Текст книги "Историки Рима"

Автор книги: Тит Ливий

Соавторы: Аммиан Марцеллин,Публий Тацит,Гай Транквилл,Гай Саллюстий Крисп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

Только одного я опасаюсь – как бы частная дружба с Югуртой не сбила с правильного пути некоторых людей, плохо понимающих эту дружбу. Они, как я слышу, обходят ваши дома, и докучают вам советами, и прилагают все усилия к тому, чтобы вы не принимали никакого решения в отсутствие Югурты, не расследовав дела по всем правилам, и извращают мои слова, и стараются представить мое бегство притворством, точно мне можно было оставаться в моих владениях. О, если бы мне увидеть того, чье гнусное злодейство стало причиною моих злоключений, «притворяющимся» точно так же, как я, если бы вы или же бессмертные боги позаботились, наконец, о делах человеческих! Тогда негодяй, который сегодня дерзко кичится своим преступлением, был бы истерзан всеми муками, тяжкою карою заплатил бы он за неблагодарность к нашему родителю, за убийство моего брата, за мои страдания! О, брат мой, мой самый любимый, безвременно отнята у тебя жизнь, отнята человеком, который менее всех прочих мог поднять на тебя руку, и все же мне следует скорее радоваться твоей гибели, нежели скорбеть о ней. Ведь вместе с душою у тебя отнято не только царство, но и бегство, изгнание, нужда, одним словом, все тяготы, которые ныне гнетут меня. А я, несчастный, с отцовского престола низвергнутый в омут бедствий, являю собою образ всех дел человеческих. Не ведаю, с чего начать – искать ли возмездия за то, что учинено над тобою (хотя сам не могу обойтись без чужой помощи), или думать о царстве (хотя и собственная жизнь, и собственная смерть моя не в моей власти)? Ах, когда бы в нынешнем моем положении можно было умереть, сохраняя достоинство, – но ведь люди по праву будут презирать меня, если, устав от мук, я склонюсь перед несправедливостью! Жить я не хочу, но и умереть не могу, не запятнавши себя позором.

Господа сенаторы, ради вас самих, ради детей и родителей ваших, ради величия римского народа, помогите мне в моем несчастье, воспротивьтесь насилью, не дайте преступному кровопролитию в нашем роду привести к ничтожеству Нумидийское царство, которое принадлежит вам».

XV. После того, как царь завершил речь, послы Югурты, полагаясь больше на подкуп, чем на правоту дела, коротко отвечают: Гиемпсал убит нумидийцами в отместку за его жестокость, Адгербал сам начал войну, но не смог довести преступный замысел до конца и теперь жалуется на неудачу, Югурта просит у сената одного – пусть видят в нем того же Югурту, какого узнали при Нуманции, пусть словам врага не придают больше цены, чем собственным его поступкам.

Вслед за тем противники выходят из курии. Сенат немедля приступает к обсуждению. Покровители Югурты, а с ними и сенаторы, поддавшиеся на их уговоры, обвинения Адгербала оставляют без внимания, заслуги же Югурты превозносят до небес. Свое влияние, красноречие, коротко говоря – все средства пустили они в ход, точно бы не чужое преступление защищая, а собственное доброе имя. И напротив, лишь немногие, кому добро и справедливость были дороже богатства, требовали помочь Адгербалу и строго наказать убийцу Гиемпсала; но громче всех требовал Эмилий Скавр, человек знатный, неутомимо деятельный, жаждущий славы, почестей, денег, и при этом ловко скрывающий свои пороки. Убедившись, что посланцы царя действуют безо всякого стыда и действия их получили огласку, он испугался, что это грязное своеволие вызовет – как нередко в подобных обстоятельствах – общую ненависть, и обуздал всегдашнее свое корыстолюбие.

XVI. Верх одержала, однако же, та часть сената, которая деньги и выгодные дружеские связи ставила выше истины. Принимается постановление разделить царство Миципсы меж Югуртою и Адгербалом, отрядивши для этой цели десятерых послов. Главою посольства был Луций Опимий, человек видный и в ту пору очень сильный в сенате, потому что в свое консульство, 123после убийства Гая Гракха и Марка Фульвия Флакка, он самым решительным образом воспользовался победою знати над простым людом. В Риме он выступил против Югурты, тем не менее царь встретил его отменно и с помощью щедрых даров и посулов достигнув того, что свою честь, совесть, всего себя целиком он подчинил выгодам царя Югурты. Остальных послов Югурта пленил тем же способом почти всех: лишь для немногих честность оказалась дороже корысти. При разделе ту часть Нумидии, что прилегает к Мавритании и богаче пашнями и людьми, получил Югурта. Другая часть, скорее видная, чем ценная, – она изобиловала гаванями и красивыми строениями, – досталась Адгербалу.

XVII. Здесь ход рассказа, как мне представляется, требует дать краткое описание Африки и коснуться тех племен, с которыми мы воевали или хранили дружбу. Правда, о местах и народах, куда путешественники заходят редко, – из-за обширных пустынь, зноя и бездорожья, – сообщить что-либо достоверное не так просто. Что же касается остального, я буду предельно краток.

Разделяя земной круг на части, большинство исследователей на третье место ставят Африку, но некоторые называют лишь Азию и Европу, Африку же присоединяют к Европе. Рубежи Африки – на западе пролив между Нашим морем 124и Океаном, на востоке покатая равнина, которая у тамошних жителей именуется Катабатмом. 125Море в том краю бурное и лишено гаваней. Земля хлебородна, хороша под пастбища, но безлесна. Почва суха, и сухи небеса. Люди крепкого сложения, проворны, выносливы. Большинство умирает от старости, – кроме тех, кто гибнет от меча или копья или в когтях диких зверей, – болезни же редки. Но ядовитых животных – великое множество.

Кому принадлежала Африка изначально, кто появился позже, каким образом смешались меж собою эти народы, я скажу в самых немногих словах, – так, как мне переводили из пунийских книг (их приписывают царю Гиемпсалу 126) и как представляют себе это сами обитатели страны, хотя с общепринятым суждением такой взгляд и не совпадает. Впрочем, в ответе за него пусть будут те, кому он принадлежит.

XVIII. Первоначально Африку населяли гетулы и ливийцы. Грубые, дикие, они питались звериным мясом и полевою травой, точно скот. Они не подчинялись ни обычаям, ни закону, ни какой бы то ни было власти. Они бродили и скитались, все порознь, и где застигала кого ночь, там и был его дом. После гибели Геракла 127– а погиб он, по мнению африканцев, в Испании – войско его, составленное из разных племен, потеряло вождя и быстро распалось, потому что многие слепо искали власти, и каждый лишь для себя. Мидяне, персы и армяне переправились на судах в Африку и заняли места, ближние к Нашему морю, причем, персы – ближе к Океану. 128Персы жили в перевернутых кверху килем кораблях, потому что леса для стройки не могли ни найти подле, ни купить или выменять в Испании – торговле мешали просторы моря и незнание языка. Постепенно они стали заключать браки с гетулами и смешались с ними, а так как в поисках пашен они часто переходили из одной области в другую, то сами прозвали себя номадами. 129Впрочем, и до сих пор дома нумидийских крестьян – на их говоре «мапалии» – вытянуты в длину, с закругленными стенами, с кровлею вроде корабельного днища. С мидянами же и армянами соединились ливийцы – они обитали невдалеке от Африканского моря, 130а гетулы южнее, по соседству с выжженною пустыней. У них рано возникли города, ибо от Испании их отделял только пролив, и они давно завязали обмен с испанцами. Имя пришельцев ливийцы мало-помалу исказили, и в варварском произношении мидяне сделались маврами. Сила персов быстро возросла; позже они умножились настолько, что, расставшись с родным племенем, осели, под именем нумидийцев, в тех краях, что прилегают к Карфагену и ныне зовутся Нумидией. Далее и первые и вторые, пользуясь взаимною поддержкой, подчинили соседей – кого оружием, а кого и страхом – и стяжали громкую славу, в особенности те, кто придвинулся вплотную к Нашему морю, ибо ливийцы менее воинственны, нежели гетулы. В конце концов почти вся прибрежная Африка перешла под владычество нумидийцев, а побежденные слились с победителями и приняли их имя.

XIX. Впоследствии финикийцы, желая уменьшить число жителей в отечестве, а иные – и стремясь к власти и увлекши за собою простой народ и всевозможных бунтовщиков, основали на берегу моря города 131Гиппон, Гадрумет, Лепту и другие, и, в короткое время расцветши и возвысившись, они служили и защите и украшению тех городов, от которых произошли. Что же до Карфагена, я предпочитаю вовсе умолчать о нем, чем говорить вскользь, а между тем пора двигаться дальше и уклоняться в сторону нельзя.

Итак, по берегу моря ближе всего к Катабатму, который отделяет Египет от Африки, – Кирена, колония ферейцев, 132потом – оба Сирта, 133а между ними – Лепта, потом – Алтари Филенов, где проходил обращенный к Египту рубеж Карфагенской державы, далее – другие пунийские города. Затем, вплоть до Мавритании, берег принадлежит нумидийцам, а ближайшими к Испании землями владеют мавры. Южнее Нумидии, как сообщают, живут гетулы, частью оседло, а частью – еще дикими кочевниками, за ними – эфиопы, а дальше лежат области, выжженные солнцем дотла.

К началу войны с Югуртой большею частью пунийских городов и владениями карфагенян, которые те сохраняли за собою в самую последнюю пору, управлял римский народ через своих наместников. Значительная часть Гетулии и Нумидия до реки Мулухи была под властью Югурты. Всеми маврами правил царь Бокх, знавший римский народ только по имени, да и нам совершенно незнакомый ни по военным, ни по мирным временам.

Об Африке и ее обитателях для нужд нашего повествования сказанного довольно.

XX. Разделив Нумидийское царство, послы покинули Африку. Югурта увидел, что, вопреки тайным страхам, получил даже награду за преступление, и окончательно убедился, что друзья под Нуманцией говорили правду: в Риме действительно все продажно. Вдобавок и обещания тех, кого он только что подкупил обильными дарами, не давали ему покоя, и он устремил свои помыслы к царству Адгербала. Сам он был горяч и воинствен, а тот, на кого он нацеливался, тих и миролюбив, нрава кроткого, беззащитный, более опасливый, нежели опасный. И вот внезапно вторгается он 134во владения Адгербала с большим отрядом, захватывает много пленных, скота и прочей добычи, жжет дома, разоряет конницею обширные пространства, а потом со всем войском возвращается к себе, ожидая, что возмущенный Адгербал отомстит за обиду вооруженною рукой и это послужит поводом к войне. Но тот ощущал неравенство в силах и больше полагался на дружбу римского народа, чем на своих нумидийцев, а потому отправил к Югурте послов с жалобою на обиду. В ответ они не услышали ничего, кроме оскорблений, и все же Адгербал решился терпеть до последней крайности, лишь бы не браться за оружие: ведь первая его попытка окончилась так плачевно. Но это лишь пуще разожгло алчность Югурты, который в душе уже захватил все Адгербалово царство. И уже не как прежде, не с разбойничьим отрядом, но с большой, хорошо подготовленной армией начал он войну и открыто стал домогаться владычества надо всею Нумидией. Где бы он ни появлялся, всюду опустошал города и поля, угонял добычу, множил отвагу в своих и ужас в неприятеле.

XXI. Теперь Адгербал понял, что не остается ничего иного, как либо покинуть свое царство, либо защищать его с оружием в руках, и, волей-неволей собрав войско, он выступил навстречу Югурте. Противники сошлись и остановились невдалеке от моря, подле города Цирты, 135и так как день был на исходе, битва не завязалась. Но под конец ночи, в предутренних сумерках, воины Югурты по условленному знаку врываются в лагерь Адгербала и обращают в беспорядочное бегство врагов, полусонных, наполовину безоружных. Адгербал с немногими всадниками укрылся в Цирте, и если бы не множество италийцев, 136которые со стен отразили неприятельский натиск, борьба между двумя царями была бы начата и завершена в один день. Югурта осадил город, придвинув к нему штурмовые навесы, башни и всевозможные машины и изо всех сил спеша предупредить и опередить послов Адгербала, которых тот, как он узнал, отправил в Рим еще до битвы.

Получив весть о войне, сенат отряжает в Африку трех молодых людей с наказом встретиться с обоими противниками и от имели римского сената и народа внушить им, дабы они положили оружие и решили свои спор не силою, но в согласии с правом – лишь это одно достойно и Рима и их самих.

ХХII. Послы выехали с тем большею поспешностью, что, пока они собирались в дорогу, в Риме заговорили и о сражении, и об осаде Цирты; впрочем, ожесточения в этой молве еще не было. Выслушав послов, Югурта ответил, что нет для него ничего выше и дороже, нежели воля сената. С молодых лет печется он о том, чтобы снискать благосклонность лучших. Не коварство, но доблесть доставила ему расположение великого Публия Сципиона, и по той же причине, а не по бездетности усыновил его царь Миципса. Но столько раз доказавши честность свою и отвагу, он отнюдь не расположен терпеть несправедливость. Адгербал тайно покушался на его жизнь. Проведав об этом, он, Югурта, помешал преступлению совершиться. Римский народ поступит и несправедливо, и неверно, если не даст ему воспользоваться общим правом народов. Наконец вскоре он сам отправит в Рим посольство с подробным докладом. На том посланцы сената и расстались с Югуртой; возможности переговорить с Адгербалом им не представилось.

XXIII. Едва дождавшись, когда они отплывут из Африки, Югурта тут же окружает стены города валом и рвом, возводит башни и размещает в них сильные караулы: от мысли взять Цирту приступом принудила отказаться крепость ее позиции. Днем и ночью хлопотал он подле стен, действуя силою и хитростью – обороняющихся то соблазнял наградами, то запугивал, своим внушал все больше отваги, коротко говоря, не упускал из виду ничего.

Адгербалу стало ясно, что положение его отчаянное – враг неумолим, подмоги ждать не от кого, за нуждою во всем самом необходимом борьба долго протянуться не сможет, – и потому, выбрав среди тех, кто бежал в Цирту с ним вместе, двоих, самых проворных, он, взывая к состраданию этих людей и не щадя обещаний, уговорил их ночью пробраться через вражеские укрепления к морю, чтобы плыть в Рим.

XXIV. В короткий срок нумидийцы исполнили поручение царя. Письмо Адгербала было оглашено в сенате; вот его содержание:

«Не по своей вине все снова и снова прошу я вас о помощи, господа сенаторы, – к тому вынуждают меня насилия Югурты, который так страстно хочет меня уничтожить, что не держит в мыслях уже ни вас, ни бессмертных богов и больше всего на свете жаждет моей крови. Друг и союзник римского народа, я томлюсь в осаде уже пятый месяц. Ничто мне не в помощь – ни заслуги отца моего Миципсы, ни ваши постановления. От чего я страдаю сильнее – от меча или от голода, и сам не знаю.

Писать о Югурте подробнее не велит злая моя участь, ибо я уже убедился, как мало доверия внушают несчастные. Но я прекрасно понимаю, что не только на Адгербала он покушается, что нельзя домогаться разом и вашей дружбы, и моей державы. Которая из двух ему дороже, видно каждому. В самом деле, сперва он умертвил Гиемпсала, моего брата, потом изгнал из отеческих владений меня. Вы скажете, что эти бесчинства затрагивали меня одного, вас же не касались вовсе, – верно, но теперь-то он наложил руку на ваше царство, запер в осаде того, кого вы поставили властелином над нумидийцами! Во что ценит Югурта речи ваших послов, показывает опасность, которою он грозит мне. Что же еще, кроме вашей силы, способно на него подействовать? Можете не сомневаться, я предпочел бы, чтобы и эти мои слова, и прежние жалобы в сенате оказались пустыми, чтобы мои несчастья не служили подтверждением моей правоты!

Но коль скоро я для того и появился на свет, чтобы через меня открывались преступления Югурты, я молю избавить меня уже не от смерти и не от муки, а лишь от власти моего врага и от его надругательств. Нумидийским царством, которое принадлежит вам, распорядитесь, как сочтете нужным, меня же только вырвите из рук нечестивца – заклинаю вас величием Рима и верностью дружбе, если не совсем еще изгладился из вашей памяти мой дед Масинисса!»

XXV. Когда письмо было оглашено, послышались предложения отправить в Африку войско и подать Адгербалу немедленную помощь, а тем временем обдумать, как поступить с Югуртою, не подчинившимся сенатскому посольству. Но те же покровители царя приложили все усилия, чтобы такое постановление не состоялось, и, как в большинстве подобных случаев, общее благо подчинилось частной приязни. Тем не менее в Африку отряжаются знатные мужи, старше прежних летами и выше достоинством, и среди них – Марк Скавр, которого мы уже упоминали, в прошлом консул, а тогда первый в сенаторском списке. 137Уже через три дня они сели на корабль – чтобы утишить всеобщее негодование и уступая мольбам нумидийцев. Через короткое время они высадились в Утике 138и оттуда написали Югурте, что посланы к нему сенатом и чтобы он как можно скорее явился в Провинцию.

Проведав, что помешать его планам прибыли люди известные и, как он слышал, очень влиятельные в Риме, Югурта сперва разрывался между страхом и желанием: он боялся гнева сената, если не подчинится послам, но дух, ослепленный страстью, неудержимо тянуло к начатому преступлению. В конце концов злой умысел взял верх в алчном сердце, и, окружив Цирту, он употребляет все меры, чтобы ворваться в город, твердо надеясь найти либо прямой, либо обходный путь к победе, если силы врага будут рассредоточены. Но вышло по-иному, он не достигнул того, к чему стремился, не захватил Адгербала прежде, чем встретиться с послами, и, чтобы не раздражать дальнейшим промедлением Скавра, которого боялся всего больше, с немногими всадниками прибыл в Провинцию. От имени сената ему были сделаны самые грозные предупреждения за то, что он не снял осады, и, однако же, после долгих переговоров послы уехали ни с чем.

XXVI. Когда об этом сделалось известно в Цирте, италийцы, – чьим мужеством только и держались стены, – в уверенности, что, на случай сдачи, их охраняет величие римского народа, принялись убеждать Адгербала, чтобы он сдался сам и сдал город Югурте, не выговаривая ничего, кроме жизни: об остальном позаботится римский сенат. Хотя Адгербал скорее поверил бы чему угодно, нежели слову Югурты, но италийцы могли бы и принудить его – и он последовал их совету. А Югурта первым делом умертвил в жестокой пытке Адгербала, а затем перебил всех взрослых нумидийцев и купцов без разбора – всех, кто попался с оружием в руках.

XXVII. Когда весть о случившемся дошла до Рима и стала предметом обсуждения в сенате, все те же прислужники царя, затягивая время то запросами, то обращениями к друзьям, а то и перебранкою с противниками, пытались утишить ужас, вызванный этим злодейством. И если бы не Гай Меммий, избранный народным трибуном на следующий год, человек деятельный, враг могущественной знати, который объяснил римскому народу, что происходит, – что немногие, но сильные своими приверженцами люди стараются оставить безнаказанным преступление Югурты, вся ненависть наверняка исчерпалась бы в этих затянувшихся обсуждениях: так велики были влияние царя и власть его денег. Но сенат сознавал свою вину и боялся народа, а потому, в согласии с Семпрониевым законом, 139назначил провинциями для будущих консулов Нумидию и Италию. Консулами были избраны Публий Сципион Назика и Луций Кальпурний Бестиа; Кальпурнию досталась Нумидия, Сципиону – Италия. Затем объявили набор войска, предназначенного для Африки, определили расходы на жалование и все прочие надобные для войны затраты.

XXVIII. Югурта, твердо уверовавший, что в Риме все продажно, был поражен; он отправляет к сенату сына и двух близких друзей и дает им тот же наказ, что посольству, которое отряжал после убийства Гиемпсала, – подкупать всех подряд. Когда они подъезжали к Риму, консул Бестиа обратился к сенату с запросом, угодно ли ему принять послов Югурты в городских стенах, и сенат постановил: нумидийцам покинуть Италию в течение ближайших десяти дней, если только они не привезли весть о сдаче царства и самого царя. Консул приказывает известить послов о решении сената, и они пускаются в обратный путь, ничего не достигнув.

Между тем войско было набрано, и Кальпурний подыскивает себе помощников среди людей знатных и влиятельных, чтобы их влиянием покрыть все свои будущие проступки. (В числе помощников оказался и Скавр, о нраве и повадках которого мы уже упоминали.) Дело в том, что наш консул отличался многими замечательными качествами души и тела – был неутомим в трудах, остер умом, достаточно осмотрителен, прекрасно сведущ в военном искусстве, неустрашим в опасностях, недоступен для вражеского коварства, – но все эти достоинства опутаны были алчностью.

Легионы прошли по Италии в Регий, 140оттуда их перевезли в Сицилию, а из Сицилии в Африку. Запасшись продовольствием, Кальпурний стремительно вторгся в Нумидию, с боем взял несколько городов, захватил много пленных.

XXIX. Но когда Югурта через своих посланцев начал соблазнять его деньгами, а вдобавок намекнул на трудности войны, которою ему предстояло руководить, дух, больной корыстолюбием, легко уступил. Своим помощником, сообщником во всех планах консул сделал Скавра, который прежде, когда большинство единомышленников из одного с ним стана уже были подкуплены, непримиримо враждовал с царем, но теперь огромность платы свела его с пути добра и чести. Сперва Югурта хотел получить лишь отсрочку в войне, надеясь тем временем чего-нибудь добиться в Риме деньгами или влиянием друзей. Но, узнавши, что в дело втянут Скавр, он исполнился уверенности, что мир будет восстановлен, и решил сам обсудить с римлянами каждое из условий договора. Консул отправляет в город Югурты Вагу квестора Секстия – в действительности заложником, а по видимости – для приемки продовольствия, которое Кальпурний во всеуслышание потребовал у царских послов, когда, впредь до сдачи, было объявлено перемирие. Югурта, как и надумал заранее, прибыл в лагерь; перед советом 141он держал краткую речь – о ненависти, предметом которой был его поступок, о своем согласии сдаться – об остальном же тайно столковался с Бестией и Скавром. На другой день голосовали безо всякого порядка, и изъявления покорности были приняты. По требованию военного совета, Югурта выдал квестору тридцать слонов, много скота, лошадей и небольшую сумму денег. Кальпурний уехал в Рим руководить выборами. 142Нумидия и наше войско вкушали мир.

XXX. После того, как события в Африке сделались достоянием молвы, повсюду в Риме, во всяком собрании, только и было разговоров, что о поведении консула. Народ был в ожесточении, сенаторы – в замешательстве: одобрить ли столь возмутительный проступок или отменить решение консула? Сила Скавра, который, как утверждали, был для Бестии и советником и союзником, – вот что всего больше мешало им заступиться за истину и справедливость. Но меж тем как сенат колебался и медлил, Гай Меммий – о его независимом нраве и ненависти к могущественной знати мы уже говорили раньше – на сходках призывал народ к мести, призывал защитить государство и собственную свободу, напоминал о высокомерии знати, перечислял ее жестокости – одним словом, всячески разжигал гнев простого люда.

Красноречие Меммия было тогда в самом расцвете и пользовалось громкой известностью в Риме, а потому я счел уместным привести здесь одну из столь многочисленных его речей и отдал предпочтение той, которую он произнес перед народом после возвращения Бестии. Вот примерно, что он сказал:

XXXI. «У меня достаточно оснований не выступать перед вами, квириты, да только любовь к государству перевешивает их все – и влиятельность знати, и ваше равнодушие, и общее презрение к праву, и, главное, то, что нравственная чистота сопряжена скорее с опасностями, нежели с почетом. Не хотелось бы мне вспоминать, как вот уже пятнадцать лет 143служите вы посмешищем для гордыни немногих, как позорно погибли ваши защитники и как смерть их осталась неотмщенной, как сами вы погрязли в праздности и безволии настолько, что даже теперь, когда враги ваши связаны виною, не дерзаете подняться, даже теперь боитесь тех, кому сами должны бы внушать ужас! Все это так, и, однако же, я обязан оказать сопротивление могуществу знатных. Я непременно попытаюсь воспользоваться свободою, которую завещал мне мой отец, но будет ли попытка удачной или бесплодной, зависит от вас, квириты.

Я вовсе не зову вас бороться с несправедливостью вооруженной рукой, как часто поступали ваши предки. Нет нужды ни в насилии, ни в бегстве – следуя своим правилам, ваши противники неизбежно погибнут сами. После убийства Тиберия Гракха, которого они обвиняли в стремлении к царской власти, простой люд Рима изводили расследованиями; были убиты Гай Гракх и Марк Фульвий – и снова многие из вашего сословия сложили головы в темнице; и в обоих случаях предел вашим бедствиям положил не закон, а лишь произвол знати. Впрочем, пусть даже так – пусть возвращать народу его права означает готовить себе царский венец, 144пусть всякая месть, сопряженная с гражданским кровопролитием, считается оправданной. В прежние годы мы молча негодовали, глядя, как расхищается казна, как подати от царей и свободных народов стекаются в кошельки немногих знатных, как одни и те же люди владеют и высшею славою, и несметными богатствами. Однако же и всего этого, и полной своей безнаказанности им было мало – они предали врагам ваши законы, ваше величье, все сокровища, божеские и человеческие! И никому из них не стыдно, никто не жалеет о содеянном – напротив, горделиво красуются они перед вами, чванясь своими жречествами, консульствами, а кто и триумфами, так, словно бы это им в честь, не в наживу! Рабы, купленные за деньги, не желают переносить несправедливой власти господ, а вы, квириты, рожденные властвовать, согласны равнодушно терпеть рабство? А кто они, те, что правят государством? Опаснейшие злодеи, их руки в крови, их алчность ненасытна, они повинны во всех преступлениях и тем не менее полны высокомерия, для них во всем барыш – в верности, в славе, в страхе перед богами, во всем честном и бесчестном. Одни умертвили народных трибунов, 145другие вели противозаконные расследования, большинство громило вас и убивало – и все в безопасности: чем хуже кто бесчинствовал, тем надежнее он защищен. Собственный страх, который должно было породить преступление, они сумели внушить вам, воспользовавшись вашим малодушием, потому что всех их сплотила воедино общая страсть, общая ненависть, общие опасения. Такая сплоченность меж добрыми зовется дружбой, меж худыми – заговором. Если бы вы с тем же усердием пеклись о вашей свободе, с каким они рвутся к власти, конечно, государство не было бы в таком расстройстве, как ныне, и ваша благосклонность была бы отдана самым лучшим, а не самым наглым. Добиваясь своих прав и закладывая основы римского величия, ваши предки дважды вооружались и уходили на Авентин 146– почему же вы не напряжете всех сил на защиту той свободы, которую получили от них в наследие? И тем решительнее вдобавок, что потерять приобретенное – позорнее, нежели вообще ничего не приобрести.

«Что же ты предлагаешь?» – спросят меня. Наказать тех, кто предал отечество врагу, но только – не кулаком, не насилием (они-то этого заслуживают, но вам такие действия не подобают), а нарядив следствие, получивши признания самого Югурты. Если он вправду сдался на милость победителей, то беспрекословно покорится вашим приказам, а если оставит их без внимания, тогда уж вы безошибочно разберете, что это за мир, что за сдача, которая Югурте принесла полное прощение, немногим сильным – громадные богатства, а государству – ущерб и позор. А может быть, вы еще не сыты их господством, может быть, вам больше по душе давние времена, когда царства, провинции, законы, право, суд, война и мир, коротко сказать, все дела божественные и человеческие находились в руках немногих, а вы, римский народ, непобедимые, повелители всех племен и языков, довольствовались лишь тем, что были живы? Кто из вас, в самом деле, дерзал тогда роптать против рабства?

Я полагаю нестерпимым срамом, если человек покорно проглатывает обиду, и все же смотрел бы со снисхождением, как вы прощаете преступников, коль скоро они ваши сограждане, но только мягкосердечие ваше чревато погибелью. Ведь одною безнаказанностью за прошлое не насытить их бесстыдство – им нужна уверенность в будущем, да и у вас родится ничем не утишимое беспокойство, когда вы поймете, что надо либо смириться с рабством, либо отстаивать свободу силой. Есть ли место надежде на взаимное доверие или согласие, коли они хотят властвовать, вы – быть свободными, они – чинить обиды, вы – остановить их руку, коли, наконец, они обращаются с союзниками нашими как с врагами, с врагами же – как с союзниками? Возможен ли мир, возможна ли дружба при таком различии в образе мыслей?

А потому я советую и настаиваю не оставлять злодеяние безнаказанным. Ведь речь идет не о грабеже казны, не о вымогательстве денег у союзников – проступках тяжких, но по нынешним временам уже и неприметных, и незначительных – достоинство сената предано заклятому врагу, предано ваше владычество, и в Риме, и на театре войны наше государство оказалось продажным! Если все это не будет расследовано, если виновные не понесут кары, что останется нам, как не подчиняться преступникам до конца своих дней? Ведь делать безнаказанно, что ни вздумается, это и значит – быть царем!

Не к тому призываю я вас, квириты, чтобы ваши сограждане поступали вопреки законам, а вы бы взирали на это с одобрением, – нет, но, щадя дурных, не погубите добрых! Вообще для государства много опаснее забывать дурные деяния, нежели добрые: ведь добрый, если его не замечаешь, только теряет охоту действовать, а дурной становится еще гнуснее. Наконец, если бы справедливость не нарушалась, мало кто просил бы о помощи».

XXXII. Подобные речи Меммий держал часто и убедил народ послать к Югурте Луция Кассия, тогдашнего претора, чтобы тот, от имени государства пообещав царю неприкосновенность, привез его в Рим и чтобы через показания царя легче открылись проступки Скавра и прочих, обвиняемых во мздоимстве.

Тем временем начальники войска, оставленные Бестией в Нумидии, совершали, по примеру своего командующего, преступление за преступлением, одно постыднее другого. Иные, соблазнившись золотом, возвращали Югурте его слонов, иные продавали ему перебежчиков, иные грабили мирные земли – такая неистовая алчность ворвалась в их души, точно смертельный недуг.