Текст книги "Бессмертный"

Автор книги: Трейси Слэттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Цикл о жизни святого Иоанна напомнил мне о прекрасных фресках учителя Пизано Джотто в капелле Перуцци. Как и Джотто, Пизано придал своим фигурам подлинную человечность. Лица и жесты были красноречивы и даже трогали за душу: и мудрая решимость на лице святого, удаляющегося в пустыню, и скорбь на лицах его учеников, которые хоронят его тело.

– У тебя на глазах слезы, – заметил мальчик.

Он слез с осла и, подойдя ко мне, взял меня за руку своей маленькой ладошкой.

– Самое важное – это искусство и отраженная красота, – с благоговением произнес я. – Это дар, данный нам Богом. По большей части он смеется над нами, но потом дарует Свою милость в работах таких великих мастеров. Пизано, Джотто, Чимабуэ…

Мальчик внимательно посмотрел на картину с изображением наречения.

– Это Дева Мария отдает ребенка отцу для наречения. Ее можно узнать по нимбу.

Я кивнул, и мальчик задумчиво произнес:

– Это великая честь для Крестителя, что сама Богоматерь подносит его к отцу. Это возвышает его.

– Я об этом никогда не задумывался, – признался я. – Но посмотри, как нежно она склонилась над ребенком, как и над любым ребенком, ибо она мать мира. И посмотри, какие у нее сильные плечи и руки под одеждами, она может вынести страдания всего мира.

– Да, вижу, – согласился он удивленным тоном, как будто впервые что-то понял. – А на этой картине, где Иоанн крестит Иисуса, видишь, в каком благоговении застыл ангел, и он один так смотрит, поэтому мы понимаем, что это священный миг! А здесь Христос говорит с учениками Иоанна, он благословляет их рукой, но у него нет нимба, потому что ученики еще не поняли то, что понял Иоанн, – что Христос наш спаситель! Спустя мгновение они поймут это, и все изменится!

– У тебя зоркий глаз на искусство, Козимо, – улыбнулся я. – Сходи посмотри картины Джотто в Санта Кроче, и ты изумишься.

– Фрески Джотто столь же прекрасны?

– Джотто был учителем этого скульптора, его картины удивительны, они невероятно прекрасны, – тихо ответил я. – Флоренция не была бы Флоренцией без картин Джотто и рельефов Пизано, без всех великих художников. Они приезжают сюда, чтобы обогатить город цветом, формой и текстурой, наполнить его красотой, которой завидует весь остальной свет.

– Когда-нибудь я буду править Флоренцией, – произнес Козимо с уверенностью человека, который дает клятву.

Он подошел к картине, на которой ученики Иоанна посещают святого в тюрьме, и провел узкими пальцами по фигурам.

– Когда я буду править, то здесь обязательно будет много художников. Я привезу их сюда. Самых лучших!

– Лучшие художники всегда приезжают во Флоренцию.

– Ты ведь веришь мне, Бастардо, веришь, что я буду править Флоренцией? – взволнованно спросил мальчик.

Я присел на корточки и внимательно вгляделся в его желтоватое мальчишеское лицо. Я рассматривал его не одну минуту, чтобы он понял, что я честен с ним. Что-то в его чертах показалось мне смутно знакомым, хотя я знал, что никогда не видел его раньше. А потом что-то в моем разуме сдвинулось, точно осколки стекла со звоном упали на пол, и в памяти мелькнул Гебер-алхимик и ночь философского камня. Когда я увидел себя мертвым, и время устремилось вперед, и я увидел будущее, передо мной промелькнуло много лиц. Одно из них принадлежало могущественному человеку, правителю, который мог вырасти из юного Козимо. Этот парень хорошо одет – подходящая жертва для похитителей. Он из благородной семьи, и у него есть реальный шанс стать правителем города.

– Да, – со всей серьезностью произнес я, – я верю тебе. А когда ты будешь править Флоренцией, Козимо, никогда не забывай, что ее красота, ее искусство принадлежат всем флорентийцам, богатым и бедным, независимо от их происхождения!

– Я запомню. И ты будешь мне другом, когда я стану править, – решил он.

Я поднялся на ноги, прижал руки к груди и благодарно поклонился. Этот жест был лишь отчасти шутливым. Часть моей души верила, что лицо из видения принадлежало Козимо, как верил я и в то, что видение, подаренное мне философским камнем, говорило правду. Уж лучше пусть это будет правдой, а то ведь моей ставкой была вся моя будущая жизнь. Мне казалось, что все эти годы, пока превратности судьбы носили меня по земле, я почему-то не жил. Я все время откладывал жизнь на потом. Не совсем, конечно, но часть меня ждала, ждала, когда же жизнь начнется. И я знал, чего жду: женщину из видения. Ту самую женщину, любовь которой я выбрал, несмотря на то что эта любовь принесет мне мучения и в конце концов смерть. Ведь я мог выбрать богатство и благополучие на протяжении удивительно долгой жизни, такой долгой, как у Бога. А теперь, когда я вернулся во Флоренцию, ожидание закончилось. Я отбросил прихоти, как забытый плащ, а вместо них появилось что-то другое, что-то мрачное и более прочное: предопределенность. Я пришел сюда за ней. Мне казалось, что она вот-вот подойдет ко мне и мы встретимся прямо там, перед Баптистерием. Я поймал себя на том, что оглянулся в поисках нее, а когда заметил это, сам над собой посмеялся. Я еще не знал, что на самом деле встречу ее у Баптистерия, только сначала пройдет еще несколько десятилетий. Я жестом попросил мальчика садиться обратно на осла, но он мотнул головой и пошел пешком рядом со мной. Мы обошли Баптистерий, и он указал на северный вход.

– Почему бы не изобразить что-нибудь чудесное и на этих дверях? – предложил он. – Здесь нужны столь же величественные двери!

– Но за это придется заплатить, – отозвался бодрый голос, – и придется найти такого же талантливого художника как Пизано, а как нам его выбрать? К нам обращался молодой круглолицый человек низковатого роста. На вид ему не было еще и двадцати, но волосы на голове уже редели. Я внимательно разглядел его одежду в поисках злополучного красного пера, но ничего не заметил. Молодой человек перехватил мой пристальный взгляд и чуть склонил голову.

– Я видел, как вы восхищались дверьми Пизано. Я сам часами могу там стоять. Эта красота разрывает мне сердце!

– Пока вокруг свирепствует чума, у всех, кроме разве что могильщиков, предостаточно свободного времени, – заметил я.

Юноша энергично мотнул головой.

– Я вовсе не прохлаждаюсь. Мне нужно закончить работу, чтобы вернуться в Римини и скрыться от этой безжалостной чумы. От нее нет спасения, и приходится ждать, пока она сама не пройдет. Меня зовут Лоренцо, – представился он.

– У меня есть младший брат по имени Лоренцо. А я Козимо, – ответил мальчик, вдруг заговорив надменно и рассудительно, и этот трюк ему неплохо удался.

– А я Лука Бастардо, – добавил я. – Вы художник, Лоренцо, раз так чувствительны к красоте?

– Я ювелир, но… еще и рисую, – скромно ответил он, покраснев до ушей. – Я давно мечтаю создать скульптурные двери, которые могли бы сравниться с работой Пизано и добавить блеска Флоренции!

– И что бы вы изобразили? – спросил я. – Какие сцены?

– Да что угодно, что будет предложено для дверей. – Он отмахнулся от моего вопроса. – Дело скорее не в том, что бы я сделал, а как. Я бы изобразил сцены, на которых фигуры одновременно грациозные и живые, в струящихся одеждах. Видите, сколько покоя в работе Андреа Пизано? Мои фигуры были бы полны движения, из них бы лилась жизнь! Я бы заполнил пространство, но в то же время сделал его важным элементом композиции…

Он стоял перед гладкой дверью, размахивая руками, как будто уже создавал свои бронзовые двери, похожие на замысел Пизано, но гораздо более волнующие и совершенные. Это был обман света или сказывалось смятение от всколыхнувшихся во мне воспоминаний о ночи философского камня, но на мгновение я почти увидел двери Лоренцо: двадцать восемь рельефов – верхние двадцать изображают жизнь Иисуса, и на самой первой в верхнем ряду несение креста… Потом я моргнул, и образ исчез, остались только амбициозный молодой художник, который разглагольствовал о своем искусстве, и еще более амбициозный мальчишка, который слушал его разинув рот.

– Может быть, вы и сделаете такие двери, – сказал я, – раз уж у вас столько идей.

– Да как, как такое может со мной случиться? – воскликнул он, ударив себя кулаком в грудь. – Я никому не известный ювелир. Никто во Флоренции не знает моего имени. Если кто-то и получит разрешение украсить эти двери, то это будет какой-нибудь знаменитый мастер!

– Никогда не знаешь, что уготовила тебе судьба. Яркие мечты имеют обыкновение сбываться, а ваша мечта очень яркая. – Я пожал плечами. – Возможно, будет объявлен конкурс на создание новых дверей, и вы его выиграете. Бога бы это позабавило.

– Конкурс? Вот это интересно! – воскликнул Козимо, закрыл рот руками и выпятил грудь, точно взрослый. – У моего отца есть хорошие друзья в гильдии Калимала, которая содержит Баптистерий. Я поговорю с ним об этом!

Лоренцо провел рукой по редеющим волосам.

– Заказ? Сейчас? Когда Милан лает в наши ворота, как бешеная собака, и черная смерть губит горожан? Да разве гильдия Калимала станет тратить деньги в такое время?

– Может быть, не прямо сейчас, – задумчиво произнес Козимо и стал в позу взрослого человека: положил локоть на солнечное сплетение и подпер подбородок ладонью, как будто погрузившись в размышления. – Но я все-таки поговорю с отцом. Он ведь ко мне прислушивается.

– Уверен, что прислушивается, – ответил Лоренцо без тени усмешки.

Козимо производил на людей сильное впечатление. Уже ребенком он обладал сдержанностью, благодаря которой его принимали всерьез. И позднее мне суждено было увидеть, как, повзрослев, он использовал свою непревзойденную серьезность еще более умело.

– Искусство во Флоренции всегда было предметом гордости граждан, – добавил я. – Деньги, потраченные гильдией, были бы потрачены с умом, чтобы воодушевить и поднять дух города перед лицом опасности. Они бы сплотили всю Флоренцию.

– Что верно, то верно, искусство – это душа Флоренции, – согласился Лоренцо.

– Искусство и деньги, – поправил его я, и он ответил сардонической ухмылкой, которую я повторил вслед за ним.

– Искусство, деньги и народ Флоренции, – поправил нас обоих Козимо, стерев с наших лиц маски цинизма.

Разумеется, величие Флоренции кроется в ее индженьо, в творческом духе горожан, и именно эти качества воплощали в себе искусство и деньги внутри ее крепких каменных стен.

– Устами младенца глаголет истина… Я должен вернуться в мастерскую. Кому-то еще нужны золотые броши и ожерелья, даже когда красоту сжирают бубоны, – вздохнул Лоренцо. – Чтобы и в гробу производить должное впечатление на соседей.

– Не забывай о своей мечте, Лоренцо…

– Гиберти. Лоренцо Гиберти, [100]100
  В XV веке, когда итальянская скульптура переживала расцвет, художественные конкурсы приобретали характер широких общественных мероприятий. Конкурс на изготовление из бронзы вторых дверей Баптистерия открыл новый период в развитии ренессансной скульптуры. Блестящий рисовальщик Лоренцо Гиберти победил в этом конкурсе, обойдя Филиппо Брунеллески. Гиберти был одним из самых образованных людей своего времени, первым историком итальянского искусства.


[Закрыть]– сказал он, и я кивнул.

– Такие мечты могут вдохновить на великие свершения, – сказал я. – Мечты и видения – это милость насмешника Бога, особенно мечты и видения о красоте!

– Она может вдохновить тебя на создание ворот Рая! [101]101
  Микеланджело действительно назвал двери флорентийского баптистерия работы Гиберти «Вратами рая».


[Закрыть]– громко проговорил Козимо.

– Если будет так, юный Козимо, то я буду считать себя трижды благословленным человеком! Для меня большая радость – встреча с вами обоими!

Он учтиво поклонился и отправился в сторону реки Арно.

– Козимо, Козимо! – раздался голос. – Сын, где ты пропадал?

К нам подбежал коренастый мужчина в оранжево-зеленом лукко из лучшей ткани. Его окружали десятки людей: слуги, кондотьеры, офицеры и священники. Лицо его от тревоги осунулось, но стоило ему подхватить мальчика на руки, как все беспокойство растаяло и скрытые под капюшоном глаза смягчились.

– Мы боялись, что тебя похитили разбойники. Один из слуг видел, как тебя схватили…

– За мной гнались бандиты, но этот человек меня спас! – воскликнул Козимо и крепко обнял отца за шею.

Отец выглянул из-за плеча сына и внимательно посмотрел на меня с облегчением и благодарностью.

– Двое злодеев схватили меня, потащили и бросили в свою повозку, чтобы вывезти из города, но я одного укусил, и выпрыгнул из повозки, и бросился бегом, хотя болели ушибленные коленки, а они гнались за мной! Они были такие огромные и чумазые! А этот человек убил их, и я так обрадовался! Они заслужили смерть, потому что хотели причинить мне зло! Так страшно было, папа, но я старался быть храбрым!

– Я в этом не сомневаюсь, Козимо, сыночек! – прошептал отец.

Опустив мальчика на землю, он погладил светло-русые волосы и серьезно посмотрел на меня. У него был большой нос и крепкий подбородок, но привлекательность его заключалась в задумчивой величавости, полной достоинства, которую он передал своему сыну. Мужчина сказал:

– Я в огромном долгу перед вами, синьор. Мое имя Джованни ди Бичи де Медичи. Только скажите, и я к вашим услугам!

Я отрицательно покачал головой.

– Вы ничего мне не должны. Любой бы помог попавшему в беду ребенку. А ваш сын очень храбрый мальчик, синьор. Возможно, вы захотите послать кого-то, чтобы убрать тела и избежать недоразумений. Я имею в виду мою причастность к их смерти.

– Я сделаю все, чтобы у вас не было неприятностей из-за большой услуги, которую вы оказали мне и моему сыну, – ответил он и, слегка прищурившись, пытливо посмотрел на меня. – Ваше лицо мне почему-то знакомо. Можно узнать ваше имя?

– Папа, давай пойдем и по дороге поговорим с ним, – предложил Козимо высоким звонким голосом.

Джованни ди Бичи де Медичи посмотрел на сына, а Козимо многозначительно посмотрел на людей, которые от любопытства едва сдерживались, чтобы не подойти к нам вплотную. Их было много, и все возбужденно шептались, дожидаясь с едва скрываемым льстивым рвением возможности поздравить отца с благополучным возвращением сына. Козимо снова глянул на отца, и они без слов поняли друг друга. Отец взял сына за руку, похлопал по ладони и крепко сжал.

– Пойдемте, синьор, прогуляемся с моим сыном, – как бы между прочим предложил отец, обернулся и властно махнул свободной рукой. – Мы трое пойдем пешком!

По толпе пробежал свистящий шепот разочарования, и множество пытливых глаз впились в меня, как пиявки. Я вздрогнул и поплотнее завернулся в плащ, несмотря на то что солнце в этот поздний летний или ранний осенний день стояло еще высоко и согревало теплом.

– Сюда, – указал Джованни.

Он крепко держал сына за руку и повел нас прочь от Баптистерия к до сих пор не завершенной Санта Мария дель Фьоре, украшенной вычурными геометрическими и цветочными узорами из зеленого, белого и красного мрамора. Я потянул осла за веревку, тот заревел, но подчинился, и мы пошли. Джованни пробормотал:

– Надо уже наконец поставить купол на этот огромный собор! – Он вытер ладонью резко очерченное лицо. – Не годится, чтобы самый прекрасный и почитаемый храм в Тоскане выглядел словно руины. Так не пойдет!

– Надо устроить конкурс, пап, и найти мастера, который сумеет построить купол, – предложил Козимо. – Но сначала конкурс на новые двери Баптистерия.

– Конкурс, говоришь, молодой человек? – улыбнулся Джованни и ущипнул сына за нос. – Неплохая идея. – Он обернулся ко мне. – Синьор, с вашим именем какие-то проблемы?

– Мое имя меня вполне устраивает.

– Могли быть проблемы, – обеспокоенно возразил Козимо. – Папа, моего друга зовут Лука Бастардо!

Джованни взглянул на меня, и суровые морщины между густых бровей стали глубже. Он поджал губы и медленно кивнул.

– Ваше имя упоминалось при мне в такой связи, что я бы на вашем месте встревожился. Но еще я видел это имя в записях регулярных вкладов в мой фамильный банк. Вы благоразумный человек, Бастардо, разумно распоряжаетесь своими деньгами и копите их уже столько лет.

– Не такой уж и благоразумный, раз сумел нажить врагов, – сухо ответил я.

Осел Странника остановился и громко заревел, отказываясь двигаться с места. Я вернулся и хлопнул его по крупу, подталкивая вперед. Негодная скотина клацнула зубами, как будто хотела цапнуть, и я хлопнул его еще раз сильнее. Осел нехотя потащился дальше. Осеннее солнце светило с бескрайнего лазурного неба, и моя тень съежилась до крошечной чернильной кляксы у ног. Я снял плащ, свернул его и запихнул в сумку, привязанную к ослу.

– Братство Красного пера только и мечтает, чтобы вы попали ему в лапы, – безрадостно произнес Джованни. – Возможно, ваше благоразумие заставит вас поскорее покинуть город.

– Меня и так уже долго не было, но я ведь флорентиец!

– Я и сам не люблю покидать город больше чем на две недели, – признался Джованни. – И мне не нравится общество, основанное на суевериях, страхе и пытках. Флорентийцы могли бы найти занятие и поприбыльнее. Но вы должны понимать, что церковь благоволит Красному перу. С первого появления черной смерти церковь благосклонно смотрит на флагеллантов, которые терзают себя в надежде искупить все грехи, за которые Бог нас так жестоко покарал. И с каждой новой эпидемией таких кающихся становится все больше. А церковь относится с благоволением к тем набожным людям, которые трудятся во славу Божию, выпалывая плевелы греха и сатанизма. Братство Красного пера надеется получить папскую буллу, [102]102
  Булла (от лат. bulla – «печать», букв. – «пузырек») – основной средневековый папский документ со свинцовой (при особых случаях – золотой) печатью, после XV века издавался реже. На печати, прикреплявшейся к булле красной и желтой шелковой нитью, ставилась латинская монограмма «SPSP» в честь святых Петра и Павла с именем Папы на обороте.


[Закрыть]которая объявит их орудием Инквизиции и предоставит им неограниченное право на гонения, подобно тому как булла Папы Александра IV сто пятьдесят лет тому назад разрешила применить любые пытки в отношении подозреваемых в ереси, при условии, что там будут присутствовать по меньшей мере два священника, которые затем отпустят друг другу грехи, даже совершив самые дьявольские надругательства над телом. А ваше имя у них одно из самых упоминаемых!

– Я знаю, как скрыться на улицах Флоренции, – упрямо возразил я.

– Я тоже кое-что знаю об улицах Флоренции, у меня контора рядом со Старым рынком, – ответил Джованни. – На улицах Флоренции за флорин можно купить все, что угодно, особенно информацию о местонахождении недруга. А у тебя есть непримиримый враг в лице Доменико Сильвано и его безжалостного старика-отца Николо. Очень неприятные типы, обманывали меня не раз, зато ходят в друзьях у влиятельных господ. Даже мне не раз приходилось молча терпеть их мошенничества и нести убытки.

Он остановился перед входом в Санта Мария дель Фьоре и, опустив глаза, посмотрел на своего сына, который, не смутившись, ответил на его взгляд. Обернувшись, он посмотрел на кучку слуг, которые следовали за нами на расстоянии, надеясь привлечь его внимание и благосклонность. Затем Джованни перевел взгляд на меня и расстроенно хмыкнул.

– Правда ли, что вам так много лет, Бастардо? По нашим записям, ваши вклады начались еще тридцать лет назад, а на вид вы так молоды! – Я промолчал, но не отвел взгляда, и в следующее мгновение Джованни покачал головой. – Наверное, мне лучше не знать, если теперь я у вас в долгу за спасение сына, а вы не желаете держаться подальше от греха. Какие же бедовые люди были ваши родители, если родили такого безрассудного сына!

– Я никогда не знал своих родителей, но знаю, что все Сильвано негодяи до мозга костей.

– Я и сам их не люблю, – признался Джованни, на его лице прочиталось отвращение. – Не только потому, что они нарушали условия сделки. У Николо было пять жен, и все знают, что он забивал их до смерти, когда они ему надоедали. Доменико – сын от второй жены и, по слухам, унаследовал отцовские вкусы… Но они богаты, у них хорошие связи, и приходится с ними считаться. – Он помолчал и посмотрел мне прямо в глаза, не мигая. – Синьор, вы правда колдун, как говорят?

– Я человек неизвестного происхождения и по непонятной причине долгие годы остаюсь молодым, – осторожно ответил я, но будучи уверен в том, что не по годам мудрый Козимо убедит отца не предавать меня. Мальчик и вправду кивнул.

– Папа, он хороший человек. Он спас меня, пошел один против двоих здоровенных громил! – взволнованно воскликнул Козимо. – Он убил их не колдовством, а просто оказался гораздо умнее их и ловко обращается с ножом!

– Ах, Козимо! – Джованни прижал голову сына к груди и закрыл глаза. – Я так беспокоился за тебя. При других обстоятельствах, Бастардо, я был бы так же встревожен вашей странностью, как и озадачен. Но вы вернули мне сына целым и невредимым… Я просто обязан еще раз настоятельно посоветовать вам покинуть Флоренцию. Говорят, Доменико скоро получит должность гонфалоньера. Сталкиваться с ним было бы неосторожно. Флорентийцы не забывают друзей, но еще лучше помнят врагов.

– Я не скажу ему, что мы знакомы, если вы не скажете, – ответил я.

Джованни приподнял уголок рта в ироничной улыбке.

– Что скажешь, сын? Как мы поступим с твоим упрямым спасителем? – спросил Джованни и сжал мальчика за плечо, спрашивая совета.

На мгновение я почувствовал зависть, глядя на этих двоих, и вовсе не из-за их богатства. У Джованни был необыкновенный сын, которым можно было гордиться, а у Козимо – любящий отец, который его ценил. Ничего подобного в моей жизни никогда не было. Тесные узы, которые их соединяли, заставили меня задуматься о себе, о своем одиночестве во Флоренции и во всем мире. Будет ли у меня ребенок от женщины из видения? Давняя мечта о собственной семье вновь встрепенулась в сердце птицей и забила крыльями. Я решил больше не растрачивать понапрасну отпущенное мне время, а жить так, чтобы заслужить свою жену и ребенка, даже если это будет не во Флоренции. Я не хотел, чтобы моя мечта и вновь окрепшие стремления угасли.

– Я знаю, как мы поступим. Поможем ему уехать из города, когда за ним начнет охотиться Красное перо, и позаботимся о его деньгах, чтобы у него было их предостаточно, когда бы они ему ни понадобились, – не задумываясь ответил Козимо, вновь удивив нас своей проницательностью. – Пошлем письма во все наши отделения, чтобы он мог получить деньги везде и без лишних вопросов!

– Вот, пожалуйста, вам и план, Бастардо! Превосходный план от моего превосходного сына! Козимо, сыночек, позволь мне внести в твой план одно добавление – давай пригласим твоего друга отужинать с нами? От разговоров мне захотелось есть, да и ты, наверное, после таких испытаний проголодался! И Лука тоже, после такой грязной работы, когда он расправился с негодяями. Это самое малое, что мы можем сделать, дабы выразить ему свою благодарность!

– О да, папа, давай позовем его на ужин! – Козимо захлопал в ладоши. – С ним так интересно, ты должен послушать, как он говорит о Джотто!

Джованни с улыбкой повернулся ко мне, вопросительно подняв бровь.

– Почту за честь, – ответил я и поклонился. – И раз уж вы так любезны, синьор, могу я попросить об одолжении…

– Все, что пожелаешь! – пообещал Джованни.

– Поставьте в стойло этого осла, – попросил я и вложил уздечку строптивого осла в руку одного из самых богатых и влиятельных людей Флоренции.

На улицу я снова вышел уже под вечер и на этот раз без проклятого осла. Небо приобретало оттенок роскошной синевы с розовой каемкой, как пышная мантия. В животе у меня не пустовало после изобильного пиршества: свежие зеленые дыни, равиоли в чесночном бульоне, лазанья, жареная цесарка в красном соусе с корицей, известном как savore sanguino; [103]103
  Кровавый соус (ит.).


[Закрыть]телятина, обильно сдобренная пряностями, лук-порей и свекла под соусом. Мне подали лучший рыхлый, нежнейший сыр из козьего молока и пирог с рыбой, приправленный оливковым маслом, апельсиновым и лимонным соком, перцем, солью, гвоздикой, мускатным орехом, петрушкой, винными ягодами, изюмом и лавровым листом. На десерт был подан рис, запеченный в миндальном молоке и подслащенный медом, желе из миндального молока, подкрашенное шафраном и выполненное в виде маленьких осликов (Козимо шутки ради заказал повару приготовить и его в такой форме). Мы ужинали в узком кругу, по-семейному, за столом на трех ножках у распахнутых в сад дверей, в которые залетал приятный ветерок клонящегося к закату дня и проникали медовые лучи солнца. Мы сидели на крышках сундуков, и в дальнем углу для нас негромко играли музыканты. Джованни предлагал мне остаться на ночь, но я не хотел принести в их дом неприятности и сказал, что довольно и того, что он приютил моего осла. Итак, я снова отправился на поиски гостиницы, где еще принимают постояльцев. Если не найду, то лягу спать под мостом, решил я. Я пока еще не забыл, как это делается. За последние сорок лет мне доводилось ночевать в местах и похуже, чем берег серебристого Арно. Где бы ни пришлось мне сегодня заночевать, главное – я был сыт, и я довольно похлопал себя по брюху.

Вдруг до меня донесся крик птицы, и я сперва удивился, а потом понял, что этого не может быть. Это была не птица, в это время суток птицу не услышишь, да и звучал крик как-то не так. Это свистнули. Кому-то подавая знак, стараясь не выдать себя. Я резко обернулся, но никого не увидел. Но я почувствовал угрозу. На затылке зашевелились волосы, мурашки побежали по телу, мышцы напряглись, и мне захотелось схватиться за меч. Навострив уши, я двинулся дальше, резко свернув в ближайший переулок. Слева от меня послышался шум. Я прибавил шагу, и тот, кто следовал за мной, тоже двинулся быстрее. Я услышал справа чей-то топот. Я оглянулся, но никого не увидел. Небо становилось темно-синим, но городские фонари еще не горели, по булыжной мостовой протянулись иссиня-черные тени, не давая ничего разглядеть. Я пустился рысью и начал петлять по кривым улочкам, ныряя под каменные арки, между высокими зданиями, мимо недостроенных палаццо и старых прохудившихся лачуг, готовых под снос.

Шаги за спиной стучали все быстрее, все ближе, и уже это была не одна пара ног. Я свернул за угол. Два силуэта в плащах темнели посреди улицы, очерченные рыжим пламенем факелов в бронзовых держателях на серой стене каменного здания. В руках у них были обнаженные мечи. Я быстро повернул назад и метнулся к перекрестку. С другой стороны ко мне приближались еще трое мужчин. Я развернулся, ища какой-нибудь переулок, тропинку – хоть что-нибудь. Я был недалеко от старого Палаццо дель Капитано дель Пополо и помчался на север мимо него, к Арно. Я выскочил на площадь у Палаццо делла Синьория. Там меня поджидали шестеро в плащах, они встали полукругом, а трое догоняли меня сзади, и еще двое бежали слева, загоняя меня в ловушку.

– Ты человек по имени Лука Бастардо? – раздался в темноте зычный оклик.

– А кому до этого есть дело? – переспросил я и полез за кинжалом у бедра.

Двое схватили меня сзади и, не церемонясь, вырвали у меня кинжал. Один из них обхватил меня за пояс и отстегнул меч. Я остался без оружия. Они вцепились в меня с двух сторон, и из темноты, накрывшей улицы, вышли остальные люди в плащах.

– Мне, – ответил сварливый и ноющий старческий голос. К нему из полукруга вышли факелоносцы, и, когда лицо незнакомца озарил желтоватый свет, он опустил капюшон. Если бы я не узнал его по глумливому гнусавому голосу, то вмиг узнал бы это лицо, несмотря на то что оно постарело. Глубокие морщины и обвислая кожа не могли скрыть выдающийся подбородок, острый крючковатый нос. Черты отца, повторившиеся на лице сына. Передо мной стоял довольный Николо Сильвано.

– Я утверждаю, что ты Лука Бастардо и ты колдун, который поклоняется сатане и пользуется черной магией, чтобы обмануть время и смерть!

– Я преследовал Луку Бастардо тридцать лет, и я говорю, что ты и есть этот человек и ты нисколько не изменился с тех пор, как я был ребенком, – провозгласил другой голос, и поднятые высоко факелы осветили суровое лицо Доменико Сильвано.

У меня перехватило дыхание, и от страха в животе образовалась холодная пустота.

– Я заявляю, что только колдовство могло так хорошо сохранить тебе молодость! Ты используешь дьявольскую магию, чтобы продлить себе жизнь, а за твой грех кара Божья пала на всю Флоренцию!

Я хотел было ответить, но, когда открыл рот, человек справа изо всей силы ударил меня под дых, и я скрючился от боли.

– Видите, он даже не отрицает! – воскликнул Доменико и оглядел собравшихся вокруг людей. – У нас нет времени, чтобы подвергнуть этого колдуна пыткам на дыбе или колесе, дабы получить от него признание. Надо немедленно действовать. Пора очистить наш город от нашествия зла! Связать его и приготовить костер!

Меня стиснуло множество рук. Кто-то пнул меня под коленки, я упал, и меня поволокли вперед. Штаны порвались о булыжники, и я застонал, когда кожа на разбитых коленях пошла кровавыми полосами. До меня доносился скрежет бревен о землю, а когда люди на короткий миг расступились, я увидел, как на площади Синьории складывают дрова. Один столб, обвязав веревкой, подняли и поставили вертикально четверо или пятеро человек. С десяток мужчин сколачивали подмостки, и не прошло нескольких минут, как все было готово для казни. Меня силком поставили на ноги, все плевали в меня, били и рвали на мне одежду. Я скорее услышал, чем почувствовал, как хрустнуло два ребра, хотя не знаю, как мне удалось это расслышать среди криков «Колдун!» и «Посланец дьявола!». Оборванного и окровавленного, меня поставили к столбу. Плечи и грудь стянули толстой веревкой.

Разъяренная толпа вокруг меня расступилась, и ко мне приковылял старик Николо Сильвано. Он оскалился, обнажив беззубые десны, но ничего не сказал, пока не приблизился ко мне вплотную.

– Я знал, что этот день настанет, Бастардо. Вспомни о моем отце, когда огонь начнет лизать твои пятки, а потом станет поджаривать твои яйца и наконец сожрет тебя с потрохами! Это справедливое наказание за поджог дворца, который принадлежал мне по праву! – Он придвинулся ближе, обдав меня зловонным дыханием. – И вспомни прекрасную Кьяру Иуди! Она созналась, что любила тебя. Это были ее последние слова, – хихикнул он. – Только она уже не была прекрасной, после того как я разделался с нею ножом. Она получила лицо, какое заслуживала за то, что спала с такой швалью, как ты!

Глаза мои заволокла красная пелена, а затем всколыхнулось давнее холодное и чистое, как слеза, желание: убить Николо. За последние сорок лет, пока я предавался путешествиям и забавам, это простое желание было оттеснено в дальний уголок моей памяти, но оно никуда не исчезло. Оно рассеяло пелену, и вдруг во мне не осталось ни пыла, ни желания, вообще никаких чувств. Я просто стоял, привязанный к колу, и в душе у меня жило одно лишь желание – убить его.

– Я убью тебя, – пообещал я, – даже если для этого мне придется вернуться из ада. Я должен был убить тебя еще тогда, когда ты корчился над трупом своего отца. – И я плюнул ему в лицо.

Николо взвыл и отпрянул.

– Сжечь его! – выкрикнул он. – На медленном огне, чтобы он помучился!

Он отступил назад и захохотал, как безумец. Ноги мои выше колен утопали в куче хвороста. Под одобрительное улюлюканье толпы ко мне подошел человек с факелом. Он отдал факел Доменико Сильвано, тот облизнулся и улыбнулся мне.

И вдруг из ночного мрака грянула песня, словно обрели голос камни мостовой: «И любила она мой о-огро-омны-ый конек, и ни-и-когда не отказывала мне!» Это был целый хор сиплых пьяных голосов с сильным акцентом, который выдавал в них чужестранцев. Люди вокруг меня оцепенели, затем начали оборачиваться. Через просвет между их головами я увидел группу кондотьеров, которые, пьяно шатаясь из стороны в сторону, приближались, подпирая друг друга, чтобы не упасть. Я мало что разглядел, но в свете факелов различил, что они одеты в цвета наемных солдат с севера.