Текст книги "Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения"

Автор книги: Томас Гарди

Из сборника
«МИНУТЫ ОЗАРЕНИЙ»

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

 
Я – то, что не умрет,
Нить сходства и родства,
Я – тот подземный крот,
Что слышен вам едва;
Но смертное – прейдет,
А я всегда жива.
 
 
Я – очертанье лба,
Жест, голос или взгляд,
Я шире, чем судьба;
Пускай лета летят
Ни время, ни гроба
Меня не поглотят.
 

Перевод Г. Кружкова

ВОЗЛЕ ЛАНИВЕТА. 1872 ГОД^{37}

 
Указательный столб там стоял на пригорке крутом
Неказист, невысок,
 
 
Где мы с ней задержались немного, осилив подъем,
На распутье вечерних дорог.
 
 
Прислонившись к столбу, она локти назад отвела,
Чтоб поглубже вздохнуть,
 
 
И на стрелки столба оперла их – и так замерла,
Уронив подбородок на грудь.
 
 
Силуэт ее белый казался с распятием схож
В сизых сумерках дня.
 
 
«О, не надо!» – вскричал я, почуя, как странная дрожь
До костей пробирает меня.
 
 
Через силу очнулась, как будто от страшного сна,
Огляделась кругом:
 
 
«Что за блажь на меня накатила, – сказала она.
Ну, довольно, пойдем!»
 
 
И пошли мы безмолвно в закатной густеющей тьме
Все вперед и вперед,
 
 
И, оглядываясь, различали тот столб на холме
Среди мрачных пустынных болот.
 
 
Но в ее учащенном дыханье таился испуг,
Искушавший судьбу:
 
 
«Я увидела тень на земле, и почудилось вдруг,
Что меня пригвоздили к столбу».
 
 
«Чепуха! – я воскликнул. – К чему озираться назад?
Не про нас – эта честь».
 
 
«Может быть, – она молвила, – телом никто не распят,
Но душою распятые – есть».
 
 
И опять побрели мы сквозь сумерки и времена,
Прозревая за тьмой
 
 
Муку крестную, что на себя примеряла она
Так давно. – Боже мой!
 

Перевод Г. Кружкова

QUID HIC AGIS?^{38}

 
I
 
 
Посещая храм
По воскресным дням,
Там, на месте своем,
Повторяя псалом
Или тихо хвалу
Бормоча в углу,
В пору летних засух,
Когда мается дух,
В должный день и час
Слушая рассказ
Про годину мытарств
Из Книги Царств,
Как библейский пророк
От скорбей и тревог
В пустыню бежал
И смерти там ждал,
Но Господь перед ним
Явился незрим,
Буря вдруг пронеслась,
Земля сотряслась,
И повеял чуть слышный
Голос воли всевышней,
Мог ли я ожидать,
Ловя благодать
В блеске милых очей
И церковных лучей,
Что придет такой час,
Когда тот же рассказ
О гонимом провидце
В сердце мне постучится
И ознобом, как лед,
По спине проберет?
 
 
II
 
 
Когда выпало мне
Немного поздней,
Жарким летним днем
Перед алтарем
То же место читать
И его толковать
Для других прихожан
Простых хуторян,
Вряд ли готовых
Вникать в каждый стих,
Забыв о коровах
И овцах своих,
Но готовых всегда
Вздремнуть под шумок,
Я не ведал тогда
И ведать не мог,
Исполняя урок,
Какая нас ждет
Великая Сушь,
Когда время пройдет
И выпьют года
Нектар наших душ.
 
 
III
 
 
Но как ныне истек
Ликования срок,
Светом залитый храм
Обезлюдел – и там,
Где сиял ее взор
Из лучистых орбит,
Лишь плита до сих пор
Ее имя хранит,
И в пустыне своей,
Вдалеке от людей,
Жду я, втайне стеня,
Угасания дня
(Хоть я мог бы восстать
И громко воззвать
На скрещенье дорог,
Как древний пророк),
Снова бурю и гром
Слышу в сердце своем,
И дыханье огня
Настигает меня,
И из всех голосов,
Сердцу внятных поднесь,
Всех слышней тихий зов:
«Что ты делаешь здесь?»
 

Перевод Г. Кружкова

ОЖИДАНИЕ

 
Где моя Лаладжи,
Где она, где она?
Там, вдалеке она,
В той стороне:
С кем-то прощается,
И улыбается,
И собирается
В гости ко мне.
 
 
Где же теперь она?
Где же теперь она?
Вышла за дверь она,
Полем идет;
По шелестящим
Рощам и чащам,
Шагом летящим
Время не ждет!
 
 
Ширь над холмами
Ветром напоена,
Легкой стопой она
По крутизне
Сходит все ниже,
Ниже и ниже
Значит, все ближе,
Ближе ко мне…
 
 
О, постелите
Перины пуховые,
Простыни новые
Тонкого льна,
Сливки возьмите
От лучшей коровы и
Скатерть из вышитого
Полотна!
 
 
Жду я сегодня
Милую в гости
Бросьте, все бросьте
Другие дела!
Где же достану я
Яства медвяные,
Туфли сафьянные
И зеркала?
 
 
Что она скажет
Такая красавица?
Как ей понравится
Скромный мой кров?
Слуг маловато,
Еда грубовата,
Нету ни злата,
Ни пышных ковров!
 
 
Видно, напрасны
Приготовления,
И нетерпение,
И суета:
Все здесь так бедно,
Скудно и бледно,
Даже любовь моя
Слишком проста…
 
 
Где ж моя Лаладжи?
Скоро ль дойдет она?
Вот она, вот она
Там, за мостом!
О, поглядите же!
О, выходите же!
О, проводите же
Милую в дом!
 
 
Лаладжи входит…
Да неужели?
Двери запели…
Небу хвала!
О, как мила она!
Как весела она!
Вот и пришла она,
Вот и пришла.
 

Перевод М. Бородицкой

РОДОСЛОВНАЯ

 
I
 
 
В полночный, поздний час
Я у стола сидел, полуодет,
Над родословием своих отцов.
Луна сквозь незашторенный проем
Струила в спальню водянистый свет,
Она круглилась, как дельфиний глаз,
Сквозящий за волной зеленоватых, беглых облаков.
 
 
II
 
 
Над генеалогическим листом,
Над древом предков в тишине склонясь,
Вдруг ощутил я: на листе возник
Глумливый лик – сплетенных веток вязь
Явила мне усмешку Колдуна;
Мне подмигнул пергаментный старик,
Указывая в сторону окна.
 
 
III
 
 
И в зеркале окна,
В той глубине, которой нет конца,
Узрел я прародителей своих,
Внесенных в родословные листы
Прилежными чернилами писца;
И узнавал я в них
Знакомый взгляд, осанку и черты.
 
 
IV
 
 
И понял я тогда:
Мой каждый вздох и слово на земле,
И каждый мой порыв предвосхищен
Зеркальною шеренгой близнецов,
Чей правофланговый в дали времен
Скрывается в такой туманной мгле,
Куда не досягнуть ни взору, ни догадке мудрецов.
 
 
V
 
 
«Так вот в чем суть!
Упавшим голосом воскликнул я,
Я просто подражатель и двойник,
Пытающийся сам себя надуть,
Что у меня, мол, воля есть своя!»
Моргнув, пропал с листа глумливый лик,
Растаяло в окне зерцало Колдуна.
И снова в нем – лишь тучи да луна.
 

Перевод Г. Кружкова

СТУК В ОКНО

 
Кто-то вдруг постучал по стеклу,
К окну снаружи приник;
И я увидел, вглядевшись во мглу,
Моей возлюбленной лик.
 
 
«Я ждать устала, – сказала она,
Столько дней и ночей;
Моя постель холодна, холодна,
Приди ко мне поскорей».
 
 
Я встал, прижался к стеклу лицом,
Но в раме было темно:
Лишь бледная бабочка хрупким крылом
С размаху билась в окно.
 

Перевод Г. Кружкова

ВОЛЫ^{39}

(1915)

 
Ночь Рождества, и стайка ребят
У очага в поздний час.
«Они уже все на коленях стоят»,
Промолвил старший из нас.
И мы представили: темный хлев,
Воловий теплый уют,
И как, соломою прошелестев,
Они на колени встают.
 
 
Фантазии детства! Их волшебства
Развеян зыбкий покров.
Но если мне скажут в канун Рождества:
«Пойдем, поглядим на волов
Туда, через огород и овраг,
Где был коровник и луг»,
Я встану и выйду в холод и мрак,
Надеясь тайно: «А вдруг?»
 

Перевод Г. Кружкова

ПРЕКРАСНЫЕ ВЕЩИ

 
Вино – прекраснейшая вещь,
Что там ни говори,
Когда с дружком ты вечерком
Идешь по Шафтсбери
И двери кабачков зовут:
Любую раствори!
Вино – прекраснейшая вещь,
Что там ни говори.
 
 
Гулянка – это тоже вещь,
Что там ни говори,
Когда всю ночь да во всю мочь
Танцуешь до зари,
А на заре идешь домой,
Погасли фонари…
Гулянка – это тоже вещь,
Что там ни говори!
 
 
Любовь – прекраснейшая вещь,
Что там ни говори,
Когда впотьмах, таясь в кустах,
Пылаешь весь внутри,
И вдруг из-за угла – она!
Нет, черт меня дери,
Любовь – прекраснейшая вещь,
Что там ни говори!
 
 
Всегда ли это будет так?
Да нет, держу пари;
Настанет час, раздастся глас:
«Уймись, душа, замри!»
Ну что ж? Вино, любовь, галдеж
Гулянки до зари
Всегда останутся со мной,
Что там ни говори!
 

Перевод Г. Кружкова

КОЛОКОЛА^{40}

 
Я в город утренний входил,
И древний колокол забил,
И знал я наперед
Под милый сицилийский звон,
Что рано, поздно ли, но он
Мой день – ко мне придет.
 
 
День ясный, синий, золотой,
День, как берилл. Но сам с собой
Гадал я – и не мог
Сказать, в который день и год
Со мною рядом будет тот,
Кто мил мне и далек.
 
 
Но век расчетлив, даль темна,
На колокольне тишина,
А я учен судьбой,
Что и в блаженстве дремлет рок,
Что друг умеет быть далек,
Когда идет со мной.
 

Перевод О. Седаковой

СТАРАЯ МЕБЕЛЬ

 
Не знаю, как это бывает с другими,
Живущими в доме средь утвари той,
Что помнит их бабушек молодыми,
Но в точности знаю, как это порой
Бывает со мной.
 
 
Мне чудятся призраки прикосновений:
То руки владельцев, нежны и грубы,
Касаются выступов и углублений,
Мореного дуба, старинной резьбы
И медной скобы.
 
 
Рука за рукой, все бледней и бледнее:
Как будто бы в зеркале отражена
Свеча – и другая, и третья за нею,
Все тоньше, прозрачней, все дальше она
В тумане видна.
 
 
На выцветшем круге часов над камином
Порою мне видится издалека,
Как стрелку минутную кто-то подвинул
Движением зыбким, как взмах мотылька,
Коснувшись слегка.
 
 
И струны на грифе старинной виолы
Как будто бы кто прижимает опять,
И древние жилы гудят, словно пчелы
На летнем лугу. – Но смычка не видать,
Что мог бы играть.
 
 
А в темном углу за жестянкой с огнивом
Лицо возникает при свете огня:
То меркнет, как факел во мраке дождливом,
То вспыхнет, как искра из-под кремня,
Напротив меня…
 
 
Нет, надо вставать, приниматься за дело!
И вправду на свет бесполезно рожден
Глядящий так долго, так оцепенело…
И сам не заметит, как в муторный сон
Провалится он.
 

Перевод Г. Кружкова

ПОЛЕНЬЯ В КАМИНЕ^{41}

(Декабрь 1915)

 
Памяти сестры
 
 
Беззвучно мигая, огонь по полену ползет,
 
 
А это была
 
 
Прекрасная яблоня, нам приносившая из году в год
 
 
Плодов без числа.
 
 
Развилка, куда я рукой добирался сперва,
 
 
А после ступней,
 
 
Влезая все выше и выше, – черна и мертва,
 
 
Дымит предо мной.
 
 
И тлеет кора, становясь постепенно золой,
 
 
На месте увечном ствола,
 
 
Где сук был обрезан и рана сочилась смолой,
 
 
Пока она не заросла.
 
 
И той, с кем я вместе карабкался, зыбкая тень
 
 
Встает из могилы своей
 
 
Такой, как на гнущейся ветке стояла в тот день,
 
 
Сощурясь от ярких лучей.
 

Перевод Г. Кружкова

ПОД ВЕТРОМ И ЛИВНЕМ

 
Они в гостиной поют,
Почти погасив огни:
Сопрано, тенор и бас,
И гость у рояля.
В потемках – сияние глаз…
О время, повремени!
Листва осыпается в пруд.
 
 
Дорожки, заросшие мхом,
Пропалывают они,
Чтоб стало в саду веселей,
И ставят скамейку
Под сенью трех тополей…
О время, повремени!
Далекий катится гром.
 
 
Они садятся за чай
В садовой свежей тени,
По-летнему стол накрыт,
Гуляют фазаны,
За лестницей море блестит.
О время, повремени!
Промчалась чайка, крича.
 
 
В свой новый высокий дом
Переезжают они,
Картины, стулья и бра
Лежат на лужайке,
И пропасть иного добра…
О время, повремени!
Их плиты изрыты дождем.
 

Перевод Г. Кружкова

КАНУН НОВОГО ГОДА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ^{42}

(1915–1916)

 
1
 
 
Бессознательный страх
И плесканье огня,
И рыданье часов,
И отставшая дранка на крыше.
И ослепшая ночь что-то глухо поет:
Тянут сосны усталую песню забот.
 
 
2
 
 
И все так же в ушах
Крови гул-толкотня,
И раскачка ветров
Старый кованый флюгер колышет,
И никто ко мне в дом не придет.
 
 
3
 
 
Медлит срок на часах,
В чем-то полночь виня,
Я снимаю засов,
Жду и, кажется, слышу
Мой Неведомый год.
 
 
4
 
 
Кто-то скачет в полях
Или, сталью звеня,
Смерть примчалась на зов?
Конь безумием дышит,
Твердь копытами бьет.
 
 
5
 
 
Но ни тени в дверях.
Но не кличут меня.
Только цокот подков
За калиткой все тише,
И вот-вот пропадет.
 
 
6
 
 
Кто там канул в полях?
Не узнать, не понять.
Лишь, совсем еще нов,
Народившийся год еле дышит,
Стон разжал ему рот.
 
 
7
 
 
«Больше слез на глазах!
Недородов! Огня!
Непосильных трудов!»
Видно, это Судьба нам предпишет,
Чтобы всадник скакал все вперед,
К истомленной Европе, под горькую песню
забот.
 

Перевод Г. Русакова

ВСЕ ПРОШЛО^{43}

 
Вот оно все и прошло:
Клятвы, сомненья, свиданья,
Смех ни с того ни с сего,
Радости и расставанья,
Вот оно все и прошло!
 
 
Вот оно все и прошло:
Яркие струи речные,
Гнущейся влаги стекло,
Лунные чары ночные:
Вот оно все и прошло.
 
 
Вот оно все и прошло,
Домик, дорожки, левкои,
Гости, пиры… Не могло
Век продолжаться такое.
Вот оно все и прошло.
 
 
Вот оно все и прошло;
Друг мой не зря повторяет:
«Плохо ли, хорошо
Жизнь остановки не знает».
Вот оно все и прошло.
 
 
«Как же вдруг может пройти
Плавное это движенье,
Часто гадал я в пути,
Если не будет крушенья?
Что может произойти?»
 
 
Так вот и произошло:
Вдруг, без рывка и без шума,
Ехало – и привезло;
В точности, как Он задумал,
Так все и произошло.
 

Перевод Г. Кружкова

ПОСЛЕ МЕНЯ

 
Когда Время за робким гостем запрет ворота
И месяц май, оживясь, молодою листвою заплещет,
Свежей и тонкой, как шелк, – скажут ли люди тогда:
«Он всегда умел замечать подобные вещи»?
 
 
Если это случится в зябкую рань пред зарей,
Когда ястреба тень над землею скользит невесомо,
Может, кто-то подумает, глядя в сумрак сырой:
«Это зрелище было ему, конечно, знакомо».
 
 
Если это случится в мотыльковую, теплую ночь,
Когда ежик бредет своей лунной опасной дорогой,
Пусть кто-то скажет: «Он жалел и желал бы помочь
Всем беспомощным тварям; но мог он, конечно, не много».
 
 
Если слух долетит до друзей, когда будут они
За порогом на зимнее небо смотреть, где созвездья роятся,
Пусть припомнят, на эти бессчетные глядя огни:
«Вот кто вправду умел на земле чудесам удивляться».
 
 
И когда колокольчика отзвук, прощально звеня,
Вдруг замолкнет, оборванный ветром, и снова вдали затрепещет,
Словно это другой колокольчик, – скажет ли кто про меня:
«Он любил и умел замечать подобные вещи»?
 

Перевод Г. Кружкова

Из сборника
«ПОЗДНЯЯ И РАННЯЯ ЛИРИКА»

ПОГОДЫ^{44}

 
I
 
 
Этой погоды кукушка ждет,
Равно как я
Когда каштан свои свечи жжет
И все края
Наполнил в ночь соловьиный звук,
И не в таверне пир, но вокруг,
И девушки стройных не скроют рук,
И все горожане глядят на юг,
И с ними я.
 
 
II
 
 
Эту погоду клянет пастух,
Равно как я
Когда каштан от дождей опух
И в три ручья
Луга рыдают. Не спит прибой,
Укрыт холмами: волна с волной
Идут бок о бок – тоска с тоской.
Грачи стадами летят домой,
И с ними я.
 

Перевод Т. Гутиной

ЛЕТНИЕ ПЛАНЫ

 
Когда июньский день взовет,
День взовет
К своим флейтистам молодым,
Мы навестим прозрачный свод
Листвы, где так привычно им
Устраиваться и – без нот
Играть, играть… «Мы навестим»,
Пою. Но кто бы наперед
Сказал, что нас дотоле ждет!
 
 
И воды брызнут из камней,
Из камней
Как шапки снежные, чисты.
И мы пойдем туда – смелей,
Где, прыгнув с грозной высоты,
Каскад, обрушась массой всей,
Рвет с корнем чахлые кусты.
Легко мне петь. Сказать сложней,
Что будет через пару дней.
 

Перевод Т. Гутиной

ПОРОЙ Я ДУМАЮ^{45}

(К Ф. Э. Г.)

 
Порой я думаю о том,
Что сделал я,
За что не стыдно пред лицом
Небытия.
Но сторонились все кругом:
Враги, друзья.
 
 
Я сеял добрые цветы;
Я был пастух
Оберегал от темноты
Смятенный дух.
Пел голос мой средь немоты,
Но мир был глух.
 
 
И все? И это весь отчет?
А та, что мрак
Сожгла и встала у ворот,
Как добрый знак?
Все внемлет, все хранит, все ждет…
Да будет так.
 

Перевод Т. Гутиной

СТРАННЫЙ ДОМ^{46}

(Макс Гейт, A. D. 2000)

 
«Я слышала звук рояля.
Так призрак бы играл».
«Рояль? Ну что ты? Едва ли.
Зайди – пустует зал.
 
 
Рояль был стар и не в моде,
Расстроен, продан потом».
«Вот снова! И голос вроде.
Престранный дом.
 
 
Прислушайся. Вторит тихо
Сопрано. Не слышишь? Там!»
«Не бойся же так, трусиха,
Никто не мешает нам».
 
 
«Дверь, слышал ты, заскрипела?»
«Помилуй, мы здесь одни».
«Но слышу ведь – вот в чем дело.
Пойди взгляни.
 
 
Здесь спальня? Нет, я не смею
Войти. Чья-то тень в дверях».
«Тут некому быть. Смелее.
Пойми, это просто страх.
 
 
Со зреньем твоим и слухом
Ночь шутит. Ты будь хитрей».
«Здесь странно! Собраться с духом!
Уйти скорей!»
 
 
«Очнись! Ты теперь во власти
Иллюзий. Твой нежный ум
Смущают чужие страсти.
Ты слышишь давнишний шум.
 
 
Дом стар. О любовной паре,
Здесь жившей, был разговор.
Что ж, видно, в хмельном угаре
Стоит с тех пор.
 
 
Привычки их были странны
Любовников тех. Старик
Свой миф излагал пространно.
Должно быть, уже привык.
 
 
Мне пульс, признаюсь, ускорил.
Но нам не должно быть дела
До тех, кто тут пел и вторил,
Чья кровь кипела».
 

Перевод Т. Гутиной

ВСЕ ТА ЖЕ ПЕСНЯ^{47}

 
Все ту же песню птица поет,
Точь-в-точь, как пела тогда,
Ту, что мы слушали ночь напролет
В минувшие года.
 
 
Какое же чудо! – ее мотив
До времени сего
Доносит мой слух, не упустив
Ни ноты из него!
 
 
Да только птица поет не та:
Та уже стала землей,
Как те, что в минувшие года
Слушали вместе со мной.
 

Перевод О. Седаковой

ЛАЛВОРТ КОУВ СТОЛЕТИЕ НАЗАД^{48}

(Сентябрь 1920)

 
Я мог бы жить столетие назад
И так же Дорсет объезжать устало,
И в Лалворт Коув заехать наугад,
И Время б за руку меня поймало:
«Ты видишь юношу?» – и я в ответ
Кивнул бы: «Вижу. Он сошел, наверно,
Со шхуны, вставшей близ Сент Элбанз Хэд.
 
 
Что ж, юноша такой, как все, примерно».
«Ты видишь юношу?» – «Я вижу, да.
Темноволосый, хрупкого сложенья,
По виду горожанин. Та звезда
Его приворожила, без сомненья».
«Ты видишь?» – «Но оставь меня, прошу!
Мне в путь пора. Меж тем уже стемнело.
 
 
И силы на исходе. Я спешу.
Ответил: вижу. Но скажи, в чем дело?»
«Так знай: на смерть свою он едет в Рим.
Лишь мы с тобой его проводим ныне.
Сто лет – и мир последует за ним,
Чтоб праху поклониться, как святыне».
 

Перевод Т. Гутиной

КЛЯТВА ДЕВУШКИ

(Песня)

 
Я не хочу исподтишка
Добиться права стать женою,
Чтоб выбраться из уголка,
Где жизнь – свидание с тобою,
И не прельщусь я новизною,
И глухомань не прокляну,
Коль суждено тебе судьбою
Всегда любить меня одну.
 
 
Минутных встреч я буду ждать
С неукоснительным терпеньем,
И времени не совладать
С моей любовью и смиреньем,
Не выжать слезы сожаленья
Из глубины увядших глаз,
Когда не встанет тень сомненья
Иль тень чужая между нас.
 

Перевод Ю. Латыниной

НОЧЬ В НОЯБРЕ^{49}

 
Я заметил смену погоды
По глухому скрипу окон
И, как ветер бьется у входа,
Я услышал сквозь полусон.
Он швыряет мертвой листвою
Внутрь, в дом, ко мне на кровать,
Точно дерево еле живое
Хочет мраку о чем-то сказать.
И листок меня тронул, и с дрожью
Я подумал, что ты в мой дом
Вошла – и стоишь – и можешь
Наконец рассказать обо всем.
 

Перевод О. Седаковой

КРАСАВИЦА

 
Оставь мою ты красоту,
Не повторяй стократ:
«Богиню видно за версту».
Мне эти речи – яд.
 
 
Не повторяй, но молви так:
«Будь счастье иль беда,
Будь свет иль беспросветный мрак
Я друг ей навсегда».
 
 
Мне зеркало страшней всего.
Моя краса не я.
Никто за нею моего
Не видел бытия.
 
 
Так думай обо мне, мой друг,
О той, что есть, о той,
Что будет в час последних мук
И дальше, за чертой.
 

Перевод Т. Гутиной

ОРГАНИСТКА^{50}

(A. D. 185-)

 
Вспоминаю все вновь, все как есть – за органом в последний раз,
Между тем как закатное солнце, струистое словно атлас,
Проникает на хоры, скользит, бросив тени от певчих, и вот
Ближе, ближе, еще, потянулось – и луч на плечо мне кладет.
Помню, как волновались, шептались на первых порах: «Кто она
За органом? Совсем молодая – а тоже, выходит, сильна!»
«Из Пула пришла без гроша, – им пресвитер тогда пояснял.
По правде сказать: чтобы жить, этот заработок будет мал».
(Да, заработок был и впрямь… Но я не роптала. Орган
Мне дороже их денег, моей красоты и любви прихожан.)
Так он говорил поначалу, впоследствии тон изменился:
«Довольно возимся с ней, уж прославилась – дальше нельзя».
Тут кашлял с намеком. Его собеседник тогда отступал
Чуть в сторону, шею тянул, чтоб за ширмой меня разглядеть.
«Хорошенькая, – бормотал, – но на вид уж чувственна слишком.
Глаза хороши у нее. Веки только, смотрю, тяжелы.
Губы ярки, да тоже не в меру. Грудь для лет ее слишком полна».
(Допустим, вы правы, мой сэр, но скажите, моя ль в том вина?)
Я продолжала играть под этот аккомпанемент.
Слезы текли и мешали, но я продолжала играть.
В общем не так уж и трудно – примерно как петь за органом…
У меня неплохое контральто. Сегодня я тоже пою.
А псалмы это чудо. Исполнишь – и как побывала в раю.
В тот день до пресвитера вновь долетели какие-то слухи,
Немало его озадачив, он ведь был добродетель сама.
(Он торгует в аптеке на Хай-стрит и вот на неделе зашел
К собрату – тот рядом работает, по переплетному делу.)
«Скверно, – сказал он тогда. – Речь идет о достоинстве храма.
Если и впрямь такова – что поделать, придется уволить».
«Органиста такого, однако, не достать нам и за три цены!»
Это решило вопрос (пусть на время). Орган ликовал.
Напрягался регистрами всеми, отсрочивая финал.
В приходе чем дальше, тем больше косились, шептались мне вслед.
И вскоре вопрос был решен, я пока что не знала о том.
Но пришел день – и мне объявили. И это был страшный удар.
Я опомнилась (бледной такой не видали меня никогда):
«Оставить? О нет, не могу. Разрешите мне даром играть».
Потому что в тот миг я совсем обезумела. Разве могла я
Бросить это богатство – орган, для него ведь я только жила.
Они помолчали. И так я осталась при церкви опять.
С моими псалмами – за них можно тело и душу отдать.
Но покой был, конечно, недолог: до пастора слухи дошли,
Дескать, кто-то из паствы видал меня в Пуле вдвоем с капитаном.
(Да! Теперь мне и впрямь оставалось лишь это, чтоб как-то прожить.)
Но, знает бог (если знает), я любила «Святого Стефана»,
«Сотый» и «Гору Сион», «Субботу», «Аравию», «Итон»
Больше греховных объятий тех смертных, что были со мной!..
Вскоре новая весть: досветла не одна возвращалась домой.
Старейшины подняли шум, но все было ясно и так,
Без слов. На последнюю просьбу я все же решилась в слезах.
Кто бы там ни владел моим телом, еще оставалась душа.
А душа умирает достойно. Решилась и вот говорю:
«Прощенья не жду, джентльмены, но позвольте еще раз играть.
Вам убытка не будет, а мне… Для меня это целая жизнь».
Я знала: они согласятся (играю ведь даром, так что ж!),
Дрожала же, как в лихорадке, и все пред глазами плыло.
И впрямь – после паузы мрачно кивнули: «Пожалуй, что можно.
Один только раз – уяснила?» Поклоном ответила «да».
«Взгляд твой где-то блуждает теперь», – кто-то молвил из них под конец.
В ответ улыбнулась едва: «Далеко. Далеко, мой отец».
Вечер воскресного дня – и последнего дня моей службы.
Восклицанья повсюду: «Она одержима!», «Какая игра!»,
«Я и думать не мог, что на это способен наш старый орган!»
Солнце заходит, и тени густеют. Огни зажжены.
Начинают последнее пение: «Таллис» – Вечерний Гимн.
(Как диссентеры Кена поют! Они здесь свободнее духом,
Чем в этих новых церквах, где мне удалось побывать.)
Я пою под орган. Чей-то возглас: «Контральто красивее нет!»
«Здесь – пожалуй, – я мыслю. – И все ж не особенный будет урон».
Завершаем. Пою вместе с хором: «Смерть возьмет меня тихо, как сон».
И вот отпустила педали. В глазах еще слезы стоят
От этих гармоний блаженных. (Так, значит, блуждает мой взгляд?)
Достаю из корсажа (грудь и вправду полна, но не столь)
Флакон голубой и рифленый – должно быть, подумают: соль.
И прежде чем кто-то успел бы проникнуть в безумный мой план,
Весь залпом его выпиваю. Глаза уже застит туман.
Собираю тетради, склонилась как будто в молитве – точь-вточь.
Пока подойдут они, быстрая смерть унесет меня прочь.
«Никто и помыслить не мог, что покончит с собою вот так,
Старейшины скажут, снося меня вниз в подступающий мрак.
Но свидетели точно не лгали: и лавочник был, и моряк».
Словно что-нибудь я отрицала. О нет, видит бог, я грешна.
И грехи есть грехи. Но любовь была музыка, только она.
А последний псалом удался. Что еще? Как-нибудь похоронят.
Из Пула, конечно, никто не придет и слезы не уронит.
 

Перевод Т. Гутиной

ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ

 
Я взял смычок бесплотный,
Провел им по струне,
И ожили напевы,
Дремавшие во мне.
За полночь по старинке
С собой наедине
Играл я, и волынка
Мне вторила во сне.
 
 
И вслед венчальной песне
Под молвь и пересуд
На середину спальни
Стекался сельский люд,
И под мои напевы
Плясали там и тут
Искусники посева,
Прервав извечный труд.
 
 
Плясал жених с невестой,
Подружек череда,
Угодники веселья
И крестники труда,
Но сон к утру поблекнул,
Растаял без следа,
И воцарилось в стеклах
Сейчас, а не Тогда.
 

Перевод Ю. Латыниной

СТАРИК СТАРИКАМ^{51}

 
Где пели мы, где шли балы,
Джентльмены,
В упадке все: гниют полы,
Колдуют черви над трухой…
Увы! Ведь знали эти стены
И звуки арф, и лир настрой,
Джентльмены!
 
 
При веслах и при парусах,
Джентльмены,
Мы плыли. В девичьих руках
Был руль. Уж так заведено,
И знали власть свою сирены.
Но берег тот молчит давно,
Джентльмены.
 
 
Давно был начат счет потерь,
Джентльмены,
Нас половины нет теперь.
Мы обанкротились вконец
И, если будем откровенны,
Не мы властители сердец,
Джентльмены.
 
 
Нам полька нравилась тогда,
Джентльмены,
Кадриль, шотландки чехарда
И роджер! В опере toujours[15]15
  Всегда (фр.).


[Закрыть]
Мими была царицей сцены.
(Царем, конечно, «Трубадур»),
Джентльмены.
 
 
Что нынче живопись? – Каприз,
Джентльмены,
Где Этти, Малреди, Маклиз?
Где драгоценный фолиант
Романа? – Нет богам замены:
Где Булвер, Скотт, Дюма и Санд,
Джентльмены.
 
 
Мы Теннисону малый храм,
Джентльмены,
Воздвигли. Ныне все по швам
Трещит. Ветшает свод. В углах
Висят паучьи гобелены.
И жрица превратилась в прах,
Джентльмены!
 
 
Мы выбываем из игры,
Джентльмены.
Мы сдали, сдали, мы стары.
Юнцы теснят нас. Мы у врат
Аида и глядим, смиренны,
Вечерних теней маскарад,
Джентльмены.
 
 
Нас убеляет седина,
Джентльмены,
Но нам известны имена
Таких же старцев, шедших в бой
И не покинувших арены
В борьбе с всесильною судьбой,
Джентльмены.
 
 
Платон, Софокл и Сократ,
Джентльмены,
И Пифагор, и Гиппократ,
Климент, Гомер и Геродот
Неужто старостью согбенны?
Закатом можно ль звать восход,
Джентльмены?
 
 
А вы, безусые, ваш час,
Джентльмены?
Настал. Идите дальше нас.
Грызите дальше сей гранит,
Познайте чудеса вселенной.
Вперед! Без драки. Путь открыт,
Джентльмены.
 

Перевод Т. Гутиной