Текст книги "Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения"

Автор книги: Томас Гарди

Из сборника
«САТИРЫ НА СЛУЧАЙ»

СТРЕЛЬБА НА МОРЕ^{24}

(Апрель 1914)

 
Всю ночь орудья били в море,
Нас разбудили среди тьмы,
Все стекла выбили в соборе,
«То Судный день», – решили мы.
 
 
В гробах мы встали. Преуныло
Собаки лаяли. Свой корм
Мышь у налоя уронила,
И червь уполз в могильный холм.
 
 
Корову с кладбища спугнули.
Но Бог сказал: «Учебный бой.
В гробах покуда не уснули,
Не раз вы слышали такой;
 
 
Все люди думают, мудрят,
Как бы пролить побольше крови,
А для Христа они творят
Не более, чем вы во гробе.
 
 
Еще не Суд, и ваши внуки
За то должны мне петь хвалы,
Иначе бы за эти штуки
Скрести им на Небе полы.
 
 
Ох, жарко будет Судным днем,
Как запоет моя труба,
Коль захочу сыграть подъем!
Да нужно ль ворошить гроба?»
 
 
Мы вновь легли. «За годы эти
Стал мир безумней или нет,
Спросил один, – чем в том столетье,
Когда покинули мы свет?»
 
 
«Нет», – каждый подтвердил скелет.
«А я-то прожил как дурак,
Вздохнул поп Терли, мой сосед,
Отверг и пиво и табак».
 
 
И вновь орудья били ваши,
Как будто подняли мятеж.
Гром шел от Стоуртонской башни
На Камелот, и на Стоунхендж.
 

Перевод В. Корнилова

ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ^{25}

(К Ф. Э. Д.)

 
Приходи еще раз!
Ты мелькнула листком над вершиной холма,
И лицо твое скрыла отвесная тьма,
Полземли заслоняя от глаз.
 
 
Приходи поскорей!
Невесомым клубком, точно чертополох,
Донеси, докати примирительный вздох
И замри у скрипучих дверей.
 
 
До вчерашнего дня
Уплывал незамеченным запах цветов,
И неслись вереницей цветных лоскутов
Облака, не тревожа меня.
 
 
Коридором пустым
Ты прошла, точно призрак из рыцарских книг,
И пока детский страх в душу мне не проник,
По ступенькам взбежала крутым.
 
 
Ты выходишь на свет,
Воплощаясь в обыденный облик земной,
Тихим взором, без слов, говоришь ты со мной,
И, не веря, молчу я в ответ.
 
 
Не захлопнулась дверь,
И вопрос я в глазах различаю твоих:
То, что жизненно важно для нас, для двоих
Отчего невозможно теперь?
 

Перевод Р. Дубровкина

ЛИЦО В ОКНЕ

 
Не дают счастливым быть
Грешной совести уколы!
Как поблек тот день веселый,
Не позабыть!..
 
 
Майский вечер был хорош,
Солнце падало устало,
И упряжка наша встала.
«Ты подождешь?
 
 
Здесь приятель давний мой,
Знаешь, болен безнадежно.
Загляну я, если можно,
К нему домой.
 
 
Десять лет назад всего
Чуть моим не стал он мужем,
С той поры мы просто дружим,
Как жаль его!»
 
 
Постучав, она ждала,
Тут из двери кто-то вышел:
«Очень плохи (я услышал)
Его дела.
 
 
В этом мире ей одной
Предан он и благодарен:
Ангел мне судьбой подарен,
Сказал больной».
 
 
Дальше помню со стыдом,
Как, нахмурясь недовольно,
Обернулся я невольно
На старый дом.
 
 
Тихо прочь катили мы,
И почти до поворота
Молча вслед смотрел нам кто-то
Из полутьмы.
 
 
«Никаких сомнений нет:
В этой комнате постылой
О моей вздыхает милой
Он столько лет!»
 
 
Глупой ревностью дразня,
Мной владел какой-то демон,
Не пойму доныне, чем он
Смутил меня.
 
 
В схватке с призрачным врагом
Обнял я ее за плечи,
Чтобы не было и речи
О том – другом!
 
 
Тьма сомкнулась позади,
Где лицо в окне белело,
И заныло, заболело
В моей груди.
 
 
Эта боль со мной всегда.
Слышал я: любовь тиранит,
Но любовь, что грубо ранит,
Душе чужда.
 
 
Нежно спутница моя
Улыбнулась, оживая,
Даже не подозревая,
Что сделал я!
 
 
Он в могиле с давних пор
И людской не знает злобы,
Где найду я слезы, чтобы
Смыть мой позор?
 
 
Чувство сводит нас с ума,
Как алмаз, в душе пылая,
Но бездушна ревность злая,
Как смерть сама.
 

Перевод Р. Дубровкина

УЭССЕКСКИЕ ВЕРШИНЫ^{26}

(1896)

 
Есть в Уэссексе вершины,
будто милующая рука
 
 
Их лепила для забытья, для мысли
и для смерти. Пока
 
 
Я стою к востоку, на Ингпен-Бикон,
или к западу, на Уиллз-Нек,
 
 
Я знаю, что здесь я был до рожденья
и сюда вернусь навек.
 
 
Внизу – ни братьев, ни друзей,
ни души, с которой дано
 
 
Понять, что все о тебе известно
и все тебе прощено.
 
 
Внизу они странны и далеки,
внизу мне союзника нет.
 
 
Но цепи рассудка не так гремят,
если небо – ближайший сосед.
 
 
В городах безумные тени,
как сыщики, ходят за мной,
 
 
Тени юности, спутники мои,
прошлого призрак худой.
 
 
Они меня ловят, они твердят
о том, чему я не рад:
 
 
Холодные усмешки мужчин,
женский презрительный взгляд.
 
 
Внизу я, должно быть, предал себя,
того, кем некогда был,
 
 
Кем быть перестал. Он бродит, ища,
кто бы его вразумил.
 
 
Какая сила меня вогнала
в этот облик чужой,
 
 
В бабочку, бросившую его
старинный кокон свой.
 
 
Я на равнину не спущусь,
чтобы призрака не встречать:
 
 
Он никем не видим, но сердце мое
перестает стучать.
 
 
И шпилей городских я боюсь
из-за тех, кто давно угас:
 
 
Никому не видимые, с меня
они не спускают глаз.
 
 
Есть призрак в Йеллем-Ботом,
он вечно стоит под луной.
 
 
Есть другой, он сжимает тонкий рот
под гробовой пеленой.
 
 
Есть еще дух железных дорог:
куда я ни сбегу,
 
 
Его профиль в окне, и он говорит,
чего слышать я не могу.
 
 
А дивная женщина… Но теперь
я – только мысль ее;
 
 
Мысль сменяет мысль; давным-давно
она думает свое.
 
 
Впрочем, она не знала,
как можно ее любить…
 
 
Но время от нежности лечит.
Я рад ее отпустить.
 
 
И я поднимаюсь на Ингпен-Бикон,
на Уиллз-Нек, на восток,
 
 
На ближние, дальние холмы,
где воздух пуст и высок,
 
 
Куда женщины со мной не пойдут,
где не встретишь мужчин,
 
 
Где призраки вынуждены отступить,
где я наконец один.
 

Перевод О. Седаковой

СПЯЩИЙ ПЕВЕЦ^{27}

(Алджернон Чарлз Суинберн, 1837–1909)

(Бончерч, 1910)

 
1
 
 
В чудесной нише, где, как на часах,
В ночном, в дневном недремлющем дозоре
Заливы, бухты, мол обходит море,
Там он и спит по воле вечных Прях
С высоким камнем в головах.
 
 
2
 
 
А было это, будто груда роз
Обрушилась на капюшон монаха:
Так, словно с неба, он кидал без страха
Охапки ритмов, лепестков и звезд
В разгар викторианской глухоты
Созвучий странные цветы.
 
 
3
 
 
О утро давнее! углы, ступени
Какой-то улочки; я брел сквозь тени
И летний блеск, не поднимая глаз,
Брел и шептал, впивая в первый раз
Классическую силу новых фраз.
 
 
4
 
 
Страницы страсти, лабиринты лет,
Укоров, слез, Восторгов, ласк и бед
Все зазвучало, как живая трель.
Но не простак был этот менестрель:
Он знал и смысл ее, и цель.
 
 
5
 
 
Еще шипят насмешки, беспокоя
Тень музыки твоей; ты вышел, тих,
Сквозь это пламя, ждущее других!
Молва слабеет, как волна прибоя.
А ты встаешь над веком и собою.
 
 
6
 
 
Его учила таинству ладов
Наставница с лесбийских берегов,
Мать племени, чье чувство есть звучанье
И мысль есть ритм; с левкадской крутизны
В мироохватный ропот глубины
Повергшая свое страданье.
 
 
7
 
 
И чудно думать, что ночной порой
Сбегает тень его к волне морской
И ей в ответ над зыбкой глубиной
Она, как пламя легкое, мерцает.
И с кораблей их встречу наблюдают,
Не зная ни того, ни той.
 
 
8
 
 
И он огню ее прозрачной сферы:
«Учитель, – молвит, – где твой жаркий стих?
Где скрыт, бессмертная, от глаз людских
Твоих созвучий пурпур беспримерный?»
Она с улыбкой: «Ученик мой верный,
Теперь довольно и твоих».
 
 
9
 
 
И так звезде его и песнопенью,
Которое валы гремят в веках,
Порою вызывая шевеленье
Подземных недр – и беспокоя прах
Его, их ровни в даре исступленья,
Как вихрь, врывавшегося в их размах,
Его оставил я, и день сгорал
На складках гор и скал.
 

Перевод О. Седаковой

КТО РОЕТ ЗЕМЛЮ НАДО МНОЙ?

 
«Кто роет землю надо мной?
Ты, милый? Для цветов?»
«Нет, обвенчался нынче он,
Взял богатейшую из жен,
Изменою не удручен,
Тебя забыть готов».
 
 
«Кто ж роет землю надо мной?
Наверное, семья?»
«Семья считает, что цветы
Не скрасят горя и беды
И с ними не вернешься ты
К семье из небытья».
 
 
«Но кто же роет надо мной?
Завистница со зла?»
«Ей долго злиться не дано,
Она опомнилась давно,
И ей сегодня все равно,
Где в землю ты легла».
 
 
«Кто ж все же роет надо мной?
Скажи – терпеть нет сил!»
«Я, дорогая госпожа,
Твой песик. Помнишь малыша?
Надеюсь, что, землей шурша,
Тебя не разбудил».
 
 
«Так вот, кто роет надо мной!..
Как я могла забыть!
Мой песик, свет души моей,
Ты всех отзывчивей, верней,
Ох, научил бы ты людей,
Как преданно любить!»
 
 
«Прости, хозяйка, в холмик твой
Я косточку зарыл,
Чтобы разгрызть ее и съесть,
Когда подаст мне голод весть,
А что твоя могила здесь,
Я просто позабыл».
 

Перевод В. Корнилова

У ВОДОПАДА

 
Притронусь к воде, и тотчас предо мной
Рождается прошлого призрак сквозной;
В душе воскресает щемящая дрожь
Как память о том, что уже не вернешь;
И песнь о любви,
Что тут же в крови
Вскипает, звеня,
Уносит меня,
От нынешних бед увлекая назад
В тот август, где снова шумит водопад,
Сверкая и пенясь на спинах камней
Все явственней, с каждым мгновеньем – слышней.
Воюют иль в мире живут короли,
Поток, не смолкая, рокочет вдали
Доселе, как той стародавней порой,
Когда этот холмик был гордой горой.
Кипенье ручья… Почему этот звук
Любовною песнею кажется вдруг?
И может ли быть, чтоб простая вода
Столь сладостный трепет рождала всегда?
А дело все в том, что меж скользких камней,
В которых бурлит непослушный ручей,
Где? Богу известно – навеки застрял
Веселый, блестящий, звенящий бокал.
Ведь там, у ручья
Мой милый да я
Бродили вдвоем,
Забыв обо всем,
Пьянея от солнца, и ласковый лес
Шумел, зеленея на фоне небес.
У самой воды – вижу как наяву
Мы ставим корзинку с едой на траву
И, рядом усевшись в прохладной тени,
Обедаем, и золотые огни
Мерцают в вине, а потом я встаю
И звонкий бокал опускаю в струю,
И вдруг он выскальзывает, и вода
Скрывает его навсегда, но тогда
Мы долго водили руками по дну…
С тех пор, если я невзначай окуну
Ладонь свою в чашу (вот так, как сейчас),
Я голос минувшего слышу тотчас.
И вот уже кажется мне, что края
Сосуда – обрывистый берег ручья,
А ветви узора, как будто во сне,
Живыми ветвями мерещатся мне.
И в полночь и в блеске полдневных лучей
Заветный бокал – меж подводных камней,
И это привносит особенный лад
В любовную песнь, что поет водопад.
В счастливом бокале любви торжество!
Никто с той поры не касался его.
 

Перевод Д. Веденяпина

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ^{28}

 
Зачем в ту ночь ты промолчала,
Что вскоре – лишь сгорит восток
Спокойно, просто и устало
Уйдешь, отбыв земной свой срок
Туда, куда ни птица,
Ни память не домчится,
Чтоб я тебя увидеть смог?
 
 
Ни слова на прощанье…
Хотя б шепнула мне
Желанье или обещанье…
Застыло утро на стене.
Не знало, недвижимо,
Что ты проходишь мимо,
Все изменяя в этом дне.
 
 
Зачем зовешь меня из дома,
Мелькаешь тенью по кустам,
В аллее, меж стволов знакомых,
Опять бредешь по вечерам?
Лишь с темной темнотою,
Разверстой надо мною,
Я снова повстречаюсь там.
 
 
Далеко, в алых скалах,
Когда-то был твой дом,
И ты верхом меж скал скакала,
У ног твоих зиял проем,
Поводья отпустила,
Смеялась и шутила,
Жизнь улыбалась нам вдвоем.
 
 
Зачем же вспомнить мы не смели
Все, что в былом погребено?
Мы б воскресить его сумели,
Сумей вдвоем сказать одно:
«Весной, порой погожей,
Опять пройти мы сможем
Там, где прошли давным-давно».
 
 
Все минуло, все было,
И не воротишь вспять.
Вот и меня зовет могила…
Мне скоро… И могла ль ты знать,
Что твой уход поспешный
Меня во мрак кромешный
Сведет?.. Его не разогнать.
 

Перевод Г. Русакова

ТВОЯ ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

 
Домой равниною зеленой
Ты возвращалась не грустя,
Не выдал взор твой оживленный,
Что ты умрешь семь дней спустя,
Что окна городка ночного
В глазах не отразятся снова.
 
 
Налево от дороги той
Лежало место, где навеки
Под молчаливою плитой
Семь дней спустя сомкнешь ты веки,
Но это после, а в тот день
Сосновая манила тень.
 
 
С тобою я не ехал рядом,
Но будь в тот вечер мы вдвоем,
Едва ли по случайным взглядам
Я б догадался о твоем
Уходе – понял бы едва ли
Слова, что в сердце созревали:
 
 
«Скучать ли обо мне ты будешь
И часто приходить сюда,
Или немедленно забудешь,
Я не узнаю никогда:
Теперь ни доброго, ни злого
Мне от тебя не нужно слова!»
 
 
Ты говоришь: «Свободен будь!»
Но разве в нашей жизни прошлой,
Любимая, хоть что-нибудь
Я мерил выгодою пошлой?
Ты выше, нынче и тогда,
Любви, забвенья и стыда.
 

Перевод Р. Дубровкина

Я НЕС ЕЕ

 
Я нес ее с дальнего склона,
Который не каждый найдет.
Он круто на запад ведет:
Там ветер и воздух соленый,
А ниже, на рыжих песках,
Слабеет напор океана.
Там сушу сжимает в тисках
Могучий охват урагана.
 
 
Принес и укрыл ее тут,
И здесь она тихо уснула
Вдали от привычного гула:
Приливы сюда не дойдут.
Молчание глинистой кельи
Уже не спугнут никогда
Те волны, что нынче отпели,
Как пели в былые года.
 
 
Да, спит она не на свободе
Своих нелюдимых высот.
Там тяжко Атлантика бьет
И бури вслепую проходят.
Оттуда, бывало, она
Глядела на склон Дандажела,
Закатами озарена,
От пламени их загорела.
 
 
Тут ей Лионесс вдалеке
Являлся, скрываемый гладью,
А ветер играл ее прядью
И тут же хлестал по щеке.
И так непонятно томили,
И так неотступно влекли
О чем-то шептавшие мили,
Пропавшие нынче вдали.
 
 
Но, может, хоть призрачной тенью
Пройдя по земной глубине,
Услышит она в тишине
Далекого моря гуденье:
В краю, что покинут давно,
То плачет призывно и тонко,
То радостно бьется оно,
Как чистое сердце ребенка.
 

Перевод Г. Русакова

ЭЛЕГИЯ^{29}

 
Как ей нынче б хотелось
Здесь гостей принимать!
Как всегда, приоделась,
На лужайке опять
Стулья, стол, угощенье…
И она – вся свеченье,
Их встречала бы… Но
Не дано, не дано
Их приветствовать ей
В тесной келье своей
Без окон без дверей.
 
 
Как она бы царила
За вечерним столом,
Воплощение пыла,
Безоглядна во всем:
Раздарить, не считая,
Целый дом без утаек
Для друзей!.. Но, увы,
Спит под сенью травы.
Ни друзей, ни вина.
Лишь одна тишина
Ей оттуда слышна.
 
 
С детской строгостью взгляда
Ей ловить бы из тьмы
Робкий порх снегопада
С приближеньем зимы.
И под сретенским снегом
Первый крокус в побегах
Узнавать… И окрест
Столько памятных мест!
Сняли б грусть как рукой,
Ведь не зря здесь такой
Благодатный покой!
 
 
Ну, а мы? Мы осели
В мире затхлых вещей.
Позабыто веселье
И шумливость затей,
Что ее так прельщали,
Вечно не насыщали,
Как сегодня нас… Но
Не дано, не дано
Ей услышать наш зов:
Для желаний и слов
Тесен тисовый кров.
 

Перевод Г. Русакова

ГОЛОС

(Декабрь 1912)

 
Твой ли то голос, о женщина, ставшая
Непреходящею болью моей,
Слышится мне, словно в пору тогдашнюю
Наших начальных безоблачных дней?
 
 
Ты ль это? Если и впрямь ты звала меня,
Дай же мне встретиться снова с тобой
Там, возле города, где ты ждала меня
В платье нежнее волны голубой!
 
 
Иль это ветер с глухой безучастностью
Носится вдоль перелесков и рек,
И растворенную в блеклой безгласности
Мне уж тебя не услышать вовек?
 
 
Я стою. Надо мною вьется
Желтой листвы хоровод;
Северный ветер в кустах скребется;
И голос твой все зовет.
 

Перевод М. Фрейдкина

ПОД ПОСЛЕДНИМ ФОНАРЕМ

 
1
 
 
Покуда дождь с еловых лап
Уныло шлепал: кап, кап, кап,
Под фонарем в конце аллеи,
Двигаясь медленно и печально,
Шли эти двое, как будто жалея
О чем? Печаль, как постоянство,
Стирает время и пространство.
 
 
2
 
 
Любовники ли, чей прошел
Чудесный час, чей ореол
Угас? Их каждое движенье
Медленно, медленно и печально
Под желтоватым фонарным свеченьем
Казалось образом утраты:
Когда-то… некогда… когда-то…
 
 
3
 
 
День кончился; я в парк сырой
Спустился вновь: над головой
Висела ночь. Но эти двое
Так же медленно и печально
Шли под ливнем и темнотою
И кто бы знал, какая весть
Их привела и держит здесь?
 
 
4
 
 
И вот, меж тем как тридцать лет
Исчезло в суете сует,
Я снова здесь, где был, где двое,
Двигаясь медленно и печально,
Шли бок о бок ночью сырою.
Все, как тогда. Фонарь вдали.
Все – кроме них. Они ушли.
 
 
5
 
 
Куда? Бог ведает. Но каждой
Тревожной полночью и влажной
Я чувствую шаги двоих,
Идущих медленно и печально,
В парке, который немыслим без них.
И если бы они ушли,
Сам парк исчез с лица земли.
 

Перевод О. Седаковой

ПРОШЕДШАЯ ЛЮБОВЬ

 
Напеваю я тот мотив,
Что с нами был,
Когда он любил.
Вдруг шаги в саду,
И опять я жду,
Обо всем прошедшем забыв.
 
 
Ту же песню пою теперь,
А он – за стеной…
Неужели со мной
Он разделит ночлег?
Нет! Ушел он навек…
Слышу: где-то хлопнула дверь.
 
 
Ну а я, душою больна,
Жду и утром его,
Жду и ночью его,
И нет больше сил…
Кто бы мне объяснил,
Для чего я на свет рождена?
 

Перевод В. Лунина

ЖАЛОБА ЧЕЛОВЕКУ^{30}

 
Из провала вечности восставая,
Сознавая разума торжество,
Очищалась медленно плоть живая
От всего, что низменно и мертво,
Так зачем же создал ты, Человече,
Из себя же идола своего?
Я – ничто, я – камень, лишенный речи.
Без тебя я, как без поводыря,
Так зачем же мне возжигают свечи?
Гаснет луч волшебного фонаря,
И толпа теней, замерев недужно,
Без показчика умирает зря!
Ты ответить можешь: «Так было нужно,
А иначе трепетная душа
Перед дольней горечью безоружна.
Чтобы жить ей праведно, не греша,
Небосвод не должен стоять безбожным:
Высь престолом Истины хороша!»
Но пойми, в отчаянье безнадежном
Создал ты меня, и твой шаг любой
Стал без Бога попросту невозможным.
Нынче отживаю я сам собой,
Не сочувствуй мне и не соболезнуй!
Крест богоубийственный в голубой
Высоте – я скоро совсем исчезну
И хотел бы правду открыть тебе,
Прежде чем навеки сокроюсь в бездну:
Главная опора в людской судьбе
Доброта, подвластны ей все тревоги:
Сердце брата чутко к твоей мольбе!
О другом не стоит и думать Боге
И несуществующей ждать подмоги.
 

Перевод Р. Дубровкина

НЕ ПЛАЧЬ ПО МНЕ

 
Не плачь по мне,
Под древом в тишине
Покоен я в глубоком, мирном сне.
Как день светла,
Без страха и без зла
Стремительная жизнь моя текла.
 
 
И я не знал,
Сколь срок цветенья мал,
И путь земной за вечность принимал.
С зарей земля
Звала меня в поля.
Я думал: «Счастлив мир, коль счастлив я».
 
 
И день свершив
Среди созревших нив,
Я мир благословлял за то, что жив.
Настанет срок,
И заготовишь впрок
Под звон жуков хмельной, искристый сок.
 
 
Струей огня
Ты на излете дня
Вновь насладишься, но уж без меня.
И все ж пропой
Те песни, что с тобой
Певали прежде мы наперебой.
 
 
И слезы с глаз
Смахнув, смелее в пляс
Под тот мотив, что вместе помнит нас!
Еще прошу:
Под желтых листьев шум
Не плачь – я сплю, спокойно и без дум.
 

Перевод А. Милосердовой

ДО И ПОСЛЕ ЛЕТА

 
I
 
 
С приближением весны
Нам уж больше не страшны
Эти зимние печали.
Пусть февральские снега
Сыплют гуще, чем вначале:
Эта поздняя пурга
Хоть вдвойне она сердита
Все равно насквозь прошита,
Словно створки жалюзи,
Солнцем, что уже вблизи.
 
 
II
 
 
В октябре грустит сосна
Возле моего окна.
Молчаливо и уныло,
Зябнет птица на сосне.
Как и мне, ей все не мило
И печально, как и мне.
Ведь опять зима настала.
Лета словно не бывало.
И не вспомнишь, как прошло
Солнце, счастье и тепло.
 

Перевод М. Фрейдкина

НА ИСХОДЕ ДНЯ В НОЯБРЕ^{31}

 
Вечер темным сверкает глянцем.
Птица поздняя ищет приют.
Сосны, как перед главным танцем,
Вскинув строгие головы, ждут.
Клены листья бросают втуне.
(Желтизной их был день согрет.)
Я сажал их в моем июне,
А теперь они застят свет.
Дети медлят идти с газонов
И не могут уразуметь:
Было время без старых кленов.
Будет время без них и впредь.
 

Перевод Т. Гутиной

ПРОБУЖДЕНИЕ

 
Как ты узнал, что белесый шар,
Свой путь свершающий без фанфар
По зодиаку из года в год,
От рыб холодных уже вот-вот
Сместится к Овну? – Все так же сед
Небесный свод и опять одет
В лохмотья, и – приглядись к земле
Ни искры цвета в ее золе.
Воспевший дрозд, как ты узнал?
Как ты узнал?
 
 
Как ты узнал, там, в глубине,
Без звука, без луча извне,
С погодой этой неживой,
С температурой снеговой,
Что свет стал ярче на одну
Свечу, что день набрал длину,
Что в небе зреет аромат
Незамерзающих прохлад?
Подснежник мой, как ты узнал?
Как ты узнал?
 

Перевод Т. Гутиной

БЕЗ ЦЕРЕМОНИЙ

 
С тобой так бывало порою,
Когда уходили друзья
И просто случайные гости:
Исчезнешь вдруг – и без злости
Вдогонку бросаюсь я.
 
 
То сельской наскучив дырою,
Ты в город срывалась большой,
И я узнавал слишком поздно,
Насколько это серьезно,
И ждал – со спокойной душой.
 
 
К такому привык я, не скрою,
Но вот ты захлопнула дверь
Навеки, и осиротело
Молчал я. Сказать ты хотела:
«Прощаться не стоит, поверь!»
 

Перевод Р. Дубровкина

ЖЕНЩИНА ВО РЖИ

 
«Зачем ты стоишь под дождем, во ржи,
От ветра, от стужи сама не своя,
Зачем домой не уходишь, скажи?»
«Ему умереть пожелала я.
 
 
Не знаю, как вырвались эти слова,
Ведь я любила его и люблю!
И вскоре он умер, а я жива
Томлюсь до рассвета, скитаюсь, не сплю.
 
 
И мерзну, и мокну в бездомной ночи,
И хмурится высь, душу мне леденя,
И жутко над кладбищем реют грачи:
Он там наконец отдохнет – без меня».
 

Перевод Р. Дубровкина

ОНА ОБВИНЯЛА

 
Она обвиняла меня, что другую
Любил я когда-то – бог знает когда!
И душу мне сжав, как пружину тугую,
Не раз повторила, что слишком горда,
Что те же слова говорил я кому-то,
И грустно по окнам стекала вода…
И рот ее жесткий, очерченный круто,
И палец, мне грозно упершийся в грудь,
Пугали, но вот наступила минута,
Когда поцелуем я мог оттолкнуть
Размолвку и рот запечатать упрямый,
Начни она нежно, скажи что-нибудь.
Для деспотов путь неприемлемый самый:
В любой ее паузе, в жесте любом
Читалась развязка наскучившей драмы
Под древним названьем «Царица с рабом».
 

Перевод Р. Дубровкина

ЖЕНА ВНОВЬ ПРИЕХАВШЕГО

 
Он встал как вкопанный, сам не свой,
Около двери шумной пивной,
Услышав имя жены своей
Неделю были обвенчаны с ней.
 
 
«Она была радость для нас для всех,
Но тайною свой прикрывала грех,
Потаскана, а все ж недурна;
А сплетням недолгая жизнь дана.
 
 
Он думал: чиста она, как стекло.
Я рад, что девочке повезло.
Нам, здешним, приелась ее любовь,
А вновь приехавшим это вновь.
 
 
Наверное, жизнью не умудрен,
Невинность и свежесть в ней видел он,
Чужак, не знает, что без числа
Любовные схватки она вела».
 
 
А ночью кто-то в воде плеснул
Со скользкой пристани соскользнул;
Когда беднягу нашли потом,
Кишели крабы кишмя на нем.
 

Перевод В. Корнилова

РАЗГОВОР НА ЗАРЕ

(1910)

 
Он спать не мог, была она
Неприбрана, погружена
В печаль и мрак;
Зарей горел проем окна.
 
 
Глядело на залив окно,
Светло в отеле было, но
Он, сделав шаг,
Раздвинул шторы все равно.
 
 
И луч багровый в тот же миг
Нашел, окрасил их двоих
И докрасна
Ожег огнем подушки их.
 
 
«Родная, что произошло?
Всю ночь меня к тебе влекло,
А ты, жена,
Меня отталкивала зло».
 
 
«Мой муж, кого сравнить с тобой?
Ты так был терпелив со мной,
Ждал столько лет,
Что стану я твоей женой».
 
 
Ее луч солнца освещал.
«Скажи мне: в чем твоя печаль?
Открой секрет:
Чего тебе не обещал?»
 
 
«Ты делал все (каприз любой
Оплачен наперед тобой),
И не счета
Меня гнетет иная боль».
 
 
«Все то, что нажил я трудом,
Тебе останется потом,
И нищета
За милю обойдет твой дом».
 
 
«О да, – ответила она,
Я знаю, мне воздашь сполна,
Как знаю то,
Что вечны солнце и луна…»
 
 
«Тогда ответь мне, отчего ж
К стене, а не ко мне ты льнешь?
Скажи: на что
Медовый месяц наш похож?
 
 
А может, у тебя был друг,
Но что-то изменилось вдруг,
Вы разошлись
И в том твоих причина мук?»
 
 
Стояла долго тишина,
Лишь билась о берег волна,
Взметаясь ввысь.
И начала рассказ она:
 
 
«Давно был брошен милый мой
Своей преступною женой;
Исчадье зла,
Она окончила тюрьмой…
 
 
Я дорога была ему,
Но, заключенная в тюрьму,
Жена была
Преградой счастью моему.
 
 
И потому в расцвете лет
Я твердо отвечала „нет“
Тебе и всем,
И мне сулили бездну бед.
 
 
Но вот, когда уехал друг,
Меня вдруг охватил испуг…
Зачем, зачем
Твоей женой я стала вдруг?!
 
 
Теперь припомни: ты вчера
Бродил по палубе с утра,
А на корме
Был гроб; на нем венков гора.
 
 
В то утро мы гуляли врозь
И ненароком удалось
Услышать мне,
Кто спит под насыпью из роз.
 
 
Вуаль я не сняла, и он
Меня не видел, веры полн,
Что для меня
Теперь уж он освобожден.
 
 
На этом острове она
Останется, где рождена.
Но страсть моя
Ему уже не суждена».
 
 
«Ты с ним бы счастлива была?»
Но что в ответ сказать могла
Она ему,
Не причинив при этом зла?
 
 
«Муж не сухарь, а весельчак?»
С ним спорить не могла никак,
Хоть потому,
Что и сама считала так.
 
 
«Меня назвал он „дорогой“
И клялся мне любимый мой,
Что все равно
Он обвенчается со мной.
 
 
Ждет свадьбы он, трепещет весь;
Могу его письмо прочесть,
Меня оно
Нашло, пересланное, здесь.
 
 
Решилась я на смелый шаг:
Бежать к нему, ведь только так
Ты, честен, строг,
Расторгнешь наш нелепый брак.
 
 
Хотя нотацию прочел
Ты мне, что брак наш заключен
На вечный срок
И страсть тут вовсе ни при чем,
 
 
Но мы не связаны судьбой!
Ты разведи меня с собой!
Бог не убьет
Им порожденную любовь!»
 
 
Муж, помолчав, сказал в ответ:
«Идиллии в помине нет,
И вот грядет
Уже трагедия на свет.
 
 
Однако снова поклянусь,
Что не расторгну наш союз;
Твоим страстям
Не разорвать семейных уз».
 
 
Она ответила: «Молю:
Не погуби судьбу мою,
Иначе срам
Падет на голову твою».
 
 
«Но почему он должен пасть?
Ты начала рассказ про страсть,
И я не прочь
Услышать и вторую часть».
 
 
«Поскольку наш законный брак
Не близился, а было так
Нам жить невмочь,
Мы сделали отважный шаг.
 
 
Хоть в церкви был погашен свет,
Друг другу принесли обет
Мы в эту ночь,
И Богу ведом наш секрет».
 
 
«Ты тайная его жена?»
«Да». И настала тишина.
Он встал как столб.
«И все ж ты быть моей должна».
 
 
«Но я ведь вышла за тебя
Лишь потому, что я слаба,
А также чтоб
От срама уберечь себя».
 
 
«Но кто же знал, кроме тебя,
О клятве возле алтаря?»
«Меня жег страх,
Что я ношу в себе дитя.
 
 
Ведь я не первая, увы,
Кто покрывает грех любви.
Сотрутся в прах
Все добродетели твои…
 
 
Он бледен был вчера, но вновь
Я поняла, что он любовь
Ко мне сберег,
Союз мой с ним сильней оков!..»
 
 
«Как твой рассказ я перенес,
Постыдных не проливши слез,
Мне невдомек,
Но слушай – говорю всерьез.
 
 
Да, я нотацию прочел,
Что договор наш заключен
На вечный срок,
А страсть тут вовсе ни при чем.
 
 
Хотя наш брачный договор
Тобой запятнан с давних пор,
Надеюсь, ты
Сумеешь спрятать свой позор.
 
 
О нем известно только нам;
Я буду бдителен, упрям;
Оставь мечты:
Свободы я тебе не дам.
 
 
А если плод твоих утех
Появится, прикрою грех,
Его дитя
Моим останется для всех.
 
 
Еще узнаешь норов мой:
Сбежишь – пренебрегу молвой
И не шутя
Бунт усмирю, верну домой…»
 
 
«Довольно… Я твоя раба…
Такая уж моя судьба,
И мне житья
Не будет больше без тебя».
 
 
«Клянись мне идола изгнать!»
И на пол на колени встать
Велел ей он.
«Так. А теперь ложись в кровать.
 
 
И помни, что любовь твою
Я изведу, в тебе убью
И выбью вон,
Потом вобью любовь свою.
 
 
А ты в неведенье своем
Меня считала дураком,
Что ж, плачь не плачь,
Урок получишь поделом».
 
 
Но не заплакала она,
Глядела, ужаса полна,
Как мчалась вскачь
На набережную волна.
 

Перевод В. Корнилова

БЕГСТВО^{32}

 
«На это женщина не пойдет! – прервал он бесцеремонно,
Что хочешь в награду ей посули, хоть копи царя Соломона!
На то, чтобы выглядеть старше, чем есть, согласья не даст ни одна!»
«Вот здесь, – улыбнулся я про себя, – ошибся ты, старина!»
Такое случилось со мною самим – редчайший, конечно, случай!
Но и она редчайшей была – самой верной и самой лучшей.
Любви сумасшедшей, страстной любви простерлась над нами власть:
Придумать то, что придумали мы, велит только сильная страсть.
Никто в целом свете не знает о том, но в памяти ярко и живо
Былое, что многие годы спустя становится тускло и лживо:
Как утлые барки в безвыходной тьме, метались наши умы,
И нежность ее пересилила стыд – в тот вечер решились мы.
«У нас не осталось другого пути!» – я уговаривать начал
И вдруг убедился, что для нее весь мир ничего не значил!
Мы волосы красили под седину, чертили морщинки у глаз,
Самой верной и лучшей была она – неважно, какая сейчас.
Вот слышим: внизу подкатил экипаж, и вторит шагам мостовая.
«Один господин с пожилой женой», – привратник ответил, зевая.
Колеса вдали отгремели, и мы с облегченьем вздохнули тогда,
И смыли уродливый грим, и она опять была молода!
Лет пятьдесят пролетело с тех пор, с тех пор как, не рассуждая,
Изображала старуху жену невеста моя молодая…
Да только о прошлом, о случае этом напоминать ей смешно:
Она респектабельна и богата и о многом забыла давно.
 

Перевод Р. Дубровкина

ОБРАЗУМЬСЯ ТЫ, РАСПЛАЧЬСЯ

 
Образумься ты, расплачься, сделай полшага навстречу,
Посмотри щемящим взором, затуманенным от слез,
Ты заметила бы сразу, что я больше не перечу,
Что грозу нам ненадолго этот бурный день принес.
 
 
Ты всегда считала слабость недостойною опорой,
Вопреки природе женской так бесчувственно горда!
И хотя в душе не меньше ты терзалась нашей ссорой,
Как страдаешь ты, как плачешь, не видал я никогда.
 
 
Слабым женщинам под силу то, что сильным неподвластно,
Этим даром обладают в целом мире лишь они,
Но от лучшего оружья отказалась ты бесстрастно
В ослепленные страданьем нескончаемые дни.
 
 
И когда тебя простить я не хотел порою смутной,
Почему такое войско не смогла ты бросить в бой?
Сердца каменного сухость подточил бы дождь минутный
И ни тени отчужденья не оставил нам с тобой.
 

Перевод Р. Дубровкина

ПОСЛЕ ПОЕЗДКИ^{33}

(Пентарган Бэй)

 
Тень, я пришел к тебе после всех потерь…
Куда повлечет меня призрак, на что отважит?
Подняться? Низвергнуться? Я одинок теперь.
Песня волны мне одну безысходность кажет.
 
 
Куда ты меня повлечешь, куда?
Волосы русы твои, глаза твои серы…
Пылко румяна или бледна без меры,
Ты перед взглядом сердца стоишь всегда.
 
 
Снова я в тех краях, где мы были вместе.
Опять и опять на твой нападаю след.
Из прошлого ты принесла мне какие вести,
Из черного далека, в котором тебя уж нет?
 
 
Лето нас усладило, осень предначертала
Разлуку. Все ново лишь в первый раз.
Ты знаешь, так было у нас.
Я многое Времени отдал, что жизнью стало.
 
 
Теперь я знаю, куда ты меня ведешь.
В этой долине мы вскачь проносились рядом.
Как был хорош тот час и тот день хорош
И радуга пыльно светилась над водопадом.
 
 
Там, ниже, пещера, приют голосов глухих,
Словно зовущих из сорокалетней дали,
Когда от счастья щеки твои пылали.
И вот я за призраком блеклым ступаю, тих.
 
 
Птицы к нам прилетят из области заповедной
Перья почистить. Липы ветвями бьют.
Звезды закроют окна, заря улыбнется бледно
И снова твои черты от меня уйдут.
 
 
Слушай меня, я буду сильным и непреклонным.
Но приведи меня к этому месту вновь.
Я стану таким, как был, радостью упоенным,
Как в дни, когда все пути лежали в полях цветов.
 

Перевод А. Шараповой

МЫС БИНИ^{34}

(Март 1870 – март 1913)

 
I
 
 
О сапфиры и опалы – краски западных морей,
Помнят женщину на скалах в светлом облаке кудрей.
Эту женщину любил я, и она была моей.
 
 
II
 
 
И внизу кричали чайки, и с обрыва чуть видна,
Далека, как будто небо, вечный спор вела волна,
И смеялись мы, как дети, и вокруг была весна.
 
 
III
 
 
И слетал прозрачный ливень рябью радужной играть,
И бесцветной становилась атлантическая гладь,
И опять спешило солнце море пурпуром убрать.
 
 
IV
 
 
И поднесь стоит над морем Бини гордая гряда.
Скоро март – ужели с милой не вернемся мы сюда
И слова любви друг другу вновь не скажем, как тогда?
 
 
V
 
 
Пусть по-прежнему над бездной дикий высится утес!
Та, которую на скалы легконогий пони вез,
Где – бог весть! – и уж о Бини не прольет и капли слез.
 

Перевод М. Фрейдкина

У ЗАМКА БОТЕРЕЛ^{35}

(Март 1913)

 
Когда под дождиком моросящим
Фургон наш на тракт повернул лениво,
Я, обернувшись, за уходящим
Следил – и там, молодой, счастливый,
Я помню живо
Шел путник, некогда бывший мною,
И девушка. Странно – земля на склоне
Была сухая, как той весною,
А тракт был мокр. Без тяжести в фаэтоне
Бежал наш пони
Мы вышли, чтоб он отдохнул немного,
И шли вдоль обочины, размышляя,
Что жизнь, когда пораскинешь строго,
Бесцельно длится, пыл убавляя
И ум сжигая.
Всего минута. Но не бывало
В истории этих холмов минуты
Прекрасней и ярче – хотя топтало
Сто тысяч ног, обутых и необутых,
Кремнистые футы.
Да, глыбы, застывшие у обрыва,
Немало видали-перевидали…
Но в памяти их остается живо
Лишь это время. Они едва ли
Запоминали
Других, другое… И в дождь шумливый
Мне видится там, на холме, все та же
Фигурка – в тот миг, колдовской, счастливый
На склоне застывшая, как на страже,
Да тень экипажа.
Я вижу, как она исчезает,
И чаще, чаще дождя паденье.
Прощай же! Фургон наш пересекает
Заветную область – любви владенья
К ним нет возвращенья.
 

Перевод А. Шараповой

ПРИЗРАЧНАЯ ВСАДНИЦА

(1913)

 
I
 
 
Неладное с другом моим творится:
Придет порой,
Изможден, пуглив,
На берег морской,
На бурный прилив
Посмотрит с тоской,
Взор в бездну вперив,
И вновь удалится…
Но что ему там, за волною, мнится?
 
 
II
 
 
Яснее и зримей, чем все живое,
Сладчайший сон
Ему предстает,
И чувствует он,
Что вымысел тот
Во плоть облечен
И дышит, живет
Не время ль былое
В видение вылилось роковое?
 
 
III
 
 
И дома, вдали от морского рева
Он зрит фантом
Такой же точь-в-точь,
Забыть о нем
Бедняге невмочь
Пурпурным огнем
Просквозивший ночь,
Как на небе слово,
В сознании пишется образ былого.
 
 
IV
 
 
Вскачь мчится красавица молодая.
Он стар, седина
Давно уж пришла,
Меж тем как она
Все та, что была,
И моря волна
На бугры наползла.
Дождь льет, нарастая,
И снизу рокочет волна глухая.
 

Перевод А. Шараповой

КОЛДОВСТВО РОЗ

 
«Я гордый замок возведу
(Сказал он), но сначала
Хочу, чтоб зажурчала
Вода вдоль лестницы широкой!
Сейчас же замок возведу
И розы посажу в саду,
Чтоб ты не заскучала!»
 
 
И вскоре замок был готов
Две башни для начала,
И весело журчала
Вода вдоль лестницы широкой.
Мой замок вскоре был готов,
Немало там росло цветов,
Но роз я не встречала.
 
 
Он роз не посадил нигде,
И, точно в пору вдовью,
Мой сад не жил любовью,
И мы сердцами разлучились.
Он роз не посадил нигде,
Что к тайной привело вражде
И злому пустословью.
 
 
«Исправлю все», – решила я,
И в разрыхленном дерне,
От слез еще упорней,
Я ночью розы посадила:
Вернуть любовь мечтала я,
Чтоб ревность тайная ничья
Ей не сушила корни.
 
 
Но жизнь мою прервал Господь,
Призвать меня желая,
Увидеть не смогла я
Цветущих роз и не узнала,
Любовь вернул ли нам Господь,
Или сумела побороть
Ее разлука злая.
 
 
Быть может, царственный мой куст
Впервые этим летом
Пылает алым цветом,
И друг заветный понимает,
Любуясь на цветущий куст,
Что замок без хозяйки пуст,
Но мне не знать об этом.
 

Перевод Р. Дубровкина

ЕЕ ТАЙНА

 
Страдала я, и боль моя
Была очевидна ему,
Но то, что любила я мертвеца,
Не откроется никому!
 
 
Он ждал, что вот-вот на след нападет
Портрета или письма,
Любая записка, любой намек
Сводили его с ума.
 
 
Он шел за мной на причал ночной,
На берег, где билась вода,
И только на кладбище за углом
Не заходил никогда.
 

Перевод Р. Дубровкина

В БРИТАНСКОМ МУЗЕЕ^{36}

 
«Чем так привлек тебя этот обломок
Серой шершавой плиты?
Грубый, изъеденный временем камень
Что в нем увидел ты?
 
 
Нет, не увидел – скорее услышал:
Ходишь вокруг и молчишь.
Шепчешь о чем-то одними губами,
Кроткий, как птица, как мышь.
 
 
Это же просто подножье колонны,
Здесь тебе скажет любой,
Камень, отрытый на Ареопаге,
Что до него нам с тобой?»
 
 
«Я не знаток, но тревожит мне душу
Стершийся этот гранит:
Может быть, голос апостола Павла
Он и поныне хранит?
 
 
Голос апостола Павла, гремящий
Над приутихшей толпой,
Голос, пронзавший до самого сердца,
На доброту нескупой.
 
 
Солнцем и ветром измотанный странник,
С виду невзрачен и сух,
Грозно слова разбивал он о камни,
Разум тревожил и дух.
 
 
И потому не могу я не думать,
Тихий, простой человек:
Голос святого апостола Павла
Здесь поселился навек».
 

Перевод Р. Дубровкина

РОЖДЕСТВЕНСКИЕ МУЗЫКАНТЫ

 
Висела над крышей дома
Рождественская луна,
Усадьба была нам знакома,
И снежная роща темна.
Торжественно скрипка запела
И смолкла в безлюдье ночном:
Смотрели мы оторопело,
Как в зеркале за окном
Хозяйка танцует, не зная,
Что комнату видим мы,
Мелькает рубашка ночная,
Как призрак в объятьях тьмы…
Давно прогнала она мужа,
Но только что стала вдовой,
Трещала декабрьская стужа,
Мы молча вернулись домой.
 

Перевод Р. Дубровкина

ДВА СОЛДАТА

 
Мы повстречались за углом
С соперником моим.
С тех пор как я покинул дом,
Не виделись мы с ним.
И вновь я вспомнил обо всем,
Что больно нам двоим.
 
 
Я увидал ее тотчас
Ту, что любил и он,
Чей прах, наверно, и сейчас
Лежит непогребен.
Она опять воскресла в нас,
Как призрак тех времен!
 
 
Гляжу – в его застывшем взгляде,
В расширенных зрачках
Вновь память вспыхнула об аде,
О крови, о слезах…
Но тут и он, к моей досаде,
Мой заприметил страх.
 
 
Однако, дав уйти испугу,
Мы разошлись бесстрастно,
Ни слова не сказав друг другу
О драме той ужасной.
Но не уйти нам от недуга,
Что жжет нас ежечасно.
 

Перевод В. Лунина

ПОЭТ

 
Он хочет жить темно и тихо,
Ему противны свет, шумиха,
Молва, визиты в знатный дом
И лесть, и клятвы за столом.
Он не нуждается в участье
Богатства, красоты и власти
И в чувствах тех, кто в дальний путь
Спешит, чтоб на него взглянуть.
 
 
Когда же весть до вас дойдет,
Что он окончил круг забот,
В час сумеречный, час унылый
Скажите над его могилой:
«Тебя любили две души».
И день в кладбищенской тиши
При свете звезд умрет спокойно.
Так будет честно и достойно.
 

Перевод А. Сергеева