Текст книги "Историки Рима"

Автор книги: Тит Ливий

Соавторы: Аммиан Марцеллин,Публий Тацит,Гай Транквилл,Гай Саллюстий Крисп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

30. Однако язиги, слишком нетерпеливые, чтобы выносить осаду, рассыпались по соседним равнинам, лугии и гермундуры бросились на них, и Ванний оказался вынужденным принять бой. Армия его вышла из своих укреплений и была разбита; однако сам он, несмотря на поражение, стяжал громкую хвалу, ибо не только командовал войсками, но лично участвовал в сражении, грудью шел на врага и был ранен в бою. Так или иначе, ему пришлось бежать и искать спасения на кораблях, ожидавших его на Дунае. Вскоре за ним последовали его клиенты, всем им дали землю и разместили в Паннонии. Вангион и Сидон разделили между собой царство и на редкость добросовестно выполняли свои обязательства по отношению к Риму.

Теперь, когда они достигли престола, подданные – то ли каждый по своим причинам, то ли так уж свойственно всем, кто находится в подчиненном положении – возненавидели обоих братьев еще более страстно, чем любили их в пору борьбы за власть.

31. Между тем Британния встретила пропретора Публия Остория волнениями и беспорядками. Рассчитав, что наступает зима и новый, еще незнакомый с армией, командующий не решится выступить против них, враги вторглись в пределы союзных племен. Осторий знал, однако, что страх врагов и доверие солдат – все зависит от первых его шагов. Во главе легковооруженных когорт он уничтожает тех, кто пытается оказать ему сопротивление и стремительно преследует бегущего в беспорядке противника. Мир, заключенный в этих условиях, когда враги еще пылали ненавистью к победителям и каждую минуту могли опять взяться за оружие, не принес бы отдыха ни командующему, ни солдатам. Чтобы помешать варварам снова собраться с силами, Осторий решил разоружить племена, внушавшие ему подозрения, и постоянно держать их под угрозой, построив с этой целью лагеря между реками Авоной и Сабриной. Против этих его намерений первыми восстали ицены – сильное племя, добровольно вступившее с нами в союз и потому не ослабленное войной; окружающие народности последовали их примеру. Вскоре они нашли место, где собирались дать нам бой – окруженное чем-то вроде вала, с узкими и неудобными подходами, по которым, как они рассчитывали, не сумеет пройти конница. Легионов у римского полководца не было, он располагал лишь силами союзников, но решил тем не менее прорвать укрепления врага и, распределив обязанности между когортами, приказал конникам действовать в пешем строю. Прозвучал сигнал, солдаты преодолели насыпь и обратили в замешательство противника, стесненного своими же укреплениями. Понимая, что мятежникам пощады не будет, и видя, что путей к отступлению нет, варвары доблестно сражались и совершили множество славных подвигов. Сын легата Марк Осторий заслужил в этом бою почетную награду, полагающуюся за спасение жизни римского гражданина.

32. После разгрома иценов все, кто дотоле еще колебался между войной и миром, пришли в повиновение, и армия выступила против племени цеангов. Поля их были опустошены, имущество разграблено; вступить в битву они не решились, те же, кто пытался нападать из засады, подверглись наказанию. Армия была уже недалеко от моря, омывающего остров Ибернию, когда вспыхнувшие среди бригантов волнения заставили командующего повернуть назад – он всегда оставался верным правилу не начинать нового дела, не доведя до конца прежнего. После того, как немногие мятежники были перебиты, а остальные прощены, среди бригантов воцарилось спокойствие. Племя силуров, однако, не удавалось подчинить нашей власти ни жестокостью, ни добром. По всякому поводу они брались за оружие, и, чтобы справиться с ними, решено было расположить в их владениях лагеря легионов. Кроме того, на отнятых у силуров землях основали комулодунскую колонию ветеранов в надежде, что это поможет быстрее сломить сопротивление племени: ветераны представляли собой значительную боевую силу, готовы были в любой момент выступить против врага, союзников же могли научить подчиняться законам.

33. Лишь после всего этого Осторий выступил против силуров. Люди этого племени рассчитывали не только на собственную храбрость, но и на способности царя Каратака, который прославился и своими несчастьями, и своими удачами и теперь слыл первым среди вождей британских племен. Каратак был хитер, ловок, умел использовать местность, где врага на каждом шагу подстерегали тайные опасности; армия его, однако, уступала нашей в численности, и он перенес войну на земли племени ордовиков; после того как к Каратаку стеклись все, кому не по душе был вводимый римлянами порядок, он отважился на решающее сражение и выбрал для него место, подступы к которому, пути отхода и все вокруг было неблагоприятно для нас и выгодно для них: с одной стороны круто поднимались горы, там же, где склон становился более пологим, его перегородили нагроможденными в виде вала камнями; перед валом протекала река, брода через которую никто не знал; впереди всех укреплений расположились толпы вооруженных британцев.

34. Вожди племен расхаживали среди своих бойцов, подбадривали их, убеждали держаться стойко, преуменьшали опасности, преувеличивали надежды – повторяли все, что принято говорить для поднятия духа армии. Каратак появлялся всюду и, обращаясь к войскам, твердил, что ныне они вступают в битву, которой суждено «положить начало нашему освобождению или сделать нас рабами навеки», он взывал к теням предков, «что прогнали с нашей земли диктатора Цезаря, 532доблестью своей оградили нас от казней и поборов, а жен и детей наших – от поругания». Толпа гулом отвечала ему всякий раз, как он произносил эти или подобные слова, люди клялись перед богами своих племен, что ни оружие, ни раны не заставят их отступить.

35. Римский полководец стоял, ошеломленный видом бушующего варварского войска. Перед ним текла река, за ней виднелся вал, в небо уходили кряжи гор, все сулило гибель, все было усыпано врагами. Но солдаты требовали боя, кричали, что для доблести нет преград, префекты и трибуны вторили им, растущее возбуждение охватывало армию. Осторий стал оглядывать местность, увидел, что некоторые позиции противника, действительно, неприступны, другие же вполне преодолимы, двинулся с армией вперед и вскоре без труда выбрался на противоположный берег реки. Пока римляне стояли под валом и обе стороны осыпали друг друга стрелами и камнями, наши потери ранеными и убитыми были больше. Но вот построилась «черепаха», под ее прикрытием солдаты разметали беспорядочные нагромождения каменных глыб, завязался бой на ровном месте, и, когда он перешел врукопашную, варвары отступили в горы. Солдаты преследовали их и там. Легковооруженные рвались вперед, метали в противника дротики, легионеры двигались сомкнутым строем; ряды британцев смешались. Ни панцирей, ни шлемов у них не было, и, если они пытались дать отпор бойцам вспомогательных отрядов, их поражали мечи и копья легионеров, стоило им обернуться против этих новых врагов, как они падали под ударами копий союзников и их широких обоюдоострых мечей. То была славная победа. В плен попали жена и дочь Каратака, а братья его сдались добровольно.

36. Сам Каратак решил укрыться у Картимандуи, но, если человек в беде, нет для него надежного убежища – царица бригантов приказала заковать его в цепи и выдала победителям. Девять лет сражался Каратак против римлян, и это принесло ему славу, которая перешагнула пределы его родного острова, распространилась по соседним провинциям и гремела даже в Италии. Все хотели увидеть человека, сумевшего столько лет противостоять нашему могуществу. В Риме он тоже пользовался немалой известностью, и цезарь, хотя и стремился лишь возвеличить самого себя, придал еще больше блеска его имени: как будто в ожидании невиданного зрелища, собрался отовсюду народ, когорты преторианцев в полном вооружении выстроились на поле, простиравшемся перед их лагерем, и лишь тогда на него вступили клиенты царя; следом несли фалеры, шейные украшения и другую добычу, взятую Каратаком в войнах с врагами, затем появились его братья, жена, дочь и, наконец, он сам. Речи их, внушенные страхом, были жалки, один Каратак не склонил лица, не произнес ни слова о пощаде. Став перед трибуналом, он начал так.

37. «Если бы среди всех удач я сумел не только быть богатым и знатным, но также остаться трезвым и умеренным, то сейчас, наверное, как друг, а не как пленник вступал бы я в этот город, и ты не счел бы для себя зазорным заключить союз с человеком, происходящим от славных предков и повелевающим многими народами. Положение, в котором я нахожусь сейчас, – свидетельство твоего величия и моего позора. Я владел конями и воинами, оружием и деньгами – надо ли удивляться, что я не хотел их отдавать? Вы стремитесь покорить себе все народы; отсюда не следует, что все согласны стать рабами. Сдайся я сразу, без борьбы, это не принесло бы славы ни тебе, ни мне – я был бы казнен и обречен забвению. Но если теперь ты даруешь мне жизнь, память обо мне, а тем самым и о твоем великодушии сохранится на века». Выслушав эту речь, цезарь даровал прощение самому Каратаку, его жене и братьям. С них сняли оковы, и они с теми же словами хвалы и благодарности, какими только что славили принцепса, обратились к Агриппине, находившейся тут же, на другом помосте. Женщина, стоящая во главе боевых значков римской армии, – то было странное зрелище, чуждое нравам наших предков, но Агриппина хотела, чтобы в ней видели соправительницу империи, созданной ее дедами и прадедами.

38. Вскоре сенаторов созвали на заседание, где они долго и возвышенно рассуждали о пленении Каратака и сравнивали его с подвигами Публия Сципиона, захватившего Сифака, Луция Павла, полонившего Персея, и других полководцев, приводивших в Рим и выставлявших на обозрение народа закованных в цепи царей. Осторию были присуждены триумфальные отличия. Дела его, до той поры шедшие удачно, вскоре расстроились, то ли потому, что падение Каратака воспринималось всеми как признак скорого окончания войны и войска наши стали сражаться с меньшей энергией, то ли скорбь, вызванная утратой столь значительного полководца, заставила врагов мстить за него с удвоенной яростью. Они окружили префекта лагерей и когорты легионеров, оставленных для строительства укреплений на землях силуров, и, если бы из соседних крепостей не сумели вовремя выслать гонцов и осажденным не была срочно оказана помощь, они бы погибли все до единого. И так убиты были префект, восемь центурионов и самые отважные бойцы в манипулах. Некоторое время спустя нападению подверглись действовавшие самостоятельно наши фуражиры и конные отряды, высланные на их поддержку.

39. Осторий бросил против врага легковооруженные когорты, однако и это не остановило бегства; только когда в дело вступили легионы, ход битвы выравнялся; вскоре победа начала склоняться на нашу сторону, но наступившие сумерки позволили противнику ускользнуть, отделавшись незначительными потерями. Теперь сражения завязывались чуть не каждый день; чаще всего, правда, они походили на стычки разбойников – противники, движимые то слепым случаем, а то и жаждой славы, сгоряча или по заранее обдуманному плану схватывались в лесах и болотах, стремясь дать выход своей ярости или захватить побольше добычи, действуя иногда по приказу командиров, а иногда и без их ведома. Особенно упорно сражались силуры; римский командующий как-то сказал, что это племя должно быть стерто с лица земли, подобно тому как некогда были уничтожены или переселены в Галлию сугамбры; 533слова эти дошли до силуров, и ненависть их разгорелась еще пуще. Они неожиданно напали на две вспомогательных когорты, бойцы которых, подстрекаемые алчными префектами, увлеклись грабежом и не приняли нужных мер предосторожности. Захваченную здесь добычу и пленных силуры принялись щедро раздавать по соседним племенам, стремясь увлечь на путь мятежа и их, как вдруг Осторий, измученный делами и заботами, все более его угнетавшими, неожиданно умер. Враги были весьма обрадованы тем, что столь незаурядный полководец погиб, если и не в бою с британцами, то все же во время войны с ними.

40. Узнав о смерти легата, цезарь, дабы не оставлять провинцию без наместника, послал в Британнию Авла Дидия. Несмотря на быстроту, с которой Дидий проделал весь путь, он застал дела в еще худшем состоянии, чем прежде, ибо тем временем произошла битва, где был разбит легион под командованием Манлия Валента. Враги распространили преувеличенные слухи об этом сражении, дабы запугать новоприбывшего командующего, он же, в свою очередь, раздувал их, рассчитывая, что это поможет ему в случае победы стяжать больше славы, а в случае неудачи легче оправдаться. Это поражение нам опять нанесли силуры; набеги их захватывали все новые земли, пока поспешно прибывший сюда Дидий не заставил их отступить.

После того как Каратак попал в плен, самым сведущим в военном искусстве у британцев оказался Венуций из племени бригантов. Как я уже говорил, пока он был мужем царицы Картимандуи, он неизменно хранил верность римлянам и пользовался их вооруженной поддержкой. Впоследствии он расстался с царицей, между ними вспыхнула война, и Венуций обратил оружие также и против нас. На первых порах, однако, они враждовали только между собой; в этой борьбе Картимандуя сумела хитростью и коварством захватить брата и родных Венуция, что вызвало ярость ее противников; одна мысль о возможности попасть под власть женщины казалась им нестерпимой. Они отобрали самых крепких среди своих молодых людей, дали им оружие, и те устремились ко дворцу царицы. Наши предвидели это и выслали ей на помощь когорты, вступившие в ожесточенный бой, который сначала шел с переменным успехом, но к концу принял более благоприятный для нас оборот. Неплохо показал себя в этом сражении и легион, которым командовал Цезий Назика: обремененный годами и почестями, Дидий предпочитал действовать через доверенных лиц и их руками наносить поражения врагу.

Я объединил в одном рассказе события, в действительности происходившие на протяжении многих лет при двух разных пропреторах, Остории и Дидии, ибо, изложенные разбросанно и без связи, они могли бы утратить свою значительность и стереться из памяти людей. Возвращаюсь к описанию событий по порядку.

41. В консульство Тиберия Клавдия (в пятый раз) и Сервия Корнелия Орфита 534Нерону, как бы с целью показать всем, что он уже созрел для управления государством, было до срока разрешено надеть мужскую тогу. 535Цезарь охотно уступил также льстивым настояниям сенаторов, требовавших присвоить Нерону на двадцатом году жизни консульское достоинство, 536а еще до того вручить ему как кандидату на эту должность проконсульскую власть вне Рима и дать право называться принцепсом юношества. От его имени солдатам роздали денежные подарки, а народу – угощение. Чтобы завоевать расположение черни, устроили цирковые игры, во время которых перед зрителями проехали Британник, в претексте, и Нерон – в одеянии триумфатора. Предполагалось, что, увидев одного в императорском облачении, а другого в детском платье, народ яснее поймет, какая судьба ожидает каждого из них. Одновременно были устранены центурионы и трибуны, с сочувствием относившиеся к Британнику, – одних, придумав какой-нибудь повод, перевели, другим предложили почетное повышение по службе. Убрали также самых неподкупных и верных его отпущенников, воспользовавшись следующим случаем. Однажды, приветствуя брата при встрече, Нерон назвал его Британником, тот, отвечая, употребил имя «Домиций». Агриппина тут же доложила мужу об этом происшествии, в котором она, горько сетуя, усматривала начало грядущей смуты. «Здесь, в нашем доме, – жаловалась она, – пренебрегают законом об усыновлении, 537законом, который принял сенат, которого требовал народ. Все это козни наставников Британника, и если не принять против них меры, они могут стать опасны для общества». Клавдий, взволнованный ее словами так, будто перед ним раскрылся целый государственный заговор, приказал сослать или казнить лучших наставников своего сына и окружил его людьми, которые были назначены Агриппиной и больше напоминали стражников, чем воспитателей.

42. О свершении самых далеко идущих своих замыслов, однако, Агриппина не смела помышлять до тех пор, пока преторианскими когортами командовали Лузий Гета и Руфрий Криспин, ибо она полагала, что оба до сих пор помнят о Мессалине и преданы ее детям. Поэтому она убедила мужа, будто соперничество префектов ведет к распрям в когортах и будто дисциплина станет строже, если сосредоточить власть в руках одного человека. Командование преторианцами было передано Афранию Бурру, который славился как выдающийся военачальник и при этом хорошо понимал, кому он обязан своим возвышением. Еще больших почестей добилась Агриппина для себя – она в колеснице поднялась на Капитолий, присвоив себе право, с древних пор принадлежавшее лишь жрецам и изображениям богов; имя ее теперь оказалось окружено подлинно религиозным поклонением: она и доныне остается единственной женщиной, которая, родившись от императора, была также сестрой, женой и матерью верховных правителей империи. При всем том главный ее защитник, Вителлий, осыпанный милостями и на склоне лет, едва не попал в число государственных преступников – таким уж превратностям подвержена судьба людей, находящихся на вершине власти. Сенатор Юний Луп донес на него, обвинив в оскорблении величия и стремлении к захвату власти. Цезарь готов был прислушаться к этим обвинениям, но Агриппина скорее угрозами, чем просьбами заставила его изменить мнение и лишить доносчика воды и огня. 538На большем Вителлий не настаивал.

43. В тот год было множество чудесных знамений. Зловещие птицы опустились на Капитолий, от частых землетрясений рушились дома, и толпа, в ужасе метавшаяся по улицам в ожидании новых подземных толчков, затаптывала увечных. Не хватало продовольствия, начался голод, и в этом тоже люди видели кару, ниспосланную богами. Недовольство перестало быть тайным – когда Клавдий вел дела в суде, толпа со злобными криками окружила его, оттеснила, угрожая расправой, в дальний угол форума, и только отряд солдат вызволил принцепса, разогнав разъяренную чернь. Было известно, что в столице осталось припасов не больше, чем на пятнадцать дней; лишь великая милость богов да мягкая зима спасли нас от беды. А ведь в старину Италия отправляла обозы с продовольствием своим разбросанным по дальним провинциям легионам, не страдает она от недородов и теперь, но мы сами предпочитаем возделывать поля в Африке и в Египте и ставить жизнь римских граждан в зависимость от случая и от воли ветров.

44. В тот год между армянами и иберами началась война, ставшая причиной серьезных раздоров также между парфянами и римлянами. Парфянами в ту пору правил Вологез, он был сыном гречанки-наложницы и сделался царем лишь потому, что братья сами уступили ему престол; иберами владел Фарасман по праву, издавна принадлежавшему его роду, армянами брат его Митридат – по милости римлян, оказывавших ему поддержку оружием и деньгами. У Фарасмана был сын но имени Радамист, благородной внешности и невиданной силы, преданный обычаям родной страны; добрая слава шла о нем также и среди соседних племен. Радамист столь часто и раздраженно говорил о своем отце, который-де, несмотря на старость, до сих пор владеет маленьким иберским царством, что вряд ли можно было сомневаться в его намерениях. Видя приближение старости, Фарасман решил привлечь к другим целям внимание юноши, внушавшего ему ужас своим нетерпеливым стремлением к власти и любовью, которой он пользовался в народе. Он стал говорить сыну об Армении, напомнил, что после изгнания парфян сам уступил этот край брату, но посоветовал до времени держать планы нападения в тайне и действовать хитростью, дабы застать Митридата врасплох. Сделав вид, будто он не в состоянии сносить ненависть мачехи и потому поссорился с отцом, Радамист бежал к дяде. Тот принял его весьма ласково, как собственного сына, осыпал наградами и почестями, Радамист же за спиной ничего не подозревавшего царя переманил самых знатных армян на свою сторону.

45. Затем он прикинулся, будто примирился с отцом, и, вернувшись, сообщил ему, что в той мере, в какой можно было действовать хитростью, сделано все и что остального можно добиться только оружием. Тем временем Фарасман нашел предлог, чтобы начать военные действия: в своей борьбе с царем альбанов 539он хотел использовать силы римлян, Митридат воспрепятствовал этому, и теперь-де ему, Фарасману, не остается ничего, кроме как выступить против брата и заставить его смертью искупить нанесенное оскорбление. Тут же он собирает большое войско и поручает сыну командование над ним. Внезапно вторгшись в пределы Армении, Радамист вынуждает перепуганного Митридата уйти с равнины и запереться в крепости Горнах, 540где он мог чувствовать себя в безопасности как из-за неприступного местоположения, так и благодаря находившемуся здесь гарнизону, которым командовали префект Целий Поллион и центурион Касперий. Нет искусства более чуждого варварам, чем применение военных машин и приемы осады городов, тогда как нам эта сторона военного дела известна лучше всего. Попытки Радамиста преодолеть укрепления не принесли ему ничего, кроме потерь, он начал было осаду крепости, но, убедившись, что силой здесь не справиться, решил использовать алчность префекта и подкупить его деньгами. Касперий протестовал, доказывал, насколько недопустимо, чтобы царь – союзник Рима, и Армения, полученная некогда в дар собственность римского народа, пали жертвой коварства и любви к деньгам, но ничего не мог поделать ни с Поллионом, ни с Радамистом – один ссылался на невозможность бороться с численно превосходящим врагом, другой утверждал, что не вправе ослушаться отцовского приказа. Наконец, видя, что он не может силой заставить Фарасмана прекратить войну, Касперий убедил противников заключить хотя бы временное перемирие и уехал к префекту Сирии Уммидию Квадрату, дабы доложить ему об обстановке, которая складывается в Армении.

46. С отъездом центуриона префект точно вырвался из-под стражи и принялся убеждать Митридата пойти на заключение мирного договора. Он говорил о единении, которое должно существовать между братьями, о том, что Фарасман старший по возрасту, о других связывающих их родственных отношениях, напоминал, что Митридат женат на дочери Фарасмана, а сам приходится Радамисту тестем. «Ведь иберы, несмотря на перевес сил, не отказываются от примирения, коварство же армян известно всем. У нас не осталось ничего, кроме этой крепости, где продовольствие тает с каждым днем. Ясно, что договор, избавляющий нас от кровопролития, следует предпочесть войне, исход которой сомнителен». Митридат выслушивал его доводы, но продолжал медлить. Он знал, что префект некогда силой овладел царской наложницей, что он продажен и способен на любую мерзость, и намерения его внушали царю подозрения. Тем временем Касперий успел добраться до Фарасмана и потребовал, чтобы иберы прекратили осаду. В разговорах с центурионом Фарасман держал себя уклончиво, заверял его в своей готовности пойти на примирение, сам же тем временем слал к сыну одного тайного гонца за другим, требуя взять крепость немедленно и любыми средствами. Радамист обещал префекту за измену еще больше денег. Поллион тайком подкупил солдат, и те потребовали перемирия, угрожая в противном случае прекратить оборону. Митридат оказался вынужден согласиться на встречу в то время и в том месте, которые были предложены ему для заключения мирного договора, и вышел из крепости.

47. Сначала Радамист бросился к нему в объятия, назвал тестем и родным, всячески показывая, будто готов удовольствоваться подчиненным положением, и поклялся ни ядом, ни оружием не посягать на его жизнь. Тут же он предложил Митридату пройти в расположенную неподалеку рощу, где все было приготовлено для жертвоприношения, ибо, много раз повторил он, «надо, чтобы боги своим присутствием освятили наш договор». У царей существует обычай – при заключении союза сплетать правые руки и тугим узлом охватывать большие пальцы, от легкого удара скопившаяся в последнем суставе кровь выступает наружу, и каждый слизывает ее с руки другого; договор, заключенный при исполнении этого колдовского обряда, считается как бы освященным кровью. На этот раз человек, подошедший, чтобы перевязать им руки, сделал вид, будто оступился и, охватив колени Митридата, повалил его на землю, еще несколько тут же набросились на него, связали и поволокли на веревке, что считается у варваров высшим бесчестьем. Сбежался народ, он привык к жестокости властителей и с тем большей яростью осыпал теперь царя проклятиями и побоями; другие, пораженные столь внезапной переменой судьбы и исполненные жалости, пытались помешать им; царица, окруженная малыми детьми, шла вслед за мужем и оглашала воздух жалобами. Их посадили в разные, закрытые пологом, повозки, а к Фарасману отправили гонцов за дальнейшими распоряжениями. В этой душе, готовой на любое преступление, жажда власти давно уже заглушила чувства и брата, и отца, и он был озабочен лишь тем, чтобы убийство совершилось не у него на глазах. Радамист, как бы помня о данном слове, действительно не посягнул на жизнь сестры и дяди ни ядом, ни оружием; он приказал бросить их на землю и завалить множеством тяжелых ковров, под которыми они и задохнулись. Сыновей Митридата убили тоже – за то, что они оплакивали гибель родителей.

48. Тем временем Квадрат, узнав, что Митридат пал жертвой предательства и Армения находится в руках его убийц, созвал своих приближенных, рассказал им о происшедшем и спросил, следует ли наказать врагов. Лишь очень немногие думали о достоинстве государства, большинство советовало не вмешиваться. «Распри среди врагов и преступления их друг против друга, – говорили они, – не должны вызывать у нас ничего, кроме радости. Более того, нам следует давать им все новые поводы для раздоров. Именно так поступали многие римские принцепсы, щедро предоставлявшие тому или иному царю власть над Арменией с единственной целью вызвать волнения среди варваров. Заставьте Радамиста бежать, и он тут же окажется изгнанником, окруженным почетом и славой; нам несравненно выгоднее, чтобы он владел царством, захваченным с помощью злодеяния, и продолжал вызывать презрение и ненависть». Однако, дабы не создавать впечатления, что злодеяние остается безнаказанным, и опасаясь, как бы цезарь не прислал иных распоряжений, к Фарасману послали гонца с требованием оставить Армению и отозвать сына.

49. Прокуратором Каппадокии 541был в эту пору Юлий Пелигн – человек всеми презираемый за трусость и уродство, но тем не менее близкий Клавдию, который, не став еще принцепсом, любил тешить свою лень беседой с подобными шутами. Собрав из жителей провинции вспомогательные когорты, этот Пелигн двинулся в путь как бы для того, чтобы восстановить положение в Армении, но больше грабил союзников, чем врагов. Войско его разбежалось, для защиты от варваров, тревоживших его своими набегами, ему нужны были силы, и он явился за помощью к Радамисту. Последний подарками привлек прокуратора на свою сторону. Пелигн сам посоветовал ему возложить на себя царский венец, присутствовал при этом и играл роль пособника в той церемонии, которая на самом деле и состояться-то могла только с его разрешения. Слухи о его позорном поведении разошлись весьма широко, и решено было принять меры, дабы люди не думали, что все римляне похожи на Пелигна. В Армению во главе своего легиона был отправлен легат Гельвидий Приск с поручением навести порядок, сообразуясь с обстоятельствами. Гельвидий быстро перевалил через горы Тавра и, действуя больше умеренностью, чем силой, уладил было положение, но получил приказ вернуться в Сирию, ибо дальнейшее пребывание его в Армении грозило вызвать войну с парфянами.

50. Дело в том, что Вологез счел обстановку благоприятной и намеревался захватить Армению, которая некогда была достоянием его предков, отторгнутым, как он уверял, лишь происками чужеземных властителей. Он собрал войско и рассчитывал посадить на армянский престол своего брата Тиридата – таким образом, у каждого члена его семьи было бы свое царство. Парфяне перешли границу, иберы оставили страну без боя, и новые хозяева подчинили себе армянские города Артаксаты и Тигранокерт. Вскоре, однако, наступила зима; из-за лютых морозов и нехватки продовольствия в армии начался мор, и Вологез был вынужден отказаться от своих завоеваний. Страна больше не принадлежала никому, и в ее пределы вновь вступил Радамист, еще более свирепый и безжалостный, чем прежде, в каждом видевший теперь изменника, каждого подозревавший в намерении взбунтоваться при первом удобном случае. Армяне привыкли к рабству, но на этот раз даже они не выдержали и с оружием в руках окружили царский дворец.

51. Теперь Радамисту оставалось надеяться только на быстроту коней, уносивших его вместе с женой. Жена его была беременна, сначала она крепилась из страха перед врагами и любви к мужу, но скачка продолжалась, ей растрясло живот, и она стала просить, чтобы ее лучше убили, но не оставляли на плен и поругание. Обняв жену, Радамист снова усаживал ее в седло, убеждал взять себя в руки, то восхищался ее доблестью, то бледнел от ужаса при мысли, что она может достаться врагам. Наконец, любовь заставила его решиться, злодейство было ему не внове, и он вытащил свой кривой меч. Он отнес к Араксу израненное тело и бросил его в реку, чтобы даже труп ее не достался преследователям, сам же еще быстрее помчался к иберской границе и вскоре добрался до отцовских владений. Однако Зенобия (так знали эту женщину), попав в прибрежное мелководье, вскоре начала дышать и постепенно ожила. Пастухи нашли ее, увидели, как она красива, как богато одета, решили, что то должна быть женщина знатная, перевязали ей раны и стали лечить своими народными средствами; когда же они узнали, как ее зовут и что с ней произошло, то отнесли ее в город Артаксаты. Отсюда Зенобию на средства города отправили к Тиридату; он принял ее ласково и обращался с ней как с царицей.

52. В консульство Фавста Суллы и Сальвия Отона 542был отправлен в ссылку Фурий Скрибониан за то, что он якобы пытался выяснить у магов, скоро ли умрет принцепс. В обвинении говорилось и о поведении матери его Вибии, которая была сослана еще раньше и недостаточно покорно сносила свою участь. Отец Скрибониана был тот самый Камилл, который в свое время поднял восстание в Далмации, и цезарь, вторично сохраняя жизнь члену этой враждебной ему семьи, хотел доказать всем свое великодушие. Скрибониан, однако, недолго прожил в изгнании и вскоре умер, случайно или от яда, сказать трудно; на этот счет были разные мнения. Сенат принял постановление об изгнании из Италии звездочетов – очень суровое и ничего не давшее. Принцепс произнес речь, в которой воздал хвалу сенаторам, которые из-за бедности своих семей добровольно покинули сенаторское сословие; не сделавшие этого и таким образом к бедности своей добавившие еще и наглость, были из сената исключены.