Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)

Глава 5

И пошло – поехало. Посыпались дополнения к пройденному материалу… В момент боя у МВД председатель Верховного Совета Латвии Горбунов находился напротив – в гостинице «Ридзене». Парился в сауне вместе с маршалом польского сейма. Возможно, из вестибюля гостиницы по омоновцам стреляла его охрана с перепугу. А может, и нет, потому что пришла информация, что охранники Горбунова попрятались, услышав чью-то стрельбу в вестибюле. Один из убитых в парке милиционеров – Кононен-ко, точно уже известно – шел на помощь ОМОНу и был убит выстрелами в спину с Бастионки, а его труп теперь вешают на самих омоновцев. Сотни свидетелей боя, естественно, противоречат друг другу. Все утро вокруг МВД и в парке вокруг Бастионной горки латыши тщательно собирали гильзы, выковыривали пули и уничтожали следы, так что трассологиче-скую экспертизу проводить теперь практически бесполезно. Следователи двух прокуратур – латышской и советской – никак не договорятся друг с другом о ведении следствия, а тут еще приехала московская комиссия, и все вообще перепуталось. Кстати, командующий округом предлагал премьеру Годманису десантников для того, чтобы те отбили МВД у ОМОНа! Вот и вся надежда на армию.

Мировые информационные агентства уже ночью получили видео и другую информацию от латышских властей и теперь сообщают самую фантастическую чепуху о штурме МВД в столице «независимой» Латвии. В Москве, Питере, Свердловске, Нижнем Новгороде и Ярославле прошли митинги Демократического союза с требованием вывести войска из Прибалтики. Там же прошла запись русских добровольцев, желающих принять участие в защите свободы и демократии в Прибалтике от «кровавого советского режима». Невзоров в «Секундах» показал сюжет «Наши» о Вильнюсском ОМОНе и теперь собирается в Ригу.

На проходной у базы постоянно толкутся журналисты со всех стран мира. А саму базу потихоньку обкладывают вооруженные формирования сельской милиции, но близко подходить боятся, накапливают силы. Под утро нас обстреляли со стороны шоссе, из автомашины, на большой скорости – понятно, что попали только в небо.

Делегации от предприятий, Интерфронта, Объединенного совета трудовых коллективов, Совета ветеранов и просто русские люди нескончаемым потоком несут на базу деньги, продукты, сигареты, чай, кофе и письма с тысячами подписей в поддержку ОМОНа. Целыми экипажами, вместе со служебным автотранспортом и оружием в отряд снова начали переходить сотрудники милиции Рижского гарнизона. Интерфронтовцы прислали рабочую гвардию, людей и технику для обустройства обороны базы. В Верховном Совете и правительстве Латвии все заходятся в истерике. Личный состав несет службу согласно плановому графику по охране объектов и поддержанию общественного порядка в городе. Да и главной задачи – разоружения незаконных вооруженных формирований и криминальных сообществ – никто не отменял.

Сообщения сыпались чуть ли не каждую минуту. Все это надо было переварить и, выбрав важное для себя, заниматься своим делом. Офицеры сбивались с ног, людей не хватало.

А тут еще замена оружия, опрос всех бойцов отряда следователями да необходимость усиления внешней охраны базы. Сбор и анализ информации, работа с агентурой в городе, необходимость предоставлять прессе (и не только прессе) тщательно скоординированную и непротиворечивую информацию. Короче, день был хлопотным для всех.

Иванову через дежурку отряда позвонил Сворак, сообщил коротко количество людей, отправленных от Интерфронта на базу для усиления и для земляных работ, назвал старших обеих команд и передал трубку Алексееву.

– Валерий Алексеевич, здравствуйте! – буднично вяло проговорил голос в трубке.

– День добрый, Анатолий Георгиевич. – настороженно отозвался Иванов.

– Раз уж вы на месте, так используйте время с пользой, пожалуйста.

– Да, я понимаю, конечно.

– Нам на Смилшу народ несет деньги и продукты для ОМОНа, мы это все соберем и завтра отправим машиной, только заактируйте все, пожалуйста, чтобы потом лишних дурацких вопросов ни у кого не возникло.

– Хорошо, я прослежу. А как у вас обстановка? Чизгинцев обещал прислать ребят, если потребуется попугать баррикадников.

– Спасибо, пока справляемся. В случае, не дай бог, чрезвычайной ситуации я сообщу.

Ну, давайте, работайте там. И с наступающим днем рождения, Валерий Алексеевич, от всего коллектива вас поздравляю!

– Спасибо, Анатолий Георгиевич! Но тут как-то не до праздников пока.

– Именно на это я и надеюсь! – чуть-чуть добавил тепла в тихий голос Алексеев.

– Анатолий Георгиевич! Сухой закон у нас тут. на время по крайней мере, – обиженно протянул Иванов.

– Да, чуть не забыл. Тут к вам сегодня Украинцев должен подъехать со съемочной группой, он с утра звонил, так что подготовьтесь заранее.

– Так поезд же из Ленинграда только вечером отходит, как он успеет?

– Он на машине выехал утром, звонил уже из Пскова. Так что к обеду будет на базе, вероятно. Мы с питерцами Трегубова отправим на всякий случай, чтобы не заблудились они по дороге.

– Понял, буду ждать!

– Ну, всего доброго! Несколько дней я вам даю, но слишком долго тоже не засиживайтесь там, у вас и на Смилшу работы хватает, между прочим. – Алексеев подождал ответа, не дождался и уже чуть тише продолжил: – Все, что не для телефона, я передам через Регину, она завтра с машиной подъедет. И вы ей соответственно доложите.

– А Сворака не будет разве?

– Михаил Петрович нам тут нужен, а то все разъедетесь в войнушку играть, а у нас тут людей не останется! До завтра! – Шеф положил трубку.

Валерий Алексеевич вышел из дежурки, протолкался через узкий коридорчик, забитый людьми к Чизгинцеву. У капитана тоже было полно народу, причем половина из них – штатских. Евгеньич торопливо кивнул Иванову и вышел с ним на минутку в Ленкомнату, попросив удалиться покурить двух сержантов, устроившихся было у телевизора.

– Ленинградское телевидение едет, Юрий Евгеньевич, скоро будут здесь. Люди наши, проверенные. Будете говорить?

– Если свои, буду, конечно. Чукаловскому я сейчас звякну в дежурку, он их машину пропустит прямо на базу. Обсудите сами ситуацию в общих чертах, чтобы мне время не терять – сегодня все на разрыв, а потом ко мне, добро пожаловать! Мурашову скажите, пусть покормит гостей с дороги.

– Хорошо, спасибо. Я их сразу к нам в кубрик заберу, когда приедут, сориентирую и потом уже к вам. А угощать их найдется кому, я своим людям скажу, они потом их и накормят и напоят, но не на базе.

– Отлично, так даже лучше. Ладно, я пошел, там у меня еще. – Капитан устало резанул аккуратной ладошкой по горлу и удалился – маленький, ладный, совершенно невозмутимый человек. «Страшный человек!» – так потом скажет один из бывших омоновцев, вспоминая тихого интеллигентного начальника кадров и одновременно замполита ОМОНа Чиз-гинцева. «С чего бы это?» – подумает про себя Иванов, но расспрашивать не станет. Все люди друг другу кажутся разными. И друг к другу все люди разные. Вот и сам Валерий Алексеевич – добрейшей души человек, а на него ведь тоже, бывает, наговаривают.

Иванов пошел к себе в кубрик – переодеться да положить автомат. Приказ приказом, но слишком много крутится у штаба визитеров, могут оказаться и знающие интерфронтовца в лицо – ни к чему светить камуфляжем и оружием. Вот рассосется немного, тогда.

Не рассосалось. Сначала под командой одного из членов Республиканского совета прибыли несколько парней помоложе и покрепче, недавно отслуживших в армии. Валерий Алексеевич вместе с Мурашовым проинструктировал их, потом Толян повел группу вооружаться и распределять ее по постам – пусть охраняют базу по периметру под руководством омоновцев. Но с условием, что разводить в караул интерфронтовцев и еще нескольких милиционеров, только что перешедших в отряд из ГАИ и приданных взводу Мурашова, будет сам Иванов.

– Под твою ответственность, Поручик! Мне некогда, а тебе не трудно будет тряхнуть стариной. Распределишь новеньких по сменам, проследишь, чтобы не запутались и не потерялись. Ну и разводить будешь, соответственно.

– Толян, я тебе что, начальник караула, что ли? У меня тут столько встреч уже набито, только отбивайся. Поставь сержанта какого…

– Нет у меня ни одного свободного сержанта. Кто на выезде, а кто через день на ремень в карауле, новеньких одних бесконтрольно тоже на пост не поставишь. Хорошо, что за нами два поста всего из шести. Но по три человека. Вот и считай. Плюс резерв, плюс моча в голову у командира ударит – и еще полвзвода ищи-свищи. Короче, помогай, не мальчик, чай, справишься и с этим.

– Ну, Толя! Хера ж ты из меня строевого командира лепишь? Я рядовой, необученный – давно уже «ать-два» забыл и из головы выбросил! Ладно. Вот список моих людей, а ты давай список милиции, что к вам перешла, и своих штатных. Омоновцев и милицию по сменам распредели сам. Я их не знаю все равно, а я подпишу к ним своих дружинников.

– Садись, пиши, писатель! Сразу бюрократию разводить! Строевую записку тебе подавать утром?

– Иди ты, Толян, на хер! Ты здесь командир взвода или кто?! Давай служи, летеха. А я уж так и быть, помогу по старой дружбе.

Пока ругались, быстро составляя при этом график, от ОСТК прибыли несколько рабочих и экскаватор. Но их, слава богу, тут же забрали – засыпать мешки песком, вырыть кое-где траншеи и сделать прочие дела, до которых руки раньше не доходили. Через час, обходя своих людей – поговорить, приободрить, показать, что интерфронтовское начальство их не бросило и тоже находится на базе, Иванов с удивлением обнаружил среди рабочих, таскавших мешки с песком, Берзиньша. Этот полный, страдающий диабетом латыш часто приходил к Валерию Алексеевичу в кабинет, приносил свои статьи, написанные в школьных тетрадках корявым детским почерком.

Однако Берзиньш был совсем не прост, и статьи его, в которых он описывал ситуацию в стране с точки зрения латышского потомственного рабочего, пользовались у читателей «Единства» большим успехом. Сейчас латыш, задыхаясь, не позволяя себе ни перекура, ни просто минутки передышки, ожесточенно и очень ловко орудовал лопатой. Засыпал мешок товарищу, потом себе и сам же еще успевал бегом (!) оттащить мешок к ближайшему посту, сооружая вместе с омоновцами что-то вроде дзота.

– Ивар! Вы что тут делаете? – остановил Иванов высокого, очень объемного мужика в смешном длинном пальто и вязаной шапочке. По лицу Берзиньша градом катился пот, от большого тела валил жар. Он остановился, скинул со спины мешок и утер пот рукавом. Ивар хотел что-то сказать, но тут из громкоговорителей раздался бархатно-сдержанный голос командира отряда – Млынника:

– Внимание личному составу и всем находящимся на базе! Все работы на территории немедленно прекратить! Занять места согласно боевому расписанию! Оружие держать при себе, все передвижения по базе максимально ограничить!

Откуда-то вынырнул сержант и увел рабочих. Растерявшегося Берзи-ньша Иванов быстро ухватил за локоть и потянул за собой. В бронетранспортерах у входа в четвертый барак хищно задвигали стволами пулеметы. Омоновцы занимали круговую оборону в только что вырытых ячейках и за мешками с песком, рассредоточивались по периметру базы, каждый взвод у своего барака; часть людей тут же выдвинулась на крышу соседнего здания котельной. Там, на господствующей высоте, давно уже был установлен постоянный пост из трех человек с пулеметом, по «тревоге» его надо было усилить, так же как и остальные посты – в наскоро укрепленных огневых точках у проходной, за ангаром с автопарком, на крыше бани – в другом конце базы.

ОМОН не собирался переходить на осадное положение, хотя территория базы, конечно, охранялась круглосуточно. Но с началом баррикадных провокаций, и особенно в связи со вчерашним боем у МВД, ситуация резко изменилась. Отряд в любую минуту мог столкнуться с попыткой разоружения или уничтожения превосходящими силами латышской сельской милиции. Армия могла и не вмешаться, как показали ночные события. А могла и вообще выступить против ОМОНа. Об этом никто вслух не говорил, но думали. Понимали, кто сейчас в Москве приказы отдает. Конечно, даже шестьсот сельских милиционеров – латышей, спешно стянутых в Ригу правительством, не смогли бы противостоять всерьез прекрасно вооруженному, имеющему немалый боевой опыт личному составу ОМОНа. Пусть и было омоновцев не более ста пятьдесяти человек, да каждый стоил не одного участкового из Прейли или Талсы. К тому же омоновцы успели сработаться, не раз выезжали они повзводно в командировки в горячие точки, да и многие из них, еще до службы в отряде, прошли Афганистан, участвовали в локальных конфликтах, служили на неспокойных давно уже границах огромной страны.

Боевая подготовка непосредственно в Рижском ОМОНе тоже была поставлена на высоком уровне, к этому были привлечены несколько известных на весь Союз специалистов.

То, что осенью прошлого года отряд перешел из подчинения республиканскому МВД в ведение 42-й (Вильнюсской) дивизии Внутренних войск МВД СССР, тоже во многом изменило статус омоновцев и возможности. Поступило новое вооружение, обмундирование, не стало проблем с получением боеприпасов и вообще всех видов снабжения. Расширена и оптимизирована была внутренняя структура подразделения, уже не сдерживало новые потребности старое штатное расписание. Спецназовский камуфляж, сменивший черные комбинезоны, дополняли традиционные черные береты, в память о том, старом, Рижском ОМОНе. Но, по сути, уже с января 91-го года это было совершенно новое, уникальное по своей структуре, возможностям и предназначению боевое подразделение. Свой спецназ, своя разведка и контрразведка, свои аналитики, свои технические и экспертные службы, разветвленные связи – вертикальные и горизонтальные – на всех уровнях; своя агентура и, главное, массовая поддержка русского населения.

Своя идеология, свой, четко выстроенный в короткие сроки новый образ, наряду с тщательно создаваемым в общественном сознании всей страны героическим мифом о Рижском ОМОНе, – все это было вдохновенным творением профессионалов высочайшего уровня. Не знаменитых и до сих пор почти никому не известных, почестями не отмеченных, растворившихся в пестрой постперестроечной толпе бывших граждан СССР – профессионалов, умевших видеть куда дальше, чем на два хода вперед.

Сила отряда была вовсе не в особых бойцовских и нравственных качествах рижских омоновцев, не в их фанатической политической убежденности или жесткой круговой поруке, хотя все это присутствовало в той или иной мере. Но уже после января 91-го года личный состав отряда обновился наполовину, если не больше. Меньше стало профессионалов, больше стало убежденных пассионариев, пришедших в отряд уже тогда, когда многие боялись к нему даже приблизиться. Все эти люди спаялись в боевое братство, подчиненное одной цели – выполнить поставленную задачу любой ценой. А задача была сформулирована командирами, общим собранием отряда и общественным мнением максимально просто: защита Конституции СССР, конституционных прав граждан СССР и самого Союза Советских Социалистических Республик. Защита до конца. Говоря еще проще – исполнение до конца Воинской присяги, которую давал каждый. А в том, что конец будет, – никто не сомневался. Просто никто тогда еще не мог на все сто процентов сказать – хороший он будет или такой, какой… есть.

Эта задача была невыполнимой с точки зрения достижения конечного результата. Эта задача была выполнена с точки зрения осознанного личного выбора и свободной воли каждого рижского омоновца. Поскольку исполнение присяги – это тот результат, который перевешивает успех или поражение. Долг отдан. Совесть чиста. У тех, кто останется жить, – будет пример, а значит – надежда.

Толян выскочил на крыльцо барака последним, остановился, наблюдая, как взвод занимает позиции, улыбнулся серому январскому небу и только потом перевел блеснувшие голубым льдом глаза на Иванова, тянущего за собой запыхавшегося Берзиньша.

– Валерий Алексеевич! У нас тут тревога на базе, между прочим, а вы без оружия. Да еще товарища куда-то прете, как мишень двухметровую!

Высокий толстый латыш сконфузился и совсем растерялся. Иванов втолкнул его в барак и указал на стул в коридоре:

– Посидите, отдышитесь и не обращайте внимания на шутки. Командиры тут добрые на самом деле, они о вашей безопасности заботятся. – Тут Валерий Алексеевич обернулся и украдкой показал Мурашову кулак – нашел когда и с кем шутить! Освободившись от Берзиньша, он рванулся было в кубрик за оружием, но Толян резко тормознул его за плечо.

– Куда бежим? – Лейтенант сдернул с плеча второй автомат, не замеченный впопыхах Ивановым. – Бери свою пушку и не оставляй ее больше без присмотра! Погуляй тут, пожалуйста, пока в коридоре, присмотри за помещением, а то на базе слишком много посторонних. Ну а если начнется чего, то этого товарища в туалет, а сам ко мне, а то забыл уж, наверное, когда стрелял вволю! – Толик засмеялся и выбежал на улицу, чтобы не слышать витиеватое напутствие друга ему в спину.

Берзиньш мешком сидел на стуле, дрожащей рукой совал в рот кусочки сахара, припасенные в кармане, и все никак не мог отдышаться. Иванов принес ему кружку воды из туалета. Тот жестом поблагодарил и стал жадно запивать сахар холодной водой, обливая подбородок.

– Может, врача надо? – Иванов знал, что у Берзиньша диабет, но, конечно, понятия не имел, как поступать в таких случаях.

Ивар помотал головой, допил воду и с облегчением прислонился спиной к стене барака.

– Сейчас пройдет. Все уже хорошо.

– Какого черта вы сюда явились? Неужели здоровых мужиков у нас нет, мешки таскать?!

– Валерий Алексеевич, я латыш, как вам известно, – с достоинством выговорил Берзиньш. – А потому на мне есть определенная доля ответственности за все, что сейчас происходит в нашей стране. И за этих мальчиков тоже. – Он кивнул небритым мясистым подбородком в сторону выхода, куда убежал Толик. – Я не могу только писать правильные статьи и больше ничего не делать. Это неправильно.

– Господи, боже мой! – простонал Иванов, чуть не схватившись за голову. – Куда ж Сворак-то смотрел, вас отправляя на базу?

– А я сделал так, что он меня в машине не увидел, я хоть и толстый, но хитрый! – невозмутимо ответил Берзиньш. И точно, в списках интер-фронтовцев, присланных Петровичем Иванову, латыша не было.

– Ну хорошо, Ивар. Вы сделали очень много. Я очень вас ценю и очень вам благодарен.

Вы настоящий латышский стрелок, товарищ Берзиньш! Только на сегодня, пожалуйста, хватит. Сейчас посидите, пока не дадут «отбой», а потом я отправлю вас в город.

– Нет, я не латышский стрелок. Латышские стрелки – это вовсе не то, чем стоит гордиться Латвии, – грустно протянул Ивар и посмотрел на Иванова в упор своими маленькими для такого большого лица подслеповатыми глазками. – Латышские стрелки слишком много стреляли в русских и даже в царскую семью.

– Ну, с вами не соскучишься! – развел Валерий Алексеевич руками.

– Русские перестреляли друг друга куда больше, чем латышские стрелки, Ивар. Хотя, конечно, есть тут о чем подумать, вы, как всегда, правы. Побольше бы нам таких берзиньшей, все могло бы быть совсем по-другому. И в 17-м, будь он неладен, между нами девочками говоря, и сейчас тоже.

– Анатолий Георгиевич очень хорошо знает нашу историю – семья Алексеевых в Риге уже двести лет живет. А вот мы, Берзиньши, только сто. Латышам до революции не так просто было поселиться в Риге. И не из-за русских, а из-за немцев, как вы знаете. Только при Александре Третьем, его личным указом, латышам позволено было в Риге свое дело открывать. Немцы очень были возмущены. А латыши бы так и сидели все на хуторах, а не в Риге, как сейчас. Доброта имеет свойство обращаться против того, кто ее проявляет. Русские на своем веку это не раз уже почувствовали и, боюсь, почувствуют еще. Но только русским в конечном итоге это не повредит, а только укрепит вас. А мой народ может погибнуть, уже во второй, даже в третий раз идя против русских за один лишь век.

– Ну, Ивар, это разговор очень философский. И крайне для меня интересный. Но давайте-ка, когда вы придете снова ко мне на Смилшу, мы заварим чайку и побеседуем славно, не спеша.

Одна за другой, почти слившись, прозвучали со стороны камышей автоматные очереди. Гулко разорвал воздух пулемет бронетранспортера в ответ. Иванов непререкаемо показал Берзиньшу на дверь в туалет, облицованный плиткой и потому хоть как-то защищенный, в отличие от дощатых стен всего барака, а сам перекинул автомат на грудь и, пригнувшись пониже, выскочил на крыльцо, тут же метнувшись на всякий случай под прикрытие широкой задницы БТРа, стоявшего у входа. Но все уже стихло. Толян и один из сержантов – Джефф, залегший рядом со своим взводным в крайних ячейках с внешней стороны барака, прямо перед «колючкой», опутывавшей границы базы, с любопытством наблюдали за тем, как Иванов с автоматом в руках осторожно осматривается по сторонам, не высовываясь особо из-за брони, и пытается оценить обстановку.

– Видно старого солдата – в бой не рвется сгоряча! – крикнул негромко лейтенант, вызвав одобрительный смех залегших рядом омоновцев.

– Наш человек! – в тон ему отозвался Джефф и поставил свой автомат на предохранитель. Толик выслушал короткий приказ по рации, лежавшей рядом с ним в выемке бруствера удобной стрелковой ячейки, легко поднялся на ноги и махнул рукой залегшей цепи:

– Отбой тревоги!

Все стали собираться у входа в барак, из бронетранспортера вылезли, матерясь друг на друга, Кабан с Рыжим. Иванов отошел от брони и закинул автомат на плечо, посмеиваясь про себя своему гражданскому виду. Но тут взводный прикрикнул, чтобы в кучу не собирались «на радость врагам мировой революции», и загнал всех по кубрикам «до объявления следующей войны».

Они с Ивановым отошли в сторонку, закурили.

– Молодец, что не стал на крыльце светиться чучелом, а то было бы неудобно за старого друга перед бойцами, – с ходу подначил Толян Валерия Алексеевича.

– Иди ты на.

– Как «одинаково»? – хохотнул Мурашов. – Пошли чай пить, Поручик! А то мне скоро на выезд.

– Пошли. Что за стрельба?

– Да какие-то мудаки Чесу подыграли из кустов по случаю объявленной тревоги – шмальнули пару раз по котельной. Ну, Рыжий в ответ из ПКТ как даст, так в камышах как будто стадо кабанов ломанулось от базы в разные стороны. Хуторяне, одно слово! А потом командир сразу «отбой» объявил.

– Он что, постоянно вас на нервах держит, чтоб не расслаблялись?

– Есть немного. Но с другой стороны, я его понимаю, оборона еще не отлажена, новеньких много. Да и стреляли же, в самом деле, какие-то придурки только что, не Чеслав же их под наши пули в камыши посылал. А что это за мужик смешной с тобой? Латыш?

– Хороший мужик. Больной, а мешки таскал и окопы рыл за двоих здоровых. Потом расскажу. А пока надо, наверное, всех, кто на работах, отправлять в город – скоро вечер, стемнеет. Да и главное не то, что они тут здорово помогли, а то, что они теперь героями себя почувствовали, почти под обстрелом побывали, на омоновцев посмотрели. Теперь каждый из них такую агитацию за вас развернет – лучше любой ходячей газеты.

– Циник ты, брат! – протянул с усмешкой Толян, открывая дверь в кубрик.

– Я не циник. Я председатель комиссии по пропаганде и агитации Президиума Республиканского совета Интерфронта, – язвительно отрезал Иванов, отправляясь вытаскивать Берзиньша из туалета и выпроваживать по домам остальных интерфронтовцев. Чаю попить он так и не успел.

Подходя к КПП, Валерий Алексеевич издали заметил желтое такси с ленинградскими номерами, прижавшееся к обочине перед шлагбаумом. Тут из дежурки показалась мощная фигура Чука, рядом с которым щуплый Леша Украинцев смотрелся подростком, не успевшим закончить восьмилетку. Иванов порадовался, что успел оставить автомат в кубрике и не стал снова переодеваться в камуфляж из цивильного. А вот еще кто-то с ними – Апухтин, что ли? Ну, Ленинградское телевидение в Ригу на такси пожаловало, денег не пожалело – это хорошо!

Лешка даже побежал навстречу Иванову, маша на ходу распростертыми для объятия руками. Обнялись, похлопали друг друга по спинам.

– Ты бы еще слезу пустил, Леша, – почти растроганно шепнул другу на ухо Валерий Алексеевич.

– «Вы когда-нибудь видели плачущего большевика?» – не полез в карман за словом Украинцев. Тут и Апухтин подоспел, корреспондент, с которым Иванов здоровался, бывало, на телецентре, но поближе сойтись не успел.

Пошли гурьбою в кубрик. Мужики во все глаза рассматривали подробности военного быта базы, стараясь все ухватить, запомнить. У Апухтина была с собой камера, но снимать ему Иванов не дал – эти вопросы пусть Млынник или Чехов решают. Зашли в кубрик, сели пить чай. Иванов усадил гостей на свою койку, и тогда Леша тощим задом почувствовал под матрасом что-то жесткое. Пришлось вытащить оттуда автомат и без комментариев просто повесить его за ремень на гвоздик, заменявший собой вешалку.

Посыпались вопросы. Тут, на счастье, появился Мурашов. Валерий Алексеевич познакомил его с гостями, заставил рассказать о захвате МВД и ситуации в городе на сегодня. Толик только что вернулся из Риги, куда выезжал в штатском на простых «Жигулях», чтобы лишний раз не светиться перед ошалевшей после вчерашнего боя латышской милицией. Поэтому журналисты – не раскрыв рот, конечно, все-таки люди бывалые, но внимательно следили за тем, как, делясь новостями, отпуская веселые шуточки-прибауточки, пахнущий морозом и бензином Мурашов переодевается в камуфляж, как снимает пиджак и плечевую кобуру с пистолетом, выкладывает на стол рацию, запасные обоймы, перекладывает удостоверение, сигареты, спички в карманы камуфляжной куртки. Потом Толик расстегнул большую спортивную сумку и вытащил оттуда автомат, гранаты и несколько снаряженных магазинов.

– Вы так в город ездите? С оружием? – не удержался от вопроса Апухтин. Его можно было понять – оружие с правом постоянного ношения в те годы получали лишь в исключительных случаях, о которых только рассказывали да в детективах писали или показывали в кино про шпионов. А тут человек ездил семью проведать на часок, между другими делами – и с таким арсеналом.

Толик разозлился неуместному любопытству и в красках описал, как позавчера изнасиловали жену омоновца. Рассказал про боевиков, про угрозы семьям по телефону. О приказе министра Вазниса стрелять по омоновцам на поражение без всяких предварительных разговоров. Леша торопливо строчил в блокноте, Апухтин, чуть покраснев, внимательно кивал. Тут в дверь постучали и в кубрик ввалился громогласный Трегубов.

– Меня забыли?! Я их самогоном потчую, провожаю на передовые позиции, можно сказать, а они меня бросают в машине и бегут задрав хвост жареные новости собирать, репортеры хреновы! Здорово, Толик! Гони ты их всех! А особенно вот этого жука усатого в галстуке! Пусть едет на Смилшу мозги массам полоскать!

– Да я, Палыч, так и хотел было сделать. Но ведь не уходит! Обвешался оружием, штык-нож в зубы и ходит по базе, как «Рембо – первая кровь». Его все бойцы боятся, говорят, уберите этого монстра, пока он прямо в Ленкомнате не подорвался от ненависти к независимой Латвии.

– Палыч! Да ты никак ревматизм вылечил? Или он у тебя на язык не распространяется? Спина-то не гнется, зато язык без костей, не смотрите, что без пяти минут пенсионер и дважды дедушка! Вот ты сейчас как полетишь кубарем на мороз караул разводить, сразу язык к зубам примерзнет! – Иванов обернулся к весело оскалившемуся Толику – Товарищ лейтенант, я вам разводящего нашел на ночь! Очень приключения любит! Да и службу не испортит, еще в империалистическую казачьим эскадроном командовал. Белым, правда, но это ничего, простим, за давностью лет!

– Ах ты, щусенок! Вот посмотрите, люди добрые, и этот молодой фрукт занимается в Интерфронте идеологией! Да ему бы Петросяна с Райкиным на ЦТ заменить, а тех на его место, так никто бы не заметил! Все! Уношу обратно! – Трегубов подхватил с пола тяжелую авоську и повернулся к выходу.

– Куда?! Николай Павлович, вы лучше нам оставьте, мы ему не отдадим, сами употреблять будем! – отчаянно завопил Леша.

– Ну то-то! Вот ленинградцы – товарищи культурные, понимают толк в напитках, не то что вы, дикие люди из Вецмилгрависа! – Палыч наконец подошел к Иванову и протянул жесткую, лопатой, ладонь. – Поздравляю, юноша, с твоим тридцати. однолетием! Расти большой, красивый и никогда больше с дурными компаниями не связывайся, а то каждый год свои именины будешь в такой обстановке праздновать!

– Так завтра у меня, завтра! – засмущался, аж румянец поплыл во все лицо, Иванов. Но было поздно, все уже обступили его, тянули за уши, поздравляли, трясли обе руки, не забывая от души чувствительно похлопать по всем частям тела.

– Ну, что у тебя там, не томи, – не выдержал Толик и показал глазами на авоську Трегубова.

Тот торжественно вытянул из матерчатой сумки трехлитровую бутыль с тяжело всколыхнувшейся прозрачной жидкостью.

– Шестьдесят градусов! Чистый, как слеза комсомолки! Из елгавского сахара! Все для именинника! Все для победы!

– У-у-у-у-у-у!!! – дружно восхитились все присутствующие. Только у Толика с Ивановым этот крик души потихоньку перешел в скорбное молчание. Сухой закон вряд ли теперь отменят быстро. А нарушать самим – не с руки, в такой обстановке не до выпивки, однозначно.

– Спасибо, дружище! Не забыл тыл фронта! – Валерий Алексеевич обнял седого, жилистого Палыча, усадил за стол, налил чаю. А бутыль с самогоном водрузил обратно в авоську и задвинул поглубже себе под койку – до лучших времен.

Обсудили все вместе положение в стране, поделились новостями, заодно и попрощались сразу с ленинградцами. Мурашов повел их к Чизгинце-ву – снимать сюжет для «Факта». Потом ребята должны были еще заехать к Алексееву, там доснять кусочек об Интерфронте и тут же, на том же ленинградском такси, ехать обратно в Питер. О перегоне материала через вышку Латвийского телевидения нечего было и мечтать.

– А чего ж вы на такси-то? – поинтересовался напоследок Иванов у Леши. – Что, на студии автотранспорт кончился?

– Да пока командировку оформишь, пока деньги получишь, пока водителя найдут. Я с Болгарчуком и Обленовым согласовал на ходу, у Апухтина друг в таксопарке – вот и рванули по горячим следам на тебя посмотреть!

– Леш, ты бы заехал к Алле, раз такое дело. Передай, что все в порядке, сам ведь видел. Сижу, пью чай, устраиваю пресс-конференции. Ну, сам знаешь, что сказать надо. Буду через несколько дней, когда все рассосется. Если что – пусть звонит, телефон она знает. Никак не заставить было ее к теще пока переехать с Ксюшкой вместе, – пожаловался на жену Иванов.