, годах, прожитых в его сарае. Прошлое еще крепко сидело во мне, подогревая мой ненасытный голод, но уже не держало меня на крючке. Я держал его, как воздух держит колибри, – не сжимая. Время, проведенное в скитаниях, помогло мне. Пространство и прошлое разместились в нем свободнее, чем прежде. И я с улыбкой произнес:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю