355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тони Поллард » Записки Клуба Лазаря » Текст книги (страница 6)
Записки Клуба Лазаря
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 01:23

Текст книги "Записки Клуба Лазаря"


Автор книги: Тони Поллард



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Вероятно, он понял, что его объяснение совершенно сбило меня с толку.

– Вы слышали о логарифмах? – Я неуверенно кивнул. – Для их решения используют таблицы, но до сих пор подсчеты производились вручную и процент ошибок был достаточно высок. Машина считает автоматически, с помощью хитроумной системы шестеренок, колесиков и рычагов. Весьма изобретательно, но Бэббидж на этом не остановился. Недавно он изобрел устройство, которое назвал аналитической машиной.

Она способна делать более сложные математические вычисления с абсолютно любым набором чисел.

– Он сконструировал эту машину?

– В том-то и проблема Бэббиджа. Он законченный перфекционист. Сначала нанимает людей выполнять работу, а затем, когда у него появляются новые мысли по поводу лучшего устройства механизма, все сворачивает. Он практически не способен довести дело до конца. Я предлагал финансировать его аналитическую машину, но это превратилось в настоящую катастрофу. Пришлось выйти из дела, пока он меня не разорил.

Движение оказалось не таким затрудненным, как я надеялся, и мы уже ехали через Уайтчепел.

– Поразительно, – сказал я, – но что насчет Клуба Лазаря?

– Ах да, конечно. Видите ли, это взаимосвязано – изобретение и название клуба. Вы, наверное, заметили, что Бэббидж на нашей прошлой встрече вел себя немного…

– Странно?

– Верно. Когда его посещает идея, он не отступится, пока не получит решение. У него много увлечений, но почти все они связаны с числами, статистикой, а следовательно, и его машинами. Во время своего первого доклада, когда у нас еще не было названия, он говорил, что его изобретения подобны чуду. Ну, знаете, как в Библии.

– Да, продолжайте, – ответил я.

– Верующие люди приписывают чудеса деянию Господа. Но Бэббидж не таков. Он считает, что чудеса подчиняются тем же законам, которые управляют природой. Это те же самые природные законы, только высшего порядка. Поэтому он может подсчитать статистические шансы, когда и при каких обстоятельствах может произойти то или иное чудо. Для примера он использовал воскрешение мертвого человека. Если верить Бэббиджу, то шанс, что это случится, равен… дайте-ка подумать.

Карета выехала на улицу, где находилась моя квартира, но он еще не закончил свой рассказ.

– Один к… на самом деле, вероятность была очень мала. Однако Брюнеля обрадовало это известие. Кажется, слова Бэббиджа задели его за живое, потому что он решил, что клуб – это место, где не должно быть запретных тем и где мыслящие люди могли бы без страха погружаться в неизведанный мир, скрытый под покровом тайны. «Да! – воскликнул Брюнель под конец речи Бэббиджа. – Мы назовем наше общество „Клуб Лазаря“»!

Это напоминало трудные роды, но теперь, когда «младенец» все-таки появился, я вздохнул с облегчением. В тот же момент экипаж остановился.

Витуорт помахал мне рукой на прощание, и карета уехала. В одном Брюнель был прав: они точно не приглашали в Клуб Лазаря первого встречного.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

К концу января 1858 года, после трех месяцев напряженной работы, без шума и торжеств большой ребенок Брюнеля наконец-то был спущен в реку. В тот момент, когда железная гора коснулась воды, я, как почти все остальные жители Лондона, не присутствовал на этом событии. Большую часть времени я проводил в больнице. Весь февраль это серое место с палатами, заставленными кроватями, с обитыми деревянными панелями коридорами и ярко освещенной столовой было для меня почти что родным домом. Мисс Найтингейл регулярно посещала меня, теперь ее присутствие в больнице выходило за рамки обязанностей, возложенных на нее комиссией. Тогда я еще не знал, какие далеко идущие виды она имела на больницу Святого Фомы. Теперь меня почти ничто не отвлекало от работы, я не испытывал соблазна уклоняться от своих обязанностей и с того дня на верфи больше не встречал Брюнеля. Я предполагал, что он был очень занят. Его корабль спустили на воду, но работа еще не завершилась и, судя по тому, что я читал в газетах, у него было очень много дел.

Однако Клуб Лазаря вернул меня в мир научных изобретений. Меня снова пригласили в качестве наблюдателя.

К счастью, мне ничего не сказали по поводу моего доклада для клуба, а я не собирался поднимать эту тему самостоятельно. На этот раз встреча проходила в другом месте – в большом доме мистера Бэббиджа на Дорсет-стрит, в квартале Марилебон.

При первом знакомстве Бэббидж показался мне довольно замкнутым типом. Однако, очутившись в его доме, я понял, почему он позвал нас сюда. Я узнал, что мастерская изобретателя находилась по тому же адресу. Как и предполагал Витуорт, нас пригласили для того, чтобы мы могли присутствовать на презентации аналитической машины, о которой благодаря нашей встрече я уже слышал, хотя до конца так и не понял, как она работала.

В стенах своей обители Бэббидж выглядел намного спокойнее, но так же чутко реагировал на любой шум с улицы. Его мастерская располагалась во внутреннем дворе дома и была забита различными устройствами, напоминая скорее кунсткамеру. Хозяин с радостью объяснял назначение каждого экспоната, на который мы обращали внимание. Среди них была пара досок с кожаными ремнями. Внизу к ним крепились по две створки, напоминавшие обложки для книг. По словам Бэббиджа, это было одно из самых первых его изобретений – туфли для хождения по воде. «Ну, Изамбарду они вряд ли понадобятся, – заметил Рассел. – Он считает, что изобрел для этой цели кое-что посерьезнее!» В других обстоятельствах подобный комментарий можно было бы счесть за оскорбление, особенно если он исходил из уст большого шотландца. Но в этот раз все лишь рассмеялись, причем громче всех смеялся сам Брюнель. Мы были даже рады, что у нас появился повод для смеха, потому что изобретение Бэббиджа не могло вызвать другой реакции, однако смеяться над ним открыто было бы верхом бестактности, особенно в доме самого Бэббиджа.

Впоследствии выяснилось, что идея не такая уж и нелепая, тем более что она посетила Бэббиджа, когда он был совсем еще ребенком. Он объяснил, что створки должны были раздвигаться, как только нога в «ботинке» ступала на поверхность воды. Они должны были удерживать ногу на поверхности воды до тех пор, пока человек не сделает следующий шаг, и тогда все повторялось бы. Переставляя ноги достаточно быстро, человек смог бы идти по воде. Теперь уже рассмеялся сам Бэббидж, когда начал рассказывать о том, как едва не утонул, пытаясь опробовать этот образец. Не успел он сделать и двух шагов, как с головой ушел под воду. Больше он подобных попыток не повторял.

Я надеялся, что изобретатель так же легко и доступно сможет объяснить принцип работы аналитической машины. И радовался тому, что не нужно будет делать конспекты этого импровизированного доклада, хотя и решил, что если Брюнель еще раз предложит мне занять пост секретаря, то я соглашусь. И не важно, что устройство так и не было до конца сконструировано. Даже его разностная машина, идею которой он вынашивал более тридцати лет, до сих пор существовала лишь в виде маленького макета, который Бэббидж использовал для наглядной демонстрации работы механизма. Три столбца отполированных шестеренок в окружении спиц и коленчатых валов. На каждой шестеренке были закреплены таблички с цифрами, с помощью которых производились расчеты, задаваемые машине оператором. И хотя некоторые из собравшихся уже видели машину, Бэббидж хотел показать ее в действии тем, кто еще не знал о принципах работы механизма.

Настроив машину, Бэббидж повернул ручку, приводившую в движение шестеренки, которые он иногда называл зубчатым мозгом. Каждое движение прибавляло к числам, написанным на шестеренках, число, равное шести. Так шесть превращалось в двенадцать, двенадцать – в восемнадцать, и так далее и тому подобное. На меня это произвело впечатление, расчеты были самые примитивные, но когда после пятнадцати нажатий на рычаг появилось девяносто, то при следующем повороте произошел сбой в подсчетах и вместо девяноста шести машина выдала сто восемьдесят, а затем – триста шестьдесят. Те, кто видел эту машину прежде, ничуть не удивились, а некоторые, включая Брюнеля, которому, вероятно, жалко было тратить время на подобные эксперименты, откровенно скучали в процессе демонстрации. Только Кэтчпол спросил, что случилось с последовательностью чисел. Бэббидж обрадовался вниманию, проявленному к его изобретению, и тут же объяснил, что предварительно настроил машину таким образом, чтобы она сначала к каждому числу прибавляла шесть, а впоследствии умножала полученное число на два. И хотя машина могла производить лишь базовые расчеты, но она не допускала ошибок, которые иногда совершает человек при работе с большими числами. Как, например, при составлении графиков с логарифмическим масштабом по осям координат, когда даже малейшие ошибки могут стоить жизни, поскольку эти графики, помимо всего прочего, используются в морской навигации. Ошибки могут возникнуть впоследствии при типографском наборе чисел. Однако в машине Бэббиджа вероятность этих ошибок будет устранена, поскольку она сама распечатывает все произведенные ею расчеты.

Аналитическая машина должна была стать еще разумнее, если подобное определение можно было применить к механизму. Она могла бы не только производить сложения и умножения, но и делать все возможные виды расчетов, используя любой порядок. Данные будут вводиться в машину для дальнейших расчетов с помощью серии карточек с прорезями, которые образуют определенные узоры и будут считываться машиной по тому же принципу, как это происходит в музыкальной шкатулке.

Затем последовал ряд незначительных вопросов, после чего мы вернулись в гостиную, чтобы немного отдохнуть. Я слышал, что хозяин был вдовцом, однако в комнате еще чувствовалось женское присутствие, которого было полностью лишено мое жилище. В вазах стояли свежие цветы, повсюду были расставлены милые декоративные безделушки, на спинках стульев лежали красивые вязаные покрывала. И, словно продолжая следить за порядком, с портретов над камином смотрели женские глаза. Бэббидж сказал мне, что на одной из картин изображена его жена, а на другой – мать.

Впрочем, над камином висел еще один портрет. Без сомнения, Бэббидж был дамским угодником. Картина была меньше тех, что висели выше, но ее малый размер не мог скрыть красоты изображенной на ней особы. Однако прежде, чем я успел спросить у Бэббиджа, кто эта женщина, он показал нам еще одну картину. На сей раз это был мужчина. Судя по стоявшему позади него верстаку и стеллажу с различными инструментами, он сидел в мастерской, которую мы только что покинули.

– А это месье Жаккар, – с энтузиазмом объяснил Бэббидж, пересекая комнату. – Он изобрел ткацкий станок для шелка. Хочу обратить ваше внимание, что вы смотрите не на масляное полотно, а на картину, сотканную из шелковых нитей.

– Боже мой! Это действительно так! – воскликнул Стефенсон, наклонившись к портрету, чтобы лучше рассмотреть. Последовав примеру Бэббиджа, я присоединился к собравшейся у картины группе.

Мне пришлось почти уткнуться носом в стекло, чтобы рассмотреть шелковые нити, из которых был соткан портрет. Удивительно тонкая работа, неотличимая от других картин в комнате, написанных красками. Словно в продолжение своего доклада, Бэббидж выказал восхищение французом, который впервые выставил картину на Всемирной выставке. Она была соткана на станке, способном воспроизводить самые сложные рисунки, и этот портрет являлся прекрасным тому подтверждением. Станок Жаккара – Бэббидж объяснил, что на картине рядом с изобретателем изображена его уменьшенная модель, – работал в соответствии с инструкциями, передаваемыми ему серией карточек с отверстиями, определявшими узор плетения. Если игла попадала в отверстие карточки и проникала сквозь него, то не происходило никакого действия, однако если на пути иглы не встречалось отверстия, она блокировалась, и это приводило в движение крючок с определенной нитью, а челнок протягивал уточную нить. Подобную систему передачи информации Бэббидж позаимствовал для своей аналитической машины. Теперь, когда он описал, как изначально работала эта система, я гораздо лучше понял принцип ее работы.

Лорд Кэтчпол положил руку на стекло.

– Эффект просто фантастический. Потрясающая детализация. Я слышал о французском станке, но и представить себе не мог, что он обладает такими возможностями. Я даже думаю, не купить ли его мне для одной из моих фабрик по производству шелка в Макклсфилде; с его помощью я расширю ассортимент и уменьшу расходы на рабочую силу.

– Сколько человек работает на ваших фабриках, Кэтчпол? – спросил Стефенсон. – Только не сочтите мой вопрос невежливым.

– Ну что вы. Когда я в последний раз общался с управляющими, на моих двадцати трех фабриках, разбросанных по северу Англии, в общей сложности трудилось около десяти тысяч рабочих.

Стефенсон присвистнул, ответ явно произвел на него впечатление.

– Неудивительно, что вас прозвали хлопковым королем! У вас настоящая армия рабочих. Кстати, как у вас обстоят дела на фабриках в последнее время? Рабочие больше не бунтуют, или как там это называется?

– Последний раз такое было лет десять назад, – с нервным смешком ответил Кэтчпол. – Тогда они устроили что-то вроде забастовки.

– И, разумеется, вывели из строя оборудование на ваших фабриках?

– Это все работа чартистских активистов. Они занимались подстрекательством и предприняли несколько жалких попыток остановить производство: выкачивали воду из котлов, ломали станки и тому подобное. Но вы не представляете, как быстро рассеялось все их возмущение, едва они столкнулись лицом к лицу с вооруженной кавалерией. Вскоре рабочие умоляли, чтобы им вновь разрешили вернуться к работе. Кавалерия сработала чисто, но не поймите меня превратно: может, меня и называют хлопковым королем, однако я не деспот. Я плачу рабочим столько же, сколько самые щедрые из моих конкурентов, а взамен ожидаю от них хотя бы преданности. Поверьте моему слову, мы не можем допустить, чтобы инакомыслие в той или иной форме воспрепятствовало экономическому развитию нашей великой страны.

Все эти рассуждения об инакомыслии фабричных рабочих мало что значили для меня. Однако я вспомнил, как однажды взбунтовались рабочие на фермах, недалеко от дома, где прошло мое детство. Они разбили несколько новых молотилок, так как боялись, что останутся без работы. Очевидно, далеко не всем были по душе достижения прогресса.

– Но довольно о прошлом, джентльмены, – заявил Кэтчпол. – Будущее гораздо важнее для нас. Где Бэббидж? Я хочу спросить у него, где можно приобрести эти восхитительные французские станки.

Бэббидж в другом конце комнаты разговаривал с Оккамом, который, к моему удивлению, добродушно улыбался. Я впервые видел другое выражение его лица, кроме привычной холодной отстраненности, и не мог не признать, что улыбка очень шла ему. Но когда Оккам и его собеседник заметили, что все смотрят на них, веселость исчезла мгновенно, как задутое пламя свечи.

Кэтчпол, увлеченный новыми перспективами для своего бизнеса, поспешил к ним, однако Оккам что-то быстро сказал Бэббиджу, вежливо кивнул приближавшемуся к ним лорду и покинул комнату.

Уход Оккама стал сигналом к завершению встречи, гости постепенно начали расходиться. Среди приглашенных был и сэр Бенджамин, но за весь вечер я не перекинулся с ним и парой слов. Перед уходом я немного поговорил со Стефенсоном, который, похоже, был в восторге от встречи.

– Бэббидж был сегодня гораздо спокойнее, чем обычно.

– Дома он чувствует себя намного лучше. Знаете, это место мне кое о чем напоминает.

– О чем? – спросил я.

Стефенсон жестом указал на комнату, в которой мы находились.

– О встречах, которые здесь проходили. Раньше в этом доме регулярно проводились собрания, и великие люди рассказывали о своих последних открытиях и изобретениях.

– Вы имеете в виду Клуб Лазаря?

– Да, можно сказать, что он являлся одним из основателей клуба. Как и Брюнель, у которого было мало времени для Королевского общества. На самом деле он всегда критиковал общество. Брюнель считает, что им руководят самовлюбленные дилетанты, и никогда не устает это повторять. Но тогда все было не так официально – Бэббидж не был председателем клуба, для него это были просто дружеские встречи. – Стефенсон взглянул на портреты над камином. – Он постоянно старается чем-нибудь себя занять. Думаю, это способ пережить личные трагедии после того, как его жена и дети умерли от болезней. Надо сказать, здесь собирались очень интересные люди и не только нынешние члены клуба; в этом доме бывали художники, актеры, несколько раз приходил писатель Чарлз Диккенс. – Стефенсон понизил голос и осмотрелся, убеждаясь, что Бэббиджа не было поблизости. – Но потом он посвятил себя работе над своими машинами, а затем умерла его мать… она была последним близким ему человеком, и он был сильно к ней привязан. Тогда у него и сдали нервы. После этого встречи прекратились, до тех пор пока он не объединился с Брюнелем и, разумеется, Оккамом. Он чем-то похож на Бэббиджа, его так же трудно раскусить до конца.

Я кивнул в знак согласия.

– Похоже, они хорошие друзья – Бэббидж и Оккам.

Стефенсон кивнул, я ждал, что он продолжит свой рассказ, но в этот момент к нам подошел Бэббидж, и моим надеждам не суждено было сбыться.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Днем у меня было две операции. Сначала мне пришлось ампутировать руку маленькой девочке. Бедняжка пострадала от нападения собаки. Судя по синякам на теле, пес трепал ее как куклу. Если бы девочку привезли сразу же после нападения, руку еще можно было бы спасти. Но пес был одной из бойцовских собак ее отца. Тот устраивал подпольные бои в Шордитче и меньше всего хотел, чтобы все узнали, как он зарабатывал себе на жизнь. Этот громила рыдал, когда привез дочь в больницу, а его жена не могла даже смотреть на своего супруга. Сначала он доверил лечение дочери уличному шарлатану, чьи инструменты только закончили дело, начатое псом. К тому времени, когда малышка попала ко мне, рана над локтем была в таком плохом состоянии, что у меня не оставалось иного выхода, кроме как ампутировать руку. К счастью, ручка у девочки была тонкой как спичка и я смог быстро отрезать ее, предварительно дав ей небольшую дозу обезболивающего. Когда родители девочки уже уходили из ее палаты, мать вдруг вернулась и сквозь рыдания рассказала мне, что ее муж утром перерезал глотки восьми своим собакам. Она не представляла, на что они будут теперь жить.

Второй случай был не такой тяжелый. Пожилая женщина с нарывом на шее. Пришлось вскрыть его. Гной я слил в бутылку из-под спирта, принадлежавшую Уильяму.

Потом появился сэр Бенджамин, как всегда, чем-то озабоченный.

– Доктор Филиппс, надеюсь, вы хорошо подготовились к сегодняшнему вечеру?

Я все еще думал о судьбе маленькой девочки и не сразу понял, что он имел в виду.

– К сегодняшнему вечеру?

– Да, к вашему докладу – он состоится в восемь часов.

Со времени нашей последней встречи прошло уже несколько недель, и у меня совсем вылетело из головы предупреждение Брюнеля о том, что я должен подготовить выступление.

– Вы имеете в виду Клуб Лазаря?

– Если бы вы знали, как мне не нравится это ужасное мелодраматическое название! – воскликнул сэр Бенджамин. – Буду откровенным с вами, доктор Филиппс, вы хорошо знаете, что он мой пациент. Но, возможно, вам пока неизвестно, что Брюнель серьезно болен, и я боюсь, что его возросший интерес к… скажем так, патологическим вещам вряд ли улучшит его самочувствие. Поэтому буду вам очень признателен, если вы воздержитесь от попытки стимулировать его нездоровый интерес.

Я предположил, что под патологическими вещами имелся в виду интерес инженера к работе человеческого организма. Однако он совсем не походил на глубоко больного человека, и я впервые услышал, чтобы кто-нибудь упоминал о его нездоровье.

– А какие у него симптомы?

Последовавший ответ был весьма грубым:

– Это не имеет значения. Он мой пациент, и вам не стоит тревожиться по поводу его симптомов. Но Брюнель – человек одержимый, и я долгое время отказывался поощрять его интересы, поэтому, вероятно, он и переключился на вас.

Забота Броди была весьма похвальной, но, используя его же собственное определение, немного мелодраматичной. Меня это ничуть не удивило – Брюнель предупреждал, что он ревностно оберегает статус частного доктора при известных пациентах. Но я не мог понять, почему Броди видел во мне угрозу. Никто не мог поставить под сомнение его высокую медицинскую квалификацию, ведь иногда ему даже приходилось лечить членов королевской семьи. Возможно, дело было в солидном возрасте – вскоре ему придется уйти с поста заведующего клиникой, и тогда частные пациенты станут хорошим дополнением к его пенсии.

Каковы бы ни были мотивы Броди, я постарался избежать конфликта.

– Хорошо, сэр Бенджамин, я постараюсь не поощрять более его патологические интересы. Но теперь давайте перейдем к неотложным делам. Вы уверены, что я должен сделать доклад сегодня в восемь часов?

Он кивнул.

– Но разве я не должен был получить официальное приглашение?

Сэр Бенджамин вздохнул, но проявил полное равнодушие к моему положению.

– Подозреваю, это было сделано намеренно. Я сам узнал обо всем только сегодня. Думаю, предстоит очередная «проверка характера», как это называет сам Брюнель.

Мне подобный поступок показался неразумным, и я пожалел, что не обговорил эту тему с Брюнелем в доме Бэббиджа.

– Но, сэр Бенджамин, мне потребуется не менее двух дней, чтобы подготовиться к докладу.

Моя капитуляция пришлась Броди по душе.

– Значит, я могу передать, что вы отклонили приглашение?

Я достал из кармана часы.

– Сейчас уже пять. У меня три часа.

Один лишь намек на то, что я хочу попробовать выступить, вызвал у него раздражение.

– Поймите, сэр, – сказал он надменным тоном, – меня совсем не обрадовала новость о том, что Брюнель пригласил вас на собрание, не спросив прежде моего совета, а затем я услышал, что он предложил вам еще и пост секретаря! Надеюсь, вы отказались? – Вот наконец тот выговор, который я ожидал еще несколько недель назад.

Поскольку я ничего не ответил, сэр Бенджамин продолжал:

– В свете того, что я уже сказал о вашем общении с Брюнелем и о том, какое влияние оно оказывает на вас обоих, ваше отсутствие на сегодняшней встрече представляется более чем желательным. Я передам ваши извинения, и мы больше не будем говорить об этом и упоминать название клуба. Вы согласны?

– Нет, сэр, этого мы делать не будем, – сказал я, теперь уже не сомневаясь, что он намеренно скрыл от меня информацию. – Я не могу отклонить приглашение Брюнеля, каким бы неформальным оно ни было.

Я видел, что сэр Бенджамин начинает закипать, но знал его достаточно хорошо, чтобы повернуть выдвинутые им аргументы в свою пользу.

– В любом случае, – продолжал я, – разве мой отказ, мотивированный исключительно неготовностью к выступлению, не отразится на репутации больницы? Проще говоря, последствия будут одинаково неприятны как для меня, так и для вас.

Я понял, что загнал его в угол.

– Ладно, – недовольно проворчал он. – Если вы так настаиваете, то действуйте. Уверен, что вы сможете представить нашу больницу в самом выгодном свете.

Сэр Бенджамин удалился, чтобы я мог в одиночестве насладиться своей победой. Теперь у меня оставалось меньше трех часов на подготовку к выступлению перед самыми выдающимися умами страны.

Вернувшись домой, я наскоро перекусил. Мой обед состоял из одного холодного мяса, и в тот момент я пожалел, что не нанял себе экономку. Примерно в семь тридцать я вышел из дома с несколькими заметками и чертежами, которые успел подготовить.

Поднимаясь по лестнице в таверне, я чувствовал себя осужденным, который взбирается на эшафот, желудок сжался в комок, хотя отчасти это было результатом скудной трапезы. К счастью, волнение полностью прошло в тот момент, когда я начал свой доклад.

Теперь настала очередь Брюнеля с недовольным видом взять в руки карандаш вместо сигары и приготовиться записывать за мной. Рассел в тот вечер был освобожден от необходимости делать конспект и выглядел более расслабленным. Оккам, снова одетый как денди, а не как рабочий, сидел на своем привычном месте, в то время как Перри, Базальгетт и Витуорт расположились по бокам стола. Сэр Бенджамин извинился от лица мистера Стефенсона, которому нездоровилось, и Хоуса, который был занят по делам правительства.

Я повторил свой коронный прием, который применил во время лекции Брюнелю. Он заключался в том, чтобы как можно меньше ссылаться на заметки и чертежи и в качестве демонстрационного образца использовать настоящее сердце, которое лежало передо мной на маленькой разделочной доске. Следующий час прошел как будто в тумане, и к его завершению сердце было разрезано на части, а слушатели настолько удовлетворены, что отблагодарили меня за рассказ аплодисментами. Похоже, мое выступление понравилось даже сэру Бенджамину, но явно не так сильно, как Брюнелю, который наконец-то отложил карандаш. Последовали вопросы, большинство из которых, что и неудивительно, исходило от Брюнеля. Очевидно, он много размышлял над этой темой со времени нашей последней встречи.

Члены клуба стали расходиться, пока я убирал остатки моего образца. Вытерев доску тряпкой, я завернул в нее сердце. Но не успел я убрать его в сумку, как Брюнель обратился ко мне с просьбой. Он хотел забрать сердце, объяснив свое желание тем, что собирался на досуге еще раз рассмотреть его. Радуясь возможности избавиться от сердца, я отдал его Брюнелю, однако прежде убрал окровавленную тряпку и завернул сердце в чистый платок.

– Только постарайтесь побыстрее избавиться от него. Я не обрабатывал его спиртом, и сердце скоро начнет разлагаться.

– Мне понадобится не больше двух часов, – сказал он, сунув сверток в карман пальто. – Но прежде мы должны заняться более важным делом, – сказал он, похлопав меня по плечу. – Я и еще кое-кто из Клуба Лазаря хотели бы угостить вас обедом, чтобы отметить ваше удачное выступление.

Так я стал участником этого знаменитого тайного клуба, пусть и в качестве неоплачиваемого секретаря. Брюнель принял мое согласие с радостью, а сэр Бенджамин разозлился. Однако именно Бэббидж, который, помимо изобретений счетных машин и ненависти к уличным музыкантам, оказался еще и хорошим шифровальщиком, сообщил мне, что мои предшественники занимались прежде всего тем, что и подразумевала данная должность, – хранили секреты. Я тогда и представить себе не мог, сколько секретов открою, работая секретарем Клуба Лазаря.

Мое выступление в Клубе Лазаря, казавшееся мне в то время необыкновенно удачным, и вовсе не потому, что удалось утереть нос Броди, на деле положило начало целой череде неприятностей. Первой стал очередной визит инспектора Тарлоу. Со времени нашей второй, не слишком приятной для меня встречи из реки выловили еще один труп, у которого снова отсутствовали сердце и легкие. Однако на этот раз инспектор не просил меня осматривать тело, а лишь сообщил, что оно было обнаружено через несколько дней после того, как я официально стал членом клуба.

Тарлоу пришел один. Сначала я подумал, что он хочет снова предупредить меня, поскольку я почти не изменил своих привычек с момента нашей последней встречи. Но вместо этого он принес маленький деревянный ящик и жестом велел мне открыть его.

– Только осторожнее, его содержимое начало гнить.

Едва приоткрыв крышку, я тут же почувствовал хорошо узнаваемый запах гнилой плоти. Лежавший внутри предмет был завернут в мешковину и обложен льдом, однако лед так сильно растаял, что я заметил вытекавшую из ящика воду еще до того, как мне его отдали. Положив сверток на стол, я осторожно развернул его. Запах стал сильнее, пока я отделял грубую ткань от липкой поверхности лежавшей в нем тухлятины. Убрав окровавленную тряпку, я взял скальпель и ткнул им в лежавший передо мной серый мускул. Нескольких уколов и толчков оказалось достаточно, чтобы разделить на несколько частей то, что вначале казалось аморфной массой, но, к моему ужасу, оказалось полусгнившими остатками сердца. Я разрезал его во время доклада, который делал для Клуба Лазаря, а затем отдал для дальнейшего изучения Брюнелю.

Разрезанный орган поставил передо мной ужасную дилемму. Моим первым порывом было прояснить ситуацию и все рассказать Тарлоу, ведь закон не был нарушен. Но в таком случае мне пришлось бы рассказать ему о клубе, существование которого, очевидно, было секретом, тщательно хранимым его членами и их друзьями. К тому же я понял, что, после того как я завоевал доверие и уважение таких выдающихся людей, мое признание будет не чем иным, как предательством.

– Что ж, инспектор, думаю, вам известно, что это остатки человеческого сердца. Один из кусков сильно изорван – складывается впечатление, что его жевали. Где вы его нашли?

– Сердце успел пожевать маленький терьер. Хозяин гулял с ним в престижной части города, как вдруг собака вытащила из кучи мусора этот сверток. К счастью, мимо проходил констебль и увидел, как хозяин собаки пытался отнять у своего питомца кусок хряща; тот же громко рычал и не отдавал свою находку. Констебль узнал, чем на самом деле были рассыпавшиеся по мостовой куски мяса, и забрал их. Вы только что подтвердили наши подозрения, что это на самом деле части человеческого сердца.

– По-вашему, оно принадлежало одному из трупов, который выловили в реке?

– Вполне закономерный вывод, не так ли? Как думаете, сколько человеческих сердец разбросано по городу?

– Я думаю, что не много… обычно мы сжигаем органы, а не выбрасываем. А что насчет кучи мусора? Вы сказали, что это была престижная часть города?

Тарлоу кивнул.

– Сердце нашли на Пэлл-Мэлл незадолго до приезда мусорщика.

Я старался, чтобы мой голос не выдавал волнения.

– Да, это очень престижный район. Вы можете связать это с каким-либо адресом?

– К сожалению, нет. Мы даже не можем вычислить определенную улицу. Мусор приносят туда с нескольких примыкающих улиц. Я послал людей, чтобы они все тщательно проверили, но к тому времени мусор уже убрали. На самом деле не обязательно, чтобы выбросивший его человек жил там, он мог всего лишь проходить мимо.

Новость была не так плоха, как показалось мне сначала. Дюк-стрит, где жил Брюнель, примыкала к Пэлл-Мэлл, но в сложившихся обстоятельствах невозможно было предположить, что сердце попало туда из дома номер восемнадцать. К тому же вполне очевидно, что, раз в этом районе жили столь уважаемые люди, Тарлоу предпочитал придерживаться версии, что сердце выбросил случайный прохожий. Я был рад, что появление сердца вряд ли могли связать с Брюнелем или со мной, поэтому не видел причин заявлять о своей причастности к этому событию.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю