Текст книги "Ассасины"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц)

Я подумал, что человек, украсивший стены своего кабинета историей своей жизни в фотографиях, тоже обладает сильно развитым эго. Но других всегда легко судить. И еще вдруг показалось, что я обязательно найду убийц сестры. Эго существовало повсюду.

– Ваша сестра была так терпелива. Я выходил, возвращался, вел по телефону переговоры. А она сидела тихо, как мышка, и терпеливо ждала. Вот только боюсь, я ее разочаровал.

Мы поболтали еще несколько минут, и я понял, что больше из него не вытянуть. Потом он сказал, что у него встреча в клубе, и я распрощался с ним и вышел.

Кивнул на прощание секретарше. В этот момент она принимала посылку у почтальона. Маленький плоский пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязан шпагатом. Я вышел на улицу и увидел припаркованный перед входом сине-белый фургончик с работающим мотором. На боковой панели – надписи на нескольких языках. Надпись по-английски гласила: «Галереи Э. Лебека».

* * *

Носатый профиль... Д'Амбрицци с бандитскими отвислыми усиками всем телом подался вперед, точно внимательно прислушивался к тому, что кто-то ему нашептывает. По одну руку от Д'Амбрицци – молодой человек с жестким лицом. И вроде бы на нем военная форма! Похожа на форму вермахта, воротничок в точности такой... По другую руку – еще один мужчина, худое лицо, щеки прорезаны глубокими вертикальными морщинами, и в них залегли тени. Лицо человека, которого жизнь вынуждала принимать нелегкие решения, резко изогнутая бровь, а вот над глазами изображение смазано... И, наконец, четвертый мужчина, оставшийся как бы вне фокуса, его толком не разглядеть, но... Но все же есть в нем нечто такое... Две свечи на столе, там же винные бутылки, снимок сделан со вспышкой, фигуры отбрасывают тени на стену, раскрашенную под кирпич...

Я сидел в маленькой полутемной закусочной, кругом жужжали мухи, работяги пили кофе и колу, сидел и не сводил глаз с главного выхода «Глобал Эджипт». Пил крепкий и горячий черный кофе и поглядывал то на склад, то на снимок, оставленный мне Вэл в барабане. Смотрел на него и думал об этих четверых мужчинах. И вспоминал слова Элизабет: нет, их пятеро, пятеро мужчин.

Клаус Рихтер просто замечательный парень. Он, несомненно, прекрасно играл в гольф, он прекрасно понимал, как сильно парижане любят свой Париж. Он обожал все эти свои снимки, а стало быть, гордился жизнью, которую прожил. Сам великий Боро подарил ему одну из своих клюшек. Сестра Лорейн назвала его столпом местной католической общины. Великолепное чувство юмора, назвал Еипет жутким захолустьем... Просто прекрасный парень!...

И лжец.

Он знал Д'Амбрицци в Париже и солгал мне.

Я знал, что он лжец, потому что нашел этот снимок в игрушечном барабане Вэл. Это он изображен рядом с Д'Амбрицци на снимке. Молодой парень с жестким, ничего не выражающим лицом. Лицом человека, уже немало повидавшего в жизни. И еще я теперь знал, где моя сестра раздобыла этот снимок.

Вэл приехала в Александрию искать человека, изображенного на снимке, и нашла его. А потом мужчина с серебристыми волосами ее убил.

Клаус Рихтер...

Солнце на улице палило безжалостно, я сидел в относительной прохладе, в закусочной, и вдруг впервые за все это время мне стало страшно. Я был один, не мог поделиться своими соображениями ни с сестрой Элизабет, ни с отцом Данном, ни с Санданато. Солнце светило, я пил убойной крепости черный кофе, и сегодня никто ни разу не пытался меня убить. И все равно по спине ползли мурашки, потому что мне было чертовски страшно. Страх навалился внезапно. Когда я понял, что один из мужчин на снимке – Клаус Рихтер. Но главное даже не это. Он солгал мне. По спине пробежали мелкие мурашки. И еще мне казалось, что по спине течет что-то горячее и липкое, что я истекаю кровью.

Ненавижу все это!

Ненавижу бояться. Вэл тоже боялась...

* * *

Клаус Рихтер вышел через боковую дверь примерно час спустя. При нем была сумка для гольфа. Он уложил ее в багажник черного «Мерседеса», припаркованного в боковой аллее, уселся за руль и умчался, оставляя хвост взвихренной пыли и песка.

Я сунул снимок в карман и перешел через дорогу. Секретарши в приемной не было, дверь в кабинет Рихтера распахнута. Оттуда доносился какой-то стук. Я шагнул и остановился в дверях. Секретарша с молотком в руке перегнулась через угловой стол и била в стену.

Я постучал о дверную панель.

– Прошу прощения. – Она вздрогнула и обернулась, не выпуская молотка из рук. Даже рот разинула от изумления. – Не хотел вас напугать.

– А я стукнула молотком по пальцу, – сказала она и встряхнула рукой. – Впрочем, – она улыбнулась ярко накрашенным ртом на смуглом лице, – это произошло бы и без вашей помощи. – Она меня узнала. – А вы разминулись с герром Рихтером. Он только что ушел, и до завтра его уже не будет.

– Гольф, конечно?

– Ну да. Может, я могу чем-то помочь?

– В общем-то пустяк, но мне кажется, я забыл здесь свою авторучку. – Предлог слабоват, ну и черт с ним. – Позвольте, я забью этот гвоздь.

Она протянула мне молоток и указала на то место, куда следовало забить гвоздь. – Какая ручка?

– С чернилами. Старый добрый «Монблан». – Я перегнулся через стол, выдернул из стены искривленный гвоздь, приставил новый и забил его двумя сильными ударами молотка. – А где картина?

Она разворачивала пакет из коричневой бумаги. А потом протянула мне маленький снимок в рамке. Ну, конечно. Точная копия того, что находился у меня в кармане. – Я так рада, что герр Рихтер ничего не заметил, – с улыбкой сказала она. – Он придает этим снимкам огромное значение и очень расстроился бы, если б увидел, что один пропал. Вот я и решила заменить, пока его нет. Специально наставила на стол цветов, книг и папок, чтобы он не заметил...

– Что же случилось с оригиналом? – спросил я.

Повесил снимок на гвоздь, выровнял. Пустое пространство на стене было теперь заполнено. Я-то знал, кто украл снимок. Вэл. Она углядела его, потом воспользовалась моментом, когда Рихтер вышел из кабинета, сняла и сунула в свой знаменитый кожаный портфель. Но зачем? Что такого важного увидела она в этом снимке?

– Я, конечно, никогда не скажу этого герру Рихтеру, – понизив до шепота голос, начала секретарша, – но мне кажется, женщина, которая приходит сюда убираться, нечаянно сшибла его со стены. Стекло разбилось, она побоялась признаться, ну и выбросила его. Во всяком случае, клянется и божится, что ничего не знает. К счастью, у герра Рихтера была копия, в его фотоархивах. Ну и я заказала рамку и решила повесить, пока он ничего не заметил.

Она ходила за мной по пятам, пока я притворялся, что ищу ручку. И вот я упал на колени, незаметно вытащил ручку из кармана и с радостным возгласом «нашел!» сделал вид, что вытаскиваю ее из-под стола.

Она проводила меня до дверей, рассыпаясь в благодарностях. В ответ я говорил, что это сущий пустяк и сплошное для меня удовольствие. Я почти ощущал за спиной Вэл. Чувствовал, как она похлопывает меня по плечу и называет увальнем.

Но что же такого особенного в этом снимке?

Он являлся доказательством связи герра Рихтера, удачливого бизнесмена из Александрии, с Д'Амбрицци. Он неоспоримо подтверждал, что они встречались в Париже сорок лет тому назад. Во время оккупации. И что с того? Почему он солгал мне? Почему Вэл оставила этот снимок мне? Что общего между этим снимком и убийством моей сестры?

* * *

Я вернулся в отель, там мне сообщили, что звонила сестра Лорейн и просила перезвонить. Я поднялся в номер, умылся, ощупал повязку на спине, смешал джин с тоником, только на этот раз не в пользу джина. Проглотил пару обезболивающих таблеток и запил коктейлем. Потом стоял у окна, смотрел, как клонится к закату солнце над морским горизонтом, разглядывал площадь с огромным памятником в центре. Шум трамваев и автобусов, отъезжающих с остановки Рамли, свежий ветер, дующий с моря... Я допил джин с тоником и еще долго смотрел на гавань и площадь, видел, как удлиняются тени, как начали зажигаться вечерние огни. Слева от гостиницы виднелся яхт-клуб, сверкал и переливался огнями, манил своей роскошью, казался землей обетованной. Показывал, где можно прекрасно провести время. Так почему все-таки Рихтер мне солгал? Скажи он правду, и я, возможно, выбросил бы тайну гибели Вэл из головы. Возможно, сдался бы, отступил...

Выход есть всегда. Я все еще нахожусь вне замкнутого круга, внутри которого царит беспросветная, безнадежная тьма. Я в любой момент могу послать все к черту и вернуться домой. Что у меня есть? Один лживый немец, больше никакой зацепки. Египет не оправдал ожиданий. И я подумал: может, зайти еще раз к Рихтеру, показать ему снимок? Меня так и толкало в темноту, в центр черного круга, черной дыры, поглотившей мою сестру... Там хранились все тайны, там были ответы на все вопросы. Но так ли уж хочу я знать эти ответы, принесут ли они мне успокоение и счастье?... Принесут ли вечное успокоение Вэл?

Я набрал номер сестры Лорейн.

Она спросила, как продвигаются мои поиски. Я ответил образно, сказал, что наткнулся на глухую стену и что начал оглядываться, не стоит ли кто за спиной. Она рассмеялась, в типично галльской манере, с оттенком эдакой легкой усталости от мира, а потом сказала, что вспомнила кое-что еще и надеется, что мне будет это интересно.

– Не могу ли я попросить вас, сестра, порекомендовать какой-нибудь уютный ресторанчик? – Она на секунду замешкалась, я продолжил: – И не согласитесь ли вы принять приглашение бедного измученного странника? Ведь без вашей помощи я остался бы с пустыми руками.

Мне не хотелось проводить этот вечер в одиночестве, с бутылкой джина «Бомбей» и воспоминаниями о серебристых волосах и лезвии, мелькнувшем в лунном свете. Но она, слава богу, сказала, что будет просто в восторге. И я в очередной раз возблагодарил Господа за эти маленькие милости, за Орден, за современные тенденции в образе и манерах нынешних монахинь. Храбрый новый мир. Она назвала мне ресторан, объяснила, как туда добраться, и сказала, что будет ждать меня там.

«Тикка Гриль» располагался бок о бок с яхт-клубом под названием «Эль Кашафа эль Бахарья», тем самым, чьи огни видел я с балкона. Обеденный зал находился на втором этаже. Столик с видом на гавань, отсюда были прекрасно видны роскошные белые яхты, расцвеченные мелкими огоньками. Вообще вся сцена напоминала эпизод из фильма с Хамфри Богартом. Тихо играла музыка, на столе свечи, сидевшая напротив монахиня улыбалась мне. Я вдруг подумал, что женщины, которых знал, почти все до одной были монахинями. Я сказал это сестре Лорейн. Она слегка склонила маленькую гладко причесанную головку набок и заметила:

– Возможно, это Бог хранит вас от самого себя?

– Хотелось бы, чтобы Господь Бог не слишком тревожился по пустякам.

– Как вам не стыдно! – воскликнула она. – Бог везде, ему есть дело до всего на свете. И Александрия не исключение.

Она пила белое французское вино и порекомендовала мне заказать кебаб из рыбы. Мы ели, болтали, и я чувствовал, что постепенно успокаиваюсь. Стены в зале были белые. Народу довольно много. Скатерть и салфетки – нежно-розового оттенка, вино сухое и холодное, рыба просто великолепна. Эдакий оазис среди грубой и опасной реальности, где я хоть и ненадолго, но мог чувствовать себя в безопасности. Я рассказал ей, что Рихтер был со мной любезен, однако не смог сообщить о Вэл ничего нового.

Она отложила вилку.

– Мистер Дрискил, я ни за что не поверю, что вы проделали столь долгий путь без веской на то причины. Я не детектив, но весь мир знает, что ваша сестра была убита. И вы приехали сюда, потому что ваша сестра побывала здесь... У меня ощущение, что вы решили, как это по-английски?... Сами взять быка в свои руки, да?

– Не быка. Расследование. И взять за рога.

– Впрочем, неважно. Могу я говорить с вами откровенно?

– Да, разумеется.

– У меня впечатление, что вы безрассудно рискуете. Я думала обо всем этом со вчерашнего дня. И уже почти решила выкинуть вас и все эти ваши дела из головы... но потом вдруг подумала, что вы ехали сюда издалека. И что ваша сестра, она была такой... выдающейся женщиной. Делала честь нашему Ордену. И еще, – тут она беспомощно взмахнула маленькой ручкой, – я не могу остановить вас, что бы вы там ни затеяли. Я права?

– Расскажите все, что вспомнили, сестра.

– Здесь, в Александрии, сестра Валентина виделась с еще одним человеком, вернее, собиралась встретиться. Она упомянула об этом сестре Беатрис, а та рассказала мне. Просто выскользнуло из памяти, а потом вдруг, вчера вечером, я вспомнила. – Она испустила выразительный вздох, словно коря себя за то, что не сумела сохранить свою забывчивость в тайне. Сестра Лорейн была прирожденной кокеткой.

– Имя этого человека? – спросил я.

– Если я скажу, вы скажете мне, чем занимаетесь?

– Знаете, сестра... – Нет, эта спина меня положительно убивала. Боль возникла из ниоткуда, как тот человек с ножом. – Я и сам... толком не понимаю, чем именно занимаюсь.

– С вами все в порядке? – Она подалась вперед, огромные темные ее глаза сузились. – Вы так побледнели...

– Этого я вам сказать не могу. – Я поступил, как Вэл, когда сестра Элизабет спросила ее, что происходит. Я защищал сестру Лорейн... сам не знаю, от чего я ее защищал. – Но я хочу знать имя этого человека, сестра. Пожалуйста.

– Лебек. Этьен Лебек. Владелец галерей. Tres chic. В Каире и Александрии. У него есть даже собственный самолет. Он мой соотечественник. Из семьи, которая на протяжении многих поколений торговала предметами искусства и занималась антикварным бизнесом. В Париже. Лебек приехал в Египет сразу после войны, еще совсем молодым человеком. – Она слегка поморщилась. – Эти Лебеки... Знаете, были слухи, что они сотрудничали с режимом Виши.

– Вы знаете Лебека?

Я чувствовал, надо принять обезболивающее. И еще мне нужна совсем другая жизнь, без страха. Меня сотрясал озноб.

Она покачала головой.

– Нет, монахиня-католичка, пусть даже из Ордена, никак не может оказаться в кругах, где вращается мсье Лебек.

– Он что, приятельствует с Рихтером?

– Не знаю. Француз с таким прошлым и солдат оккупационных войск? – Она пожала плечами. – А почему вы спрашиваете?

– Но моя сестра как-то их связала. И потом, сегодня днем я сам видел, как один из фирменных фургонов Лебека доставил в офис Рихтера какую-то посылку. – Я заерзал на стуле, пытаясь как-то утихомирить боль. Казалось, что вся спина у меня мокрая.

– Что такое, мистер Дрискил? Может, вам нужен врач?

– Нет, нет, ничего страшного. Просто спина немного побаливает. Последствия долгого перелета.

– Думаю, вам пора отдохнуть. Выспаться хорошенько.

Она попросила счет. И пыталась оплатить этот ужин, но я все же умудрился всучить официанту свою кредитную карту.

Она водила «Фольксваген», ехали мы с опущенными стеклами, и прохладный ветер с моря освежил меня. Я вышел у своей гостиницы, уверил, что со мной все в порядке, поблагодарил за помощь и поднялся к себе в номер.

В одном из романов отца Данна плохие парни непременно обыскали бы номер в мое отсутствие. Или поджидали бы меня с «пушками» наготове. Или подослали бы ко мне роскошную блондинку, с которой я как бы случайно познакомился еще в самолете и которая лежала бы теперь голая у меня в постели. Но в комнате было тихо, ничего не тронуто. И я был совсем один. Постель аккуратно застелена, бриз с моря шевелит занавески.

Я достал пузырек с таблетками, осмотрел спину, там все оказалось в порядке, и лег, подумывая о том, что, может, стоит начать молиться на ночь.

* * *

Галерея Лебека располагалась на набережной. В зеркальных стеклах высоких дверей отражались покачивающиеся от ветра пальмы. Внутри царила стерильная чистота, все сверкало хромом, стеклом и плексигласом, стены были выкрашены в белый цвет. И повсюду на этом ярко-белом фоне были развешаны огромные полотна. Я узнал работы Раушенберга, Ноланда, Дайбенкорна, пастельных тонов, такие холодные и изысканные. В окнах первого этажа стояли на хромированных треножниках два огромных полотна Хокни – море воды, солнечного света, плоские отражающие поверхности и манящие тени. Пара хорошо одетых посетителей расхаживала перед картинами внутри. Затем они поднялись по открытой витой лестнице, казалось, она, точно во сне, зависла в воздухе над полом.

Я позвонил сюда из ресторана, что находился в пяти минутах ходьбы, и выразил желание лично встретиться с мсье Лебеком и поговорить об одном из Хокни. Девушка на том конце линии обладала совершенно удивительным, тихим, приятным ивкрадчивым голосом. И минуты через две сообщила, что мсье Лебек может принять меня ровно в три. Я перекусил в ресторане, потом сидел на улице, на скамье, и читал роман Вудхауса «Оставьте это Псмиту», который нашел в вестибюле «Сесиль». В галерею я зашел за несколько минут до назначенного времени и начал осматриваться. Все живописные произведения на удивление большие, воздушные, холодные, какие-то отстраненные, лишенные эмоций. Что ж, самое подходящее искусство для летних дач, что тянутся вдоль побережья, где богачи из Каира пытаются спастись от жары нильской дельты.

Женщина, проводившая меня в кабинет Лебека, была невысокого роста и компактного телосложения. Каждое движение казалось отточенным, лицо сплошь состоит из острых углов, а вот плечи и бедра полноватые и округло-женственные. Именно ей принадлежал тот заманчивый голос. На ней была табачного цвета юбка в мелкую клеточку, которая развевалась у бедер во время ходьбы. Лицо загорелое, нос слегка вздернутый, под резко выступающими скулами темные впадины, и еще на ней было навешано море золотых украшений. Она напомнила мне о том, как давно испытывал я желание прикоснуться к женщине. Она пробормотала что-то и вышла из кабинета, а несколько секунд спустя в него зашел мсье Лебек. Одна из стен кабинета была сделана из пуленепробиваемого стекла, эдакое гигантское окно, выходившее на главное двухэтажное здание галереи. Когда я поднимался в этот скворечник Лебека, показалось, что лестница раскачивается под ногами, точно веревка, натянутая над пропастью, даже голова закружилась. Я услышал, как деликатно кашлянул за спиной Лебек, оторвался от вида из этого гигантского окна, обернулся и слегка вздрогнул.

Он был бледен, точно только что восстал из гроба, засыпанного землей. Черный костюм, белая рубашка с французскими манжетами и золотыми с ониксом запонками, наряд довершал галстук в серо-черный рисунок. Лебек был высокий и тонкий, как палка от швабры. Лицо узкое, худое. Просто персонаж из Ветхого Завета, эдакий непреклонный судья, сама суровость и неодобрение. Невозможно было представить этого человека угождающим местным богачам, удовлетворяющим их нужду в каком-нибудь бледно-зеленом живописном полотне в тон полосатой обивке дивана. И еще на нем были большие темные очки, и глаза плавали за толстыми стеклами, точно огромные и черные водяные жуки.

– Вы, если не ошибаюсь, звонили по поводу Хокни? – сказал он. – Должен отметить, это жемчужина нашей коллекции, мистер Дрискил.

– Я солгал. У меня уже есть два Хокни, и хоть художник этот мне очень нравится, думаю, двух его полотен более чем достаточно.

– Что-то я вас не понимаю, мсье. Ведь это вы звонили и спрашивали о Хокни, выставленном в витрине?...

– Да, я. Просто хотел повидаться с вами лично. Вчера я встречался с Клаусом Рихтером. Кстати, он вам не звонил? Не предупреждал?

– Герр Рихтер? Нет, он мне не звонил. – Он стоял спиной к огромной стеклянной стене. Костюм был скроен в талию, брюки заужены, и он походил на огромного тонконогого журавля, застывшего у водной глади. – Знаете, вынужден просить вас покинуть это помещение, в противном случае, э-э... – Он указал на дверь. Я услышал, как где-то заиграла музыка Вивальди, очевидно, доносилась из потайных микрофонов.

– Моя сестра приезжала повидаться с вами, а через несколько дней ее убили. И я хочу знать, зачем она к вам приходила.

– О чем это вы? Не знаю я никакой вашей сестры!

– Это монахиня, сестра Валентина. Она приезжала в Александрию повидаться с вами и герром Рихтером. И я должен выяснить, с какой целью.

Лебек походил на куклу-марионетку, веревочки которой вдруг оборвались. Ноги дрогнули и подогнулись, голова качнулась в сторону. Только тут я заметил, что Лебек носит черный шиньон, он слегка съехал набок. И вот он осторожно зашагал к столу, нащупал спинку кресла, развернул его и медленно уселся. Он побледнел еще больше, хотя, казалось, это уже невозможно. Выложил руки на стол, принялся изучать их.

– Сестра Валентина, – безжизненным тоном произнес он. – Да, я читал об убийстве... – Он словно разговаривал сам с собой. – Чего вы от меня хотите? Вы что же, думаете...

– Зачем она к вам приходила?

– О... – Он безвольным жестом провел ладонью по лицу. – Да ничего особенного. Она копалась в прошлом. Я ничем не смог ей помочь.

– Вы как-то связаны с Церковью?

– С католической Церковью? Не имею ничего общего. Вы же сами видите, я дилер, торгую произведениями искусства. Всегда им был, это наш семейный бизнес. – Он все еще пытался вернуть утраченное самообладание. Протянул руку, поправил фотографию в рамочке на столе. Там, на взлетной полосе, стоял сам он, небрежно опираясь рукой о крыло спортивного самолета. И тогда тоже он был в черном костюме. – Так что ничем не могу быть вам полезен, мсье. А теперь, прошу вас, уйдите. У меня очень много дел. – «Жуки» за толстыми темными стеклами очков так и метались из стороны в сторону.

– Не уйду, пока не получу ряд ответов. – Я подался вперед, смотрел прямо ему в глаза. – У меня есть ваш снимок, Лебек. – И я выложил потрепанную старую фотографию на стол. Он подпрыгнул и отпрянул. Я видел, что страшно напугал его, вот только не понимал почему. – Вот, взгляните, – сказал я. Он отвернулся. Тогда я ухватил его за рукав, дернул, развернул лицом к столу. – Смотрите на этот чертов снимок!

Он снял очки и осторожно вытянул вперед шею, точно боялся, что я ухвачу его за шиворот и ткну лицом в стол.

Моргая, уставился на снимок, потом наклонил голову еще ниже, сощурился. Он был слеп как крот, трудно представить, что человек этот мог когда-то летать на самолете.

– Д'Амбрицци, Рихтер и вы, – сказал я. Тощий, похожий на покойника мужчина с резко изогнутой черной бровью. Прошло сорок лет, но это был, несомненно, он. – Расскажите мне об этом снимке. Кто этот, четвертый?... – Я сделал паузу. – И кто вас тогда снимал? – Я ждал. – Говорите же!

– Но я, право, не могу... – жалобно забормотал он. – Откуда мне знать, кто вы такой?

Я стукнул кулаком по столу. Фотография в рамочке опрокинулась.

Лебек отпрянул. Губы шевелились, но я не слышал ни звука. Потом он хрипло прокаркал:

– Может, это вы убили ее... Нет, нет, не надо, только не бейте! Не трогайте меня!

– Расскажите об этой встрече. Вы, Рихтер, Д'Амбрицци... Вы мне все равно скажете. И чем скорей, тем лучше.

– Может, вы и меня тоже пришли убить... – Тут он набрался мужества и посмотрел мне в глаза, точно надеялся прочесть в них свое будущее. Огромные и влажные темные глаза, они не говорили, они просто кричали. Они вопили, что не у одного меня выдался скверный день. – Может, вы всех нас поубиваете...

– О чем это вы? – вскричал я. Я должен был заставить его говорить. – Убить всех вас? Кого?!

– Она приходила сюда, ваша сестра... расспрашивала о тех днях. Я знал, что рано или поздно это случится. Прошлое... оно всегда догоняет. Кто вас послал? – Глаза плавали, стремясь встретиться с моими. Пальцы нащупывали очки в тяжелой черной оправе.

– Я уже сказал, зачем пришел.

– Это Саймон? Это он прислал вас, да?

– Кто такой Саймон? Четвертый человек на снимке? Или тот, кто снимал?

Он медленно покачал головой. Он плохо справлялся с обрушившимся на него несчастьем.

– Вы прилетели из Рима? Я прав? – Он облизал сухие потрескавшиеся губы. – Ради бога, заклинаю, только не убивайте меня сейчас!... После всех этих лет... Ваша сестра погибла... мой брат мертв... неужели вам все мало?...

– Ваш брат? Но при чем здесь, скажите на милость, ваш брат?

– Этот снимок, – пробормотал он. Потом откашлялся, пытаясь скрыть страх. Он старел прямо у меня на глазах. – Это не я на снимке. Это мой брат... Ги Лебек. Отец Ги Лебек. Он был на десять лет старше меня. Священник... Я ничего не знаю об этом снимке. Прошу вас, пожалуйста, поверьте мне!... – Теперь он уже не боялся. Просто был мрачен. – Его тоже убили, как и вашу сестру, мистер Дрискил... Давно, в Париже. Еще во время войны. Убили на кладбище при церкви. Он лежал у надгробного камня, шея сломана, жизнь покинула тело...

Я взял снимок, попятился от стола, наткнулся на кресло и сел.

– Простите меня, – выдавил я наконец. – Я не знал, я не мог этого знать. – Он тяжело дышал, музыка Вивальди продолжала литься откуда-то сверху. – С чего это вы вообразили, что я пришел вас убивать? Кто такой Саймон? С чего взяли, что меня прислали из Рима? Нет, я решительно не понимаю, что происходит!

– Послушайте... – медленно начал он. Надел очки, взялся за подлокотники кресла. – Они и вас тоже убьют. Даже не сомневайтесь. Вы теперь далеко от дома и лезете в дела, которые вас не касаются. Все это в прошлом, и вам никогда не понять... Так что езжайте себе домой, мистер Дрискил, забудьте нас, Богом вас заклинаю! И тогда, возможно, они позволят вам жить дальше. Вы понимаете, что я вам говорю? Поезжайте домой, скорбите там по сестре и... живите! Вы невинны, и эта невинность – единственная ваша защита. Так используйте ее, спрячьтесь за свое неведение. А теперь, прошу вас, уходите. Мне нечего больше вам сказать. Нечего!

Я вышел, а он остался за столом. Сидел и разглядывал свои руки.

Я спускался по зависшей в воздухе лестнице и увидел красивую девушку, которая встретила меня, а потом проводила в кабинет Лебека. Она улыбнулась и спросила, все ли прошло хорошо. В ответ я лишь пожал плечами и, продолжая спускаться, чувствовал на себе ее взгляд.

Уже внизу, оказавшись в главном помещении галереи, я поднял голову и взглянул на стеклянную стену кабинета Этьена Лебека. Самого его видно не было, но я заметил, как входит туда девушка.

И я медленно побрел обратно в гостиницу.

* * *

Его брат?...

Господи Иисусе!... Все мое расследование приобретало оттенок какой-то трагикомедии, то и дело новый неожиданный поворот. Я прошел через вестибюль отеля прямо в бар. Вестибюль знавал и лучшие дни. Но в те дни он, должно быть, представлял нечто. Блеск и роскошь поблекли, обивка кресел поистерлась, примерно то же случается и с памятью человеческой. Окна бара выходили на площадь и, частично, на море. Лучи заходящего солнца отсвечивали золотом.

Я устроился в кресле поудобнее и, опустошив один бокал джина с тоником, тут же потребовал второй. Встреча с Лебеком несколько сбила меня с толку, однако я был рад тому, что он опознал в худощавом мужчине своего брата. Хоть какая-то определенность. И брат его был убит. А что же больше всего огорчило меня в этой встрече? То, что он подумал, будто меня прислали из Рима. Что прислал меня какой-то Саймон. И все с одной целью – убить его... Убить всех нас. Наверное, что-то в этом роде он сказал и Вэл. Неведение – ваша единственная защита. Значит ли это, что он сказал Вэл нечто, чего не говорил мне? Но я просто не мог оставаться у него в кабинете дальше, выбивать сведения под угрозой. Впрочем, не мешало бы повидаться с ним еще раз. Ведь никого, кроме него, у меня больше не было, и он должен объясниться. Да, был еще Рихтер, но тот крепкий орешек.

Я понимал, почему не стал припирать Рихтера к стенке этим старым снимком. Просто потому, что Вэл украла его у него. Нет смысла открывать это обстоятельство, пока не поймешь, что же все-таки происходит.

Почему я не стал рассказывать этим двоим о седовласом священнике, убившем Вэл и пытавшемся убить меня? Четкого ответа на это у меня не было. Возможно, я опасался, что все они как-то связаны между собой, являются частью некоего ужасного заговора... А может, страшился, что он придет за мной снова.

– Мистер Дрискил, мистера Дрискила к телефону!

По бару шел мальчик в униформе, выкликая мое имя. Я махнул ему рукой. Он подошел и сказал, что я должен подойти к аппарату в одной из кабинок в вестибюле.

Я надеялся, что это сестра Лорейн, взявшая меня под крылышко, что, возможно, она снова хочет пригласить меня на обед. Голос в трубке женский, но не ее. Женщина говорила еле слышным шепотом, то ли с целью изменить голос, то ли опасаясь, что ее могут подслушивать.

– Мистер Дрискил? Я должна увидеться с вами. Сегодня вечером.

– Кто это?

– Позже. Встретимся на...

– Я встречаюсь с незнакомыми людьми только в безопасных местах, леди.

– У статуи Саада Заглула, что в центре площади. Прямо рядом с вашим отелем. Там вполне безопасно.

– Как я вас узнаю?

– Я вас знаю. Ровно в восемь.

Не успел я ответить, как она повесила трубку. Я вернулся в бар и принял две таблетки обезболивающего, запив третьей порцией джина. Затем поднялся к себе в номер, долго умывался, сменил повязку на спине. А потом сидел у окна, пытаясь сообразить, что дала мне поездка в Египет. Список неплох, но если разобраться, не так уж и много. Между отдельными фактами пока не прослеживается никакой связи. Возможно, владелица таинственного шепота поможет что-то прояснить?...

Без нескольких минут восемь я надел вельветовые джинсы и толстый вязаный свитер и вышел из гостиницы. С моря тянуло прохладным ветерком. Огромная статуя доминировала над площадью. Женщина, должно быть, следила за мной, подошла сразу же, как только я собрался переходить улицу. Все та же табачного цвета юбка, замшевые лодочки ей в тон и кожаный пиджак. Плотная шапочка темных волос на голове, эту прическу не мог повредить даже сильный ветер. И еще на ней было золотое ожерелье с каким-то амулетом. Я сказал, что приятно удивлен, но она оставила мою попытку заигрывания без внимания. Она была очень хорошенькая, но лицо походило на мрачную маску.

– К чему вся эта таинственность? Как вы меня нашли?

– "Сесиль" – это первый отель, в который я дозвонилась. – Она пожала плечами. – Просто боялась, что вы не придете, если узнаете, кто я.

– Так кто же вы? Работаете в галерее, самая хорошенькая в Александрии девушка. Что еще?

– Габриэль Лебек. И работаю я в галерее отца.

Она остановилась прямо перед статуей. Должно быть, мать ее была настоящей красавицей.

– Хорошо хоть не монахиня, – заметил я.

– Это в каком смысле? – Она засунула руки в карманы кожаного пиджака. – Я ведь даже не католичка. Принадлежу к коптской церкви.

– Замечательно.

– Не понимаю. – Она смотрела растерянно.

– Ладно, неважно.

– Я египтянка. Моя мать была копткой.

– Все это действительно не имеет значения. – Рот у нее был совершенно изумительной формы, губы полные, но четко очерченные и так соблазнительно изогнуты в уголках. В ушах золотые сережки. – Зачем вы меня вызвали?