Текст книги "Маленькие дети"

Автор книги: Том Перротта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

И наконец он дождался момента, о котором мечтает каждый фри-сэйфти. Легко раскидав лайнмэнов противника, его враг летел на перехват неудачного паса, высоко вскинув к небу руки и оставив совершенно беззащитными грудь и живот. Тодд бросился наперерез, но мяч его не интересовал. Два крупных тела столкнулись в воздухе, будто атомы в ускорителе. Плечо Тодда врезалась прямо в желудок лайнбэкера, в то место, где кончаются ребра. У-у-упф! Воздух вырвался из того, как из надутого бумажного пакета, который прихлопнули ладонью. Они оба рухнули на землю, но поднялся только Тодд.

Разговорчивый лайнбэкер остался лежать на спине, хватая ртом воздух, как выброшенная на землю рыба. Тодд не стал исполнять победного танца над поверженным врагом или каким-нибудь иным способом демонстрировать свое торжество. Он просто очень низко наклонился над ним и ласково ущипнул за щеку.

Тодд достаточно долго играл в футбол, чтобы понимать, что за мгновения столь сладкой мести неизбежно придется платить. И он заплатил несколько минут спустя, когда разъяренный лайнбэкер налетел на него сзади, схватил в охапку и, приподняв в воздух, с силой швырнул на землю приемом, достойным мирового чемпионата по боям без правил. Не успев подставить руки, Тодд проехался лицом по газону, похожему на гранит, прикрытый наждачной бумагой, оставил на нем часть кожи и очень удивился, когда чуть позже обнаружил, что все зубы остались на месте.

Склонившись над ним, его противник бил себя в грудь и издавал победные тарзановские вопли, а Тодд, скорчившись и тихо поскуливая, лежал на газоне и не решался закрыть глаза, так как ждал следующего удара. Поэтому он хорошо видел, как сзади к лайнбэкеру спокойно подошел Ларри Мун и, неторопливо размахнувшись, отвесил ему правый хук в челюсть, надолго сваливший Короля джунглей с ног. Вслед за чем началась короткая потасовка, после которой игра была остановлена. Победа со счетом двадцать шесть-ноль досталась «Аудиторам».

* * *

Кэти лежала без сна и вглядывалась в темноту. Ее рука касалась плеча Эрона, поднимающегося и опускающегося с каждым тихим вздохом. Она чувствовала себя виноватой, потому что за спиной Тодда нажаловалась на него матери. Матери, которая хоть, разумеется, и не говорила об этом прямо, никогда не любила ее мужа и не признавала его членом семьи. Она с враждебным недоверием относилась и к его располагающей внешности, и к обаянию, считая их, очевидно, серьезными недостатками для женатого мужчины, поскольку по собственному горькому опыту знала, что и с невзрачными коротышками хватает проблем. Когда Тодд провалился на экзамене, Марджори, казалось, испытала какое-то странное удовлетворение, как будто это только подтверждало ее невысокое мнение об умственных способностях зятя. Наверное, Кэти сердилась на мужа даже больше, чем сознавала, если решилась сдать его такому врагу.

И, что еще хуже, при этом она даже не сказала матери правду. В изложении Кэти выходило так, что больше всего она обеспокоена этим неожиданным увлечением футболом и риском серьезной травмы, которая может окончательно расстроить их и без того не особенно складный быт.

На самом деле ее огорчало совсем другое. Кэти не относила себя к числу чересчур осторожных людей, признающих благополучной только ту жизнь, в которой нет риска и исключены все возможности несчастья. Она понимала, что иногда человеку просто необходимо совершить что-нибудь безумное или опасное – промчаться на мотоцикле, или прыгнуть с парашютом, или сыграть в футбол без шлема, – хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что ты на самом деле живешь, а не прячешься в подвале, пережидая бурю. И у нее самой имелся целый список таких неразумных поступков, которые она намеревалась совершить, как только ее младший ребенок закончит колледж, и первым пунктом в нем значилась поездка в какую-нибудь горячую точку, где идут настоящие бои. И разумеется, Кэти не стала бы осуждать за подобную гонку за адреналином никого другого, и уж особенно мужчину, которого она любит.

Нет, ее огорчало совсем не то, что Тодд опять начал играть в футбол, а то, каким откровенно счастливым он себя при этом чувствовал. Как будто наконец-то собрался с силами и прогнал того мрачного незнакомца, который с начала весны жил под его кожей, каждый вечер угрюмо шел в библиотеку и через несколько часов так же угрюмо возвращался домой. С тех пор как Тодд присоединился к «Стражам», он стал больше улыбаться, снова начал расспрашивать Кэти о работе и слушать ее, когда она что-то рассказывала. Он даже двигаться стал по-другому – энергично и легко, словно опять стал тем молодым и беззаботным парнем, в которого она влюбилась в колледже. Наверное, такое преображение должно было бы радовать Кэти, но вместо этого она испытывала стыд, потому что только сейчас начала понимать, под каким давлением муж жил все последнее время и как тяжело ему было скрепя сердце подгонять себя под выдуманный ею образ.

Это я довела его до такого. Это я высосала из него всю жизнь.

Это она уговорила его поступить на юридический факультет, хотя Тодд неоднократно выражал сомнение в том, что пригоден для этой профессии. И это она настояла на том, чтобы он, перед тем как навсегда отказаться от карьеры, уже стоившей ему столько времени и усилий, еще один, последний, раз попытался сдать квалификационный экзамен. В любой момент она одним словом могла бы спасти его от этой пытки несостоятельностью, но так и не произнесла этого слова.

Не произнесла из-за собственной трусости и эгоизма и из-за того, что хотела усидеть на двух стульях сразу: оставаться творческой личностью и вести соответствующий образ жизни, но обойтись без неизбежных при этом жертв и финансовых трудностей. Многие друзья Кэти с режиссерского факультета, как и она, уже достигшие тридцати, до сих пор жили в дешевых, грязных квартирах – с соседями! – где-нибудь в Бруклине или Сомервилле, не заводили ни семьи, ни детей, ездили на древних машинах и обходились без медицинской страховки, но продолжали мечтать о честном, некоммерческом, социально значимом кино, хотя надежда снять его и таяла с каждым проходящим годом.

В отличие от них, Кэти пошла на компромиссы с самого начала. Она устроилась на некоммерческий общеобразовательный канал, больше похожий на террариум, где начала работать ассистентом на побегушках в группе озвучания, потом продвинулась до редактора, потом – до помощника режиссера, потратила кучу времени и сил на невыносимо скучные и бессмысленные проекты (какая-нибудь «История банджо в пяти частях») и наконец заработала право на собственный фильм. Проект «Забытые герои большой войны» не являлся особенно оригинальным образцом документального жанра, и, если говорить честно, поднятая в нем тема не особенно волновала саму Кэти, но она сознательно и отчасти цинично использовала волну ностальгического интереса ко Второй мировой войне, охватившую Америку в конце девяностых, для получения так необходимого ей гранта. Этот фильм должен был стать важным этапом ее карьеры, ступенью к более важным, интересным и многообещающим работам.

Единственным, что помогало Кэти терпеть тоску и мелочные склоки общественного телевидения и справляться с приступами типичного буржуазного страха перед будущим (сможем ли мы когда-нибудь купить свой дом, съездить в отпуск, отправить детей в хороший колледж и т. д. и т. п.?), была надежда на то, что уже скоро Тодд станет успешным адвокатом, начнет хорошо зарабатывать и обеспечит своей семье тот образ жизни, которого, по мнению Кэти, они были достойны. И тогда она сможет работать, только когда захочет, и браться только за те темы, которые ей по-настоящему интересны, и родить еще детей, и иметь достаточно денег на то, чтобы оплачивать няню и хороший детский сад. И на пути ко всему этому стоит всего один дурацкий экзамен!

Этот план был таким хорошим и при этом таким простым и осуществимым, что Кэти ужасно не хотелось отказываться от него даже сейчас, когда стало уже совершенно очевидно, что ее мужу он не причиняет ничего, кроме страданий. Может, его увлечение футболом принесет хоть какую-то пользу. Может, оно поможет Тодду избавиться от апатии и страха, придаст ему энергии и уверенности в себе, и с третьей попытки он все-таки сдаст этот чертов экзамен. И тогда все опять будет хорошо. И потом они станут вспоминать эти два года как трудный, но неизбежный и плодотворный этап, а не как время страха, неуверенности и разлада.

Он сможет это сделать, твердо сказала себе Кэти, глядя на темный пустой потолок. Он сможет, если захочет.

* * *

После игры они всей командой отправились в бар. Несмотря на разгромный счет и на правую щеку, которая болела так, словно он приложился ею к раскаленной сковородке, Тодд находился в состоянии эйфории. И дело было не в том, что он как-то особенно удачно сыграл сегодня – на поле Тодд совершил ничуть не меньше ошибок, чем все остальные, – а в том, что он не позволил себя запугать. Он принимал удары, не жалуясь, и сумел нанести ответный удар, вложив в него всю свою силу. И копы сегодня смотрели на него с каким-то крайним уважением, дружески хлопали по спине и заговаривали с ним как с равным. Большой Тодд! Что будешь пить, приятель? Испытательный срок закончился. Теперь он стал полноправным членом команды.

– Охо-хо! – Тони Корренти стоял у Тодда за спиной и умело массировал его трапециевидную мышцу. – Завтра нашему мальчику будет бо-бо.

– «Адвил», – уверенно посоветовал Девэйн. – «Адвил» и лед. Лед и «Адвил».

– И не забудь про мазь «Бен-Гэй», – подсказал Пит Олафсон.

– А если все это не поможет, – вмешался Барт Уильямс, берясь за бутылку «Джека Дэниэлса», – всегда можно обратиться к главному врачу команды, доктору Дэниэлсу. Друзья называют его просто Джеком.

– За лучшего в мире врача, – Тодд поднял стакан и залпом выпил его содержимое. – Кажется, мне уже лучше.

Постепенно «Стражи» разошлись по домам, и за столом остались только Тодд и Мун. Ларри был не в настроении, Тодд заметил это, когда они только пришли в бар. Последние полтора часа он много пил, но веселее от этого не становился и принимал участие в общей беседе, только если кто-нибудь обращался прямо к нему.

– Спасибо, что врезал тому парню, – сказал Тодд. – Я уж думал, он собирается сплясать у меня на голове.

Ларри посмотрел на него удивленно и даже обиженно и убрал с заплывшего глаза пакет со льдом. В последней драке с «Аудиторами» ему досталось больше, чем остальным.

– Тебе не за что меня благодарить. Ты должен плюнуть мне в лицо.

– О чем ты?

– Я ни разу не смог поставить блок тому парню. Он весь вечер делал со мной что хотел. – Ларри покачал головой, будто маленький мальчик, пойманный за чем-то постыдным. – Я подвел тебя. Я подвел всю команду.

– Чепуха. Ты выложился на полную.

– Я жирный и неповоротливый. И я позволил этому клоуну смешать меня с дерьмом.

– Все уже кончилось, – пожал плечами Тодд. – Забудь.

Ларри опять прижал лед к лицу и несколько неприятных секунд молча сверлил Тодда одним глазом:

– Иди ты со своими утешениями знаешь куда? Тодд посмотрел на запястье, где должны были находиться часы, оставшиеся дома.

– Знаешь, – сказал он, – я, пожалуй, пойду.

* * *

Тодд считал, что в таком состоянии Ларри не стоит садиться за руль, но предпочел промолчать, чтобы не расстраивать приятеля еще больше. В конце концов, ехать им совсем недалеко, а улицы в это время практически пустые.

– Я тебя подвел, – горестно повторял Ларри, безуспешно пытаясь попасть ключом в замок зажигания. – И это не новость. Я всех подвожу.

Он передал Тодду пакет со льдом, и тот машинально приложил его к щеке. Это оказалось очень приятно.

– Семью, команду, ребят на работе, всех. – Ему наконец удалось вставить ключ и завести машину. – Пожалуйста, никогда не рассчитывайте на меня, потому что я вас все равно подведу.

– Ты напрасно так преувеличиваешь, – сочувственно сказал Тодд. – У кого угодно может быть неудачная игра.

Ларри не очень уверенно тронулся с места и долго крутил головой, перед тем как выехать на улицу, как будто дело происходило в час пик.

– Джоанни ушла от меня, – сообщил он Тодду. – Забрала детей и уехала к своей матери.

– Черт! Вот это действительно неприятность.

– Я это заслужил. Я и мой дурацкий язык. – Тодд не собирался интересоваться подробностями, но Ларри не захотел их скрывать. – Я назвал ее грязной шлюхой. Прямо в присутствии детей.

– Зачем же ты так?

– Не знаю. Наверное, был не в настроении.

Без всякой видимой причины Ларри вдруг до упора выжал педаль газа и понесся по Плезант-стрит так, словно пытался кого-то догнать. Его минивэн оказался на удивление приемистым, и уже через две секунды спидометр показывал сто десять километров. К счастью, на следующем перекрестке работал светофор, и Ларри дисциплинированно затормозил, когда загорелся красный. Тодд едва не ударился носом о приборную доску, но все-таки вздохнул с облегчением.

– Поэтому сейчас я в полной жопе, – продолжил Ларри как ни в чем не бывало. – Вот-вот начнутся адвокаты, права опеки, алименты и прочее дерьмо. А потом она выйдет замуж за какого-нибудь придурка, и он будет растить моих детей. Так и надо таким мудакам, как я.

– Может, все еще наладится? Можно обратиться к семейному психологу.

– Мы все уже перепробовали. Больше ничего не осталось.

На светофоре загорелся зеленый, и Ларри тронулся с места. Теперь он ехал медленно и неуверенно, как будто совсем не знал этот район. Тодд очень устал, и от выпитого виски начинала болеть голова. Он старался и никак не мог найти какую-нибудь тему для беседы, которая не касалась бы семейных проблем Муна. На самом деле ему хотелось поговорить о Саре, и об их удивительных отношениях, и о том, как легко и гармонично они вписались в привычный ритм его жизни – утро и вечер принадлежат семье, а весь день – только ей, – но он сдержался, решив, что Ларри сейчас не самая подходящая аудитория для подобных признаний. Вдруг он вспомнил о происшествии, которое и так собирался упомянуть в разговоре с Муном.

– Слышал, что учудил этот извращенец? Пришел искупаться в городском бассейне.

– Что?! – Забыв про дорогу, Ларри всем корпусом развернулся к Тодду. – Кто тебе сказал?

– Я сам видел. Это было как раз в самую жару.

– В городском бассейне? Да там же всегда полно детишек! И мои мальчики туда ходят.

– Это было всего один раз. Сомневаюсь, что он решится это повторить.

Ларри продолжал трясти головой и вполголоса ругаться так, будто случилось что-то очень серьезное и непоправимое. Еще до того, как он выжал газ и круто вывернул руль влево, выполняя классический полицейский разворот, Тодд успел пожалеть о том, что у него не хватило ума промолчать.

* * *

Последнее время Кэти почему-то часто вспоминала тот давний день, когда она впервые смутно почувствовала, что в будущем их с Тоддом пути могут пересечься. Это случилось на предпоследнем курсе колледжа, весной, на лекции по социологии американской семьи.

Конечно, проучившись в небольшом колледже уже два с половиной года, они немного знали друг друга. Встречаясь на территории кампуса, они обменивались вежливыми улыбками и иногда даже парой вымученных фраз, как люди, живущие в одном мире, но по молчаливому согласию решившие не сближаться.

По крайней мере, Кэти приняла такое решение еще на первом курсе. Она слышала восторженные отзывы об этом красавце футболисте в самый первый вечер в общежитии, когда с тремя соседками по комнате они полночи не спали и сравнивали свои впечатления от новых знакомств. Названное кем-то имя Тодда было встречено общим мечтательным вздохом.

– Господи, ты его видела?

– Кака-ая лапочка!

– Правда, он похож на модель Кельвина Кляйна? – спросила у Кэти дружелюбная девушка Эмми. – Ну, на того блондина?

Кэти только пожала плечами. В комнате она оказалась единственной, кто еще не видел великолепного и, похоже, вездесущего Тодда. Эмми задумчиво сощурилась.

– А знаешь, – она смотрела прямо на Кэти, – он должен стать твоим парнем. Вы оба – самые красивые студенты на курсе, и из вас получится отличная пара. Правда ведь? – Она оглянулась на остальных девушек.

Все согласились, и с тех пор ничего не ведающий Тодд был заочно назначен бойфрендом Кэти. «Я видела сегодня твоего Тодда», «твой Тодд ходит в нашу лабораторию» – слышала она то и дело.

Но Кэти хватило всего одного разговора на вечеринке, состоявшейся пару недель спустя, чтобы твердо решить, что Тодд никогда не станет «ее парнем». Он был действительно очень хорош собой, но показался ей тогда не столько личностью, сколько идеальным воплощением типа красавца спортсмена, переставшего пленять ее еще в школе. Она не для того поступила в колледж, чтобы и здесь тратить время на футболистов с квадратными подбородками и словом «успех», печатными буквами написанным на лбу.

Нет, Кэти уже осточертели эти самодовольные атлеты с их вечным хвастовством и подробными отчетами о вчерашнем матче. Она мечтала влюбиться в небритого бунтаря-художника или дерзкого интеллектуала, который помог бы ей по-новому открыть мир и собственную индивидуальность, о чем ее безмозглым школьным кавалерам не дано было даже мечтать.

К концу первого курса Кэти уже примерила на эту роль и джазового гитариста, и художника-абстракциониста, и вечно обкуренного фотографа, и будущего антрополога, автостопом объездившего всю Австралию. Сначала каждый из них казался по-своему интересным, но когда очарование новизны изнашивалось, Кэти всякий раз приходилось с горечью признать, что представителей богемы столь же мало интересует ее внутренний мир, как и бывших приятелей-футболистов. Они упорно не желали тратить время, обсуждая с Кэти историю искусств или культуру аборигенов. Все они хотели только одного – как можно быстрее напоить ее и затащить в постель.

Потом, в начале третьего курса, она познакомилась с Джейсоном, невысоким кудрявым пареньком, родители которого преподавали историю в Висконсинском университете. Джейсон был пламенным марксистом (редкая птица в их кампусе) и яростным борцом за социальную справедливость и к тому же мог говорить на волнующие его темы часами. Всю осень они с Кэти просиживали ночами и, поглощая бесчисленное количество растворимого кофе, спорили о политике. Их мнения почти никогда не совпадали – Джейсон считал, например, что Восточная Германия была совершенно права, построив Берлинскую стену; и что диктатура пролетариата – наиболее прогрессивный и демократичный из всех современных режимов, – но это нисколько не смущало Кэти. Главное, что он был первым интеллектуалом, который отнесся к ней как к равной, с уважением выслушивал ее мнение и совершенно серьезно пытался убедить ее в своей правоте. Он не считал их споры лишь неизбежной прелюдией перед главным событием. Для Джейсона они и были главным событием. Он никогда не флиртовал с Кэти, не пытался поцеловать и пропускал мимо ушей все более прозрачные намеки на то, что она больше не настаивает на столь уважительном отношении к ее сексуальной независимости.

Понятно, что вскоре она по уши влюбилась. Из источника интеллектуальных восторгов их бесконечные и совершенно целомудренные споры о маоизме и Сандинистской революции превратились в ежедневную эротическую пытку. В конце концов Кэти не могла больше терпеть. Однажды в пятницу, предварительно накачав Джейсона водкой, она затащила его в постель. Секс с ним оправдал все самые смелые ее ожидания – он стал физическим и эмоциональным продолжением их диалога, в котором было все: и нежность, и страсть, и шепот, и обмен пылкими взглядами. Когда все кончилось, Кэти строго уперлась пальцем ему в грудь и потребовала объяснить, какого черта он так долго тянул. Джейсон смущенно отвернулся.

– Ну, я не знаю… – пробормотал он. – Наверное, это глупо.

– Что? Мне-то ты можешь сказать.

Он с трудом взглянул ей в глаза:

– Ты слишком высокая для меня.

Кэти расхохоталась. И это все?

– Джей, – мягко напомнила она, – я всего на пять сантиметров выше тебя.

– Скорее на десять.

– Пусть на десять. Мне на это наплевать.

Кэти ждала, что он скажет то же самое, но Джейсон молчал.

– Ты можешь говорить что угодно, – сказал он наконец, – но все-таки это смешно, когда девушка выше.

– Кому смешно?

– Людям. Всем.

– Боже мой, – недоверчиво ахнула Кэти. – ТЫ же социалист и революционер. Ты распространяешь в колледже «Дэйли уоркер». С каких это пор тебя волнует, что подумают люди?

– Мне это просто неприятно, Кэти. Все станут смеяться. И смеяться будут не над тобой.

– Ну и пусть смеются, – прошептала Кэти и наклонилась, чтобы поцеловала его. – Пусть всякие идиоты смеются.

Они еще около месяца пытались встречаться, но ничего хорошего из этого не вышло. Джейсон не желал никуда с ней ходить и скорее бы умер, чем согласился танцевать или просто держаться за руки на людях. В конце концов в первый же день после рождественских каникул он сообщил Кэти, что им надо расстаться.

– Я понимаю, что я идиот, – грустно сказал он, – и что, наверное, буду жалеть об этом до конца своих дней.

– Тогда давай не будем этого делать, – взмолилась Кэти, чувствуя, как к глазам подступают горячие, позорные слезы.

– Прости, – сказал Джейсон. – У нас все равно ничего не получится.

Два месяца спустя, когда Кэти еще не совсем оправилась после этого разрыва, на лекции по социологии американской семьи ее жизнь неожиданно и круто изменилась. Профессор, отдавший в юности дань радикализму, а ныне грузный толстяк с седеющей бородкой, расхаживал перед доской, на которой была написана загадочная фраза: «Гендерные ожидания / конфликт – проблема, у которой нет решения?»

– Я думаю, можно с определенной долей уверенности сказать, – вещал он, – что в настоящий момент наше общество переживает период нестабильного позиционирования. Старая концепция равных и справедливых отношений в семье уже почти никого не устраивает, но новая еще не найдена. Вашему поколению неизбежно придется заново изобретать колесо и придумывать новые модели долгосрочного совместного существования мужчины и женщины в рамках семьи.

Для иллюстрации своей теории профессор провел в аудитории импровизированный социологический опрос. Он попросил поднять руку тех студентов, которые собираются в будущем создать семью и завести детей. Примерно половина аудитории вытянула кверху руки. Профессор терпеливо ждал, поглядывая на них не без иронии, и после некоторого раздумья руки подняли еще несколько человек, и Кэти в их числе.

– Так, приблизительно три четверти. Вот это уже больше похоже на правду.

Потом он спросил, сколько женщин из присутствующих в аудитории намерены работать в полную силу в течение всего репродуктивного периода. Примерно половина из тех, кто собирался заводить детей, подняли руки. И Кэти опять была одной из них.

– Хорошо, – кивнул профессор. – Как видите, довольно значительное количество женщин выбирают традиционно мужскую модель поведения. Следующий вопрос я задаю уже из чистого любопытства. Кто из вас, молодые люди, согласится сидеть дома с ребенком, пока его жена будет ходить на работу? Менять пеленки, готовить обеды, стирать?

Профессор славился своим либерализмом и щедростью при выставлении отметок, поэтому на его лекциях всегда присутствовало много футболистов. Сейчас они весело переглядывались и заговорщицки подмигивали друг другу, а девушки качали головами и закатывали глаза, изображая справедливое возмущение.

– Ну есть добровольцы? – спросил профессор.

В этот момент вся аудитория уже смотрела на Тодда, сидящего с двумя другими футболистами за крайним столом, который на фоне этой троицы казался какой-то кукольной мебелью. Однако, в отличие от своих товарищей по команде, Тодд вытянул длинную руку к самому потолку.

Сначала Кэти подумала, что это шутка и парень просто решил повеселить приятелей. За два с половиной прошедших года ее отношение к Тодду никак не изменилось, а он, в точном соответствии с ее ожиданием, превратился в типичного представителя ненавистного ей типа «краса кампуса», объект томных воздыханий и продуманной охоты всех спортивных болельщиц и девушек из женского клуба, являющихся, по мнению Кэти, низшей и самой презренной кастой женского контингента колледжа.

Послушай, пора бы уже повзрослеть, с досадой подумала она.

Как будто отвечая на это невысказанное пожелание, Тодд посмотрел прямо на нее и улыбнулся. В этой улыбке не было ни самодовольства, ни издевки, которые ожидала увидеть Кэти. В ней было что-то гораздо более сложное и милое – как будто он извинялся за то, что не оправдал ее ожиданий и оказался совсем не тем, за кого она привыкла его принимать.

Я не шучу, казалось, говорила эта улыбка.

Память имеет свойство искажать прошлое и делать некоторые события гораздо более важными и значительными, чем они были на самом деле. Скорее всего, что-то подобное случилось и с тем молчаливым диалогом, которым обменялись Кэти и Тодд на лекции по социологии в то хмурое мартовское утро. На деле он происходил не дольше двух секунд, и после него у Кэти осталось лишь легкое предчувствие какой-то перемены, неожиданной, но приятной. Но когда десять лет спустя она лежала в постели рядом со своим спящим сыном, ей казалось, что все, что случится потом, вся их будущая жизнь была заключена в этом одном, невероятно важном моменте. В руке Тодда, поднятой к потолку, в его взгляде, устремленном на Кэти так, словно он уже тогда предлагал ей себя в мужья.

– Вот он, юные леди, – провозгласил профессор, не скрывая удивления. – Вот тот мужчина, который вам нужен.

* * *

Старуха открыла дверь после третьего звонка. Она, казалось, почти не удивилась, обнаружив в половине третьего ночи на своем крыльце двух мужчин – одного с заплывшим и почерневшим глазом, другого – с пакетиком льда, прижатым к щеке.

– Ну что еще? – сердито спросила женщина, глядя на них настороженно. Наверное, она еще не спала, когда они позвонили.

– Добрый вечер, миссис Макгорви, – с преувеличенной пьяной вежливостью поздоровался Ларри. – Мы только хотели узнать, дома ли Ронни.

– Оставьте его в покое, – отрезала старуха.

– Он нам нужен всего на минуточку, – любезно улыбнулся Ларри, как бы подчеркивая незначительность просьбы. – Просто хотим с ним немного поболтать.

Миссис Макгорви посмотрела на Тодда, будто не замечая Ларри, и он неуверенно пожал плечами, хотя на самом деле ему сейчас больше всего хотелось извиниться и за этот поздний визит, и за яйца, и за листовки, и за сгоревший на ее пороге мешок собачьего дерьма. Он вдруг почувствовал приступ острой жалости к этой старухе, которая стояла в дверном проеме, неровно дыша через нос и беспомощно выставив напоказ все свои вызывающие чувства стыда старческие несовершенства – обвисшую кожу на руках, редеющие, плохо покрашенные волосы, какие-то повязки на распухших лодыжках. Ее вставная челюсть, наверное, осталась в стаканчике у кровати. Тодд с удивлением подумал, что эта женщина, скорее всего, не намного старше его мачехи, которая три раза в неделю играет в теннис, регулярно ходит на массаж и иглоукалывание и оплачивает персонального тренера в спортзале. Только на деньги, заплаченные ее дантисту, пара ребят спокойно могла бы закончить колледж.

– Это мой дом, – твердо сказала старуха, вздернув подбородок. – Я плачу за него, и поэтому мне решать, кого приглашать, а кого – нет.

Ларри сложил ладони рупором и поднес их ко рту.

– Э-эй, Ронни! Спускайся к нам, поганый извращенец! – крикнул он веселым, но не допускающим возражений тоном. – И шевели ластами попроворнее!

Миссис Макгорви попыталась захлопнуть дверь, но Ларри успел подставить ногу и распахнул ее еще шире. Застоявшийся запах сваренных вкрутую яиц и немытых пепельниц – теплое, прогорклое дыхание дома – просочился на крыльцо и смешался с душистой ночной прохладой.

– Я вызываю полицию, – объявила старуха.

Ларри рассмеялся:

– Я слышал, что они очень любят тех, кто насилует детей.

Из женщины, как будто из проколотого шарика, вдруг вышел весь воздух.

– Ронни никому не причинил зла, – жалобно сказала она. – Почему вы не можете оставить его в покое?

– А почему он не оставил в покое девочку-скаута? Почему мы должны обходиться с ним лучше, чем он обошелся с нею? А как насчет маленькой Холли?

Женщина не успела ответить, потому что за ее спиной появился сам Макгорви, растерянно моргающий и сонный, в синих рабочих штанах и куртке от пижамы. В болезненном желтом свете фонарика он показался Тодду типичным неудачником средних лет с жалким зачесом на лысине и раболепно согнутой спиной, как будто он каждую минуту ожидал удара. Он был нисколько не похож на то инопланетное существо в маске и ластах, которое нагнало столько страху на взрослых и детей в бассейне.

– Все в порядке, мама. – Макгорви вышел вперед и осторожно встал между своей матерью и незваными посетителями. – Чем могу вам помочь, джентльмены?

– Привет, – отозвался Ларри. – А разве ты не собираешься показать мне свой член?

Немного помолчав, словно обдумывая это предложение, Ронни отрицательно покачал головой.

– Жаль! – театрально огорчился Ларри. – А мне говорили, что ты очень любишь показывать член всем, кто звонит в твою дверь.

От неловкости Тодд опустил глаза и наткнулся взглядом на старые парусиновые тапочки старухи, на одном из которых была прорезана дырка, наверное, для того, чтобы не давило на больную косточку.

– Возможно, я староват для тебя? – размышлял вслух Ларри. – Возможно, ты показываешь его только маленьким детям? Я прав?

Чтобы поскорее избавиться от непрошеной жалости к Макгорви, Тодд попробовал представить себе, как тот совершает свое преступление, но так и не смог. Он открыл девочке дверь уже со спущенными штанами? Или сначала поговорил с ней и купил у нее пакетик мятных леденцов, а уж потом продемонстрировал свой маленький сюрприз? Говорил ли он что-нибудь при этом? Пытался ли дотронуться до нее? Тодду гораздо легче было представить удивление и ужас на лице девочки. А о маленькой Холли он даже не решался думать.

– Слушай меня, ты, кусок дерьма! – Ларри схватил Макгорви за ворот рубашки и подтянул к себе так близко, что едва не столкнулся с ним носом. – Ты больше не подойдешь к городскому бассейну ближе чем на милю, понял? Или я лично займусь тобой, и после этого тебе нечего будет демонстрировать маленьким девочкам, уяснил?

Тодд мягко прикоснулся к плечу приятеля:

– Достаточно, Ларри. Поехали домой. Я думаю, он все уже осознал.

– Я очень надеюсь, что так и есть. – Ларри смачно отхаркнулся и плюнул в лицо Макгорви, а потом с силой толкнул его к матери. – Ты все запомнил, урод?

Ронни кивнул. Его лицо не выражало никаких эмоций, будто происходящее его нисколько не беспокоило и чужая слюна не текла у него по переносице.