Текст книги "Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

V
Колдун Трендл

Уж как не хотелось Роде на следующий день идти к колдуну! Но она обещала проводить Гертруду. К тому же по временам ее мучила болезненная потребность пойти навстречу опасности и проверить, – не наделена ли она, Рода, и в самом деле какой-то тайной силой, о которой никогда не подозревала?

Она вышла из дому незадолго до условленного времени и, после получаса быстрой ходьбы, очутилась на юго-восточном краю Эгдонской пустоши, где темнел молодой ельник. Там уже виднелась стройная фигурка в плаще и вуали, закрывавшей лицо. Рода с невольным содроганием заметила, что рука у миссис Лодж висит на перевязи.

Они обменялись только двумя-тремя словами и сразу стали подниматься наверх, в глубь этой торжественно-безмолвной волнистой степи, раскинувшейся высоко над плодородной долиной, откуда они шли. Путь был неблизкий. От сплошных туч вокруг было темно, хотя время только еще перешло за полдень, и уныло выл ветер над одетой вереском степью, – быть может, той самой, что видела страдания Уэссекского короля Айнэ, представленного следующим поколениям под именем короля Лира. Разговор поддерживала Гертруда, а Рода лишь изредка рассеянно роняла слова два в ответ. Ей почему-то было очень неприятно идти слева, близ висевшей на перевязи больной руки ее спутницы, и, нечаянно оказавшись с этой стороны, она тотчас переходила на другую. Немало помяли они вереска, пока не вышли наконец на проселок. Неподалеку от него стоял дом того, кого они искали. Трендл не лечил людей открыто и вовсе к этому не стремился. Главным его занятием была торговля красильным дроком, торфом, «острым песком» и другими местными продуктами. Он даже всегда делал вид, будто не очень-то верит в свою чудодейственную силу и, когда, например, с кожи пациента таинственным образом исчезали бородавки, от которых тот хотел избавиться (а после визита к Трендлу они почти всегда исчезали), Трендл небрежно говорил:

– Да это, может, чистая случайность, я ведь ничего не делал, только выпил стакан грога за ваш счет и за ваше здоровье. – И тотчас менял тему разговора.

Когда женщины пришли, он уже ждал их перед домом, ибо заметил издали, как они спускались в ложбину. Увидев Роду, этот седобородый и краснолицый мужчина посмотрел на нее как-то странно. Миссис Лодж объяснила ему, зачем пришла, и он, сперва пренебрежительно отозвавшись о своих способностях лекаря, осмотрел ее руку.

– Никакое лекарство тут не поможет, – сразу сказал он. – Это сделал враг.

Рода вся сжалась и отступила подальше.

– Враг? Какой враг? – удивилась миссис Лодж.

Трендл покачал головой.

– Вам лучше знать. Впрочем, если хотите, могу вам показать этого человека, – хотя мне он останется неизвестен. Больше я ничего не могу, да и этого не хотелось бы делать.

Миссис Лодж стала его упрашивать. Тогда он велел Роде подождать возле дома, там, где она стояла, а миссис Лодж пригласил войти. Дверь вела прямо в комнату и оставалась открытой, так что Роде видно было все, что происходило внутри. Трендл взял с полки стакан, наполнил его почти доверху водой, затем принес яйцо, что-то украдкой проделал с ним и разбил его о край стакана так, что белок попал в воду, а желток остался в скорлупе. В комнате было уже темновато, поэтому он перенес стакан к окну и велел Гертруде внимательно смотреть на жидкость внутри. Оба склонились над столом, и Рода через их головы видела, как яичный белок, отливая опаловым блеском, расплывался в воде и менял очертания. Но она стояла слишком далеко и не могла разглядеть, какую форму он принял в конце концов.

– Ну, что, замечаете какое-нибудь сходство со знакомым лицом? – спросил колдун у молодой женщины.

Гертруда что-то шепнула в ответ, так тихо, что Рода слов не расслышала, и продолжала напряженно смотреть в стакан. Рода отвернулась и отошла на несколько шагов.

Когда миссис Лодж вышла, ее лицо в хмуром свете дня казалось необычайно бледным – таким же бледным, как лицо Роды. Трендл закрыл за ней дверь, и обе женщины пустились в обратный путь. Рода видела, что миссис Лодж сама не своя.

– Много он с вас взял? – спросила она, чтобы заставить Гертруду разговориться.

– Ничего не хотел взять. Ни фартинга, – ответила Гертруда.

– И что же вы видели? – продолжала Рода.

– Да ничего особенного, не хочется об этом говорить. Необычная сдержанность Гертруды бросалась в глаза, лицо ее словно постарело и застыло, так что слегка напомнило Роде лицо ее ночного видения.

– Кажется, вы первая предложили мне идти сюда? – вдруг спросила миссис Лодж после долгого молчания. – Если так, то это очень странно!

– Нет, не я. Но все-таки я не жалею, что мы сюда пошли, – отозвалась Рода.

В первый раз в ее душе проснулось чувство торжества, и она уже ничуть не сожалела о том, что юная женщина, шедшая с ней рядом, узнает правду: пусть знает, что врагами их сделали силы, над которыми они обе не властны.

Больше они не касались этой темы на всем долгом и унылом обратном пути.

А в долине каким-то образом, видно, кое-что узнали, и на фермах той зимой стали поговаривать, что у миссис Лодж сохнет левая рука оттого, что ее «сглазила» Рода Брук. Рода хранила про себя свою тайну. Никто не знал о ее ночном кошмаре. Она худела, становилась все печальнее. А весною она и ее сын скрылись куда-то, и никто их не встречал больше в окрестностях Холмстока.

VI
Вторая попытка

Прошло шесть лет, и в семейную жизнь Лоджей вторглись скука и уныние, а пожалуй, и нечто похуже. Фермер был всегда молчалив и угрюм: жену, которую он выбрал за красоту и грацию, теперь безобразила скрюченная левая рука. К тому же у Гертруды не было детей и Лодж опасался, что будет последним в роде, который вот уже двести лет владел фермами в этой долине. Вспоминая Роду Брук и ее сына, он со страхом спрашивал себя, не карает ли его бог за то, что он бросил их.

А Гертруда, когда-то такая жизнерадостная и разумная, становилась раздражительной и суеверной. Она была всецело занята своей больной рукой и пыталась лечить ее всеми шарлатанскими средствами, о которых когда-либо слышала. Молодая женщина искренне любила мужа и в душе, несмотря ни на что, надеялась снова завоевать его сердце, если вернет себе хоть часть прежней красоты. Поэтому шкаф в ее спальне был набит аптечными склянками, мешочками, баночками со всевозможными мазями, даже связками каких-то чудодейственных трав, амулетами, книгами по черной магии, над которыми она в школьные годы только посмеялась бы, как над величайшей глупостью.

– Черт возьми, да ты рано или поздно изведешь себя этими аптечными снадобьями и бесовскими зельями! – сказал ей однажды муж, когда ему попалась на глаза эта внушительная коллекция.

Гертруда не стала спорить, только подняла на мужа печальные, кроткие глаза с таким горестным укором, что ему стало совестно, и он поспешил добавить:

– Я говорю это для твоей же пользы, Гертруда.

– Ну, хорошо, я все выброшу и больше не буду лечиться такими средствами, – со слезами в голосе промолвила Гертруда.

– Тебе нужно развлечение, – сказал Лодж. – Я прежде подумывал о том, чтобы усыновить одного мальчика, но он уже теперь слишком взрослый. Притом он уехал – не знаю куда.

Гертруда знала, на кого он намекает: история Роды Брук давно уже была ей известна, но ни единого слова не сказала она об этом мужу. Она утаила от Лоджа и то, что ходила к Трендлу и что отшельник вересковой пустоши открыл ей правду – так она тогда думала.

Гертруде было теперь двадцать пять лет, но на вид она казалась старше. «Шесть лет замужем – и только месяц-другой была любима», – говорила она себе порой. Затем, вспомнив о вероятной причине своего несчастья, обращала скорбный взгляд на сухую руку и шептала:

– Ах, если бы я могла снова стать такой, какой он увидел меня в первый раз!

Она покорно выбросила все свои амулеты, но страстное желание найти наконец средство излечения по-прежнему мучило ее. После того как Рода, переломив себя, повела ее к отшельнику, Гертруда ни разу не была у Трендда. Но вот сейчас ей вдруг пришло в голову сделать еще одну попытку, разыскать этого человека, если он еще жив: быть может, он снимет с нее порчу. Он заслуживал некоторого доверия – ведь та неясная тень, которую он вызвал в стакане, несомненно походила на Роду, единственную женщину на свете, у которой были причины желать ей зла (теперь Гертруда знала это). Да, надо пойти к Трендлу и заплатить ему за совет.

На этот раз она отправилась туда одна и чуть не заблудилась в степи. Наконец, сделав огромный крюк, она все же добралась до жилья колдуна. Трендла дома не было, и Гертруда не стала ждать, она пошла туда, где он работал, – издалека видна была его согбенная фигура. Трендл ее узнал и, бросив на землю корни дрока, которые держал в руках (он их выкапывал и затем складывал в кучу), сказал, что проводит ее домой, так как путь неблизкий, а дни сейчас уже короткие и скоро стемнеет. Они вдвоем пошли степью. За эти годы Трендл так сгорбился, что голова его почти касалась земли, и весь он был такого же цвета, как земля.

– Я знаю, вы умеете заговаривать бородавки и другие наросты, – сказала Гертруда. – Так почему бы вам не избавить меня от этого? – Она обнажила руку.

Вы слишком верите в меня, – возразил Трендл. – А я уже стар и слаб. Нет, нет, не берусь вылечить вас, это мне не по силам. Какие средства вы уже пробовали?

Гертруда перечислила кое-какие из того множества лекарств и заговоров, которые она время от времени применяла. Трендл покачал головой.

– Ну что ж, тут есть и очень полезные средства, – сказал он одобрительно. – Но не против такой болезни, как ваша. У вас не рана, не язва, а порча – и если это когда-нибудь пройдет, то сразу.

– Ах, если бы это было возможно!

– Я знаю только один способ… Смело могу сказать, он всегда помогал в подобных случаях. Но дело это трудное, особенно для женщины.

– Говорите! – промолвила Гертруда.

– Вам надо приложить больную руку к шее повешенного… Гертруда вздрогнула, представив себе эту картину.

– Раньше, чем он похолодеет, сразу как его снимут с виселицы, продолжал колдун бесстрастно.

– Неужто это может помочь?

– Да, это перевернет кровь, и тогда все у вас внутри переменится. Но я уже сказал – сделать это трудно. Когда услышите, что кого-то должны повесить, ступайте в тюрьму и ждите, пока тело снимут с виселицы. Я знавал множество людей, которые это проделывали, правда, таких пригожих женщин среди них не было. По моему совету десятки людей исцелились таким способом от кожных болезней. Но это давно было – последний приходил ко мне в тринадцатом году, почти двенадцать лет назад.

Ничего другого Трендл Гертруде не посоветовал. Указав ей прямой путь домой, он ушел, и на этот раз наотрез отказавшись взять деньги.

VII
Поездка в город

Совет Трендла глубоко запал в душу Гертруде. Она была робка от природы, и из всех способов исцеления, какие мог ей предложить седой колдун, ни один, вероятно, не внушил бы ей такого отвращения, как этот; к тому же, чтобы его выполнить, нужно было преодолеть очень уж большие препятствия. До главного города графства, Кэстербриджа, было около пятнадцати миль. И хотя в те времена людей казнили за конокрадство, поджог или кражу со взломом и ни одна судебная сессия не проходила без смертного приговора, Гертруда вряд ли могла без чьего-либо содействия получить доступ к телу повешенного. А кто же мог ей помочь, если она, боясь рассердить мужа, не смела и заикнуться ему или кому другому о совете Трендла?

Проходили месяцы, а она ничего не предпринимала и, как прежде, терпеливо переносила свое несчастье. Но женское сердце жаждало вернуть утраченную любовь, а любовь Лоджа к жене могла бы воскреснуть, только если вернется ее былая красота. Так думала Гертруда (ведь ей было только двадцать пять лет) – и эта надежда побуждала ее сделать попытку, которая если и не поможет, то вряд ли ей повредит. «Что наведено колдовством, то колдовством и снять можно», – твердила она мысленно. Представляя себе, что ей придется проделать, она в ужасе гнала самую мысль об этом, но затем, вспоминая слова колдуна «тогда у вас вся кровь перевернется», уже склонна была придать им какой-то научный смысл, и властное желание исцелиться снова просыпалось, побуждая ее действовать.

Тогда в графстве выходила одна-единственная газета, и Лодж лишь изредка брал ее у соседей. Но старые времена имели свои старые обычаи, – новости, передаваясь из уст в уста, быстро распространялись с одного базара на другой, с одной ярмарки на другую. И когда ожидалось такое событие, как публичная казнь, мало кто на двадцать миль в окружности не знал об этом. В Холмстоке находились любители, которые только для того, чтобы увидеть это зрелище, пешком проделывали весь путь до Кэстербриджа и обратно.

Очередная сессия суда началась в марте, и когда Гертруда Лодж узнала об этом, она при каждом удобном случае украдкой осведомлялась в харчевне, какие вынесены приговоры.

Все-таки она опоздала. Наступило время казней, а так быстро собраться, ехать в город и получить доступ в тюрьму Гертруда не могла без помощи мужа. Но она не решалась заговорить с ним об этом, зная уже после неоднократных осторожных попыток, что одно упоминание о деревенских суевериях приводит его в ярость – быть может, потому, что сам он в какой-то мере разделял их. Так что Гертруде пришлось ждать другого удобного случая.

Решение ее окрепло, когда она узнала, что много лет назад двое детей-эпилептиков из их деревни, Холмстока, исцелились тем самым способом, какой посоветовал ей Трендл, хотя это сурово осуждалось тогда местным духовенством. Прошли апрель, май, июнь – и можно сказать без преувеличения, что к концу третьего месяца Гертруда уже почти жаждала казни какого-нибудь ближнего. Вместо обычной молитвы на сон грядущий она, сама того не сознавая, молила: «О, господи, сделай, чтобы поскорее кого-нибудь повесили, виновного или невинного, все равно!»

Теперь она заблаговременно стала наводить справки и вообще действовала более обдуманно. К тому же пора стояла летняя, и муж ее куда-то уехал, пользуясь свободным временем между сенокосом и жатвой.

Следующая судебная сессия состоялась в июле; Гертруда опять пошла в трактир за сведениями. Ей сказали, что осужден на смерть только один человек – за поджог.

Теперь самая трудная задача была уже не в том, чтобы добраться до Кэстербриджа, а в том, как проникнуть в тюрьму.

Правда, в былые времена доступ в нее для такой цели не запрещался. Но этот обычай уже отошел в прошлое. И, предвидя возможные затруднения, Гертруда снова пала духом: она опасалась, что ей не обойтись без помощи мужа. Однако, когда она пробовала завести речь о приговоре суда, Лодж отвечал ей так отрывисто и неохотно, настолько холоднее обычного, что Гертруда тотчас умолкала. В конце концов она решила действовать самостоятельно.

Судьба, до тех пор неумолимая, неожиданно сжалилась над нею. Казнь была назначена на субботу, а в четверг Лодж объявил жене, что снова уезжает по делам на день-другой, но ее, к сожалению, взять с собой на ярмарку не может.

Гертруда с такой готовностью согласилась остаться дома, что муж посмотрел на нее удивленно: прежде она всегда очень огорчалась, если не могла принять участие в таком развлечении, как поездка на ярмарку. Но он промолчал и в назначенный день уехал из Холмстока.

Наступила ее очередь сбираться в путь. Сперва Гертруда хотела отправиться в двуколке, но, подумав, отказалась от этого намерения: пришлось бы ехать по главной дороге, а тогда в десять раз возрастал риск, что будет раскрыта страшная цель ее путешествия. И Гертруда решила ехать верхом, избегая людных дорог. В конюшнях фермы не было ни одной лошади, которую, даже при самом услужливом воображении, можно было бы счесть подходящей для дамы, хотя перед свадьбой Лодж обещал Гертруде постоянно держать для нее на конюшне верховую кобылу. Зато там стояло много ломовых лошадей, превосходных в своем роде, и среди них – одна, крепкая, с широкой, как диван, спиной, настоящий конь-богатырь. На ней Гертруда иногда ездила кататься, когда чувствовала себя нездоровой; ее же она выбрала и сейчас.

В пятницу после полудня один из работников подвел лошадь к дому. Гертруда была уже одета в дорогу и раньше, чем сойти вниз, взглянула на свою сморщенную руку.

– Ах, – сказала она, – если бы не ты, не пришлось бы мне идти на такое страшное дело.

Приторачивая к седлу узелок, в который собрала кое-какую одежду, она сказала служанке:

– Я беру это на всякий случай, может быть, останусь ночевать в гостях. Не беспокойся, если я не вернусь, и запри дверь в десять, как всегда. А завтра утром я уж обязательно буду дома.

Мужу она намерена была все рассказать потом, наедине: когда дело сделано, о нем легче говорить, чем о задуманном. Муж, наверное, простит ее.

И вот прелестная Гертруда Лодж, трепеща, покинула дом мУжа. В Кэстербридж она поехала не прямой дорогой через Стиклфорд: нет, она из осторожности сперва двинулась в противоположную сторону, и только когда ее уже нельзя было видеть из деревни, свернула влево, на дорогу в Эгдон. Проехав немного по вересковой пустоши, она опять круто повернула и поскакала теперь уже прямо на запад, держа путь на Кэстербридж. Трудно было выбрать более уединенную дорогу; а чтобы не сбиться с нее, Гертруде достаточно было все время держать направление немного вправо от солнца. Она знала, что время от времени будет встречать сборщиков дрока или окрестных жителей и они своими указаниями помогут ей.

В то время (хотя это было сравнительно недавно) Эгдон представлял собой местность гораздо более однообразную, чем сейчас. Тогда еще не так часты были попытки – успешные и неуспешные – возделывать землю на невысоких откосах, которые, врезаясь в древнюю степь, делят ее на отдельные небольшие пустоши. Здесь еще не применялись и законы об огораживании, и не было в Эгдонской степи тех насыпей и шборов, которыми позднее владельцы земельных угодий отгородились от крестьянских стад, ранее бродивших здесь свободно, и от телег тех людей, кто круглый год разрабатывал торфяники. Таким образом, Гертруда ехала вперед, не встречая никаких препятствий, кроме колючих зарослей дрока, густого ковра вереска, белевших кое-где русел высохших речек и природных неровностей почвы – лощин и крутых откосов.

Лошадь у Гертруды была тяжеловатая и не быстрая, но надежная, и хоть ломовая, а спокойная на ходу. Если бы не это, такая женщина, как Гертруда, не отважилась бы пуститься верхом в дальний путь, – да еще с полупарализованной рукой. Было уже около восьми, когда она остановила лошадь, чтобы дать ей отдышаться, на последнем холме перед Кэстербриджем, там, где Эгдонская степь сменяется распаханными долинами.

Подъезжая к городу, Гертруда остановилась перед прудом, который называли «камышовым». С двух сторон к нему примыкали живые изгороди, а посредине проходил барьер, перерезавший его на две половины. Над этим барьером видна была вдали зеленая низина, за ее деревьями поднимались крыши домов, и среди них – белый фасад тюрьмы графства. На плоской крыше этого здания двигались темные пятнышки: должно быть, рабочие, что-то там сооружавшие. У Гертруды по спине пробежал мороз. Медленно стала она спускаться вниз и скоро очутилась среди засеянных полей и пастбищ. А еще через полчаса, уже в наступавших сумерках, добралась до «Белого Оленя», первой городской харчевни на этой дороге.

Появление ее никого особенно не удивило: в те времена жены фермеров ездили верхом гораздо чаще, чем теперь. Впрочем, надо сказать – за чью-либо жену ее никто не принимал: трактирщик, например, был уверен, что это какая-то девица легкого поведения приехала, чтобы завтра поглядеть на казнь. Ни Лодж, ни его жена никогда не ездили в Кэстербридж на базар, и Гертруду здесь никто не знал. Сходя с лошади, она заметила у дверей шорной лавки, немного повыше трактира, толпу мальчишек, с жадным интересом заглядывавших внутрь.

– Что там такое? – спросила она у трактирщика.

– Там шорник готовит веревку на завтра.

Молодая женщина вздрогнула и невольно прижала к себе больную руку.

– После казни веревку эту продают по кусочкам, – продолжал трактирщик. – А вам, мисс, если хотите, я и задаром достану.

Гертруда поспешно отказалась – у нее было странное и жуткое ощущение, что судьба несчастного осужденного каким-то образом тесно связана с ее судьбой. Она попросила отвести ей комнату на ночь и, оставшись одна, погрузилась в размышления.

До этой минуты она весьма смутно представляла себе, как проберется в тюрьму. Вспомнились слова колдуна. Он намекнул, что пропуском ей может послужить ее красота, хотя и несколько поблекшая. Но к кому же обратиться? По своей неопытности Гертруда очень мало разбиралась в тюремных порядках. Она слыхала, что есть главный шериф графства и его помощник, а о другом начальстве не имела понятия. Одно она знала – что в тюрьме есть палач, и к нему решила обратиться.