Текст книги "Маленькие дети"

Автор книги: Том Перротта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Корренти с готовностью и явно не возражая против драки шагнул ему навстречу:

– У тебя проблема, сынок?

– Ты ударил меня, когда я уже был без мяча.

– Бедная крошка!

– Да любой судья за такое…

– В нашей лиге не бывает судей, красавчик.

На это Тодд даже не нашелся что ответить.

– Расслабься немного. Это ведь просто обыкновенный розыгрыш.

Корренти рассмеялся ему в лицо:

– А думаешь «Аудиторы» расслабятся, если ты их попросишь? А «Ревизоры» будут спрашивать разрешения, перед тем как начистить тебе морду?

– Но мы ведь с тобой в одной команде.

– Это тебе не детская лига, умник. Либо утрись и играй дальше, либо хромай с поля, понятно?

Ларри посоветовал Тодду не переживать по этому поводу и сказал, что Корренти просто испытывал его, чтобы убедиться, что новичок приживется в команде.

– Он служил в ВМС, – объяснил он. – Настоящий морской пехотинец старой школы.

Тодд покачал головой и напомнил себе не делать глубоких вздохов. Каждый раз, когда он забывал об этом, в солнечное сплетение точно втыкалась спица.

– Неудивительно, что ваш прежний квотербэк сбежал.

– Малыш Скотти Моррис, – снисходительно усмехнулся Ларри, – типичная баба. Он после такого удара даже не поднялся бы.

Тодд кивнул, принимая комплимент. Если не считать неспортивного поведения Корренти, тренировка прошла довольно удачно. Пасы получались у него даже лучше, чем он ожидал (вот они, бесконечные отжимания), и все навыки и рефлексы на удивление быстро вернулись, как будто и не было никакого десятилетнего перерыва.

– Вообще, мало кто умеет бросать на бегу, – продолжал Ларри. – Ты действовал прямо как Джон Элуэй.

– Спасибо, – отозвался польщенный Тодд. – Элуэй всегда был вроде как моим кумиром.

– Оно и видно. – Ларри махнул рукой, подзывая бармена. – Эй, Вилли, не хочешь угостить меня и нашего нового квотербэка?

* * *

Настроение Ларри заметно испортилось где-то между второй и третьей кружкой, после того как Тодд задал вопрос о сыновьях. Он хорошо помнил двух большеголовых крепких близнецов, точных копий своего отца.

– С мальчиками все в порядке, – отозвался Ларри, – а вот с женой дела обстоят хреново.

Тодд не стал расспрашивать. Они были не настолько близко знакомы с Муном, а жены его он вообще никогда не видел и поэтому решил, что это дело его не касается. Но Ларри, видимо, хотелось поговорить.

– Джоан считает, что я должен устроиться на работу. Говорит, что я слишком молодой и здоровый, чтобы целый день торчать дома.

Он вопросительно посмотрел на собеседника, словно желая выслушать его мнение по этому поводу. Никакого мнения у Тодда не имелось, поэтому он задал вопрос:

– А почему ты вообще на пенсии? Извини, если вопрос бестактный.

Ларри искренне удивился:

– А разве ты не знаешь?

– Ты мне никогда не говорил.

– Я думал, все и так знают, – пожал он плечами.

Тодд молча покачал головой, а Ларри не торопясь отхлебнул из кружки и наклонился к нему ближе.

– Это я застрелил того пацана, – сказал он, понизив голос, хотя рядом с ними никого не было, – в универмаге.

Тодд немедленно все понял. Это случилось несколько лет назад, примерно тогда же, когда родился Эрон. Местного полицейского вызвали в универмаг «Веллингтон», потому что кто-то заметил там темнокожего подростка с пистолетом. Коп вошел в здание, держа оружие наготове, и почти сразу же обнаружил подозреваемого, который спускался на эскалаторе в продуктовый отдел. Он бросился следом и загнал парня в угол за табачным киоском. Тот потянулся за пистолетом, и тогда все и случилось. Только после того, как смертельный выстрел был сделан, полицейский обнаружил, что мальчик сжимает в руке дешевую пластмассовую игрушку, купленную в магазине «Все за доллар».

После этого случая несколько правозащитных групп организовали акции протеста, на которых утверждали, что ничего подобного не произошло бы, если бы подросток был белым, но проведенное внутренне расследование подтвердило, что полицейский действовал в полном соответствии с инструкциями, после чего об истории постепенно забыли.

– Господи, это ужасно! – посочувствовал Тодд.

– Мне все это до сих пор снится в кошмарах, – признался Ларри. – Антуан Харрис, так его звали. Потом выяснилось, что он был хорошим пареньком. Худющий, кожа да кости, и вечно смешил весь класс. Наверное, хотел и в магазине всех рассмешить, размахивая своей пушкой.

– Ты ведь не мог этого знать. А если бы пистолет оказался настоящим?

– После этого три разных психиатра обнаружили у меня посттравматический синдром, и я вышел в отставку. Все равно я не мог бы дальше делать эту работу.

– Да, я понимаю.

– Пару лет Джоан не возражала, что я сижу дома, но сейчас она решила, что я совсем обленился.

– Может, тебе стоит попробовать что-нибудь другое? – предложил Тодд.

– Например? – огрызнулся Ларри. – Работать на автопогрузчике в супермаркете?

– Можно освоить новую профессию.

– Ты говоришь совсем как Джоан. – Тодд видел, что Ларри с трудом сдерживается. – Я любил свою работу. И не хочу заниматься ничем другим.

* * *

Тодд ясно объяснил Ларри, как доехать до своего дома, но, наверное, тот чего-то не понял. Он слишком рано свернул с Плезант-стрит и теперь крутился в переулочках вокруг школы Рейнберн.

– Не сюда, – подсказал ему Тодд. – Я живу ближе к парку.

Ларри не обратил на его слова никакого внимания. Он медленно ехал по сонной узкой улочке, по обеим сторонам которой стояли скромные, в основном одноэтажные дома, такие же, как на улице Тодда. На газонах валялись забытые футбольные мячи и трехколесные велосипеды, над некоторыми дверями гордо развевались флаги любимых клубов.

– Разве можно поверить, что в таком месте живет этот ублюдок-извращенец?

– О черт! – ахнул Тодд. – Это же Блуберри-Корт.

Ларри с горечью усмехнулся:

– Могли бы сразу поселить его в детском саду.

Он остановился перед небольшим белым домиком номер сорок четыре. Старомодный фонарь хорошо освещал аккуратный прямоугольный газон, огороженный битым кирпичом. Ящики с цветами, висящие под большими окнами, и отверстия на ставнях в форме лошадок, запряженных в коляску, делали дом похожим на картинку с какой-то старой открытки. Тремя громкими гудками Ларри нарушил ночную тишину. Он будто вызывал Макгорви из дома.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Тодд.

– Чтобы он знал, что мы здесь.

Ларри достал с заднего сиденья бинокль и направил его на одно из больших окон. В этом не было никакой необходимости, потому что Тодд и так ясно видел силуэты двух голов на фоне мерцающего экрана телевизора.

– Пусть этот гондон знает, что я за ним слежу.

Часы на приборной доске тихо отсчитывали время – пять, десять, пятнадцать минут. Тодду хотелось домой. Кэти, наверное, уже волнуется, и ему предстоит несколько неприятных минут. Но Ларри, похоже, никуда не спешил.

– Невероятно, – проворчал он. – Просто сидит и смотрит телевизор, как нормальный человек.

Тодд, конечно, мог бы ему возразить, но предпочел промолчать, соблюдая неписаный кодекс поведения пассажира. Как будто, сев в машину Ларри, он временно передал ему и право управлять своей жизнью. Что бы тот ни задумал.

– Знаешь эту девчушку, которой он продемонстрировал свои причиндалы? – спросил Ларри. – Она дочка моего приятеля. До сих пор не может оправиться.

– В самом деле?

– Славная, маленькая девочка, скаут. Хотела продать ему какое-то печенье. – Ларри опустил бинокль. – Джоан считает, что я помешался на этом ублюдке. Она говорит, что, если бы у меня была работа, я бы не ездил вокруг его дома по шесть раз на дню. – Он бросил бинокль на заднее сиденье и взял с коленей у Тодда пачку листовок. – А я думаю, что это и есть моя работа. Там в бардачке есть рулон клейкой ленты. Дай ее мне, пожалуйста.

* * *

Когда Тодд вошел в спальню, Кэти еще читала толстую биографию Эйзенхауэра. Рядом с ней, раскинувшись, спал Эрон.

– Где ты был? – спросила она с демонстративным безразличием.

Тодд уже собирался выложить всю правду, то есть рассказать, что, вместо того чтобы заниматься, он весь вечер играл футбол в компании копов, но потом ему в голову пришла лучшая идея.

– Я записался в Комитет обеспокоенных родителей. Сегодня мы распространяли листовки об извращенце с Блуберри-Корт.

Строго говоря, последнее даже не было ложью. Они действительно распространяли листовки: при помощи клейкой ленты Ларри наклеил десяток листочков прямо на дверь Макгорви, а потом они с Тоддом просто выбрасывали их из машины целыми пачками, проезжая по окрестным улицам. Это было довольно весело: ветер подхватывал листовки, вырывая их из рук, и они летели вслед за машиной, опускались на землю и опять взмывали в воздух.

Кэти отложила книгу и внимательно посмотрела на него, что нечасто случалось в последнее время. Тодд с удовольствием заметил, что сегодня она надела черную полупрозрачную сорочку, через которую немного просвечивали соски, хотя удовольствие немного портила мысль, уже не впервые пришедшая ему в голову, что сексуальное белье жена, как правило, надевает именно в те вечера, когда Тодда не бывает дома. В его присутствии Кэти обычно носила старые спортивные штаны и безразмерные футболки.

– Помнишь Ларри Муна? – продолжал он. – Бывшего копа из аквапарка?

– У которого двойняшки?

– Да. Это он организовал комитет.

– Мне казалось, он тебе не нравится.

– Дело не в нем. Но этот комитет действительно полезная штука. Мне делается как-то не по себе, когда я вспоминаю, что такой человек живет совсем близко.

Кэти поглядела на Эрона, сладко спящего в своей пижамке с морковками и кроликами.

– Да, – кивнула она и нежно прикоснулась к его лбу, – мне тоже страшно об этом думать.

* * *

Тодд принял душ с проворством человека, сознающего, что если он поторопится, то имеет шанс получить свою законную порцию супружеского секса. Сегодня вечером звезды явно расположились в его пользу: Кэти еще не спала и надела черное белье, а Эрон уже видел десятый сон. Что может помешать им? Ничего, кроме тупой боли в солнечном сплетении, которая никак не желала проходить. Но на нее просто не надо обращать внимания.

Это именно то, что нам сейчас надо, думал он, с удвоенной скоростью чистя зубы. Может, тогда он сумеет наконец забыть об этом проклятом поцелуе?

Тодд слишком хорошо помнил, что они с Кэти не занимались любовью уже больше трех недель. Сначала у нее были месячные, потом она слишком уставала на работе. Обычно к ночи кто-нибудь из них был уже без сил, а по утрам в спальню приходил Эрон – он терпеть не мог физических контактов, в которых сам не принимал участия. Еще полгода назад им с грехом пополам удавалось усадить его в гостиной перед телевизором и таким образом выиграть тридцать драгоценных минут для себя. Тодд до сих пор помнил, как приятно было потом сидеть в халате на кухне и прихлебывать кофе, обмениваясь многозначительными взглядами с Кэти. Но этим радостям уже давно пришел конец. Теперь, когда Тодд – заметьте, всегда Тодд! – предлагал Эрону спуститься вниз, чтобы посмотреть телевизор и дать папе с мамой еще немного поспать, маленький деспот немедленно чувствовал что-то неладное и требовал, чтобы один из них отправлялся смотреть мультфильмы вместе с ним.

Решив, что не будет тратить время на прозрачные намеки, Тодд вышел из ванны, лишь слегка прикрывшись полотенцем, которое ничуть не скрывало его решительных намерений. Оставалось только осторожно отнести Эрона в его кроватку, и все – они свободны! Но когда он, наклонившись, попробовал поднять сына на руки, Кэти чуть слышным шепотом попросила:

– Пожалуйста, не надо.

Тодд выпрямился, чувствуя, как стремительно испаряется надежда.

– Послушай, Кэти, ну сколько можно спорить по этому поводу? Ему уже три года. Он должен спать отдельно.

– Я знаю, – грустно сказала она, словно ввязывалась в бой, уже зная, что рано или поздно неизбежно проиграет его. – Но посмотри, как ему здесь уютно.

– Ему будет так же уютно и в собственной кроватке.

– Мне нравится чувствовать его рядом. – Она взглянула на сына с нескрываемым обожанием и покачала головой, как бы говоря, что признает правоту мужа, но ничего не может поделать с собственными чувствами. – Такое маленькое, теплое тельце. А тебе разве не нравится?

«А как же я? – хотелось спросить Тодду. – Как же мое большое, теплое тельце?»

– Знаешь, Кэти, мне уже немного надоело просыпаться оттого, что он упирается мне пяткой в глаз.

– Посмотри, какой он красивый! Самый красивый ребенок на свете.

На это Тодду нечего было возразить. К тому же обычно ему и самому нравилось, когда в их кровати спал Эрон, мягкий, теплый и сладко пахнущий детским мылом. Просыпаясь, он сразу же начинал радоваться жизни и требовал, чтобы родители щекотали его до тех пор, пока не начинал требовать, чтобы они перестали.

– Он правда красивый, – вынужден был признать Тодд.

– Очень. Он просто совершенство.

Тодд бросил на пол полотенце, влез в свободно скроенные трусы и улегся рядом с женой и спящим ребенком. Перед тем как выключить свет, Кэти перегнулась через Эрона, чтобы поцеловать мужа. Приподнявшись на локте, он успел увидеть в низком вырезе сорочки ее голую грудь. Даже после пяти лет брака она продолжала волновать Тодда.

– Спокойной ночи, – сказала Кэти.

– Спокойной ночи, – отозвался он.

Блуберри-Корт

Ронни не проявлял никакого энтузиазма.

– Ну хорошо, – поморщился он, – а если попробовать так: «Бывший заключенный, страдающий излишним весом и облысением. Грызет ногти, дымит как паровоз, любит детское порно и уютные, тихие вечера перед телевизором»?

– Это не смешно.

– А я и не шучу.

– Послушай, Ронни, у нас ничего не получится, если ты будешь к этому так относиться. Во всем надо стараться найти что-нибудь хорошее.

– Хорошее? Что ж ты сразу не сказала? Ну, давай попробуем… У меня нет работы, нет друзей, и меня все ненавидят. Вот, по-моему, вспомнил все хорошее.

– У тебя есть друзья, – возразила Мэй и тут же пожалела об этом.

– Да? Это кто же?

Она немного подумала.

– Ну… например, Эдди Колонна.

– Это было в десятом классе, мама. Если мы с Эдди встретимся сейчас, он, возможно, плюнет мне в лицо.

– Но у тебя же, наверное, были друзья в… в… – Мэй замолчала. Ей до сих пор с трудом давалось слово «тюрьма». – Ты же провел там три года.

– О да! – охотно согласился Ронни. – И там меня все просто обожали.

– Доктор Линтон хорошо к тебе относилась, – продолжала настаивать Мэй, не понимая, зачем она это делает. Ведь ясно, что в результате они оба только еще больше расстроятся.

– Ей платили за то, чтобы она хорошо ко мне относилась. Не думаю, что она продолжала бы со мной цацкаться, если бы штат перестал высылать ей чеки.

– А помнишь, она говорила, что ты очень умный?

– Ага, и еще – что я очень хитрый и что меня ни в коем случае нельзя подпускать близко к детям.

– Еще я знаю, что ты нравишься Берте. – Конечно, это не совсем соответствовало истине, но уступать Мэй не хотела. – Она недавно так мне и сказала.

– Ну ты меня утешила! Очень лестно иметь старую злобную пьянчужку в числе своих друзей.

– Берта моя лучшая подруга, и я не хочу, чтобы ты так о ней говорил!

– А знаешь, почему она так тебя любит, мама? – Мэй боялась, когда он смотрел на нее вот таким немигающим безжалостным взглядом, словно видел насквозь вплоть до самого темного, спрятанного на дне души. – Ты никогда об этом не задумывалась?

– Не надо. Пожалуйста, не надо, – жалобно попросила она.

Ронни шумно вздохнул и зарылся лицом в ладони. Потом он выпрямился и смиренно улыбнулся, видимо решив опять стать хорошим сыном.

– Прости, мама. Я понимаю, что ты хочешь помочь. Просто иногда от этого только хуже.

У Мэй не хватало духу винить его за отсутствие энтузиазма. Конечно, мальчику сейчас приходится нелегко. Даже родная сестра отказывается разговаривать с ним, а уж тем более подпускать к своим детям. Еще хуже то, что он никак не может устроиться на работу: даже разносчиком пиццы, даже сборщиком мусора. Во всех агентствах обязательно спрашивают о судимостях. Если скажешь правду – никто тебя не возьмет, а если соврешь – будут неприятности с полицией. А еще эти листовки с его фотографией, в которых написана гадкая ложь о том, что Ронни якобы виновен в исчезновении той бедной девочки пять лет назад. Ведь полиция – и один раз даже ФБР! – занималась этим и три раза вызывала его на допросы, и ничего. Если бы он был замешан, уж наверное, они бы арестовали его, так ведь?

– Вот взгляни, – Мэй раскрыла страницу объявлений в местной «Веллингтон реджистер», – здесь целых две колонки писем от одиноких женщин, которые хотят с кем-нибудь познакомиться, и всего несколько от мужчин. Шансы в твою пользу.

Ронни прикурил сигарету и посмотрел на нее так, словно она была каким-то нелепым существом с другой планеты. Он умел это, даже когда еще ходил в школу.

– Не смотри на меня так, – потребовала Мэй. – Почему бы одной из этих женщин и не согласиться встретиться с хорошим человеком?

– Я не хороший человек. Я – подонок.

– Ты совершил скверный поступок, – признала Мэй, – но это еще не значит, что ты плохой человек.

– У меня психосексуальное нарушение, мама.

– Тебе уже лучше, – возразила Мэй. – Иначе они бы тебя не выпустили.

– Они меня выпустили, потому что кончился срок.

Ронни зажег новую сигарету и затянулся, жадно, как ребенок, сосущий лимонад через соломинку. Мэй вдруг испугалась, чувствуя, что, кажется, приближается очередной приступ астмы. Ингалятор остался в спальне наверху, на тумбочке, рядом со стаканом для протезов. Надо было захватить его с собой.

– Если ты найдешь себе подружку… – Она замолчала, чтобы с трудом перевести дыхание. – …примерно своего возраста, у тебя, может, больше не будет плохих позывов.

– Я не хочу подружку своего возраста, – возразил Ронни. – В том-то и беда.

– Вот послушай. – Мэй выбрала первое попавшееся объявление. Даже надев очки, она с трудом разбирала мелкий шрифт. – «Разведенная белая женщина, тридцати трех лет. Красивые зеленые глаза. Добрая. Мечтает о дружбе или чем-то большем с некурящим мужчиной…» Тьфу, бог с ней. А как тебе вот это: «Сорок с небольшим лет, привлекательная, с пышными формами. Любит латиноамериканские танцы, фильм „Все любят кролика Реймонда“ и длинные, спокойные воскресные дни»?

– «С пышными формами», – усмехнулся Ронни, – означает, что в ней центнера полтора весу. В тюрьме она бы имела успех среди черных.

– Ну и что, что полтора центнера? Может, она очень хороший человек? Может, она будет благодарна мужчине, который даст ей шанс и не станет попрекать лишним весом? И согласится закрыть глаза и на некоторые его недостатки.

Ронни глубоко затянулся и двумя аккуратными струйками выпустил дым через нос. Точно так же когда-то делал его отец. Иногда Мэй думала, что, если бы Пит был добрее и ответственнее, жизнь его сына, наверное, сложилась бы по-другому. Может, остальные мальчики меньше дразнили бы его или он умел бы защитить себя. Но ее бывший муж врал, изменял ей, пил, а когда напивался, становился злым и жестоко унижал всех, кто попадался под руку, и маленький Ронни являлся его любимой мишенью. Когда в конце концов он их бросил, Мэй казалось, что ее жизнь кончена, но сейчас-то она понимала, что это было только к лучшему.

Ронни еле заметно пожал плечами и сдался:

– Хорошо, мама. Если тебе так хочется, я попробую. Но только одно свидание, ладно? Я не собираюсь делать это своей основной работой.

Конечно, он уступил только для того, чтобы от нее отделаться, но это все-таки лучше, чем ничего. Ненормально, когда взрослый мужчина живет вдвоем с матерью и не имеет никаких занятий или увлечений, а только весь день читает газеты и смотрит телевизор. Как будто он до сих пор сидит в тюрьме: разница только в том, что сейчас он иногда совершает долгие прогулки на своем старом велосипеде, и Мэй в это время очень нервничает, потому что он отказывается говорить, куда и зачем ездит. Но велосипед – это все-таки лучше, чем машина, верно? Мэй с ума бы сошла от беспокойства, если бы он разъезжал по окрестностям в автомобиле или, не дай бог, в фургоне. Да и физическая нагрузка идет Ронни на пользу. Хоть он и жаловался постоянно на тюремную пищу, вышел он оттуда на семь килограммов тяжелее, чем сел.

Больше всего ему сейчас нужно общество хорошей женщины, и Мэй твердо решила, что поможет сыну подыскать подружку. Когда она у него появится, он, возможно, уже не станет подолгу торчать в своей комнате и подглядывать за соседскими ребятишками в бинокль. Он-то, конечно, все отрицает, но Мэй точно знает, что именно этим он там и занят.

А если в один прекрасный день Ронни женится (А почему бы и нет? Посмотрите, какие люди находят себе хороших жен: карлики, умственно отсталые, инвалиды без рук, без ног), тогда Мэй сможет спокойно умереть, не волнуясь о том, что станет с ее мальчиком, когда ее не будет рядом. Потому что порой она чувствует невыносимую усталость и хочет просто немного отдохнуть, ничего не делая и ни о чем не беспокоясь. Неужели она не заслужила этого после такой долгой жизни, в которой было очень много неприятностей и очень мало счастья? Последнее время, перед тем как уснуть, Мэй часто думала о кладбище, и оно казалось ей приветливым, спокойным местом, где растет зеленая травка и красивые деревья и соседи не обращаются с тобой как с заразной. Она открыла блокнот и приготовилась писать:

– У тебя приятная улыбка. Давай начнем с этого.

* * *

Берта, как обычно, явилась прямо к ланчу. В руках она держала большой бумажный пакет из магазина.

– Здесь фруктовый сок, – громко сказала она и хитро подмигнула, вручая пакет Мэй. – Я купила тот сок, какой вы просили, миссис Макгорви.

По какой-то непонятной причине Берта упорно называла вино фруктовым соком. Сначала Мэй думала, что она делает это ради соседских ушей (хотя какое кому дело?), но позже поняла, что это просто одна из дурацких шуточек, которых у Берты имелся неисчерпаемый запас. Мэй терпела их, считая неизбежной платой за общение. Видит бог, в жизни ей приходилось терпеть вещи и похуже.

– И где же наш принц? – спросила Берта, заглядывая в гостиную. – Опять раскатывает на своем железном коне?

Берта стала называть Ронни принцем, намекая на его ничегонеделание, сразу же, как только тот вернулся домой, хотя Мэй неоднократно объясняла ей, что сын не работает вовсе не потому, что не хочет. В ответ подруга только фыркала. По ее мнению, Ронни очень хорошо устроился: взрослый мужик, который не имеет никаких обязанностей, живет за счет матери, целыми днями ест чипсы и смотрит телевизор и к тому же держит себя наподобие члена королевской семьи.

– Да, ему полезны физические нагрузки, – объяснила Мэй, хотя обе женщины отлично знали, что Ронни терпеть не может подругу матери и специально уезжает из дому в часы ее ежедневных визитов.

– Чем-то очень вкусно пахнет, – покрутила носом Берта. – У нас сегодня жаркое?

– Нет, у нас сегодня сэндвичи с тунцом.

– И фруктовый сок, – добавила гостья. – Не забудь про фруктовый сок.

До знакомства с Бертой Мэй никогда не пила днем – она вообще очень мало пила, – но довольно быстро привыкла к бутылке вина за ланчем. Отчасти она делала это для того, чтобы составить компанию Берте, которая не любила пить одна, но вскоре ей стала даже нравиться немного размытая картина реальности, возникающая после употребления алкоголя. Иногда во второй половине дня за нее приходилось расплачиваться головной болью и какой-то тяжелой усталостью, но Мэй считала, что это небольшая плата и что она заслужила право немного себя побаловать.

* * *

Впервые она встретилась с Бертой четыре года назад в комнате для свиданий центральной тюрьмы штата, в которой их сыновья сидели в ожидании суда. Им было трудно не заметить друг друга: две пожилые белые женщины среди целого моря молодых темных лиц. Мэй робко улыбалась каждый раз, когда они с Бертой встречались глазами, но не стремилась познакомиться или начать разговор. История с девочкой-скаутом оказалась слишком лакомой наживкой для прессы, и дело Ронни получило довольно широкую огласку, после чего все контакты Мэй с окружающими ее людьми быстро оборвались. Друзья перестали звонить ей. Соседи больше не улыбались и не махали рукой. Ее собственная дочь говорила о Ронни ужасные вещи, которые, возможно, и были правдой, но все-таки, по мнению Мэй, не должны были высказываться вслух членами его собственной семьи. Даже отец Ортега предложил ей воздержаться от участия в благотворительной лотерее до тех пор, пока «все не уладится». Поэтому Мэй не спешила заводить новых знакомых, а тем более объяснять кому-то, что она делает в тюрьме.

Берта заговорила с ней первой. Одним ветреным весенним утром она зашла вслед за Мэй на парковку у здания тюрьмы и просто, как старая знакомая, поделилась с ней некоторыми мыслями, под которыми Мэй и сама готова была подписаться не глядя. Она говорила о том, как ужасно, когда твою плоть и кровь держат под замком и решеткой; о том, что, что бы он ни сделал, он все равно остается твоим маленьким мальчиком, которого ты продолжаешь любить, несмотря ни на что; о том, что те, кто не пережил подобного, никогда не смогут понять этой нерушимой связи между матерью и ее ребенком. Потом Берта пожаловалась на то, как трудно ей добираться от тюрьмы до Веллингтона, особенно по воскресеньям, когда автобусы ходят совсем редко, и, не успев опомниться, Мэй сообщила ей, что тоже живет в Веллингтоне и будет рада подвезти Берту до дома.

Потом несколько недель они вместе ездили в тюрьму в дни, отведенные для свиданий, до тех пор пока сын Берты Алан не получил свои шесть месяцев (это был уже не первый его срок) за то, что украл со строительной площадки сварочный аппарат и попытался продать его человеку, оказавшемуся двоюродным братом законного владельца. К этому времени Берта уже начала почти каждый день заходить в дом Мэй во время ланча – сначала по приглашению, а потом и не дожидаясь его. Во время учебного года она работала дежурной на перекрестке около школы Рейнберн и в промежуток между большой переменой и концом занятий обычно бывала свободна. Так почему бы не заглянуть в это время к подруге?

По правде говоря, Мэй была даже рада ее визитам. Не потому, что ей нравилась Берта – она вряд ли могла бы кому-нибудь понравиться, – а потому, что надо же человеку с кем-то общаться. Когда целыми днями ни с кем не разговариваешь, внутри будто что-то прокисает. Не важно, что Берта красит волосы в пронзительно-рыжий цвет, и чересчур много пьет (хотя Мэй, разумеется, не приветствовала употребление алкоголя в рабочее время), и глупо шутит, и никогда не говорит ни о ком ничего хорошего. Но ведь никто не навещает Мэй, кроме нее и дочери, Кэрол, но та забегает лишь раз в месяц для того, чтобы пожаловаться на Ронни и напомнить матери, какой он гадкий человек. Диана Терингер, которую когда-то Мэй считала своей самой близкой подругой, сделала вид, что не узнала ее, даже когда на днях в супермаркете столкнулись их тележки. А значит, Мэй пришлось делать выбор не между Бертой и семьей или Бертой и кем-нибудь более симпатичным, а между Бертой и никем. И это оказалось совсем нетрудно.

* * *

– Он точно знает, где спрятано тело, – уверенно заявила Берта. – Посмотри только, как бегают его маленькие глазки.

О нашумевшем деле конгрессмена Гари Кондита Мэй не хотелось даже думать, а уж тем более обсуждать его. Пропавшая девушка, горе родителей, убийца, оставшийся безнаказанным, – все это слишком ужасно. Но Берта получала от скандала нескрываемое удовольствие.

– Да у него прямо на лбу написано: «Виновен». А его милая женушка еще защищает этого мерзавца.

«А что ей остается делать? – хотелось ответить Мэй. – Что ей остается делать, если она любит его?»

– А я могу сказать этому хренову конгрессмену одну умную вещь, – продолжала Берта, сворачивая колпачок со второй бутылки. Она и три могла запросто выпить за ланчем. – Его дерьмо воняет точно так же, как у любого другого.

– Берта! – взмолилась Мэй. – Следи за языком.

– Надеюсь, ей еще придется навещать его в тюряге. Он наверняка будет очень представительно выглядеть в полосатом костюме. – Берта удовлетворенно ухмыльнулась. – А кто испортил краской вашу дорожку? – спросила она без всякого перехода, и Мэй даже не сразу поняла, что речь идет уже не о конгрессмене Кондите.

– Краской?

– А ты разве не знаешь? – Берта всегда была рада возможности сообщить плохую новость. – Этой ночью там появилась новая надпись.

– О господи! Какая-нибудь гадость?

– Всего одного слово. Но, конечно, не особенно приятное.

Мэй уже собралась встать со стула, но потом передумала. Слово – она даже догадывалась какое – может и подождать. Не стоит из-за него портить себе ланч.

– Что только эти люди себе позволяют, – пробормотала она.

– Хороший тунец, – сказала Берта, хотя почти не притронулась к своему сэндвичу. – Это «Старкист»?

– Нет, фирменный продукт универсама, – рассеянно ответила Мэй.

– Я никогда не покупаю их фирменные продукты. – Берта сокрушенно покачала головой, будто пришла к такому решению после ряда тяжелых ошибок. – Лучше потратить несколько лишних центов, но потом спать спокойно.

– Да это тот же самый продукт, – устало возразила Мэй. Они обсуждали эту тему всякий раз, когда на ланч подавался тунец. – Они просто приклеивают на него другую этикетку.

– Не будь такой наивной, – снисходительно возразила Берта, но тут ее внимание привлек забытый на столе блокнот с исписанной страничкой. – Что это? – спросила она, проворно хватая его.

– Объявление. Я хочу, чтобы Ронни познакомился с хорошей женщиной.

– Хм-м. – Берта сощурилась и прочитала вслух: – «Холостой белый мужчина, сорока трех лет, приятные глаза и улыбка. Люблю ездить на велосипеде и гулять по берегу. Конечно, я не идеален, но не потребую этого и от вас».

– Ну как тебе? – с надеждой спросила Мэй. Ей самой казалось, что получилось неплохо.

Берта несколько секунд поразмышляла, а потом решительно покачала головой:

– Так не пойдет. Надо написать «привлекательный».

– Я и хотела, но Ронни мне не позволил.

– Уж ты мне поверь. Если этого не написать, все решат, что он урод.

– Я ему говорила то же самое. Но ты же знаешь, какой он упрямый.

Берта взяла ручку и быстро вписала в объявление недостающее слово.

– Вот так, – удовлетворенно сказала она. – Теперь ему придется отбиваться от них палкой.

* * *

Щурясь от яркого полуденного солнца, Мэй смотрела на ужасное слово, написанное на дорожке, что вела к дому. Оно оказалось не тем, которого она ожидала. У нее вдруг ослабли колени.

– Что за ужасные, грубые люди! – горько пожаловалась она. – А ведь когда-то у нас был такой приятный городок.

– Никогда он не был приятным, – не согласилась с ней Берта. – Просто притворялся.

– Но такого вандализма я не помню.