Текст книги "Историки Рима"

Автор книги: Тит Ливий

Соавторы: Аммиан Марцеллин,Публий Тацит,Гай Транквилл,Гай Саллюстий Крисп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

66. Если бы Вителлию удалось с такой же легкостью убедить своих приближенных согласиться на перемирие, с какой принял эту мысль он сам, войска Веспасиана вступили бы в Рим, не пролив ни капли крови. Но все близкие Вителлию люди и слушать не хотели о прекращении войны на каких бы то ни было условиях: перемирие, по их мнению, отдало бы их на волю победителя и не принесло ничего, кроме опасностей и позора. Веспасиан, утверждали люди, окружавшие Вителлия, не настолько тщеславен, чтобы принять бывшего императора в число своих подданных, побежденные тоже не смирятся с этим, так что само милосердие нового принцепса обернется для Вителлия еще худшей опасностью. Вителлий, говорили они, прожил долгую жизнь, изведал радость и горе и теперь утомлен и тем и другим; но пусть он подумает о славном имени своего рода, об участи, ожидающей его сына Германика. «Сейчас тебе предлагают деньги, обещают сохранить жизнь родным, сулят безмятежный отдых в Кампании на берегу одной из ее прелестных бухт. Но когда Веспасиан станет полновластным хозяином, ни он сам, ни друзья его, ни солдаты не смогут чувствовать себя спокойно, пока не уничтожат соперника. Даже Фабий Валент, скованный по рукам и ногам, сохраняемый как заложник на случай возможных осложнений, и тот показался им слишком опасным. Так что же еще мог приказать Веспасиан Муциану и берущим с него пример Приму и Фуску, как не убить Вителлия? Цезарь не пощадил Помпея, Август – Антония; можно ли ожидать большего великодушия от Веспасиана – клиента одного из Вителлиев в те времена, когда последний вместе с Клавдием управлял империей? Вспомни же, что твой отец был цензором и трижды консулом, вспомни о почете, окружающем ваш славный дом, и пусть овладевшее тобой отчаяние отступит перед мужественной решительностью. По-прежнему верны тебе твои солдаты, по-прежнему любят тебя граждане, и те, и другие готовы на все. Ничего, хуже того, к чему мы сами стремимся, с нами произойти не может. Смерть ждет нас, если мы сдадимся врагам, и смерть настигнет нас, если мы потерпим поражение. Нам остается один выбор – или погибнуть в бою, как подобает мужчинам, или умереть под градом насмешек и оскорблений».

67. Вителлий оставался глух к советам доблести. Он жалел самого себя, боялся, что раздраженный затянувшимся сопротивлением противник не пощадит его жену и детей, и все эти мысли сокрушали его душу. Думал он и о своей престарелой матери; судьба, правда, сжалилась над ней – она скончалась за несколько дней до гибели всех своих родных; принципат сына не принес ей ничего, кроме горя и общего уважения.

В пятнадцатый день перед январскими календами Вителлий получил сообщение о том, что остававшийся в Нарнии легион вместе с приданными ему когортами изменил своему долгу и сдался врагу. Облаченный в черные одежды, окруженный плачущими родными, клиентами и рабами, спустился он с Палатина. За ним, как на похоронах, несли в носилках его маленького сына. Странно звучали льстивые приветствия, которыми встретил его народ. Солдаты хранили мрачное молчание.

68. Не было ни одного, даже самого бесчувственного человека, которого не потрясла бы эта картина: римский принцепс, еще так недавно повелевавший миром, покидал императорский дворец и шел по улицам города, сквозь заполнившую их толпу, сложить с себя верховную власть. Никто еще не видел такого зрелища, никто не слышал ни о чем подобном. Диктатор Цезарь пал жертвой внезапного нападения, Гая унес тайный заговор, только ночь да безвестная деревня видели бегство Нерона, Пизон и Гальба погибли как бойцы на поле боя. Один лишь Вителлий уходил от власти среди своих же солдат, среди народа, который он сам еще так недавно созывал здесь на сходку, уходил, не стыдясь присутствия женщин. В нескольких кратких, приличествующих обстоятельствам словах он объявил, что отказывается от власти в интересах мира и государства, просит сохранить память о нем и брате и сжалиться над его женой и невинными детьми. Протягивая ребенка окружавшей толпе, он обращался то к одному, то к другому, то ко всем вместе, слезы не давали ему говорить. Наконец он отстегнул от пояса кинжал и подал его стоявшему рядом консулу Цецилию Симплексу, как бы передавая ему власть над жизнью и смертью сограждан. Консул отказался принять кинжал; толпа шумно протестовала; Вителлий двинулся к храму Согласия с намерением там сложить с себя знаки верховной власти и затем укрыться в доме брата. Вокруг кричали еще громче, требуя, чтобы он отказался от мысли поселиться в частном доме и вернулся на Палатин. Пройти по улицам, забитым народом, оказалось невозможно; свободна была только Священная Дорога. Вителлий поколебался и вернулся во дворец.

69. Слух, будто Вителлий отрекся от власти, опережая события, пополз по городу; Флавий Сабин отдал трибунам когорт письменное распоряжение принять меры против возможных выступлений солдат. Казалось, государство целиком отдало себя в руки Веспасиана; видные сенаторы, многие всадники, все солдаты из гарнизона и когорт городской стражи заполнили дом Флавия Сабина. Вскоре, однако, здесь стало известно, что городская чернь приняла сторону Вителлия, а германские когорты грозят уничтожить всякого, кто выступит против принцепса. Сабин зашел уже слишком далеко и отступать было поздно; толпившиеся у него в доме люди не решались разойтись, опасаясь, как бы вителлианцы не перебили их поодиночке; поэтому каждый, дрожа за свою жизнь, уговаривал Сабина не колебаться долее и взяться за оружие. Как обычно бывает в подобных случаях, все наперебой давали советы и почти никто не хотел рисковать своей жизнью. Когда Сабин со своими сторонниками, успевшими к тому времени вооружиться, спускался с холма, возле Фунданиева бассейна на него напали опередившие своих товарищей вителлианцы. В мимолетной стычке, которая началась неожиданно для одних и других, вителлианцы одержали верх. Сабин был на краю гибели, он предпочел не рисковать и заперся в крепости на Капитолии. 594За ним последовали солдаты, кое-кто из сенаторов и всадников; перечислить их по именам затруднительно – слишком уж многие после победы Веспасиана хвастались участием в этой обороне. Среди осажденных оказались и женщины, самая известная из них – Верулана Гратилла, покинувшая своих детей и близких ради тревог и опасностей войны. Вителлианцы обложили крепость, но охраняли подступы к ней настолько небрежно, что Сабин в первую же ночь сумел провести на Капитолий своих детей и племянника Домициана. Были ворота, возле которых осаждающие и вовсе забыли поставить караул, и Сабин, воспользовавшись этим, отправил гонца к полководцам флавианской армии. Он писал, что находится в осаде и что положение его, если только ему не придут на помощь, скоро станет безвыходным. Ночь прошла так спокойно, что Сабин, если бы захотел, мог незамеченным уйти с Капитолия. Вителлианскне солдаты, такие мужественные перед лицом опасности, не были способны к длительному усилию и не умели нести караульную службу; к тому же внезапно хлынувший зимний ливень мешал им что-либо расслышать или рассмотреть.

70. На заре следующего дня Сабин, не дожидаясь возобновления военных действий, отправил к Вителлию примипилария Корнелия Марциала, поручив ему спросить, на каком основании Вителлий нарушает заключенное между ними соглашение. Неужели отказ от власти был лишь притворством, рассчитанным на обман стольких достойнейших людей? В самом деле, почему Вителлий пытался скрыться в доме брата, возвышающемся над Форумом и привлекающем всеобщее внимание, а не захотел удалиться на Авентин, в дом жены, который стоит поодаль от остальных и, казалось бы, гораздо больше подходит человеку, собирающемуся жить как частное лицо и избегать малейшего напоминания о власти принцепса? Вместо этого Вителлий возвращается на Палатин, – эту твердыню императорской власти, – высылает оттуда вооруженных солдат, обагряющих кровью невинных самые многолюдные кварталы города, посягает на святыню Капитолия, в то время как брат Веспасиана, сенатор и гражданин Рима, глядя на кровавые столкновения легионов, на захваченные города, на сдающиеся противнику когорты, спокойно ждет исхода борьбы между Веспасианом и Вителлием, остается, несмотря на отпадение испанских и германских провинций, несмотря на измену Британнии, верным своему долгу и соглашается вести переговоры. Мир и согласие приносят пользу побежденным, но украшают только победителей. Если уж Вителлий решил отступиться от заключенного соглашения, зачем поднимать оружие на противника, захваченного врасплох, и на сына Веспасиана, который едва вышел из отроческих лет, – какую пользу принесет ему убийство одного старика и одного подростка? Пусть идет навстречу вражеским легионам и с ними вступает в решительный бой. Если исход сражения будет для него благоприятен, все остальное устроится само собой. Перепуганный, движимый одним лишь желанием оправдаться, Вителлий отвечал очень кратко: он возложил всю вину на солдат, чей пыл – по его словам – не имел ничего общего с его собственным смирением перед обстоятельствами. Он уговорил Марциала выйти из дома незаметно, через задние комнаты, так как солдаты убили бы его, если б узнали, что он явился для переговоров о ненавистном им перемирии; сам Вителлий уже ничего не мог ни приказать, ни запретить. Он не был больше императором, он был лишь поводом для раздоров.

71. Едва Марциал успел вернуться на Капитолий, как к крепости устремились разъяренные вителлианские солдаты. Никто ими не командовал, каждый действовал на свой страх и риск. Быстро миновав Форум и возвышающиеся над ним храмы, они сомкнутыми рядами устремились вверх по холму к первым воротам капитолийской крепости. Осажденные выбрались на крыши древних портиков, идущих по правой стороне улицы, и оттуда осыпали вителлианцев камнями и черепицами. Наступающие были вооружены одними мечами, свободных людей у них не было, подвозить же осадные и метательные машины показалось им слишком долгим. Они забросали факелами крайний портик и двинулись вверх следом за огнем. Через запылавшие ворота они проложили бы себе путь на Капитолий, но Сабин велел завалить проход статуями, которые были расставлены здесь повсюду для прославления предков. Тогда вителлианцы решили проникнуть на Капитолий от рощи Убежища и по ста ступеням, ведущим на Тарпейскую скалу. Оба нападения явились для осажденных совершенно неожиданными, но особенно угрожающим было то, что началось из рощи Убежища – путь этот короче других, и вителлианцы сражались здесь с особенной яростью. Дома на этом склоне холма строились в ту пору, когда никто не думал о возможности войны; они стояли вплотную друг к другу, и крыши их составляли как бы лестницу, ведущую прямо на Капитолий; по этой-то лестнице солдаты и бросились наверх. До сих пор нелепо, кто поджег крыши этих домов – нападающие или осажденные, стремившиеся таким способом отбросить прорвавшихся вперед врагов; последнее мнение приходится слышать чаще. Огонь перекинулся на портики, окружавшие храм, и вскоре запылали деревянные орлы на скатах кровли. Коснувшись иссохшего дерева, пламя вспыхнуло ярче и устремилось вперед. Так сгорел Капитолий, сгорел при запертых воротах, уже не защищаемый, но еще не захваченный.

72. Со времени основания города республика народа римского не видела столь тяжкого и отвратительного злодеяния. Святыня Юпитера Всеблагого и Всемогущего перестала существовать, когда мир царил на границах и боги, насколько то допускали наши нравы, были к нам милостивы. Созданный предками по указанию богов залог римского могущества, на который не смогли посягнуть ни Порсенна, когда город ему сдался, ни галлы, когда они взяли его силой, погубили яростные распри принцепсов. Пожары случались в храме и раньше, в пору гражданских войн, но тогда поджигатели действовали поодиночке, тайно, теперь же он подвергся осаде и был предан огню на виду у всего города. Зачем был затеян этот бой? Для чего совершено такое злодеяние? Разве ради родины вели мы эту войну?

Капитолийский храм был основан по обету, данному во время войны с сабинянами царем Тарквинием Древним. Заложил он его, сообразуясь больше с надеждами на будущее, чем с тогдашними скромными возможностями римского народа. Позже Сервий Туллий с помощью союзников, а затем и Тарквиний Гордый, использовавший для строительства богатства, захваченные при взятии Суессы Помеции, продолжали возведение храма. Честь завершить работу выпала на долю уже свободного Рима: после изгнания царей Гораций Пульвилл во второе свое консульство освятил храм, столь великолепный, что огромные богатства, доставшиеся римскому народу позлее, использовались чаще на доделки и украшения, чем на расширение здания: простояв четыреста пятьдесят лет, Капитолийский храм сгорел в консульство Луция Сципиона и Гая Норбана 595и был затем возведен на прежнем месте. Восстановление его – после окончательной победы – взял на себя Сулла. Однако освятить новый храм суждено было не Сулле, – в этом одном отказали ему боги, – а Лутацию Катулу. Несмотря на все, что сделали для Капитолия цезари, новое здание вплоть до принципата Вителлия называли именем Катула.

Вот какой храм погибал теперь в огне.

73. Пожар Капитолия испугал осажденных больше, чем осаждающих. В трудную минуту вителлианцы сумели проявить ловкость и мужество: совсем по-другому вели себя их противники. Солдаты трепетали от страха; беспомощный, как бы впавший в оцепенение вождь не был в состоянии ни говорить, ни слушать, ни командовать сам, ни следовать советам других; он поворачивался то в одну, то в другую сторону, прислушиваясь к крикам врагов, запрещал то, что раньше приказывал, и приказывал то, что раньше запрещал. Как часто бывает в минуты смертельной опасности, все командовали и никто не выполнял распоряжений. Наконец осажденные побросали оружие и заметались по крепости, пытаясь обмануть противника и скрыться. Вителлианцы врываются на Капитолий. Повсюду бушует пламя, сверкают мечи, льется кровь. Немногие настоящие воины, среди которых самые известные – Корнелий Марциал, Эмилий Паценз, Касперий Нигер, Дидий Сцева, вступают в бой, но тут же падают мертвыми. Победители окружают безоружного, не оказывающего никакого сопротивления Флавия Сабина и консула Квинкция Аттика, который еще так недавно, движимый тщеславием и желанием показать свою призрачную власть, обращался к народу с воззваниями, прославляя Веспасиана и понося Вителлия. Остальные теми или другими способами ухитрились бежать: одни переоделись рабами, других вынесли, спрятав в тюках с вещами, верные клиенты. Были люди, которых собственная дерзость защитила надежнее, нежели любое тайное убежище: подслушав пароль, по которому вителлианцы узнавали друг друга, они воспользовались им и даже сами требовали отзыва у встречных.

74. Еще когда первые солдаты ворвались на Капитолий, Домициан спрятался у сторожа храма. Вскоре один из вольноотпущенников сумел ловко вывести его оттуда: закутавшись в полотняный плащ, Домициан смешался с толпой жрецов и, никем не узнанный, добрался до Велабра, 596где его приютил клиент отца, Корнелий Прим. После прихода к власти Веспасиана Домициан снес домик сторожа, где когда-то прятался, и построил на его месте небольшой храм Юпитеру Охранителю, а в храме – мраморный алтарь с изображением событий, с ним здесь случившихся. Ставши вскоре императором, он воздвиг Юпитеру Стражу огромный храм, после чего освятил и храм и статую, изображавшую его самого в объятиях бога. Сабина и Аттика заковали в цепи и привели к Вителлию, который встретил их спокойно, без всяких угроз и оскорблений, несмотря на ярость солдат, кричавших, что они имеют право распоряжаться жизнью побежденных и требовавших награды за оказанные Вителлию услуги. Толпа присоединилась к ним, самая подлая часть черни то угрозами, то лестью добивалась от Вителлия приказа казнить Сабина. Вителлий, стоя на ступенях Палатина, собирался вымолить у толпы жизнь пленных, но приближенные убедили его уйти во дворец. Едва Вителлий удалился, Сабин пал под ударами солдат. Ему отрубили голову, а растерзанное тело бросили на ступени Гемоний. 597

75. Таков был конец этого довольно примечательного человека. Тридцать пять раз участвовал он в походах, прославив свое имя и на военном и на гражданском поприще. Его честность и справедливость неоспоримы. Семь лет правил он Мезией, двенадцать лет был префектом Рима, и единственное, что могли ставить ему в вину, – это излишнюю говорливость. Некоторые считали, будто под конец жизни он сделался человеком слабым, большинство же объясняло его поведение в ту пору умеренностью и нежеланием проливать кровь сограждан. До того как Веспасиан стал принцепсом, по общему мнению, именно Сабин пользовался в этой семье наибольшим влиянием и почетом. Муциан, как уверяют, воспринял весть о его гибели с большой радостью. Многие даже утверждали, что смерть эта избавила нас от новых гражданских войн: один был братом императора, другой считал себя его соправителем, и только гибель Сабина предотвратила новые междоусобия. Аттик признал себя виновным в поджоге Капитолия. Может быть, с его стороны это был только ловкий ход: он принял на себя всю ненависть, которую вызвало это злодеяние, и тем самым сумел отвести ее от Вителлия и его сторонников; поэтому, когда народ стал требовать казни консула, Вителлий счел себя обязанным воздать за услугу услугой и сумел отстоять его.

76. Тем временем Луций Вителлий разбил лагерь у Феронии 598и угрожал Таррацине. Запершиеся в крепости гладиаторы и гребцы не решались ни на вылазку, ни на открытое сражение. Как я уже говорил, гладиаторами командовал Юлиан, гребцами Аполлинарий – оба сами больше похожие на гладиаторов, чем на полководцев. Они не выставляли караулов, не чинили обветшалые стены. Дни и ночи оглашали они живописные уголки побережья своими разгульными криками, рассылали солдат на поиски новых мест для развлечений и толковали о войне лишь за винными чашами. Апиний Тирон несколькими днями раньше вышел из города и теперь самыми крутыми мерами выжимал из муниципиев деньги и подарки, что не столько умножало его силы, сколько возбуждало к нему ненависть.

77. К Луцию Вителлию явился перебежчик – раб Вергилия Капитона 599– и пообещал, если ему дадут отряд солдат, без боя передать город вителлианцам. Глубокой ночью он вывел в горы легковооруженные когорты и расположил их над головой у противника. Оттуда солдаты устремились вниз – не для битвы, а для резни: только что очнувшиеся от сна люди, не имевшие оружия или едва успевшие за него схватиться, падали под их мечами; темнота, страх, рев боевых труб, крики наступающих увеличивали смятение. Несколько гладиаторов оказали отпор врагу и дорого продали свою жизнь, остальные устремились к кораблям, где их ждала та же гибель: они попали здесь в толпу местных жителей, которых вителлианцы убивали, не встречая никакого сопротивления. Шесть быстроходных судов – на одном из них находился префект флота Аполлинарий – вышли в море еще в самом начале сражения, прочие были захвачены на стоянке либо потонули, перегруженные людьми. Юлиана привели к Луцию Вителлию и зарезали у него на глазах, сначала избив плетьми. Некоторые рассказывали, будто жена Луция Вителлия Триария, опоясанная солдатским мечом, нагло тешила свою жестокость на улицах захваченного города среди трупов и общего горя. Муж ее в знак одержанной победы отправил брату лавровый венок и спрашивал, что ему надлежит делать дальше – немедленно возвращаться, раз он и так уже слишком задержался, или оставаться в Кампании для полного покорения края. Сомнения Луция Вителлия оказались спасительными не только для сторонников Веспасиана, но и для всего государства: если бы солдаты, и прежде безрассудно преданные Вителлию, а теперь еще ободренные победой, успели вернуться в Рим, сражение там было бы тяжелым и сама столица могла бы погибнуть. При всей своей дурной славе Луций Вителлий был человек деятельный и выдающийся – если не своими достоинствами, как бывает у людей доблестных, то, как это бывает у негодяев, своими пороками.

78. Пока в стане вителлианцев происходили описанные события, войско Веспасиана оставило Нарнию и, остановившись в Окрикуле, 600спокойно праздновало Сатурналии. Пытаясь хоть как-то оправдать столь странную неторопливость, приближенные Антония говорили, что надо подождать Муциана. Правда, находились люди, утверждавшие, будто Антоний медлит неспроста; будто Вителлий прислал ему письмо, в котором предлагал изменить Веспасиану, обещая за это должность консула, женитьбу на дочери принцепса и огромное приданое. Другие возражали, что все это выдумки, сочиненные в угоду Муциану. Существовало, наконец, и еще одно мнение, согласно которому полководцы Веспасиана условились держать Рим под угрозой и, не начиная сражение за город, подождать, пока Вителлий, покинутый своими лучшими когортами и лишенный всякой опоры, сам откажется от власти; план этот якобы не удалось осуществить по вине Сабина, который сначала вел себя безрассудно, а потом струсил: опрометчиво было с его стороны браться за оружие, и только трусостью можно объяснить, что он не сумел отстоять от каких-то трех когорт неприступную Капитолийскую крепость, способную выдержать нападение большой армии. Нелегко, видно, признать кого-нибудь одного виноватым в ошибках, которые совершали все. В самом деле, Муциан своими уклончивыми письмами задерживал движение победителей; Антония же осуждали за неожиданное послушание, которое либо было бессмысленно, либо имело целью лишь вызвать ненависть к Муциану; другие полководцы считали, что война выиграна, и думали только о том, как бы под конец отличиться. Даже Петилий Цериал, которому было поручено провести тысячу всадников через Сабинское поле и вступить в Рим по Соляной дороге, откуда вителлианцы их меньше всего ожидали, и тот не торопился. Весть об осаде Капитолия положила конец всем колебаниям.

79. Антоний двигался к Риму по Фламиниевой дороге. Глубокой ночью дошел он до Красных камней 601и тут понял, что опоздал: его ждали вести о страшных событиях в столице – убит Сабин, Капитолий горит, в городе смятение. Говорили также, что народ и рабы вооружаются, готовясь выступить на защиту Вителлия. Потерпел поражение со своими конниками и Петилий Цериал. Считая, что враг уже разбит, он стремительно двигался вперед, не соблюдая никакой осторожности, и вдруг наткнулся на засаду из всадников и пехотинцев. Битва развернулась под самым Римом, среди садов и строений, на кривых извилистых улицах, хорошо знакомых вителлианцам, но внушавших страх конникам Цериала. Последние, к тому же далеко не все сражались с одинаковым пылом: среди них было немало солдат, перешедших к флавианцам совсем недавно, под Нарнией, и теперь они старались угадать, какая сторона возьмет верх. В этой битве префект конного отряда Юлий Флавиан был захвачен в плен; остальные в беспорядке бежали: победители преследовали их только до Фиден.

80. Этот успех еще усилил рвение народа. Городская чернь взялась за оружие. Мало у кого были настоящие боевые щиты, большинство вооружилось чем попало, толпа гремела оружием, требуя сигнала к началу битвы. Вителлий поблагодарил и приказал двигаться на защиту города. Собравшийся тут же сенат назначил послов, которые отправились в войско противника, чтобы убедить его, якобы ради интересов государства, согласиться на мир и прекращение военных действий. Судьба этих послов сложилась по-разному. Явившиеся к солдатам Петилия Цериала, которые и слышать не хотели о перемирии, едва не погибли. Ранен был претор Арулен Рустик – ярость солдат вызвало не только звание посла и претора, над которым они надругались, но и горделивое достоинство, отличавшее этого мужа. Свиту его разогнали, первый ликтор, осмелившийся расчищать в толпе дорогу претору, был убит. Охваченные бешеной ненавистью к своим же согражданам, забыв о неприкосновенности послов, которую чтут даже чужеземные племена, они убили бы Рустика и его спутников под самыми стенами родного города, если бы Цериал не приказал окружить прибывшего охраной. Несколько лучший прием встретили посланцы сената, явившиеся к Антонию – не потому, что солдаты здесь были скромнее, а потому, что командующий крепче держал их в руках.

81. В число послов замешался всадник Музоний Руф – ревностный последователь философов и поклонник стоицизма, который принялся толковать окружившим его вооруженным солдатам о благах мира и ужасах войны. Некоторые смеялись, большинству было противно. Его бы, наверное, избили и выгнали, но он вовремя послушался людей, которым стало его жалко, и, испугавшись сыпавшихся со всех сторон угроз, прекратил свои неуместные поучения. Навстречу армии вышли также девы-весталки, несшие Антонию письмо Вителлия. Он просил отложить решающее сражение на один день и уверял, что, благодаря этой отсрочке, легче удастся все уладить. Антоний с почетом отпустил весталок, Вителлию же написал, что после убийства Сабина и пожара Капитолия ни о каких переговорах не может быть и речи.

82. Все же Антоний, собрав войска на сходку, пытался уговорить их разбить лагерь 602возле Мульвийского моста и отложить вступление в город до следующего дня. Он стремился добиться этой отсрочки, ибо опасался, что разгоряченные битвой солдаты не пощадят ни народ, ни сенат, ни даже храмы и святилища богов. Но солдаты были уверены, что любое промедление только на руку врагу. К тому же они видели вымпелы, развевавшиеся на окружающих холмах: хотя под этими вымпелами стояли всего-навсего мирные граждане, солдатам казалось, что там их ждет готовая к бою вражеская армия. Войско разделилось на три колонны: одна осталась на Фламиниевой дороге, другая пошла в наступление берегом Тибра, третья двигалась по Соляной дороге к Коллинским воротам. Одного налета конников оказалось достаточно, чтобы разогнать чернь, и наступавшие столкнулись с войсками вителлианцев, тоже разделенными на три колонны. Битва на подступах к городу шла во многих местах и с переменным успехом, но в большинстве случаев все же победа оставалась за флавианцами, у которых были лучше командиры. Особенно тяжело пришлось тем, которые, вступив в город, свернули налево и оказались на узких, скользких улицах, примыкающих к Саллюстиевым садам. Вителлианцы, взобравшись на стены садов, забрасывали наступавших камнями и дротами и до самых сумерек не давали им продвинуться вперед, пока, наконец, их самих не окружили конники, прорвавшиеся в город через Коллинские ворота. Местом битвы стало и Марсово поле. Удача сопутствовала флавианцам, которых окрыляла память о множестве прежних побед, вителлианцам же придавало сил одно лишь отчаяние; их обращали в бегство, но они снова и снова собирались то в одной, то в другой части города.

83. Жители, наблюдавшие за этой борьбой, вели себя как в цирке – кричали, рукоплескали, подбадривали то тех, то этих. Если одни брали верх и противники их прятались в лавках или домах, чернь требовала, чтобы укрывшихся выволакивали из убежища и убивали; при этом большая часть чужого добра доставалась толпе – поглощенные убийством и борьбой, солдаты предоставляли добычу ей. Город был неузнаваем и безобразен. Бушует битва, падают раненые, а рядом люди моются в банях или пьянствуют; среди потоков крови и валяющихся мертвых тел разгуливают уличные женщины и те, кого едва отличишь от них; роскошь и распутство мирного времени, а рядом – жестокости и преступления, как в городе, захваченном врагом; безумная ярость и ленивый разврат владеют столицей. Бои между вооруженными армиями бывали в Риме и раньше, – дважды приносили они победу Луцию Сулле, один раз Цинне, и в ту пору тоже совершалось не меньше жестокостей. Но только теперь появилось это чудовищное равнодушие. Никому и в голову не пришло хоть на минуту отказаться от обычных развлечений; можно было подумать, что в городе праздник. Все ликовали, все захлебывались от восторга – и не оттого, что сочувствовали какой-либо из борющихся сторон, а потому, что радовались несчастьям своего государства.

84. Труднее всего оказалось взять лагерь – последнюю опору немногих оставшихся в живых смельчаков. Сопротивление их еще больше ожесточило флавианцев, особенно бойцов старых когорт. «Черепаха», осадные машины, зажигательные снаряды, насыпи – все приемы, используемые при осаде укрепленных городов, были пущены в ход разом. «Награда за все сражения, бедствия, труды, – кричали нападающие, – здесь. Город принадлежит сенату и римскому народу, храмы – богам, а лагерь – солдату: честь его, родина и дом там. Если не удастся захватить лагерь сейчас, будем сражаться всю ночь, а своего добьемся!» Вителлианцы уступали противнику числом, удача покинула их, и они обратились к последнему, что остается в утешение побежденным, – стали затягивать борьбу, противиться наступлению мира, обагрять кровью дома и алтари. На площадках башен и на валах испускали дух умирающие. Наконец ворота рухнули, но оставшиеся в живых защитники лагеря сбились в кучу и отвечали ударом на каждый удар врага. Они погибли все до единого, но падали только лицом к противнику и, даже расставаясь с жизнью, думали лишь о том, чтобы умереть со славой.

Когда город был взят, Вителлий вышел через задние комнаты дворца, сел в носилки и приказал отнести себя на Авентин в дом жены. Он рассчитывал незамеченным переждать здесь день, а затем пробраться в Таррацину – к брату и его когортам. Вителлий отличался редким непостоянством мыслей; к тому же, когда человек испуган, ему всегда самым ненадежным представляется именно то положение, в котором он сейчас находится; Вителлий поколебался и вернулся на Палатин. Дворец стоял пустой и безлюдный. Даже самые ничтожные рабы разбежались или, едва завидев приближающегося принцепса, прятались. Тишина и одиночество наводили жуть. Вителлий открывал двери и отшатывался в ужасе: покои были пусты. Устав скитаться по дворцу, он было спрятался в постыдное место, 603но трибун когорты Юлий Плацид вытащил его оттуда. Со скрученными за спиной руками, в разодранной одежде его повели по городу. Зрелище было отвратительное – многие выкрикивали ругательства и оскорбления, не плакал никто: когда смерть так позорна, состраданию нет места. Какой-то солдат из германской армии попался им навстречу и неожиданно с неистовой злобой набросился на Вителлия. Так и осталось непонятным, чего он хотел – излить свою ярость на принцепса, избавить его от издевательств или заколоть трибуна. Он успел отрубить трибуну ухо, но был тут же убит.