Текст книги "Историки Рима"

Автор книги: Тит Ливий

Соавторы: Аммиан Марцеллин,Публий Тацит,Гай Транквилл,Гай Саллюстий Крисп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Испания по сю сторону Гибера была провинцией Ганнона; его Ганнибал оставил защищать эту страну. Полагая, что следует идти навстречу врагу, не дожидаясь всеобщего бунта, он остановился лагерем в виду неприятеля и вывел свое войско в поле. Римский полководец также счел лучшим не откладывать сражения; зная, что ему войны с Ганноном и Газдрубалом не миновать, он предпочитал иметь дело с каждым порознь, чем с обоими вместе. Сражение было не особенно напряженным; 6000 неприятелей было убито, 2000 взято в плен, сверх того еще охрана лагеря, который также был взят, и сам полководец с несколькими вельможами. При этом было завоевано и местечко Циссис, 452лежавшее недалеко от лагеря; впрочем, найденная в нем добыча состояла из предметов небольшой стоимости – главным образом грубой утвари и негодных рабов. Зато захваченная в лагере добыча обогатила римских воинов, так как не только побежденное войско, но и то, которое под знаменами Ганнибала служило в Италии, оставило всю свою более или менее ценную собственность по ту сторону Пиренеев, чтобы она не оказалась тяжелым бременем для несущих.

LXI. Газдрубал, прежде чем достоверная весть об этом поражении могла дойти до него, переправился через Гибер с 8000 пеших и 1000 всадников в тщетной надежде выйти навстречу римлянам при первом их появлении в стране. Узнав, что карфагеняне разбиты наголову под Циссисом и их лагерь взят, он повернул к морю. Недалеко от Тарракона он застиг флотских воинов и матросов, бродивших отдельными шайками по полям, как это бывает обыкновенно после успеха. Пустив против них врассыпную свою конницу, он многих перебил, а остальных в крайнем замешательстве прогнал к кораблям. Не решаясь, однако, более оставаться в этих местах, чтобы его не застиг Сципион, он удалился за Гибер. В самом деле, Сципион, узнав о прибытии новых врагов, поспешно двинулся со своим войском против них; наказав нескольких начальников кораблей и оставив в Тарраконе небольшой отряд, он вернулся с флотом в Эмпорий. Не успел он удалиться, как вдруг опять появился Газдрубал, побудил к возмущению племя илергетов, которое дало было Сципиону заложников, и с их же молодежью стал опустошать поля верных римлянам союзников. Но лишь только Сципион выступил с зимних квартир, он опять оставил всю область по сю сторону Гибера; Сципион же вторгнулся с войском в пределы илергетов, брошенных виновником их возмущения, загнал всех в их главный город Атанагр и осадил. Через несколько дней ему удалось снова принять в подданство илергетов; он велел им поставить еще больше против прежнего заложников и наказал их сверх того еще денежной пеней. Отсюда он двинулся к авсетанам, которые также были союзниками пунийцев, и осадил их город. Когда же лацетаны поспешили выручать соседей, Сципион ночью, недалеко от города, когда лацетаны намеревались войти в него, устроил им засаду. Около 12 000 было убито; почти все потеряли оружие и, рассеявшись по полям, убежали восвояси. Да и осажденных защищала только зима, от которой осаждающие терпели много невзгод. Тридцать дней продолжалась осада, и все это время глубина снега редко бывала менее четырех футов; но зато он так завалил римские осадные щиты и навесы, что только им они были спасены от поджигательных снарядов, которые враги неоднократно бросали в них. В конце концов, когда начальник авсетанов Амузик спасся бегством к Газдрубалу, они сдались, обязавшись уплатить двадцать талантов серебра. Римляне вторично отправились на зимние квартиры, на этот раз в Тарракон.

62. В Риме и его окрестностях много тревожных знамений или действительно было замечено в эту зиму, или же – как это обыкновенно бывает, коль скоро умы объяты суеверным страхом, – о них только доносили часто, и рассказчикам слепо верили. В числе прочих передают, будто шестимесячный ребенок свободных родителей на Овощном рынке крикнул: «Триумф!»; на Бычьем рынке бык сам собою взобрался на третий этаж и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы; на небе показались огненные изображения кораблей; в храм Надежды, 453что на Овощном рынке, ударила молния; в Ланувии 454копье шевельнулось, и ворон влетел в храм Юноны и сел как раз на ложе богини; в окрестностях Амитерна 455во многих местах показывались издали призраки в белой одежде, но ни с кем не повстречались; в Пицене 456шел каменный дождь; в Цере вещие дощечки 457утончились; в Галлии волк выхватил у караульного меч из ножен и унес его. Относительно всех прочих знамений было определено, чтобы децемвиры 458справились в Сивиллиных книгах; по поводу же каменного дождя в Пицене было объявлено девятидневное празднество. По истечении его приступили к другим очистительным обрядам, в которых приняли участие почти все граждане. Прежде всего было произведено очищение города; 459богам, по определению децемвиров, заклали известное число взрослых животных; в Ланувии поднесли Юноне дар из сорока фунтов золота, а замужние женщины посвятили Юноне на Авентине медную статую; в Цере, где вещие дощечки утончились, был объявлен лектистерний, 460и вместе с тем молебствие Фортуне на горе Альгиде; 461также и в Риме был объявлен лектистерний Юности 462и молебствие 463в храме Геркулеса для отдельных избранных, а затем для всего народа молебствие во всех храмах. Гению было заклано пять взрослых животных, и сверх того определено, чтобы претор Гай Атилий Серран произнес обеты на случай, если бы положение государства не изменилось к худшему в течение следующих десяти лет. Эти обряды и обеты, совершенные и произнесенные по откровению Сивиллиных книг, в значительной степени успокоили взволнованные суеверным страхом умы.

63. Фламиний, один из назначенных консулов следующего года, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу письмо с приказом, чтобы это войско к мартовским идам стояло лагерем в Аримине. Он, действительно, намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф; 464к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по случаю нового закона, 465предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов, – чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор. 466Эта вместимость считалась законодателем достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признавалась для сенаторов безусловно позорной. Закон этот, наделавший очень много шуму, принес Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство. Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями, 467откладыванием Вселатинского празднества 468и другими помехами, которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому, под предлогом поездки по частным делам, тайком уехал в свою провинцию. Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло. «Гай Фламиний, – говорили они, – ведет войну уже не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты. Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого и Всемогущего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Вселатинского празднества и совершить на горе торжественное жертвоприношение Латинскому Юпитеру; не пожелал, после ауспиций, отправиться в Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще, в сопровождении ликторов, уехать в провинцию. Он предпочел отправиться наподобие какого-нибудь торговца, промышляющего при войске, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто удалялся в изгнание. По-видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть окаймленную пурпуром тогу в каком-нибудь постоялом дворе, чем подле своих пенатов!» Все решили, что его следует – честью ли, или силой – вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистин; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената. Через несколько дней он вступил в должность; но когда он приносил жертву, теленок, раненный уже, вырвался 469из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших; вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга. Многие видели в этом предзнаменование больших ужасов. Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.

КОРНЕЛИЙ ТАЦИТ

470

АННАЛЫ

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ

1. …Решив, что дважды консул Валерий Азиатик был когда-то любовником Поппеи, Мессалина подговаривает Суилия выступить обвинителем их обоих. 471Ее толкало на этот шаг, помимо всего прочего, желание завладеть садами, которые некогда были созданы Лукуллом; теперь они принадлежали Азиатику, и он украшал их с невиданным великолепием. На помощь ей пришел воспитатель Британника 472Сосибий – сделав вид, будто помышляет лишь о благе императора, он принялся убеждать Клавдия остерегаться человека, чье влияние и богатство представляют угрозу власти принцепсов. «Азиатик, – говорил он, – был главным зачинщиком убийства Гая Цезаря. 473Он не только не побоялся признаться в этом перед собранием граждан Рима, но и ставил это злодеяние себе в заслугу. С тех пор слава его гремит в Риме и разошлась по провинциям. Теперь он добивается разрешения на отъезд в германскую армию, рассчитывая, что ему, как уроженцу Виенны, 474располагающему поддержкой многочисленной и влиятельной родни, без труда удастся взбунтовать племена своих соотечественников». Клавдий не стал ничего выяснять. Тут же он отдает приказ префекту претория Криспину взять отряд легковооруженных солдат и срочно, будто дело идет о подавлении взявшегося за оружие врага, выступить в путь. Криспин находит Азиатика в Байях 475и, заковав его в кандалы, везет в Рим.

2. Ему не дали возможности оправдаться перед сенатом. Клавдий выслушал его у себя в спальне в присутствии Мессалины и Суилия, предъявившего Азиатику обвинения в том, что он подкупал солдат и, стремясь обеспечить себе их поддержку в осуществлении любого преступного замысла, дарил им деньги и втягивал в свои развратные похождения; что он состоял в незаконной связи с Поппеей и, наконец, что он как женщина отдавался чужим ласкам. Здесь обвиняемый, до тех пор упорно молчавший, не выдержал: «Спроси своих сыновей, Суилий, – крикнул он, – они тебе скажут, что я мужчина». Раз начав, он защищался теперь со все растущим одушевлением. Клавдий был сильно взволнован, даже у Мессалины на глазах появились слезы. Выходя из комнаты, чтобы отереть их, она приказывает Вителлию 476ни в коем случае не дать обвиняемому ускользнуть, сама же обращает все силы на то, чтобы ускорить гибель Поппеи. Подосланные ею люди запугали Поппею ужасами тюрьмы и убедили ее добровольно принять смерть. Цезарь до такой степени не подозревал обо всем этом, что несколько дней спустя спросил у обедавшего с ним мужа Поппеи Сципиона, почему жена не с ним; Спицион ответил, что она скончалась.

3. Клавдий размышлял над тем, как оправдать Азиатика, когда к нему явился Вителлий. Заливаясь слезами, он напомнил о своей старой дружбе с Азиатиком, о его заслугах перед государством, о знаках внимания, некогда оказанных ими обоими матери принцепса Антонии, упомянул о его недавнем походе против британцев и, перечислив множество других обстоятельств, говоривших в пользу обвиняемого и способных внушить к нему сострадание, стал просить императора предоставить Азиатику самому выбрать род смерти. Клавдий тут же согласился явить подобную милость. Некоторые советовали Азиатику перестать принимать пищу, дабы уйти из жизни без страданий, но он ответил, что должен доставить удовольствие тем, кто был к нему столь милостив. Исполнив обычные телесные упражнения, выкупавшись и весело отобедав, он сказал, что ему было бы больше чести погибнуть от коварства Тиберия или ярости Гая, чем от происков женщины и бесстыдной болтовни Вителлия; затем Азиатик вскрыл себе вены. Перед этим он осмотрел приготовленный для него погребальный костер и велел перенести его в другое место, чтобы густая листва деревьев не пострадала от огня, – столько твердости духа сохранил он в последние минуты жизни.

4. На созванном вскоре за тем заседании сената Суилий снова выступил с обвинениями – в этот раз против известных всему городу римских всадников по прозванию Петра. Их убили потому, что они якобы предоставляли свой дом для свиданий Мнестора с Поппеей. Поводом же для обвинения, предъявленного одному из них, послужил сон: будто бы ему приснился Клавдий в венке из колосьев, остью вниз, и будто бы он потом говорил, что это предрекает скорое вздорожанье хлеба. Другие рассказывают, что ему приснился венец из увядших виноградных листьев и что он толковал это как указание на кончину принцепса, которая-де наступит в конце осени. Бесспорно, во всяком случае, что и его самого, и брата погубило какое-то сновидение.

Сенат постановил наградить Криспина полутора миллионами сестерциев и даровать ему преторские знаки отличия. По предложению Вителлия миллион сестерциев дали еще и Сосибию за помощь, которую он оказывает Британнику своими наставлениями, а Клавдию – советами. Когда очередь высказать свое мнение дошла до Сципиона, он произнес: «Раз к преступлениям Поппеи я отношусь так же, как все, считайте, что и сейчас я думаю то же, что все», выразив в этих удачно найденных словах и любовь к жене, и чувства, которые он обязан был испытывать как сенатор.

5. С тех пор, не зная ни отдыха, ни часа, Суилий все яростнее преследовал людей своими обвинениями, а многие старались даже превзойти его в наглости. Дело в том, что, сосредоточив в своих руках власть, принадлежавшую ранее законам и должностным лицам, принцепс открыл возможность для самых различных злоупотреблений; но самым ходким товаром все же оказалось вероломство судебных защитников. Дошло до того, что известный римский всадник Самин, заплативший Суилию четыреста тысяч сестерциев, закололся в его же доме, узнав о тайном содействии, которое тот оказывал его противникам. Наконец в одном из заседаний консул следующего года Гай Силий, о чьем могуществе и гибели я расскажу в свое время, а за ним и другие сенаторы вскакивают со своих мест и требуют вернуть силу старинному закону Цинция, запрещавшему ораторам принимать деньги или подарки за защитительную речь в суде. 477

6. Те, кому было невыгодно это предложение, недовольно зашумели, но когда, опираясь на их поддержку, Суилий попытался выступить с возражениями, Силий обрушился на него, приводя в пример ораторов былых времен, считавших, по его словам, лучшей наградой за свое красноречие славу в потомстве. «Теперь все переменилось, – продолжал он, – и первое из благородных искусств втоптано в грязь теми, кто им занимается. Где помышляют лишь о наживе, нет места ни честности, ни доверию. Если бы тяжбы никому не приносили прибыли, их было бы меньше, сейчас же распри и взаимные обвинения, ненависть и беззакония поощряются в расчете на то, что эта разъедающая наше правосудие моровая язва обогатит судебных защитников, как особенно опасные болезни приносят выгоду врачам. Вспомните Гая Азиния и Мессалу, из более близких к нам – Аррунция и Эзернина, которых вознесли на вершину почета их непорочная жизнь и красноречие». После такой речи консула следующего года, сочувственно встреченной присутствующими, сенат приступил к подготовке постановления, согласно которому взимание крупных вознаграждений за защитительную речь в суде должно было караться по закону о вымогательстве. Тогда Суилий, Коссутиан и другие, видевшие, что принимаемое решение означает для них не просто угрозу судебного преследования, а безусловное осуждение, настолько очевидна была их вина, обступают цезаря и умоляют его лишить постановление обратной силы. Едва Клавдий согласился, они перешли в наступление.

7. «Найдется ли человек, столь самонадеянный, чтобы уповать на славу в веках? Задача ораторского искусства – оказывать людям помощь в их делах, и нельзя допустить, чтобы кто-либо попал в зависимость от власть имущих потому лишь, что не смог найти человека, готового защитить его в суде. Но красноречие никому не дается даром – занимаясь чужими делами, пренебрегаешь своими собственными. Одни добывают средства к существованию, служа в армии, другие – возделывая землю, но никто не возьмется за работу, не подсчитав заранее, сколько дохода она ему принесет. Азинию и Мессале, осыпанным наградами во время войны Антония с Августом, или наследникам богатых родителей Эзернину и Аррунцию нетрудно было выставлять напоказ свое бескорыстие. Но легко найти и примеры, говорящие в нашу пользу, – достаточно вспомнить, какие деньги брали за свои выступления Публий Клодий и Гай Курион. Мы всего-навсего скромные сенаторы, мы живем в государстве, где царит спокойствие, и рассчитываем лишь на доходы, возможные в мирное время. Подумай, цезарь, о людях из народа, которые теперь все чаще начинают блистать на гражданском поприще. Если рвение не вознаграждать, исчезнет и само рвение». Хотя эти доводы звучали менее благородно, принцепс решил, что они не лишены основания, и установил предельный размер вознаграждения в десять тысяч сестерциев; защитник, взявший больше, подлежал преследованию по закону о вымогательстве.

8. Примерно тогда же, по указанию Клавдия, вернулся в свою страну армянский царь Митридат, который, как я уже упоминал, потерпел в свое время поражение от Гая Цезаря… Возвращаясь домой, он рассчитывал на поддержку своего брата, иберийского царя 478Фарасмана, который дал ему знать, что парфяне, занятые борьбой за престол и поглощенные внутренними распрями, на остальные дела не обращают внимания. Положение там было следующее. Готардз, подстроив убийство своего брата Артабана, его жены и сына, внушил своими бесконечными злодеяниями такой ужас окружавшим его парфянам, что они призвали Вардана. Вардан, человек предприимчивый и дерзкий, за два дня проходит расстояние в три тысячи стадиев, обрушивается на ничего не подозревавшего, перепуганного Готардза, обращает его в бегство и без промедления захватывает соседние области; его власти отказывается подчиниться только Селевкия. 479Помня, что тамошние жители когда-то изменили его отцу, и движимый одной лишь яростью, не рассмотрев трезво все выгодные и невыгодные стороны складывающегося положения, он приступает к осаде хорошо укрепленного города, защищенного стенами и рекой и располагающего большими запасами продовольствия. Тем временем Готардз, получив подкрепления от дахов и гирканов, 480возобновляет войну; Вардан вынужден оставить осаду Селевкии и располагается лагерем на равнинах Бактрианы. 481

9. Видя, что силы восточных властителей разобщены и исход борьбы неясен, Митридат счел время подходящим и решил захватить Армению, поручив римским войскам овладеть горными крепостями, а иберийской армии занять долины. Армяне не стали сопротивляться, особенно после того, как их правитель Демонакт, отважившийся дать бой, потерпел жестокое поражение. Война тем бы и кончилась, если бы не царь Малой Армении Котис, которому несколько знатных армян предложили занять престол. Однако Котис, получив письмо от цезаря, также прекратил сопротивление; вся Армения перешла под власть Митридата, и он сразу же повел себя более круто, чем подобает новому властителю.

Тем временем Готардз получил сведения о зреющем в народе заговоре, поделился ими с братом, и оба властителя Парфии, уже было готовившиеся вступить в бой, неожиданно заключили союз. Встретившись, они сначала вели себя осторожно, но вскоре, сплетя правые руки, договорились перед алтарями богов покарать коварство своих недругов, а споры уладить полюбовно. Было решено, что у Вардана больше оснований сохранить за собой власть, и Готардз, дабы устранить всякий повод к соперничеству, удалился во внутренние области Гиркании. После его отъезда Вардану сдалась Селевкия. Она продержалась семь лет, навлекши немало позора и насмешек на армию парфян, которые так долго не могли справиться с одним-единственным городом.

10. Вскоре Вардан стал с завистью поглядывать также на другие богатые области и мечтал даже вернуть себе Армению, но легат Сирии Вибий Марс заставил его отказаться от этих замыслов. Между тем Готардз вновь взялся за оружие – он уже раскаялся, что так легко уступил престол, да и знать, которой в мирную пору приходится нести более тяжелую и унизительную службу, звала его вернуться на царство. Высланные против Готардза войска встретились с его армией при переправе через реку Эринд; в длительной и упорной битве Вардан разбил противника и, выиграв затем еще множество сражений, покорил все народы вплоть до реки Синд, отделяющей дахов от ариев. Здесь его успехам наступил предел, ибо парфяне, несмотря на одержанные победы, упрямо отказывались вести войну так далеко от дома. Установив надписи, где говорилось о его подвигах и о покорении племен, которые еще ни одному из Аршакидов 482не платили дани, Вардан возвратился домой, покрытый славой и оттого еще более свирепый и безжалостный к своим подданным. Они же, заранее и тайно договорившись между собой, захватили Вардана врасплох, когда он был увлечен охотой, и убили его. Он был еще совсем молод, но мало кто из царей, даже проведших на троне долгие годы, смог бы превзойти его славой, если бы он так же старался внушить любовь своему народу, как страх своим врагам. После гибели Вардана снова начались распри, на этот раз особенно ожесточенные, ибо парфяне никак не могли решить, кого призвать на царство. Многие предпочитали Готардза, некоторые стояли за внука Фраата Мегердата, в свое время отданного нам в заложники. Вскоре сторонники Готардза победили, но, поселившись в царском дворце, он настолько погряз в жестокости и разврате, что парфяне оказались вынуждены тайно обратиться к римскому принцепсу и умолять его вернуть Мегердата на престол предков.

11. При этих же консулах римлянам были показаны Столетние игры 483– на восьмисотом году от основания города и на шестьдесят четвертом после тех, что устраивал Август. Я не буду говорить о соображениях, которыми руководились, устраивая их, оба принцепса, ибо рассказал об этом достаточно подробно в книгах, посвященных правлению императора Домициана. 484Он ведь тоже устраивал Столетние игры, в которых я принимал самое непосредственное участие и как жрец-квиндецимвир, 485и как претор. Упоминаю об этом не из тщеславия, а с намерением показать, что подготовкой Столетних игр издавна ведала коллегия квиндецимвиров, исполнение же самих обрядов почти всегда поручалось тем из ее членов, кто занимал магистратуру. Когда на арену цирка для участия в Троянских ристаниях выехали верхами мальчики из знатных семей, и среди них сын императора Британник и Луций Домиций, которого принцепс вскоре усыновил, даровав ему власть и имя Нерона, народ, несмотря на присутствие Клавдия, приветствовал Домиция более громкими и радостными криками, в чем многие усмотрели предуказание на ожидающее мальчика великое будущее. В то время всюду говорили также, будто в младенчестве Домиция, как часовые, охраняли драконы – пустые басни, навеянные чужеземными рассказами о всякого рода чудесах; по крайней мере, сам Нерон, отнюдь не склонный опровергать слухи, способные его возвеличить, не раз повторял, что лишь однажды видел у себя в спальне обыкновенную змею.

12. На самом деле, расположение к нему народа объяснялось той любовью, которой все еще было окружено имя Германика, 486ибо Домиций был единственным его потомком мужского пола, оставшимся к тому времени в живых. Ярость, с которой Мессалина преследовала мать его Агриппину, тоже увеличивала общую к нему симпатию. Мессалина ненавидела ее всегда, а в ту пору особенно люто, и если не подсылала к ней людей, которые оклеветали бы ее в глазах принцепса, не возводила на нее одно обвинение за другим, то потому лишь, что была поглощена новой любовью, больше походившей на безумие. Она воспылала такой страстью к самому красивому из молодых людей Рима, Гаю Силию, что развела с ним Юнию Силану, женщину знатного рода, и безраздельно завладела его ложем. Силий понимал, насколько преступны и опасны подобные отношения, но, оттолкнув Мессалину, он обрек бы себя на верную гибель, теперь же у него оставалась хоть какая-то надежда, что Клавдий ничего не заметит. Кроме всего, он получал одну награду за другой, а потому предпочитал ждать, что покажет будущее, и наслаждаться сегодняшним днем. Мессалина то и дело ходила к нему домой, и не украдкой, а с целой свитой, сопровождала его во время выходов, осыпала деньгами и почестями. Под конец могло показаться, что Силий уже стал принцепсом, ибо дом его, переполненный рабами и отпущенниками цезаря, блистал всей роскошью императорского двора.

13. Между тем Клавдий, не подозревая, что творится в его семье, исполнял обязанности цензора: выпустил несколько распоряжений, сурово осуждавших непристойное поведение народа в театре, где подверглись оскорблениям бывший консул Публий Помпоний (автор стихов, исполнявшихся во время представлений) и многие знатные женщины; обуздал кровожадную алчность ростовщиков, особым законом запретив им ссужать деньги молодым людям с отдачей после смерти родителей; завершил строительство акведука, который дал Риму воду из источников, расположенных на Симбруинских холмах, и, узнав, что греческий алфавит совершенствовался в течение долгого времени, добавил также несколько новых букв к латинской азбуке и настоял на повсеместном их употреблении.

14. Египтяне первые, использовав для этого изображения животных, стали передавать знаками содержание мысли: камни, на которых выбиты подобные надписи, древнейшие из всех оставленных людям, можно видеть и по сей день; на этом основании египтяне считают себя изобретателями букв. У них заимствовали письмо финикийцы; лучшие мореходы своего времени, они завезли его в Грецию, где прославились как создатели искусства, на самом деле перенятого ими у других. С этим и связано предание, приписывающее изобретение письма Кадму, будто бы прибывшему в Грецию на финикийском корабле и научившему грамоте тамошнее население, не знавшее дотоле ни наук, ни искусств. Некоторые рассказывают, что первые шестнадцать букв придумал афинянин Кекроп, либо фиванец Лин, или живший во времена Троянской войны Паламед, а остальные были изобретены вскоре после того другими, и главным образом Симонидом. 487В Италии же этруски научились письму у коринфянина Демарата, аборигены – у аркадянина Эвандра, и латинские буквы совпадают по начертанию с древнейшими греческими. Однако у нас тоже сначала их было немного, а остальные добавили позднее. Следуя этим образцам, Клавдий и ввел три новых буквы, бывших в употреблении, пока он находился у власти, а после забытых; их, впрочем, и сейчас еще можно увидеть в надписях на меди, выставленных на всеобщее обозрение на рынках и в храмах.

15. Вскоре затем Клавдий произнес в сенате речь по поводу коллегии гаруспиков, в которой требовал не дать равнодушию довести до гибели это старейшее в Италии искусство. «В тяжелые для государства дни, – сказал он, – римляне много раз призывали людей, сведущих в гаруспициях, их трудами забытые было обряды восстанавливались и в дальнейшем исполнялись более тщательно. Самые знатные люди Этрурии, иногда по своей воле, иногда побуждаемые к тому римским сенатом, сохраняли необходимые в этом деле познания и передавали их из рода в род. Теперь небрежение благородными искусствами и засилие чужеземных суеверий привели к тому, что знания эти почти вывелись. Действительно, государство наше сейчас процветает, но за это надо быть благодарным богам, а не допускать, чтобы в счастливую пору оказались преданы забвению обряды, столь тщательно соблюдавшиеся в пору невзгод». На основании этих доводов сенат издал постановление, обязывавшее понтификов позаботиться о том, чтобы деятельность гаруспиков пользовалась поддержкой и поощрялась.

16. В том же году племя херусков 488обратилось к Риму с просьбой дать им царя – знать их была истреблена в междоусобных войнах, и единственный оставшийся в живых отпрыск царского рода, по имени Италик, содержался в столице империи. По отцу Италик происходил от брата Арминия, Флава, по матери – от Актумера, вождя хаттов; 489он был красив собой и хорошо владел оружием и на германский, и на римский лад. Цезарь убедил его без колебаний принять на себя власть, подобавшую ему по рождению, снабдил его деньгами и дал охрану. «Ты первый, – добавил он, – кто, родившись здесь, – причем не заложником, а гражданином Рима, – покидаешь наш город, дабы встать во главе чужого народа». Германцы с радостью встретили Италика и на первых порах относились к нему хорошо, главным образом потому, что, посторонний царившим у них распрям, он ко всем был равно благожелателен. Спокойное, ласковое обращение делало его приятным каждому, участие в попойках и развлечениях особенно располагало к нему варваров, так что он с каждым днем стяжал все больше похвал и уважения. Когда же молва о нем начала распространяться по соседним и даже отдаленным землям, некоторые из херусков, выдвинувшиеся во время междоусобных распрей и теперь со злобной подозрительностью следившие за растущим могуществом Италика, бежали к окрестным племенам и стали убеждать их, что древняя свобода Германии гибнет, а римляне все больше забирают верх. «Разве, – говорили они, – мы не в состоянии найти на место царя человека, родившегося и выросшего у нас, здесь? Разве единственный, кто достоин верховной власти, – это сын соглядатая Флава? 490Напрасно на нас пытаются подействовать именем Арминия – если бы и родной сын его вырос в земле, нам враждебной, был вскормлен в неволе и, как раб, служил там своим господам, привык к обычаям чужестранцев и был запятнан всеми их пороками, а затем явился бы сюда царствовать, даже он не мог бы вызвать у нас ничего, кроме страха. Италик же, по всему судя, идет по стопам отца – злейшего врага своего народа, не дрогнувшего поднять оружие против родины и ее богов».