Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 53 страниц)

Часть третья. Свидетель

Глава 1

Шестого января 1991 года, в канун наступающего светлого праздника Рождества Христова, Валерий Алексеевич с самого утра отправился с женой в Вецаки – гулять, заглаживать вину, да и просто проветриться после бурных событий едва наступившего Нового года. Алла не понимала или просто не хотела понимать, что не всегда отлучки мужа связаны с работой. Проверять не хотела – самолюбие не позволяло. Тем более, что муж всегда мог с невинным взором заявить в ответ на предъявленные претензии: «Ну да, я просто пил водку с друзьями всю ночь. И на второй день тоже. Ты же знаешь, я не люблю появляться дома выпившим. Потому, если позволяют обстоятельства, ночую на Смилшу или на базе, или… или там, где упал. Так или иначе – это все равно связано с работой, с необходимостью поддерживать отношения с нужными людьми. А вот женщин в наших компаниях не бывает. Я не бабник, Алла, я – пьяница!».

Алла устала спорить, ругаться, жаловаться свекрови. Тем более, что действительно, работа требовала от Иванова частых командировок и различных внеслужебных контактов. А ревнивой Алла никогда не была, по крайней мере, не выказывала этого Валерию Алексеевичу. Семейная жизнь Ивановых катилась себе, не спеша, без всплесков, без бурных скандалов и примирений – ровно, обыденно, привычно. Дочь росла тихоней и умницей, училась отлично, присмотра особого не требовала. Да и бабушки-дедушки с обеих сторон при первом удобном случае забирали внучку к себе – баловали, но и воспитывали тоже.

Так бы и дожили, наверное, супруги до золотой свадьбы, кабы не наступившие неожиданно времена перемен. Но уже сейчас, на девятом году семейной жизни, интересы Ивановых стали потихоньку расходиться все дальше и дальше. Дочка подросла и не требовала уже такого пристального внимания, как в младенчестве. Валерий Алексеевич ушел из школы в Интерфронт, образ жизни его резко переменился, равно как и круг знакомств, в том числе и общих с женою. Алла наоборот, все больше связывала себя со школой, беспрестанно ходила на курсы повышения квалификации, окончила между делом школу флористики, активно занималась общественной работой, но не политической, а педагогической.

Старые друзья, которых было не так уж много, потихоньку покидали круг Ивановых. Кто-то уехал, кто-то женился или вышел замуж и замкнулся в новом своем – семейном кругу. Кто-то был нежелателен Алле, например, бывшие их общие сокурсники – Арик да Сашка. Причина была проста – встречи старых друзей всегда заканчивались одинаково – хорошей и продолжительной пьянкой. Но то, что можно было простить студентам, то уже не прощалось, естественно, «почтенному отцу семейства», которым теперь числился Иванов.

Алла привечала Толика Мурашова и других омоновцев, частенько появлявшихся в их доме. Легко сошлась она и с интерфронтовцами, ставшими новым и ближним кругом мужа. Все, казалось бы, шло хорошо или, по крайней мере, «как у людей». Но изредка трещины все же начинали ползти по фундаменту семейного уюта. И трещины эти, с годами все углублявшиеся, были следствием тех самых стартовых установок, с которых началась их совместная жизнь. Валерию Алексеевичу мало было просто уюта тещиной или родительской дачи. Он все куда-то стремился, о чем-то мечтал, строил какие-то планы… Это не выходило за рамки приличий, но все же эти. статейки, стишки, порывы. Теперь вот – работа в Интерфронте, командировки, телевидение, вошедшие в его жизнь так некстати – именно тогда, когда надо было бы, казалось, сосредоточиться на семье, на ее благосостоянии и крепости перед лицом грядущих перемен. Ворчала теща – на многочисленных семейных праздниках и юбилеях Аллиной родни на Иванова все чаще посматривали как на человека «неблагонадежного» с точки зрения верности «клану».

Алла, впрочем, сама с радостью встречала дома и привечала ленинградских журналистов, ездила к ним в гости вместе с Валерием Алексеевичем, ей льстило знакомство со всесоюзными телезвездами, но. Алла четко понимала, где этот мир заканчивается и начинается ее, незыблемый мир, интересами которого она никогда не могла поступиться.

Ничего удивительного в этом не было – каждой женщине свойственно беречь свою семью и заботиться в первую очередь о своем ребенке. Все остальное – потом. А Иванов… Он по-своему заботился о семье: приносил вполне приличную зарплату, доставал, когда была возможность, дефицитные продукты, делал уборку, готовил иногда в огромных количествах (по-другому просто не умел) домашние пельмени, плов, мясо по разным французским рецептам. Что еще надо – то?! Жизнь, как жизнь. Но у женщин сердце вещее. Не было у Иванова главного, что ценилось Аллой и ее родителями, и многочисленной родней. Не было в нем готовности бросить ради семьи все. Бросить начатое важное дело, наплевать на карьеру или учебу, поменять ради семьи политические взгляды, поступиться принципами в конце концов!

А принципы у Иванова были. Не так много, как хотелось бы, поскольку человек он был обыкновенный. Но все-таки были. И уж эти принципы он не нарушал ни при каких обстоятельствах.

Эта упертость в некоторых вещах у Валерия Алексеевича – человека, в общем-то, легкого и уживчивого, легко прощающего всем простые человеческие слабости – входила в кажущееся противоречие с его видимым наружно характером, и на этом многие ломались, не поняв до конца Иванова. Мягкий, даже застенчивый иногда, вежливый, корректный, уступчивый. Валерий Алексеевич совершенно неожиданно вставал на дыбы там, где совсем от него этого не ждали и стоял на своем до конца. Как правило (что непонятнее всего было некоторым знакомым и сослуживцам), это касалось его политических взглядов и убеждений, в любом случае – сферы общественной, а не личной. И это-то как раз вызывало неприязнь и даже враждебность у многих сталкивавшихся с ним людей, особенно рижан, для которых личная целесообразность была обычно важнее каких-то общественных или – бери выше – государственных заморочек. «Ну не партийный же ты чиновник, не государственный деятель, не писатель, не признанный научный авторитет – чего ты на рожон – то лезешь?!» – недоумевали многие. Да и был бы еще аскетом, чуждым обычных человеческих радостей – ладно, хоть как-то объяснимо. А тут!

Может быть, именно эти черты Иванова разглядел в свое время опытный руководитель Алексеев, приглашая его к себе на работу. Но те же черты были свойственны, по большому счету, всем простым, обыкновенным людям, которые вдруг, ни с того ни с сего, наперекор всем расчетам – воспротивились перестройке и неожиданно встали на пути ее тщательно рассчитанной и выверенной траектории. Сотни тысяч интерфронтовцев, омоновцев, младших и старших офицеров, курсантов военных училищ – пошли против генеральных секретарей и академиков, генералов, маршалов и адмиралов – против железной машины по сносу Родины. Они посмели взять и не поступиться принципами! Они посмели заявить о своем человеческом и национальном – русском – достоинстве!

Их было немного по сравнению с молчаливым народным большинством, легко исполнившим преступный и предательский приказ из Москвы о продаже Родины. И сейчас уже забывших напрочь об этом! Забывших о том, как в январе 1991 года сотнями тысяч собирались москвичи и питерцы, свердловцы и горьковчане на главных городских площадях, демонстрируя поддержку независимости Литвы, Латвии и Эстонии. Забывших, как искренне миллионы и миллионы поддержали Ельцина. А сегодня эти же люди повязывают георгиевские ленточки на антенны своих машин и протестуют против фашизма в Прибалтике. Те же самые люди!

Прошло 17 лет, а россияне в большинстве своем так и не поняли, что они-то – в отличие от своих русских собратьев, брошенных за пределами РФ – до сих пор еще живут при Советской власти, почти что при социализме. Их не лишали гражданства, они не становились людьми второго сорта, их не прессовала языковая инспекция, их, по крайней мере, не преследовали за одно то, что они – русские! Не было такого, чтобы в одночасье закрывалась по всей России вся работа именно для русских!

А вот когда все твои знакомые и родственники, вместе с тобой, одновременно лишаются работы, а настоящий капитализм не ждет и не милует – просто присылает судебные повестки о выселении из квартиры – в никуда, за неуплату многократно выросших за год счетов за жилье, коммунальные и прочие услуги. В России тоже было трудно, да. Но так в России никогда не было. Никто не становился в России иностранцем против своей воли, не сходя с собственного дивана. И это еще «мягкий» вариант – стать «негром». Сколько тысяч людей были убиты за то, что они русские? Никто не считает. Считать убитых националистами всех бывших союзных республик, не говоря уже о российских автономиях. считать убитых ими русских – не принято в России.

Страна моя любимая – родина моя и еще полутораста миллионов непуганых идиотов! Тех самых, которые так хотели перемен. И ведь не тому радовались, что на смену безверию, политическому цинизму, подлости и несправедливости придут Православие, духовность, справедливость, закон и порядок, богатство и процветание… А чему?! Спросишь сегодня – все говорят, недоуменно пожимая плечами: «Не знаю, не помню…».

Мифы, мифы, мифы… Иванов был невосприимчив к мифам. Потому и пошел в Интерфронт. И таких ивановых было много, но куда больше было тех, кто мифам поверил. Тех, кто и сегодня не помнит того, что делал и думал вчера. А уж говорить про то, во что они вчера и сегодня верили и верят. – просто не приходится.

Вспоминался иногда Иванову роман «Обитаемый остров» братьев Стругацких. Линия «выродков», которые одни только остались свободными людьми в обществе, постоянно облучаемом волнами, подавляющими разум и волю к сопротивлению. Эти люди – «выродки» – были невосприимчивы физически к облучению, которым держали под контролем все население власти этой – фантастической – страны. А «выродков» власти отлавливали и убивали.

Стругацкие, конечно, держали свою – еврейскую фигу в кармане, когда писали «Обитаемый остров». Но очень похоже, что в «перестраиваемом» Советском Союзе тоже были нормальные люди, которых яковлевы и горбачевы с ельцинами считали выродками. Люди, которые не поддавались облучению демократических СМИ. Внешне «нормальные» – они лезли на рожон и сопротивлялись там, где сопротивляться было заведомо бесполезно и надо было, по мнению большинства, просто «расслабиться и получить удовольствие», да еще, может быть, получить за это какие-никакие деньги, как стартовый капитал в новом обществе.

Иванов тоже был, с точки зрения перестройщиков – «выродок», не поддающийся облучению и не потерявший здравого смысла и человеческого достоинства. И этого в нем не могла не почувствовать Алла. Жена Иванова поддерживала Интерфронт, помогала мужу, как могла и в чем могла, но знала – есть грань – за которую она не перейдет вместе с ним. Это судьба дочери, судьба семьи. Алла понимала (кому, как не жене, это понимать?) – муж у нее для нового, назревающего общества независимой Латвии – выродок. И друзья его тоже – выродки. И будущего у них все равно не будет в новой действительности. А дочку надо спасать. Так что, трещины поползли по фундаменту семьи Ивановых, и вовсе не редкие, короткие встречи с Татьяной стали причиной этой эрозии.

Нет, нет, Ивановы не расстались сразу после перестройки, они прожили вместе еще много лет – да только линии жизни у каждого члена семьи – жены, мужа, дочери – расходились все дальше в разные стороны. Сначала по чуть-чуть, потом все больше, пока не перестали быть совместимы совсем.

Но в тот январский день, в Вецаки, на правой – тихой стороне Рижского взморья, Валерий Алексеевич и Алла, гуляли, обнявшись, по пустынному берегу моря, смотрели как облизывает тихая волна песок под ногами, как тает на лету редкий снежок, все еще не прикрывший как следует землю даже после Нового года. А потом сели в электричку и поехали на другой конец города – в Золитуде, в гости к Людмиле с Региной – первым интерфронтовским товарищам Иванова – отпраздновать, как умели, наступающее Православное Рождество.

Обеим женщинам было чуть за тридцать, обе они работали в одном из проектных институтов, уже, впрочем, дышавших на ладан перед неминуемым закрытием.

Обе – не замужем. Родители у Людмилы с Региной были военнослужащими, которые так и осели в Латвии, уволившись в запас. И таких – образованных, недурных собой, разной степени устроенности мужчин и женщин некоренной национальности были тогда сотни тысяч в одной только Риге. Хороших специалистов, просто хороших людей. Не понаехавших в Латвию по собственной воле за призрачным «кусочком Запада», а наоборот, часто против своей воли остававшихся тут из-за того, что родителей когда-то Москва направила сюда поднимать народное хозяйство – строить, учить, лечить, защищать. А потом – поди попробуй вернись обратно в Россию – даже в советское время! Проклятый квартирный вопрос и в самом деле многое испортил. Да и потом, кто тут все построил, в той самой Риге? Кусочек Старого города – немцы. А все остальное – русские. В царское время, в советское – все равно. Порты, заводы, аэродромы, дороги, мосты, жилые кварталы – все это строили русские, русскими руками на русские деньги – деньги «союзного» бюджета, выдираемые из России. И главный ресурс – люди! Люди! Лучшие специалисты во всех отраслях науки и производства, отданные безвозмездно в рабовладение латышам, эстонцам, грузинам, туркменам, казахам – русские люди. А ведь как в них нуждалась после войны сама обескровленная Россия!

Первое время после наступления независимости, свалившейся на голову национальным элитам постсоветских республик буквально с неба, русских поголовно называли «колонизаторами» и «оккупантами», и всеми силами старались выжить их из республик, чтобы самим, без помех разграбить все заработанное и построенное этими «колонизаторами» на окраинах великой империи. Потом спохватились и схватились за голову! Оказалось – эти русские люди, эти специалисты – ценнейший ресурс, без которого не выжить национальным республичкам. Особенно после того, как все было разграблено и больше грабить и распродавать стало нечего. А заново строить и зарабатывать стало вдруг – некому – русские и в самом деле стали уезжать. А кто работать будет?! – возопили в отчаянии даже самые отчаянные националисты. А некому. Самим придется. И «профессия» – латыш – тут уже не поможет. Впрочем, Россия, раздарившая не то 30, не то 25 миллионов русских людей национальным республикам, теперь тоже плачет, что работать некому. Но русских назад забирать не хочет. Боится! Даже сосчитать никто толком не может – сколько миллионов русских были на самом деле брошены на произвол судьбы в национальных постсоветских республиках. Это ведь русские! Пять миллионов туда, пять миллионов сюда.

Сегодня азбучных истин о том, что существуют разные народы, и у каждого своя судьба и предназначение, свои интересы – многие снова боятся… Но тогда, в начале января 91 года, Валерий Алексеевич и Алла, Регина и Людмила, завернувший к ним на огонек Толя Мурашов, да и все их товарищи – прекрасно понимали – будущее русских в Прибалтике и вообще на свете будет гораздо хуже, чем в Советском Союзе. Они понимали и то, что в СССР русским тоже не было сладко, что русские были «старшим братом», подчиненным, алчности младших национальных и вненациональных элит – тех, кого Дмитрий Галковский метко назовет «советскими метисами». Понимали они все. Хотя были простыми людьми – молодыми инженерами, учителями, офицерами. Просто, в 1990-м году, оставшемся совсем недавно за их плечами – все уже было сделано для того, чтобы изменения стали необратимы.

Были «выбраны», как – это теперь все знают – националистические верховные советы союзных республик, принявшие декларации о независимости. В МВД, органах юстиции и прокуратуры царило, в лучшем случае, двоевластие. Были парализованы союзные органы госбезопасности и армия. СССР был наводнен тысячами иностранных специалистов, советников, просто банальных шпионов и кризисных управляющих. Множество тщательно отобранных предателей из числа советских граждан уже прошли свое обучение и проверку на лояльность Западу непосредственно в США, Великобритании, Германии, Франции, Канаде… Средства массовой информации огромной страны были практически полностью переданы в распоряжение антигосударственных сил. Все уже было сделано! Все уже было предрешено. И сопротивляться в этих условиях было самоубийством.

И это тоже понимали молодые люди, собравшиеся в уютной квартирке нового рижского микрорайона Золитуде впервые в своей жизни отпраздновать наступление Рождества Христова по православному календарю. Они, к сожалению, тогда понятия не имели ни о сущности праздника, ни, скажем, о Символе веры. Они просто душою чувствовали, что этот праздник – один из последних, которые теперь останутся у них – русских людей – на этом свете.

В «Единстве» – в «красном», «просоветском» интерфронтовском «Единстве» в 91-м году впервые появилось на первой полосе поздравление лидера Интерфронта Анатолия Алексеева со светлым Христовым Рождеством, обращенное ко всем сторонникам Движения. Это было неожиданно, особенно для многих коммунистов, массово входивших в Интерфронт. Да и вообще для многих, но не для Иванова и Регины, знавших о вере своего старшего товарища. И усевшись за стол после появления на небе «первой звезды» Ивановы, Мурашов и Людмила с Региной – все они впервые в жизни поздравили друг друга с Рождеством Христовым и, видит Бог, была на то Его воля.

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем!..» – Толя Мурашов захлопнул томик Булгакова, попавшийся ему на книжной полке Людмилы и подошел к накрытому столу. Разлил в тишине шампанского.

– Ну! Были мы красной гвардией, станем, чувствую – белой!

– И бить нас будут и слева, и справа! – поднялся с фужером в руке Иванов. – Белые, пока не покраснеем, красные – пока не побелеем! Демократия – мать порядка!

– Так что, какая, собственно, разница? – поддержал Толян.

– Наше дело правое, наша вера – православная! – неожиданно соединила столь разные истоки Регина.

Зазвенел тонко хрусталь, как сталь шашек о сталь.

«Переправа – переправа, берег левый, берег правый.». В кипящей от взрывов воде посередине черной стремнины – коней менять – это верная гибель. Фразы, образы, символы, строчки сливались в сознании в неразрывное целое, которому противостояло все вокруг. И правому, и левому, и белому, и красному. И Российской империи, и Советскому Союзу. Всей истории нашей. И вере Православной, и власти Советской – всему нашлись враги, а прежде всего – народу русскому.

Вот собрались друзья за столом, под елочкой, мигающей огнями, усыпанной «снежком» из ваты. Привычная еда: «оливье» да селедка «под шубой», картошечка отварная, да холодец. Огурчики соленые со своего огорода. «Советское шампанское», водка «Посольская».

Фамилия у Людмилы – татарская, с первого раза и не выговоришь. У Регины – польская.

Алла – из старообрядцев, осевших в Латгалии, в Режице – Резекне со времен незапамятных – Петровских еще. А Иванов – пермяк – солены уши по родителям, да родиться только угодило под белым солнцем пустыни. Толя из Тулы. Но собрались вокруг Рождества Христова Православного все они вместе. И попробуй скажи кому из них, дескать, ты – татарка, ты – полька, а ты вот русский – от них в отличие. Ты православный, ты мусульманка, а ты католичка. Попробуйте, посмотрим, что будет! Но не россиянами безличными согласны зваться все они, а русскими. Там уж, внутри, между собой – русскими, разберемся – где татары ночевали, где поляки прошлись, где коми-пермяки затесались, а где старообрядцы латгальские, перемешавшись с латышами, в корнях у кого побывали. Внутри русских и между собой. Но никак иначе. Интерфронт таких вот людей собирал и сплачивал. Русских, готовых к себе, к русским, принять всех, кто готов сопротивляться уничтожению Родины. Раз сопротивляешься, значит, русский. Латыши с эстонцами прекрасно понимали эту логику. И хохлы, и молдаване, и американцы, и англичане, и немцы, и всякие прочие шведы. И за это всегда ненавидели.

А вот с россиянами как же быть? С теми, кто Ельцин да Собчак? С десятками миллионов «россиян» (было ж и это) – сделавших новых отрепьевых своими кумирами?! С теми, кто старый псевдореволюционный лозунг польских националистов «за нашу и вашу свободу!» сделал своим лозунгом и подпевал из России грузинам и украинцам, латышам и литовцам в их желании разрушить все русское на окраинах СССР, а вместе с этим русским и саму, ненавистную многим веками, Россию? Что с этими людьми делать? Как их теперь называть? В 2008 году от Рождества Христова? Сколько из них сидят в сенаторских и депутатских, министерских, губернаторских и мэрских креслах? Не говоря уже о телестудиях и редакциях. Кто они? Русские? Боящиеся слово это вслух сказать?! В Конституции России это слово упомянуть и то забывшие. Кто они? А, гори оно все синим пламенем! Автомат в руки – это было уже. Прощать? Анафемат-ствовали же Отрепьева. Ельцина отпевать не стал Патриарх. Путаются годы и даже века. 1991 и 2008. Смутное время – с третьим тысячелетием от Рождества Христова.

Логично было бы, если бы речь шла о реставрации Российской империи. Логично для тех, кто разрушал Советский Союз, кто боролся с Компартией, кто мечтал реставрировать капитализм. Но нет Всем им мешали и Союз, и Империя. И коммунизм, и Православие. И русские ненавидимы были и есть за имя свое… Причем, самими же русскими в России! Плевали в себя прилюдно! Мы – говно! Придите и володейте! «Наряду» у нас нет! Нам президент, нам мэр, префект и супрефект нужен! Демократия, рынок и приватизация! Суверенная демократия и инновационное развитие! Мы – либералы! Мэры, пэры и херы. Вот они и пришли – допросились люди русские! Сколько можно шагать по граблям? Шаг – и в лоб черенком! Шаг – и снова в лоб! Беспамятство – нету Господней кары страшней. Какая разница, в самом деле – россиянское МРЭО или ЗамКом по МорДе революционных лет? Немцы опять пришли… Безъязыкие… По-русски объясняться с народом не желающие…

Седьмого января вся Латвия работала. Выходной объявили по случаю праздника только в Интерфронте. Но стало дома скучно Валерию Алексеевичу – приехал к обеду на Смилшу, 12. А там все в сборе. Кто знал и умел, тот в храм уже сходил, как Анатолий Георгиевич, например. Остальные просто собрались вместе – побыть с друзьями, поговорить по душам, на что никогда в суете буден не было времени.

10 января у Совета Министров Латвии Интерфронт собрал 50 тысяч человек на митинг против экономической политики нового правительства. Латыши были в панике. Стоило Алексееву дать команду, и митингующие тут же заняли бы здание Совмина. Годманис запросил переговоров. Анатолий Георгиевич предъявил ультиматум – или правительство уходит немедленно в отставку – или всеобщая, вселатвийская забастовка!

Но Рубикс с Клауценом – коммунисты латышские забастовки испугались. А Иванов в тот же день уехал в Ленинград – готовить свежие материалы о Латвии для очередного выпуска «Горячей линии».

Тут и рвануло. 1991 год начался. В Литве саюдисты стреляли по своим, выдавая убитых литовцев за жертв попытки ввести президентское правление. Из моргов Вильнюса вытаскивали давно остывшие тела, сами расстреливали трупы и подкидывали их на площадь, как доказательство «зверств Советской Армии». Распаленную молодежь сами умело толкали в спину под гусеницы танков и потом выдавали растерзанных юношей за героев сопротивления. А кто выстрелил в спину лейтенанту спецназа КГБ Шацких? «Беззубые», «безоружные» волки «Охраны края», конечно же, были «ни при чем».

На Дворцовой площади состоялся многолюдный митинг в защиту перестройки и в поддержку литовцев. Собирали на митинг по Ленинградскому телевидению. Те самые журналисты, с которыми еще недавно здоровался Иванов в курилке, призывали в эфире к формированию отрядов добровольцев для защиты независимости Литвы! Двоевластие вовсю началось и на Ленинградском ТВ. Медведев из НТК 600 и Леша Украинцев вместе с Валерием Алексеевичем выехали в Ригу – снимать баррикады. Со своей точки зрения. В это время другие журналисты ЛенТВ готовили репортажи о «зверствах» Советской Армии в Прибалтике. Покатилось – завертелось, полилась всамделишная кровь. Полилась она не в первый раз – давно уже были Ош, Сумгаит и Фергана, Баку и Карабах, да еще с Алма-Аты – давным давно началось! Но если там было зверство нешуточное восточное, распаленное и яростное.

В Прибалтике кровь была сакральной. Ее было меньше, гораздо меньше… Но это жертвенной кровью снова начала сочиться Европа. Это уже полыхал новый «рейхстаг» в преддверии нового века и нового тысячелетия. Это набухли кровью едва затянувшиеся раны порубежья между Востоком и Западом, вековые кровавые раны мировых, всегда с Европы начинавшихся, войн.

«Легенды и мифы Древней Греции», – грустно повторял чуть не через слово Иванов вынырнувшее из детства название книжки Куна.

– К чему ты это? – в который раз спрашивал его осоловевший от жары в вагоне и от «Сибирской», взятой в дорогу, Вадим Медведев. Лешка не пил – был в завязке, к счастью, и давно уже мирно спал, справедливо решив, что работать придется завтра в основном ему, а не изрядно подвыпившим коллегам.

– Да к тому, Вадик, что «сытая и счастливая, безмятежная и уютная» Европа – это очередной русский миф! А Прибалтика? Нейтральная полоса, через которую только и катились навстречу друг другу, веками, Вадик! Веками катились и схлестывались в Прибалтике волны армий Востока и Запада! Начиная с первого крестового похода на славян! Уже тысячу лет, Вадик! Да места живого нету в этой «тихой, уютной Прибалтике»! А Европа в целом? Ну что же, никто не помнит, чему его учили в школе на уроках истории? Да что ж у всех мозги-то поотшибло?! Да в руинах постоянно лежала Европа! В чуме, в войнах, концлагерях, голоде! Сколько в ней было мирных лет? Да по пальцам сосчитать можно!

Хорошо, кончилась вторая мировая… А что, не было 56-го года в Венгрии? 69-го в Чехословакии? Во Франции, что ли, в 68-м, не лилась на на улицах Парижа кровь студентов, науськанных америкосами, в наше, вполне просвещенное время? Греция с «черными полковниками», Португалия с Салазаром. Италия с мафией и террором, Германия с «Роте армее фрак-цион»… А сколько французов погибло в Алжире? А Югославия? А Румыния? И это только Европа, про весь мир не говорю – не было еще дня за историю человечества, чтобы война на земле не шла. Но особенно страшна история Европы! Куда страшнее российской истории! Страшне-е-е-е-е-е-е! Что Средние века, что Возрождение, что бесконечные войны, голод, мор, революции, концлагеря – после… Подлее и беспощаднее стократ. Да в России за всю ее историю мира и покоя, достатка и здоровья было куда больше, чем в перенаселенной и от того по-звериному беспощадной Европе. Забыли! – Иванов сокрушенно махнул рукой, чуть не опрокинув высокий подстаканник с чаем, зацепив в нем ложку рукавом. Спохватился вовремя и успокоился так же внезапно.

– Наверное, Валера, наверное. – Медведев, как всегда, был уклончив и не любил спорить. – Надеюсь только, что на этот раз минует нас чаша сия.

– Вас-то, даст Бог, минует, – проворчал Валерий Алексеевич. – А вот нас – вряд ли!

Ельцин в Таллине был вчера, ты в курсе? Договор уже подписал «Об основе межгосударственных отношений»… Межгосударственных!!! С Латвией, Литвой и Эстонией сразу! То есть, Россия в его лице признала независимость! А сегодня наш ВС латышский уже ратифицировал дого-ворчик, ты понял?!

Стучали на стыках колеса, беззвучно летел в вагонное окно, прямо в лицо Иванову белый мохнатый снег. «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом…».

1918, 1919… 1991. Вот она, новая «Белая гвардия»! Как толкнул Толяна под локоть кто-то – вылез же с этим романом под звон бокалов.