Текст книги "Историки Рима"

Автор книги: Тит Ливий

Соавторы: Аммиан Марцеллин,Публий Тацит,Гай Транквилл,Гай Саллюстий Крисп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

21. Всякая отсрочка казалась солдатам невыносимой, и в армии готов был вспыхнуть бунт, но тут всадники, выехавшие под стены города, захватили нескольких случайно там оказавшихся жителей Кремоны. Жители эти рассказали, что шесть вителлианских легионов и остальные войска, стоявшие в Гостилии, совершили за один день переход в тридцать миль, только что узнали о понесенном поражении, начали готовиться к бою и вот-вот должны появиться. Эта грозная весть заставила солдат послушаться своего полководца. Антоний приказал тринадцатому легиону остаться на насыпи Постумиевой дороги, слева вплотную к ней, в открытом поле, расположил седьмой Гальбанский и еще левее, использовав в качестве естественного прикрытия проходившую здесь канаву, – седьмой Клавдиев. Справа от дороги, на открытом месте встал восьмой легион, за ним в рощице – третий. В таком порядке располагались только орлы легионов и значки когорт; солдаты в темноте не могли найти свои легионы и становились в ряды тех, которые оказывались поблизости. Отряд преторианцев поместился возле третьего легиона, вспомогательные когорты – на флангах, конница прикрывала армию с боков и с тыла; перед строем передвигались отборные бойцы-свевы во главе со своими вождями – Сидоном и Италиком.

22. Вместо того, чтобы, как то подсказывал здравый смысл, переночевать в Кремоне, восстановить свои силы сном и едой, а наутро разгромить голодного и промерзшего противника, вителлианская армия, лишенная руководства, не имевшая никакого плана действий, в третьем часу ночи обрушилась на флавианцев, в боевом строю ожидавших нападения. В темноте взволнованные и раздраженные солдаты сбили строй легионов, и я не берусь описать, в каком порядке располагались части вителлианской армии. Некоторые, правда, рассказывают, будто на правом фланге находился четвертый Македонский легион, в центре – пятый и пятнадцатый, а с ними – отряды, набранные в британских легионах – девятом, втором и двадцатом, на левом фланге – шестнадцатый, двадцать второй и первый. Солдаты Стремительного и Италийского легионов разошлись по чужим манипулам, конные отряды и вспомогательные когорты встали кто куда. Всю ночь шел жестокий бой, исход его клонился то в ту, то в другую сторону, всю ночь то одной, то другой армии грозила гибель. Ни доблестный дух, ни могучая рука, ни острый глаз, ясно видевший приближающуюся опасность, – ничто не спасало от смерти: вооружение солдат – одинаковое у своих и у врагов, пароль обеих армий известен каждому – столько раз приходилось его спрашивать и кричать в ответ, вымпелы, которые противники без конца отбивали друг у друга, перемешались. Хуже всего пришлось недавно созданному Гальбой седьмому легиону. Здесь было убито шестеро первых центурионов, захвачены значки нескольких когорт, даже орел легиона едва не попал в руки врага. Его спас центурион первого пила Атилий Вер, нагромоздивший вокруг себя груду вражеских трупов и под конец погибший сам.

23. Чтобы поддержать колеблющийся строй своих легионов, Антоний вызвал преторианцев. Они отвлекли на себя основные силы противника и обратили его в бегство, но вскоре сами были отброшены. Дело в том, что вителлианцы сосредоточили на дорожной насыпи метательные орудия, которые осыпали камнями и кольями ничем не защищенных врагов; прежде их орудия стояли в разных местах и стреляли по зарослям, в которых противника не было. Невиданных размеров баллиста шестнадцатого легиона метала огромные камни, прорывавшие боевую линию противников. Она погубила бы еще больше народу, если бы не славный подвиг, на который отважились двое солдат: подобрав щиты мертвых вителлианцев, они прокрались, никем не узнанные, к самой баллисте и перерубили скрученные тяжи и канаты. Оба были тут же убиты, и имена их до нас не дошли, но того, что они сделали, не отрицает никто. Поздней ночью взошла луна и озарила своим обманчивым светом ряды сражающихся, а исход битвы все еще не был ясен. К счастью для флавианцев, луна вставала у них за спиной, от коней и бойцов ложились длинные тени, и в эти-то тени, принимая их за людей, метали враги свои дроты и стрелы. Вителлианцам же луна светила в лицо, и они были хорошо видны противнику, поражавшему их из темноты.

24. В лунном свете Антоний увидел свои легионы, и легионы увидели его. Он обратился к войскам, порицая и стыдя одних, хваля и ободряя других, внушая надежду и раздавая обещания всем. Солдат паннонской армии он спрашивал, зачем они взялись за оружие, напоминал, что только здесь, на этих полях, могут они смыть с себя позор 567и вернуть свою былую славу. «Вы зачинщики войны, – говорил он мезийским войскам. – Зачем вы угрожали вителлианцам, оскорбляли их, вызывали на бой, если теперь не только не имеете сил выдержать их натиск, но дрожите при одном взгляде на них?» Так обращался Антоний к каждому легиону. Дольше всех говорил он с солдатами третьего – о подвигах былых времен, о недавних победах, напоминал, как под водительством Марка Антония они разгромили парфян, как вместе с Корбулоном нанесли поражение армянам, как только что разбили сарматов. Более суровой и грозной была его речь к преторианцам: 568«Упустите победу сейчас, и никогда больше вам не видать Рима. Какой император возьмет вас на службу? Какой лагерь откроет вам свои ворота? Вот ваши знамена, вот ваше оружие. Потеряете вы их – и одна только смерть останется вам, ибо позором вы уже сыты». В это время поле загремело от крика – солдаты третьего легиона по обычаю, усвоенному ими в Сирии, приветствовали восходящее солнце.

25. Многие, однако, решили, что то прибыли войска Myциана и что приветственные клики относились к ним; может быть, сам Антоний нарочно распустил этот слух. Солдаты ринулись в бой, будто и в самом деле получили подкрепление. Вителлианцы к этому времени уже понесли тяжелые потери, командующего у них не было, и каждый действовал на свой лад – люди мужественные теснее сплачивали ряды, трусы разбегались. Почувствовав, что вителлианцы дрогнули, Антоний бросил против них свои сомкнутым строем двигавшиеся когорты. Ряды вителлианцев оказались прорванными, солдаты, не в силах восстановить их, метались среди повозок и машин. Увлеченные преследованием победители устремились вперед по обочинам дороги. Началась резня, знаменитая тем, что в ней сын убил отца; я передаю это событие и имена участников так, как рассказал о них Випстан Мессала. Юлий Мансуэт, родом из Испании, стал солдатом и проходил службу в рядах Стремительного. Дома он оставил малолетнего сына, который вскоре подрос, был призван Гальбой в седьмой легион и теперь, случайно встретив Мансуэта на поле боя, смертельно его ранил; обшаривая распростертое тело, он узнал отца, и отец узнал сына. Обняв умирающего, жалобным голосом стал он молить отцовских манов не считать его отцеубийцей, не отворачиваться от него. «Все, – взывал он, – повинны в этом злодеянии; один солдат – лишь ничтожная частица бушующей повсюду гражданской войны!» Он тут же выкопал яму, на руках перенес к ней тело и воздал отцу последние почести. Это сначала привлекло внимание тех, кто находился поблизости, потом остальных. Вскоре по всей армии только и слышались возгласы удивления и ужаса, все проклинали безжалостную войну, но каждый с прежним остервенением убивал и грабил близких, родных и братьев, повторял, что это преступление, – и снова совершал его.

26. Под Кремоной наступающих ждали новые, едва одолимые препятствия. Еще во время отонианской войны солдаты германской армии окружили город своими лагерями, стены его обнесли валами, а на валах возвели еще дополнительные укрепления. Увидев эти оборонительные сооружения, победители заколебались, командиры не знали, что им приказывать. Начинать осаду было едва ли по силам войску, утомленному дневным переходом и ночным боем, да и успех ее представлялся сомнительным, так как никаких подкреплений под руками не было; возвращаться в Бедриак – значило не только обречь армию на мучительный бесконечный переход, но и оставить нерешенным исход сражения; сооружать лагерь так близко к вителлианцам было рискованно – враги могли внезапно напасть на рассеянных по равнине и занятых работой легионеров. Больше всего, однако, беспокоило командиров настроение солдат, предпочитавших любую опасность промедлению, предосторожности казались им бесплодными, надежду сулила лишь безрассудная дерзость, алчность и страсть к добыче заставляли забывать о смерти, ранах и крови.

27. Антоний не стал спорить с солдатами и приказал им охватить полукругом вал лагеря. Сначала бой шел на расстоянии – камни и стрелы причиняли великий урон флавианцам, которые стояли внизу под валами. Тогда Антоний распределил участки вала и лагерные ворота между отдельными легионами; он рассчитывал, что соперничество заставит солдат сражаться еще лучше, а ему так будет виднее, кто ведет себя мужественно и кто трусит. Третьему и седьмому легионам досталась та часть вала, что примыкала к бедриакской дороге, восьмой и седьмой Клавдиев встали правее, тринадцатый устремился к Бриксийским воротам. Наступило короткое затишье: солдаты свозили с соседних полей мотыги, заступы, лестницы, длинные шесты с железными крючьями. Но вот бойцы выстроились тесными рядами вплотную друг к другу, взметнулись над головами щиты, и «черепаха» двинулась к валу. Однако обе стороны владели римским искусством ведения боя: вителлианцы обрушили на наступавших огромные камни, панцирь «черепахи» закачался, изогнулся и треснул, вителлианцы стали вонзать в щели дроты и копья; крыша из щитов распалась, и груды растерзанных трупов покрыли землю. И снова наступило затишье. Ни приказы, ни подбадриванья не действовали больше на обессиленных солдат. Тогда полководцы указали солдатам на Кремону и пообещали отдать город на разграбление.

28. Прав ли Мессала, утверждающий, будто план этот придумал Горм, или следует больше полагаться на слова Гая Плиния, который обвиняет во всем Антония, – решить нелегко; и жизнь, которую Горм и Антоний прожили, и слава, которая о них идет, показывают, что оба были готовы на самые гнусные преступления. Ни кровь, ни раны не могли больше удержать солдат. Они подкапывают валы, таранят ворота, снова строят «черепаху» и по щитам, образующим ее панцирь, по спинам товарищей, устремляются на вителлианцев, вырывают у них оружие, хватают их за руки. Мертвые скатываются, увлекая живых, истекающие кровью стаскивают за собой раненых. Многоликая смерть обращает к гибнущим то одно, то другое свое лицо.

29. Главную тяжесть боя, соревнуясь в храбрости, приняли на себя третий и седьмой легионы. Антоний со вспомогательными войсками устремился им на помощь. Вителлианцы не выдержали столь упорного натиска; видя, что их дроты отскакивают от панциря черепахи, они обрушили на нападающих баллисту. Машина раздавила множество солдат и на мгновенье расстроила их ряды, но, падая, увлекла за собой верхнюю площадку вала и зубцы, ее защищавшие. Одновременно под градом камней осела стоявшая рядом башня. В образовавшуюся брешь устремились, построившись клиньями, солдаты седьмого легиона. В это же время третий легион топорами и мечами разбил ворота. Первым ворвался в лагерь, как утверждают в один голос все историки, солдат третьего легиона Гай Волузий. Разбросав тех, кто еще сопротивлялся, он взбежал на вал и, вставши там на виду у всех, объявил, что лагерь взят. За ним, в то время как охваченные смятением вителлианцы скатывались с вала, последовали остальные. На всем пространстве между лагерем и стенами Кремоны шла кровопролитная резня.

30. Новые преграды встали перед наступающими – отвесные стены города, каменные башни, ворота, запертые окованными железом бревнами. На стенах стояли солдаты и потрясали дротами. Многочисленные жители Кремоны все были преданы Вителлию; в эти дни там был торг, на который съехался народ почти со всей Италии, – защитники города надеялись на множество приезжих, и это питало их веру в победу, нападающие видели в них свою добычу и еще яростнее рвались к грабежу. Антоний приказал захватить и поджечь лучшие здания, расположенные вне города, так как надеялся, что кремонцы, опасаясь за свое имущество, перейдут на его сторону. На крышах домов, расположенных поблизости от городских стен и возвышавшихся над ними, он разместил во множестве лучших своих солдат, которые метали в обороняющихся бревна, черепицу, зажженные факелы, стараясь прогнать защитников Кремоны со стен.

31. Легионы уже строили «черепаху», а солдаты вспомогательных войск осыпали противника дротами и камнями. Мужество вителлианцев мало-помалу начало слабеть. Первыми отказались от сопротивления командиры; они понимали, что после взятия города у них не останется надежды на прощение и что вся ярость победителей обратится не на бедняков-солдат, а на трибунов и центурионов, у которых было что отнять. Рядовые еще держались – как люди подневольные, они не подвергались особой опасности, а будущее их не заботило. Однако и они разбрелись по улицам и попрятались в домах; мира они не просили, но воевать перестали. Префекты лагерей убрали изображения Вителлия и старались не упоминать его имени. С Цецины, которого до сих пор держали в кандалах, сняли оковы, и командиры стали просить его заступиться за них перед флавианцами. Цецина отказывался, чванился, они принялись плакать и умолять его. Что может быть отвратительнее такого зрелища – толпа доблестных воинов молит предателя о защите? Вскоре на стенах показались обвитые лентами масличные ветви, замелькали священные головные повязки. 569Антоний приказал опустить дроты; из города вынесли орлов легионов и значки когорт; следом, опустив головы и глядя в землю, шли удрученные безоружные солдаты. Победители окружили их, посыпались проклятья, угрозы. Побежденные, забыв о былой заносчивости, молча, покорно выслушивали оскорбления. Видя это, флавианцы вспомнили, что перед ними те самые люди, которые совсем недавно одержали победу у Бедриака и проявили столько умеренности и снисходительности. Но в ту же минуту ярость и возмущение снова охватили их: в воротах города показался Цецина, со знаками консульского достоинства – в тоге с пурпурной каймой, окруженный ликторами, разгонявшими толпу. Обвинения в высокомерии, жестокости и даже – такую лютую ненависть вызывают у людей изменники – в предательстве полетели со всех сторон. Антоний приказал солдатам молчать и под стражей отправил Цецину к Веспасиану.

32. Между тем жители Кремоны в ужасе метались по улицам, наводненным вооруженными воинами. Резня чуть было не началась, но командирам удалось уговорить солдат сжалиться. Антоний собрал войска на сходку и обратился к ним с речью, в которой воздал хвалу победителям, милостиво отозвался о побежденных и не сказал ничего определенного о жителях города. Солдаты, однако, были движимы не только обычной жаждой грабежа, – легионеры издавна ненавидели жителей Кремоны и рвались перебить их всех. Считалось, что еще во время отонианской войны они поддерживали Вителлия; солдаты тринадцатого легиона, оставленные в свое время в городе для сооружения амфитеатра, не забыли насмешек и оскорблений, которых им пришлось тогда наслушаться от распущенной, как всегда, городской черни; флавианцы приходили в ярость оттого, что здесь, в Кремоне, Цецина устраивал свои гладиаторские бои, что именно тут дважды происходили кровопролитные сражения, жители выносили пищу сражающимся вителлианцам, и даже кремонские женщины принимали участие в битве – до того велика была их преданность Вителлию. Кроме всего, происходившая в городе ярмарка придавала и без того зажиточной колонии еще более богатый вид. Позже виноватым за все, здесь случившееся, оказался, в глазах людей, один Антоний, – остальные полководцы сумели остаться в тени. Сразу после боя Антоний поспешил в баню, чтобы смыть покрывавшую его кровь; вода оказалась недостаточно теплой, он рассердился, кто-то крикнул: «Сейчас поддадим огня!» Слова эти, принадлежавшие одному из домашних рабов, приписали Антонию, истолковав их так, будто он приказал поджечь Кремону, и общая ненависть обратилась на него; на самом же деле, когда он находился в бане, колония уже пылала.

33. Сорок тысяч вооруженных солдат вломились в город, за ними – обозные рабы и слуги, еще более многочисленные, еще более распущенные. Ни положение, ни возраст не могли оградить от насилия, спасти от смерти. Седых старцев, пожилых женщин, у которых нечего было отнять, волокли на потеху солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей рвали на части, и над телами их возникали драки, кончавшиеся убийством. Солдаты тащили деньги и сокровища храмов, другие, более сильные, нападали на них и отнимали добычу. Некоторые не довольствовались богатствами, бывшими у всех на виду, – в поисках спрятанных кладов они рыли землю, избивали и пытали людей. В руках у всех пылали факелы, и, кончив грабеж, легионеры кидали их, потехи ради, в пустые дома и разоренные храмы. Ничего не было запретного для многоязыкой многоплеменной армии, где перемешались граждане, союзники и чужеземцы, где у каждого были свои желания и своя вера. Грабеж продолжался четыре дня. Когда все имущество людей и достояние богов сгорело дотла, перед стенами города продолжал выситься один лишь храм Мефитиды, 570сохранившийся благодаря своему местоположению или заступничеству богини.

34. Так, на двести восемьдесят шестом году своего существования, погибла Кремона. Когда в Италию вторгся Ганнибал, при консулах Тиберии Семпронии и Публии Корнелии, ее основали как передовую крепость, выдвинутую против транспаданских галлов и других народов, которые могли нахлынуть из-за Альп. Впоследствии, благодаря притоку колонистов, удачному расположению на водных путях, плодородию почвы, мирным отношениям и родственным связям с окружающими племенами, город окреп и расцвел. Внешние войны его не коснулись, гражданские же принесли горести и беды. Антоний, стыдясь преступлений, которым он потворствовал, чувствуя, что ненависть к нему все растет, издал приказ, запрещающий кому бы то ни было держать в неволе жителей Кремоны. Пленные эти оказались для солдат невыгодной добычей, так как вся Италия единодушно и с отвращением отказывалась покупать рабов, захваченных таким образом. Солдаты стали их убивать; прослышав об этом, родные и друзья начали тайком выкупать своих близких. Вскоре вернулись на прежние места уцелевшие жители; благодаря щедрой помощи соседних муниципиев вновь отстроились рынки и храмы; Веспасиан также поощрял жителей восстанавливать город.

35. Пока что вокруг победителей расстилалась дышащая вредными испарениями земля, и долго оставаться в погребенном под развалинами городе было невозможно. Встав лагерем возле третьего камня 571от Кремоны, солдаты ловили разбредшихся по всей округе перепуганных вителлианцев и возвращали каждого в его когорту. Гражданская война еще продолжалась, и эти разбитые легионы могли вновь стать опасными; поэтому их рассеяли по Иллирику. Флавианцы решили, что не одни гонцы, но и молва донесут весть о победе до испанских провинций, а затем и до Британнии; в Галлию был послан трибун Юлий Кален, в Германию – префект когорты Альпиний Монтан. Вестников выбирали с расчетом произвести особое впечатление на жителей этих провинций – Кален был эдуй, Монтан – тревир, и оба в прошлом вителлианцы. В альпийских проходах расположились сторожевые заставы, дабы из Германии никто не мог прийти на помощь Вителлию.

36. Между тем Вителлий через несколько дней после отъезда Цецины сумел отправить из Рима в армию также Фабия Валента и теперь, стараясь забыть обрушившиеся на него беды, предавался развлечениям. Он даже не помышлял о том, чтобы обеспечить себя оружием, укрепить воинов телом и духом, показаться народу. Укрывшись в тени своих садов, подобный бессмысленным животным, которые, едва насытятся, погружаются в оцепенение, Вителлий не заботился ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Вялый, неподвижный, сидел он в Арицийской роще, 572когда пришла весть о предательстве Луцилия Басса и переходе Равеннского флота на сторону Веспасиана. Через некоторое время ему доложили о том, что случилось с Цециной. Это известие одновременно и огорчило и обрадовало Вителлия – его удручало, что Цецина ему изменил, но рассказ о том, что солдаты заковали Цецину в кандалы, доставил ему удовольствие. В этой ничтожной душе приятные впечатления всегда заслоняли серьезные. С великим ликованием Вителлий возвратился в Рим и на многолюдном собрании граждан воздал солдатам хвалу за проявленную ими верность, приказал заточить в тюрьму префекта претория Публия Сабина, который был дружен с Цециной, и назначил на его место Альфена Вара.

37. Некоторое время спустя он выступил в сенате с тщательно составленной пышной речью, и сенаторы осыпали его выражениями самой льстивой преданности. На Цецину обрушились все – первым Луций Вителлий, 573за ним остальные Старательно изображая возмущение, они клеймили консула, предавшего государство, полководца, изменившего своему императору, предателя, обманувшего друга, который осыпал его богатствами и почестями. Каждый сетовал на обиды, нанесенные Вителлию, но в глубине души думал лишь о себе. Никто из выступавших не сказал ни одного дурного слова о Веспасиане – говорили о заблуждении, в которое впали солдаты, о неосмотрительности, ими проявленной, и тщательно избегали упоминать имя, бывшее у всех на уме. Срок консульства Цецины истекал через день; нашелся человек, упросивший Вителлия разрешить ему занять эту должность на оставшиеся сутки; просьба была удовлетворена, что вызвало множество насмешек и над тем, кто оказал подобное благодеяние, и над тем, кто его принял. В течение одного дня – накануне ноябрьских календ – Росий Регул и принял консульские полномочия, и сложил их с себя. Впервые, как говорили сведущие в этих делах люди, магистрат был назначен без законного решения, без освобождения от обязанностей того, кто раньше занимал эту должность. Консулы одного дня были известны и прежде – так диктатор Гай Цезарь, торопясь вознаградить Каниния Ребила за услуги, оказанные во время гражданской войны, назначил его консулом при сходных обстоятельствах.

38. В эти же дни умер Юний Блез, 574смерть его привлекла к себе всеобщее внимание и вызвала много разговоров. Вот что мне удалось о ней узнать. Тяжело заболевший Вителлий ночевал в Сервилиевых садах; вдруг он заметил, что один из расположенных поблизости дворцов ярко освещен. Вителлий послал узнать, в чем дело; ему доложили, что Цецина Туск 575устроил многолюдное пиршество в честь Юния Блеза, и со всяческими преувеличениями описали пышность пира и распущенность, якобы там царящую; нашлись и такие, кто вменил в преступление Туску, его гостям и в первую очередь Блезу, что они веселятся, когда принцепс болен.

Когда людям, постоянно высматривающим, не нанес ли кто оскорбления принцепсу, стало ясно, что Вителлий рассержен, они уговорили Луция Вителлия выступить обвинителем. Запятнанный всеми пороками, он издавна завидовал безупречной репутации Блеза и ненавидел его. Явившись в комнату принцепса, Луций Вителлий бросился на колени, а потом принялся горячо обнимать и прижимать к груди сына Вителлия. На вопрос, в чем дело, Луций отвечал, что боится не за себя, что пришел слезно умолять брата защитить лишь свою жизнь и оградить от опасности детей. «Не Веспасиана надо бояться, – говорил он, – между ним и нами германские легионы, провинции, верные своему долгу, бескрайние моря и земли. Другого врага нам следует опасаться – того, кто здесь, в Риме, у нас на глазах, хвастается своими предками – Юниями и Антониями, 576кичится своим происхождением из императорского рода и выставляет напоказ перед солдатами свою доброту и щедрость. Он привлек к себе все сердца, он пирует, спокойно взирая на муки и страдания принцепса. Не разобрав, где враг и где друг, ты пригрел на своей груди соперника. Надо наказать этого человека за неуместное веселье, пусть эта ночь станет для него ночью ужаса и скорби. Пусть знает, что Вителлий жив, что он правит и у него есть сын, который в случае роковой необходимости заменит его».

39. Вителлий трепетал от страха, но не мог решиться на преступление. Он боялся, что, сохраняя Блезу жизнь, подвергает себя смертельной опасности, но в то же время знал, что, приказав убить его, рискует вызвать к себе лютую ненависть. Поэтому он счел за лучшее отравить его. Радость, которую он не сумел скрыть при виде мертвого тела Блеза, еще раз показала всем, кто повинен в этом злодеянии. Передавали сказанные им мерзкие слова (я привожу их точно), будто видом мертвого врага он насыщает свой взор. Блез был человек не только знатный и отлично воспитанный, но и на редкость верный своему долгу. Вителлию еще ничто не угрожало, когда Цецина и другие главари вителлианцев уже возненавидели его и стали всячески обхаживать Блеза; однако Блез упорно отвергал все их домогательства. Он был чист душой, держался в стороне от интриг, не стремился ни к незаслуженным почестям, ни к власти принцепса, которой его едва не сочли достойным.

40. Между тем Фабий Валент двигался к месту военных действий во главе целой армии изнеженных наложниц и скопцов, и далеко не так поспешно, как подобает полководцу. Когда ему с нарочным доставили сведения об измене Луцилия Басса и переходе Равеннского флота на сторону Веспасиана, он еще мог, двинувшись быстрее, опередить колебавшегося Цецину или присоединиться к легионам до того, как над ними нависла опасность разгрома. Одни из его приближенных советовали свернуть с главной дороги и с группой верных людей, окольными тропами, в обход Равенны, поспешить к Гостилии или Кремоне, другие настаивали на том, чтобы вызвать из Рима преторианские когорты и, собрав достаточно сил, прорваться вперед. Валент медлил и вместо того, чтобы действовать, проводил время в бесполезных разговорах. В конце концов он отверг оба плана и, не обладая ни подлинной смелостью, ни мудрой предусмотрительностью, выбрал самое худшее, что можно в таком положении, – среднюю линию.

41. Валент написал Вителлию, прося подкреплений. Ему прислали три когорты и британскую конницу; для скрытого маневра, рассчитанного на обман врага, этого было слишком много, для открытого прорыва – слишком мало. Валент и в этих крайних обстоятельствах не хотел отказываться от своих подлых привычек – ходили слухи об извращенных наслаждениях, которым он предается, о прелюбодеяниях и преступлениях, творимых им в домах, где он останавливался. Силы и деньги у него еще были, но он видел, что звезда его закатывается, и стремился натешиться напоследок. Как только к Валенту прибыли вызванные им из Рима пехотные и конные подразделения, нелепость его плана стала очевидна всем: с такими ограниченными силами нечего было и думать выступать против врага, даже если бы прибывшие солдаты и были готовы стоять за Вителлия до конца, а они подобной преданностью не отличались. Свои подлинные настроения они проявили не сразу – поначалу стыд и почтение, которое обычно внушает присутствие командующего, удерживали их. Однако люди, которые опасностей страшатся, а позора нет, не надолго поддаются подобным чувствам. Валент хорошо понимал это и, отправив пешие когорты к Аримину, а конному отряду поручив защищать их с тыла, в сопровождении немногих солдат, сохранивших ему былую верность, свернул в Умбрию, а оттуда в Тоскану, где его застало известие об исходе битвы под Кремоной. Тогда-то у него и возник новый план, не лишенный дерзости, а в случае удачи грозивший ужасными последствиями: добраться морем до Нарбоннской провинции и оттуда поднять Галлию, римские армии и германские племена на новую войну.

42. Когорты, оставленные Валентом в Аримине, после отъезда командующего совсем пали духом. Корнелий Фуск подтянул сюда войска, приказал быстроходным судам передвигаться вдоль берегов и, таким образом, запер противника с суши и с моря. Теперь долины Умбрии и омываемая Адриатическим морем часть Пицена оказались заняты; между Италией Веспасиана и Италией Вителлия единственной преградой остался Апеннинский хребет. Фабий Валент тем временем вышел на кораблях из Писанского залива, но затишье на море или встречные ветры заставили его пристать в порту Геркулеса Монекского, неподалеку от которого действовал прокуратор Приморских Альп Марий Матур, пока еще сохранявший верность Вителлию, хотя все кругом уже перешло на сторону его врагов. Марий Матур хорошо принял Валента и отговорил его от безрассудной поездки в Нарбоннскую Галлию. Доводы Матура навели ужас на Валента, а вскоре и солдат его страх заставил забыть о долге и присяге.

43. Расположенные поблизости города перешли на сторону Веспасиана. Принудил их к этому прокуратор Валерий Павлин – опытный военачальник, связанный с Веспасианом узами старинной дружбы, начавшейся еще до того, как судьба вознесла будущего принцепса. Павлин собрал людей, уволенных Вителлием из армии и жаждавших принять участие в войне, и занял колонию Форум Юлия, закрывавшую выход к морю. Власть Павлина была тем более велика, что сам он происходил из этой колонии; преторианцы его поддерживали, потому что он некогда был у них трибуном; даже крестьяне из окрестных деревень помогали ему, стремясь завоевать расположение городских властей и рассчитывая на поддержку со стороны Павлина в будущем. Когда слух об его успехах, и без того значительных, да еще приукрашенных молвой, распространился среди колебавшихся, неуверенных в себе вителлианцев, Фабий Валент поспешил вернуться на свои корабли. За ним последовали четверо телохранителей, трое друзей и три центуриона; Матур и остальные решили остаться и присягнуть Веспасиану. Валент хорошо понимал, откуда ему грозит опасность, гораздо хуже он представлял себе, на кого ему можно было бы положиться; будущее казалось смутным, и в море он чувствовал себя увереннее, чем на берегу или в городах. Непогодой корабли его отнесло к Стехадам – островам, находившимся под властью города Массилии. Здесь его и схватили моряки либурнских кораблей, которые Павлин еще раньше выслал к Стехадам.

44. После ареста Валента дела Веспасиана повсюду пошли на лад. К нему присоединились сначала Испания, где первый Вспомогательный легион, верный памяти Отона и потому враждебный Вителлию, увлек за собой десятый и шестой, затем – галльские провинции и, наконец, Британния. Солдаты расположенного здесь второго легиона любили Веспасиана, который при Клавдии командовал ими и стяжал славу в боях. Они сумели перетянуть на свою сторону и остальные войска, правда, не без сопротивления и споров: большинство центурионов и солдат получили от Вителлия повышения по службе и очень неохотно отказывались от принцепса, доказавшего им на деле свою благосклонность.