Текст книги "Записки Клуба Лазаря"

Автор книги: Тони Поллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Неподалеку от нас за тем же столом расположился Витуорт, а пока мы усаживались, я заметил Перри, который занял место за другим столом. Затем, оглядевшись, я увидел Броди – он сидел за тем же столом, что и Перри. Оккам упоминал имя моего начальника во время нашей стычки на мельнице, и когда я впоследствии спросил его об участии Броди в этом деле, он объяснил мне, что они вместе с Брюнелем пригласили хирурга к сотрудничеству в работе над механическим сердцем, особенно когда зашла речь о его практическом применении. Но Броди не согласился принимать какое-либо участие в этом проекте, посчитав его глупой затеей, которая к тому же могла повредить его репутации. На беду Оккама, вскоре и сам Брюнель отказался от экспериментов, однако с удовольствием продолжил работу над изготовлением устройства. «Для него это было всего лишь развлечение», – с горечью признался Оккам. Как выяснилось, инженера совершенно не заинтересовало желание Оккама воскресить мать и он ничего не знал о его ночных похождениях на мельнице. Наш разговор, состоявшийся после того как я поручил тело убитого мужчины заботам Клэр, пролил свет на многие события. И, что еще важнее, я понял, почему Броди не хотел, чтобы я общался с Брюнелем, а через него – и с Оккамом. Теперь мне стало ясно, что старик не только боялся потерять клиента, как считал Брюнель, но заботился о моей репутации и моем благополучии, которые могли пострадать, если бы я ввязался в это дело.

Оккам рассказал мне о том, какую роль Броди играл в истории с сердцем. Вскоре после публикации знаменитого романа Мэри Шелли произошел ряд событий, оказавших не менее сильное влияние на молодого человека. В конце 1813 года за убийство казнили Мэтью Клайдсдейла. Его тело оказалось на операционном столе доктора Эндрю Ура в анатомическом театре университета Глазго. На первый взгляд в этом событии не было ничего необычного, поскольку я сам вскрывал немало казненных преступников. Но это был несколько иной случай, потому что Ур собирался не вскрыть труп, а попытался вернуть его к жизни! В этом эксперименте, по словам Оккама, было задействовано электричество. Оно поступало к телу через провода, которые были закреплены на ногах и позвоночнике покойного. Доктор пытался с помощью электричества оживить мертвые ткани, или, как он сам выразился, «вернуть к жизни гальваническим способом».

Через некоторое время после этого события появился свидетель, заявивший, что тело действительно было возвращено к жизни. Более того, мертвец, очевидно, желая отомстить за оживление, схватил доктора за горло. Ничего не скажешь – неблагодарный Лазарь. Уру удалось освободиться лишь после того, как сообразительный ассистент доктора схватил скальпель и перерезал Клайдсдейлу горло, убив его второй раз за день.

Я спросил Оккама, верит ли он сам в эту историю. К моему удивлению, он отрицательно покачал головой. Он рассказал, что общался с другими людьми, присутствовавшими на эксперименте. Они заявили, что труп действительно извивался и корчился под действием электрических разрядов, так что один из свидетелей потерял сознание от страха, однако жизнь так и не вернулась в мертвое тело.

Однако подобная неудача не заставила Оккама отказаться от своих планов. Убедившись, что не сможет достичь успеха с помощью электричества, Оккам пришел к мысли, что нужно использовать механические средства. Впрочем, это не помешало ему пригласить Майкла Фарадея, знаменитого исследователя электричества (я вспомнил, что, судя по конспектам, он был в свое время гостем Клуба Лазаря), чтобы повторить эксперимент.

Я понятия не имел, что думал Броди об опытах доктора Ура, но ясно видел, что его до смерти утомила сидевшая рядом с ним женщина. Она ни на минуту не закрывала рта, а Броди молчал, опустив голову, и смотрел в тарелку. Стук ножа о стеклянный графин прервал монолог дамы. Сидевший во главе нашего стола джентльмен поднялся. Это был Рассел.

– Дамы и господа, – громко произнес он. – Я безмерно рад видеть вас здесь, в этом роскошном салоне на борту «Великого Востока». Но прежде чем я продолжу, мне хотелось попросить председателя главной пароходной компании выступить и сказать нам несколько слов.

Рассел сел, и слово взял человек, сидевший напротив него. Последовала благодарственная речь в адрес Рассела за проделанную работу по созданию корабля.

– Никто во всем королевстве, кроме Рассела, не смог бы построить такой корабль. Хотя многие сомневались, что его энергии и профессионализма будет достаточно для подобного предприятия…

О Брюнеле и его вкладе в работу не было сказано ни слова. Когда председатель пароходной компании сел на свое место, послышались бурные аплодисменты. Рассел снова поднялся. К его чести, он не стал в одиночку купаться в лучах славы и решил упомянуть о своем отсутствующем коллеге по проекту.

– Я сожалею о том, что мистер Брюнель не может присутствовать с нами сегодня, но уверен, что вы присоединитесь к моим пожеланиям ему скорейшего выздоровления. Нам всем хорошо известно, что, если бы не его гениальные способности, нас не было бы здесь сейчас. И я хочу, чтобы вы все подняли бокалы за здоровье великого инженера! – Рассел поднял бокал, и остальные последовали его примеру. – За мистера Брюнеля! – провозгласил он, и почти двести голосов вторили ему эхом.

Обед закончился, однако леди не стали по обычаю покидать зал, чтобы джентльмены могли в одиночестве насладиться портвейном и сигарами. Напротив, мужчины спустились вниз, а женщины остались за столом. Поднимаясь со своих мест, гости клали салфетки на стол и через галерею направлялись к лестнице. В большом салоне продолжили начатые беседы, но многие воспользовались случаем найти себе новую компанию. Мы с Оккамом стояли у подножия лестницы и ждали, пока толпа разделится на маленькие группы. Через пару минут он тронул меня за плечо и указал на ближайшую к нам загородку, за которой находилась труба.

– Смотрите, – сказал он. – Там Бэббидж и Хоус.

– А вот и сэр Бенджамин, – заметил я, увидев стоявшего неподалеку Броди. – Пойдемте к нему.

– Нам нужен Рассел, – запротестовал Оккам, пока мы направлялись к Броди.

– Не волнуйтесь, он сам подойдет к нам.

– Хорошо, если бы вы оказались правы.

– Добрый вечер, сэр Бенджамин. Надеюсь, вам понравился обед?

Вид у Броди был утомленный.

– Нет, сэр. Женщина, которая сидела со мной, болтала даже с набитым ртом. Я совершил большую ошибку, сказав ей, что я врач, и она битый час рассказывала мне о своих болезнях. Еще немного, и я прописал бы ей какой-нибудь яд.

Я не мог не посочувствовать ему, тем более что в свое время пережил нечто подобное с Дарвином.

– Какой неприятный случай. Не хотите присоединиться к нам? Я смотрю, здесь присутствует кое-кто из наших друзей.

– С удовольствием, джентльмены.

Мы подошли к другим членам клуба и обменялись рукопожатиями. Беседа текла легко и непринужденно, но мы с Оккамом внимательно следили за остальными, в особенности за Расселом.

– А вот и Базальгетт, – сказал Оккам. С его появлением разговор тут же переключился на обсуждение новой канализационной системы, строительство которой, по словам нашего неутомимого коллеги, продвигалось весьма успешно.

Все выглядели воодушевленными. Без сомнения, здесь не обошлось без благотворного влияния необычной обстановки. Неожиданно я заметил, что Броди, который, казалось, окончательно пришел в себя после тяжелого испытания за обедом, с ужасом открыл рот.

– Добрый вечер, джентльмены, – произнесла Флоренс. Она не захотела оставаться с другими представительницами слабого пола и спустилась вниз.

Ее появление совершенно не смутило меня, но я почувствовал некоторую неловкость из-за того, что она нашла меня в обществе человека, о котором совсем недавно отзывалась с таким презрением. Флоренс прищурилась, когда она поняла, что среди нас был Хоус. Я был уверен, что она тут же удалилась бы прочь, не проронив ни слова, если бы не сочла это проявлением слабости.

Сам Хоус даже не предпринял попытки ретироваться, а, напротив, заговорил с ней, отрезав всякие пути к отступлению.

– Мисс Найтингейл, – сказал он. – Прошло, наверное, уже года три или четыре с тех пор, как наши пути пересекались в последний раз. – Все это было сказано безо всякой симпатии в голосе, просто сухая констатация факта.

– Но тогда мы были на войне, – холодно ответила Флоренс.

– Да, русские заставили нас побегать за наши же собственные деньги.

– При чем здесь русские? Речь идет о нас с вами.

Хоус нервно усмехнулся.

– Ах да, вы о нашей маленькой ссоре. Тогда мы не особенно симпатизировали друг другу.

– Полагаю, с тех пор мало что изменилось, – парировала Флоренс.

– Что вы думаете о корабле, мисс Найтингейл? – вмешался Базальгетт, желая положить конец перепалке.

– Говорят, что в случае войны он может перевозить до десяти тысяч солдат, – с холодной враждебностью в голосе заметил Хоус. – Только представьте, сколько это пациентов, чтобы осчастливить великую Флоренс Найтингейл до конца ее дней.

– Если кто-то и наживается на войнах, так это вы, мистер Хоус, – бросила Флоренс. – Сколько человек вы послали в Крым на гибель?

– Но ведь мы победили, не так ли? В любом случае война – неизбежный факт жизни, или вы не согласны со мной, мисс Найтингейл?

Проигнорировав его замечание, она повернулась к Базальгетту.

– Корабль – настоящее чудо, сэр. Но сегодня он рождает у меня мысли не о военном корабле, а о великом Ноевом ковчеге. Жаль только, что на этом ковчеге одним ослом больше, чем следовало. А теперь прошу извинить меня, но я должна вас покинуть. У меня дела, – закончила она с улыбкой. – Спокойной ночи, джентльмены.

– Верно, – заметил Хоус, почти с восхищением глядя на спокойно уходившую Флоренс. – Помяните мое слово, джентльмены, когда-нибудь все женщины станут такими.

– Упаси нас Бог, – вздохнул Броди.

– О чем вы вообще говорите? – с удивлением спросил Базальгетт.

Все еще полный негодования Хоус тут же ответил ему:

– Ее считают святой, но эта женщина – опасный и безумный деспот.

Это было уже слишком! Оккам почувствовал, что я собираюсь вмешаться, и кивком велел мне не делать этого. Он был прав: меньше всего нам сейчас нужно вступать в ссору.

После ухода Флоренс я встал около зеркала, в котором отражался коридор. Некоторое время я наблюдал за Флоренс, с успехом продолжавшей начатую за обедом деятельность. Затем я принялся следить за Расселом. Его цилиндр с красным верхом возвышался над остальными гостями, явно уступавшими ему в росте. Наконец он закончил беседу и вместе с Перри и Витуортом направился к нам. По дороге к ним присоединился лорд Кэтчпол. Оккам также заметил их и нервно сжал полу своего фрака, после чего отошел немного в сторону, чтобы обеспечить себе достаточно места для маневра.

Все принялись поздравлять Рассела с результатом его работы, а я отметил, что корабль может быть неплохим местом для будущих заседаний клуба. Оккам подозвал ближайшего к нам официанта, который с радостью освободил свой поднос, раздав нам бренди.

– И еще сигары, – сказал я официанту. – Не могли бы вы принести нам сигар?

Молодой человек вытащил две сигары из кармана жилета и протянул их мне.

– Я могу принести больше, сэр. Я скоро вернусь.

Рассел, которому, без сомнения, нравилось всеобщее внимание, щедро отхлебнул из стакана.

– Если бы Брюнель был здесь, то обеспечил бы сигарами всех гостей.

– Подождите, – сказал Оккам таким тоном, словно на него вдруг сошло озарение. – У меня тоже есть сигары. – С этими словами он сунул руку в карман и долго шарил там, пока не извлек еще три сигары. В тот же момент послышался металлический звон, и все посмотрели на пол, под ноги Оккаму.

– Что за дьявол? – пробормотал Перри, заметив блестящую стальную пластину.

– Проклятие! – выругался Оккам, распахнул фрак и увидел дыру в подкладке кармана.

Перри отдал стакан Витуорту и, опустившись на колени, подобрал куски металла.

– Извините, господа, – сказал Оккам. – Проклятая штуковина порвала мне карман. Зря я взял ее с собой.

– Что за странный предмет вы носите у себя в кармане? – как по сигналу спросил Броди.

– Да-да, очень глупо с моей стороны. Я думал отдать это мистеру Брюнелю, но он не пришел.

Перри держал детали на раскрытой ладони и рассматривал как экзотические раковины.

– Что это такое? – спросил Витуорт.

– Если не ошибаюсь, – начал Рассел, – это фрагменты механического сердца.

– Глупая идея и пустая трата времени, – бросил Броди. – Я не понимаю, почему он не может довольствоваться выполнимыми проектами.

– Увы, но этот, похоже, был не из их числа, – признался Оккам. – Я несколько недель возился с этими деталями, но, как видите, мы не особенно продвинулись в нашем деле. Думаю, мистер Брюнель уже отказался от этой идеи. Мне просто хотелось вернуть ему детали.

– Тогда вам лучше забрать их, – сказал Перри, отдавая пластины Оккаму.

– Из них можно сделать прекрасные пепельницы, – заметил Витуорт.

– Непохоже, чтобы Брюнель так быстро отказался от своих планов, – глубокомысленно заметил Рассел.

Я решил, что самое время сыграть роль доктора.

– Боюсь, что слабое здоровье не оставляет ему выбора.

– Верно, – согласился Броди.

Оккам пожал плечами и забрал детали у Перри, после чего распрощался с нами.

– Прошу извинить меня, господа, но мне пора идти. Я верну их мистеру Брюнелю в другой раз.

Мы посмотрели ему вслед, но Рассел глядел дольше, чем все остальные.

– Странный человек, – заявил он, когда Оккам исчез из виду.

Вечер закончился примерно через полчаса после ухода Оккама, и гости потянулись к флотилии лодок, пришвартованных около корабля. Я воспользовался возможностью и заглянул в каюту Оккама.

– Браво! Чудесное представление. Потрясающее сочетание хладнокровия и эксцентричности.

– Я думаю, Рассел нас раскусил.

Я посмотрел ему через плечо и заметил наполовину подготовленную трубку для курения опиума, лежавшую на кровати.

– Ничего подобного.

– Значит, вы считаете, что наша маленькая шарада удалась?

– Разумеется. Вы все прекрасно придумали с этими копиями деталей. Мне кажется, теперь все в Клубе Лазаря знают о том, что Брюнель похоронил свой проект по изготовлению механического сердца.

– В какой-то момент я испугался, что трюк с проклятым карманом не сработает. Детали никак не хотели выпадать. Думаете, они похожи на оригинальные? У меня не такие умелые руки, как у Уилки.

– Они выглядели очень убедительно. И потом, кому придет в голову искать несуществующую вещь? Но теперь мы должны выяснить дальнейшие планы Брюнеля.

Мне больше нечего было сказать, поэтому я пожелал Оккаму спокойной ночи и присоединился к толпе гостей, покидавших корабль. Вокруг Флоренс собралась небольшая группа, она продолжала поиски до самого конца. Я посмотрел на лодки, все еще ожидавшие пассажиров, и в этот момент заметил ялик, уносивший в темноту Рассела и еще нескольких человек.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я поднимался по лестнице вслед за Брюнелем, который опирался на трость, служившую верным признаком его нездоровья. Я рекомендовал ему остаться дома, но он проигнорировал мой совет, и вот мы здесь, на корабле, чтобы в последний раз проверить все перед отплытием. Брюнель настоял на том, чтобы я сопровождал его. Я согласился, так как видел, что ему требовалось наблюдение врача. По дороге мы обсуждали события предыдущего вечера, и мой отчет о театральном дебюте Оккама вызвал улыбку у нашего импресарио. Но одну тему мы не обсудили. Хоть нам и удалось добиться успеха и убедить всех, что работа над механическим сердцем прекращена, я все еще не был уверен, что Рассел именно тот человек, которого мы искали.

– А как насчет Хоуса? – спросил я, не в силах больше молчать по этому поводу.

– Почему вы про него спрашиваете? – вопросом на вопрос ответил Брюнель.

– Просто я подумал, что, учитывая его положение в военном министерстве, у него больше, чем у кого бы то ни было, оснований проявлять интерес к двигателю.

Брюнель остановился и повернулся ко мне, его желтые зубы крепко сжимали сигару, в любой момент угрожая перекусить ее.

– Так вы думаете, что это он стоит за всем? И я должен поверить, что мой зять – убийца?

Я сделал шаг назад.

– Ваш зять? Я не знал об этом.

Брюнель отбросил в сторону искалеченную сигару и посмотрел на меня с видом учителя латыни, собирающегося наказать нерадивого ученика.

– Этот человек женат на моей сестре. Полагаю, ваши беспочвенные обвинения основываются на информации, которую предоставила вам мисс Найтингейл?

Я не ответил.

– Тьфу! – бросил он. – Эта женщина никак не может простить ему то, как он обошелся с ней во время войны.

– Я думаю, нам не стоит впутывать мисс Найтингейл в эту историю. Она не сказала мне ничего особенного, только сообщила, что Хоус имеет отношение к военному министерству. Поэтому я и заподозрил, что он может быть заинтересован в вашем двигателе. Не более того. Да, она относится к этому человеку без особой симпатии…

– В отличие от вас, мой друг.

– Извините?

Брюнель улыбнулся и продолжил подниматься по лестнице.

– Я видел, как она заботилась о вас, когда вы болели. Пока вы лежали в больнице, она почти не отходила от вашей кровати.

Он снова остановился, повернулся к перилам и посмотрел на реку; его лицо стало темным, как вода внизу.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но я не разделяю точку зрения Хоуса относительно ее. Она не боится высказывать свое мнение, а я уважаю это качество и в мужчинах, и в женщинах. Когда он поручил мне создать госпитали для Крыма, ее замечания показались мне весьма ценными. Да, у нас были разногласия по некоторым вопросам, но Хоус не знает, что в конечном счете они разрешились в ее пользу. Однако, как вы правильно сказали, давайте не будем впутывать ее в это дело. Вопрос в другом: зачем Хоусу выбирать такой изощренный и радикальный способ завладеть изобретением?

– Возможно, вы не отдали ему сердце, когда он вас просил?

– А с чего вы взяли, что он просил меня об этом?

– Если ваше изобретение действительно способно произвести революцию, то вполне закономерно, что британское правительство захотело бы получить его в свой арсенал.

Брюнель покачал головой.

– Вы переоцениваете предусмотрительность военного министерства. Я предлагал королевскому правительству много идей, но они все их отвергли, так как не смогли рассмотреть выгоду в том, что само плывет им в руки. Почему двигатель должен был стать исключением? В любом случае именно Рассел создал торпеду. Даже если в деле замешано военное ведомство, то виноваты обе стороны, я в этом уверен.

– А что насчет Витуорта? Разве он не заинтересован в изготовлении оружия? Как насчет его ружей?

– Любой инженер, живущий за счет своих изобретений, заинтересован в оружии, включая меня. В свое время я придумал плавучую батарею и паровой военный корабль, но оба предложения были отвергнуты адмиралтейством и военным министерством. – Он рассмеялся. – Что касается ружей Витуорта, что ж, он украл идею этих винтовок у меня!

– Ну вот видите. Он украл идею один раз, что мешает ему сделать это опять?

Брюнель снова остановился.

– Он поступил так, поскольку знал, что я не стал бы возражать. Если бы я волновался за свое изобретение, то запатентовал бы его, но патенты нужны только жадным и слабоумным. И прежде чем мы пойдем дальше, скажите: вы уверены, что у вас больше нет обвиняемых на примете?

Я покачал головой, и мы двинулись дальше. На палубе к нам подошел джентльмен в очках, его представили мне как мистера Диксона, он отвечал за изготовление двигателей.

Именно этот человек некоторое время назад привел Брюнеля в ярость. Но на этот раз Брюнель был почти что в благостном расположении духа и принялся расспрашивать своего коллегу о работе двигателей.

После короткой беседы он повернулся ко мне:

– Пойдемте посмотрим. – А затем обратился к Диксону: – Если там достаточно пара, то я попрошу вас запустить их.

Я уже не в первый раз был на корабле, но никогда еще не удостаивался чести увидеть двигатели. Покинув палубу, мы спустились в люк и оказались на железной лестнице. Мы спускались все ниже и ниже, проходя по галереям и узким коридорам. Наконец оказались ниже уровня воды. Здесь слышалось странное журчание, когда вода ласково билась о корабль. Миновав еще одну лестницу, мы оказались на платформе, которую окружала балюстрада, даже здесь, внизу, она была украшена завитками кованого железа. Мы стояли там некоторое время, разглядывая представшую перед нами чудесную картину.

Повсюду тянулись перекрещенные железные брусья, некоторые из них были прямыми, другие – изогнутыми. Чуть поодаль цилиндрический стержень толщиной с дерево поднимался из похожего на бочку барабана. Снаружи он был отделан деревянными панелями, а сверху его накрывала крышка из отполированного металла, которая вполне уместно смотрелась бы даже на крыше павильона в Брайтоне. Другим концом стержень крепился к огромному диску из блестящего металла, который при ближайшем рассмотрении также присоединялся к находившимся перед ним балкам.

Казалось, главная идея заключалась в том, что все здесь было взаимосвязано. Напротив первого барабана находился еще один, точно такой же, но вместо поршня из его выпуклого купола вырастала похожая на лошадиную подкову скоба. Она соединялась с верхом поршня, который был прикреплен к большому диску, подвешенному на тяжелой оси, закрепленной на одной из перекладин. С обеих сторон находились металлические колонны, поддерживающие огромные сводчатые арки; мы словно оказались в кузнице мифического существа. Лишь ряд рычагов на полу свидетельствовал о том, что этот зверь должен выполнять приказы человека.

Мое изумление явно пришлось Брюнелю по душе. Он показал, что сзади нас, за лестницей, находился точно такой же двигатель, который я только что увидел. Но над ним работали механики: закручивали болты огромными гаечными ключами, смазывали соединения и проверяли детали. По сравнению с этими двигателями любой локомотив показался бы карликом. Я даже не мог себе представить, какой силой они обладали.

Брюнель велел мне оставаться на месте, а сам вместе с Диксоном спустился к механикам. Посмотрев вниз, я увидел, как они прошли подо мной по железному полу и приблизились к мужчине, изучавшему большой чертеж, который он держал на коленях. Брюнель указал на чертеж, затем – на двигатель. Стоя на платформе, я не слышал из-за грохота, что он говорил. Отдав распоряжения, Брюнель вернулся ко мне. Механики прошли по галерее и скрылись из виду, поднявшись по другой лестнице.

Брюнель объяснил, что котлы находились в другом отсеке позади нас и что сейчас печи заправляли углем. Диксон встал теперь у рычагов, он посмотрел на часы, затем поднял голову и кивнул Брюнелю, который в ответ опустил руку. По сигналу Диксон потянул за рычаг. Как просыпающийся дракон, двигатель выпустил пар и начал медленно оживать, поршни и валы зашевелились в клубах белого пара.

Надраенные до блеска детали двигались и поворачивались на удивление легко. Диксон снова поднял голову и по сигналу Брюнеля потянул за другой рычаг. В ответ двигатель начал набирать скорость, его детали слились в одно большое пятно из пара и стали. Когда скорость возросла, раздался такой сильный грохот, что я невольно зажал уши руками.

Волна жаркого воздуха ударила в нас, окружила, высушила губы. Брюнель не сводил глаз с двигателя, словно вращающийся металл гипнотизировал его. Затем, выйдя из транса, отнял мою руку от уха и прижал к своей груди. Его слабое сердце колотилось в бешеном ритме. Биение ускорялось, по мере того как машина выпускала все больше пара, пока не издала наконец последний крик, набрав предельную скорость. Лицо Брюнеля было непроницаемым, словно выкованным из металла, он еще крепче сжал мою руку. Ни одно сердце не выдержало бы подобного напряжения, и я ожидал, что оно в любое мгновение может разорваться на тысячи кусков.

Затем Брюнель в последний раз взмахнул свободной рукой, подав сигнал Диксону, который вернул рычаг на прежнее место. Машина стала постепенно замедлять ход. Сердце Брюнеля тоже стало успокаиваться, и через некоторое время я едва мог ощутить его биение.

Отпустив мою руку и не сказав ни слова, Брюнель стал подниматься на свет божий. Я жадно вдохнул прохладный воздух, чтобы немного смягчить пересохшее горло. Сначала я думал лишь о том, как бы поскорее вернуться на берег, но вскоре хладнокровие опытного врача вернулось ко мне.

Мне хотелось поскорее отвести Брюнеля в каюту, чтобы обследовать его состояние после сердечного приступа, который он, по всей видимости, перенес. Но не успел я настоять на этом, как к нам приблизился человек, показавшийся мне смутно знакомым. Брюнель, который каким-то чудом еще держался на ногах, заговорил с ним. По оборудованию, которое принес с собой этот человек, я узнал в нем фотографа, снимавшего Брюнеля во время неудачного спуска корабля. К моему изумлению, инженер снова согласился позировать перед трехногой камерой. Позади него из палубы поднималась одна из труб парохода, ее холодная, покрытая заклепками поверхность должна была послужить фоном для, вероятно, последнего портрета Брюнеля.

Глядя на то, как он стоит, ссутулив плечи, с утопающим в воротнике подбородком и, словно призрак, смотрит на мир, я вспомнил разговор с Броди, когда мы обсуждали состояние здоровья Брюнеля. Кажется, он говорил, что Брюнель был неразрывно связан со своими машинами. Там, в машинном отделении, мне показалось, что его сердце билось в унисон с работой двигателя, ускоряя и замедляя ход вместе с ним.

И все же я склонялся к тому, что этот человек просто загнал себя до полусмерти.

Пытаясь отогнать мрачные мысли, я посмотрел, как Брюнель снял шляпу и взял в руку. Фотограф исчез под своим покрывалом, убрал крышку с объектива, сосчитал до восьми и запечатлел изображение Брюнеля на стеклянной пластине.

– Спасибо вам, мистер Брюнель, – сказал он, выбираясь из-под покрывала.

Инженер хотел надеть шляпу, но она выскользнула у него из руки, ударилась о палубу и покатилась. Не успела она остановиться, как ее хозяин сам рухнул на палубу прямо на нее. Я склонился над ним, развязывая галстук и ослабляя воротник.

Брюнель пришел в себя, но его состояние вызывало тревогу. Исполняя обязанности частного врача. Броди настоял на том, что будет лечить Брюнеля в его собственном доме на Дюк-стрит, а не в больнице. В первый раз после болезни отца я так переживал за моего пациента и был даже рад, что не мне поручили заботу о его самочувствии. Здоровье Брюнеля было серьезно подорвано, однако подлинной причиной его приступа стало сильнейшее потрясение, которое он пережил в результате удивительного события. Он словно хотел, чтобы я был с ним до конца, но так и не смог вырваться из тисков, в которых двигатель держал его сердце. Впрочем, у меня не было времени для воспоминаний. Броди, как всегда, стал возмущаться, когда его пациент попросил сигару, с трудом шевеля губами, наполовину пораженными параличом, который полностью обездвижил левую сторону его тела. Пока Броди отчитывал его, я пытался утешить Мэри – многострадальную супругу нашего пациента.

Я никогда прежде не встречал миссис Брюнель, но решил, что она достаточно сильная женщина, чтобы знать правду, однако ничего не рассказал ей о происшествии в машинном отделении. Она приняла все с выражением усталой неизбежности на лице. Без сомнения, ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей того, как ее супруг оказывался на грани гибели из-за своей работы.

Броди пригласил меня к кровати больного. Брюнель звал меня.

– Я хочу… – прохрипел инженер, едва выговаривая слова искривленным ртом, – хочу, чтобы вы были на корабле, когда он отправится в плавание. – Он замолчал, чтобы отдышаться. – И проследили за всем.

– Но, Изамбард, я хирург, а не инженер.

– Вы знаете людей, Филиппс, знаете их повадки. Я хочу, чтобы вы последили за нашим другом Расселом.

Я посмотрел на Броди, который стоял по другую сторону кровати.

– Изамбард, у меня есть обязанности в больнице.

Брюнель бросил взгляд на своего врача – его глаза мерцали, как горевший в снегу костер.

– Уверен, это можно уладить.

Броди молча кивнул.

– Хорошо. Тогда я поплыву на вашем большом ребенке.