Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

– Понял. Спасибо. Тексты оставляю, правку можете делать, если понадобится, прямо на этих экземплярах.

– Зайдите к Наталье Владимировне, пусть она выпишет вам с Вареником деньги на покрытие расходов. На бензин, на. питание, в конце концов. Я ей позвоню.

– Анатолий Георгиевич, извините, там к Валерию Алексеевичу англичане на интервью. – просунула голову в дверь секретарь.

Алексеев махнул рукой Иванову и углубился в принесенные им бумаги.

Из кабинета Валерий Алексеевич выскочил пулей, чтобы успеть еще перекурить в коридоре перед съемкой и собраться с мыслями. «Неужели и правда Таня?! Не может быть! Не узнала? Или это я с ума сошел?! Семь или восемь лет прошло? Нет. Так не бывает. Хотя из Литвы же, шеф сказал, приехала. Надо Смоткина найти немедленно! Нет, сначала Би-би-си, а то Алексеев потом неделю дуться на меня будет.»

Эх, Таня, Таня.

 
На Рождество, по первому снежку,
Укрывшему и грязь, и душу белым,
Гуляли мы с тобой по бережку.
Но просто так гулять нам надоело.
Меж сосен плыло небо, не спеша,
Промокли ноги, тишина глушила,
Но ты была внезапно хороша.
Ты рядом шла. И про себя решила.
Что ж, если так, поехали в отель,
В пустыню опустевшего курорта,
В холодную казенную постель,
В гостиницу, где все второго сорта.
Где пьян портье и номера пусты,
Где ржавая вода едва согрета,
Где исключение из правил – только ты,
В тень ночника несмелого одета.
Но на оправу бриллианту наплевать —
Ему нужна хотя бы капля света —
И вспыхнет ослепительно, едва
На грани чувства ляжет взгляд поэта…
Ты говорила, стоя на крыльце,
Затягиваясь быстро кислым дымом,
С улыбкой нервной, с болью на лице
О том, как страшно быть твоим любимым.
Искала вдруг созвездие Плеяд
На черном, как тоска, вечернем небе.
И я искал. И был с тобою я,
А для тебя – как будто рядом не был.
Уж третий день болеешь ты душой.
Так хочется сбежать назад – к печали,
Слезам, покою… Плохо ль, хорошо ль —
К тому, во что не верила вначале.
 

Глава 4

– Толку от этих интервью – с гулькин хрен! – Валерий Алексеевич проводил до выхода на лестницу улыбающегося японца и его московскую переводчицу и теперь отводил душу соседу по кабинету.

– Ну как же! Все-таки и наша позиция озвучена в мировых СМИ. – Подтянутый, энергичный, всегда улыбающийся сосед по кабинету участливо повернулся к Иванову всем корпусом.

– Михаил Петрович, будет вам издеваться! Нам-то что с того? Во-первых, все переврут. Во-вторых, все равно сначала оближут НФЛ с головы до задницы и представят в лучшем свете. А нас уж так, для контраста. К тому же о нас знают в России, о нашем существовании прекрасно известно на Западе. Но в Латвии возможностей для пропаганды – наше «Единство» да партийная «Советская Латвия» – и то с оговорками, поскольку у них свои установки – рубиксовские. Радио наше, выходящее с полевого армейского передатчика, хрипит, пердит, и ловить его надо как вражеские «голоса» в брежневскую эпоху!

– Ну, Валера, хорошо, что хоть это пока не прикрыли. Дальше будет хуже, так что ты молодец, что последние возможности используешь на всю катушку. И Алексеев это понимает. И я. понимаю. А вот некоторые сотрудники твои больше саботажем занимаются!

– Вы снова о Васильеве?

– Снова о нем, Валерий Алексеевич! Ты, извини, с ног сбиваешься, а его – кассету переписать не допросишься! То он в ЦК пропадает, то спит до обеда. Он на кого вообще работает?! Вот поставлю за ним людей один раз, и посмотрим, чем он на самом деле под нашей крышей занимается!

– Петрович. Он меня самого достал. Но у меня нет других людей. Нету! Нет журналистов, нет операторов, нет режиссеров! Ты посмотри, кто у нас в газете сидит? Хорошо хоть Рощин человек профессиональный, но ведь он у нас редактором, а в «Советской Латвии» завотделом. Опять на двух стульях, как и Васильев. Но писать некому! Письма активистов и рабкоров элементарно надо хотя бы обрабатывать! Статьи, которые присылают, приносят, которыми заваливают на самом деле редакцию, – это ценный, но сырой материал! Из всего этого делать газету хороший профессиональный штат нужен! Корреспонденты на местах должны быть – профессиональные! Ни репортажа толкового, ни аналитики, ни очерка, ни фельетона. Два с половиной человека способны у нас писать хорошо, но им не разорваться! Технической интеллигенции полно, а творческая вся, по определению, – или латыши, или окололитературные «русскоязычни-ки» – «досиденты» из старого анекдота.

– Да у нас людей – сотни тысяч – только позови!

– На митинг, на демонстрацию, забастовку, в рабочую гвардию – да! А пропагандистов и агитаторов, не говоря уже о талантливых профессиональных журналистах, что вовсе не одно и то же, – нет! Старые партийные кадры в сегодняшней обстановке просто растерялись и толку от них – ноль. Новых – надо растить. Из кого? Растить – это время. Это деньги, между прочим. И время, кстати, на то, чтобы их растить, надо отнимать у себя, а его и так нет Мы вовсю используем ленинградцев хотя бы потому, что своих творческих кадров у нас просто нет!

– Кстати, о ленинградцах! Ты сегодня на съемке будешь вечером?

– Не буду и уже отпросился у Алексеева – у меня трубу прорвало, жена еле заткнула тряпкой, уходя на работу, сантехников встречать некому. Так что я сейчас домой, а на Смилшу буду не раньше девятнадцати часов.

– Ладно, вечером тогда соберемся с гостями да куда-нибудь сходим – развеемся. Заодно и помощь мне нужна от них… через них, сам знаешь с кем.

– Ага! Если кто-то кое-где у нас порой. Шеф раздобрился, велел Наталье денег выписать на пропой. Так что вы, как старший товарищ, подготовьте нам отдельный кабинет.

– В «Таллине»? В «Латвии» все отдельные кабинеты на прослушке, сам знаешь.

– Ну, вам решать! Кстати, Михаил Петрович, вы Смоткина не встречали сегодня, говорят, он заезжал?

– «Литовца»? Так он у меня через час будет.

– Просьба! Личная! Совершенно секретная! Раздобудьте у него телефон дамы, которая его сопровождает, и уточните фамилию, имя, отчество. Ну и все остальное, если получится. Ненавязчиво так, между прочим.

– Ну, Валера, ты даешь! Когда успел девушку срисовать?

– Потом объясню, тут старые дела. Я побежал, Петрович, сейф прикройте сами, пожалуйста!

– Беги, сантехник-сан, а то всех соседей небось затопил уже! Михаил Сворак подождал, пока не затихнут на лестнице торопливые шаги Иванова, стер с лица масляную улыбочку и пружинисто подошел к открытому сейфу, стоящему в углу кабинета. Сейф был у них на двоих – старинный, шесть человек тащили на лямках по крутой лестнице, а когда уронили – из Минфина, стоящего напротив по узкой улочке, охрана прибежала – решили, что в Интерфронте что-то взорвалось! Внутри огромного сейфа у отставного полковника было свое, личное отделение, закрывавшееся отдельной дверкой, ключ от которой был только у него. Покопавшись в папках, Петрович вытащил одну, перелистал и аккуратно добавил несколько строчек разборчивым, красивым почерком старого кадровика. Побаранил пальцами по столу, смотря задумчиво в окно, и решительно убрал документы обратно в железное логово.

Немало было за год совместной работы сделано, пройдено, выпито соседями по кабинету. Доверяли друг другу и из взаимного расположения, и по служебной необходимости. И просто потому, что выбора не было – верить – не верить. Дело общее, а ответственность на каждом своя. Часто совмещали командировки. Вместе ездили в Горький – лекции читать на предприятиях, в партийных органах и школе милиции. Присмотрелись друг к другу на воле, пообтерлись. Потом Иванов поделился своими связями в Питере, вывел Петровича на его бывших коллег по «цеху» в Большом доме на Литейном, а сам ушел в сторону, чтобы не пересекаться. Вместе ездили в Карелию, к Мессершмидту – смешная фамилия у директора Кондопожского ЦБК. Выделенную Интерфронту бумагу делили – часть на выпуск «Единства», а часть на продажу кооператорам втридорога. За счет этих денег движение могло позволить себе содержать необходимый штат. Много было разных насущных практических дел, которые желательно было для подстраховки делать вместе. И доверяли, и проверяли, не обижаясь друг на друга.

Конечно, среди штатных сотрудников движения было много разных людей. Каждый занимался своим – кто лучше, кто хуже. Рвачам и жуликам места в аппарате ИФ обычно не находилось – выгод мало, а страху и ответственности куда больше. Ясно, что и на старуху бывает проруха – иногда приходилось с людьми срочно расставаться; не обходилось и без скандалов, порой тщательно организованных противной стороной. И тем не менее после того, как вычистили провокаторов, расчетливо подставленных движению еще в период его становления, коллектив работал слаженно и довольно эффективно. Лидеры Интерфронта – Алексеев и Лопатин – оба были опытными руководителями старой школы и умели организовать работу. Умели и людей подобрать. Беда в другом была – не так-то просто людей подходящих найти. В активистах и сочувствующих нехватки не было. Но задачи перед движением стояли совершенно новые. Действовать приходилось в обстановке совершенно нетипичной, бороться буквально против всех. Русские в Латвии, шаг за шагом, потихоньку превращались в партизан, не имеющих связи с большой землей. Более того, выходить из окружения было некуда. Ведь «карательные отряды» посылались не столько латышами, сколько Москвой. Это понимали, это просчитывали. Надеяться оставалось на чудо. Но жить было надо, надо было сопротивляться, надо было делать хотя бы то, что еще возможно. И все привыкли со временем к этому и не находили в своем положении ни особого трагизма, ни героизма, ни жертвенности. Просто работали в меру своих сил и способностей.

Иногда казалось, что противостояние это будет вечным и никогда не кончится. Тогда ощущали себя чиновниками, функционерами новой политической машины. Привыкли…

Если бы рвануло вдруг, сразу, если бы далекоидущие планы не маскировались потоком демагогии, если бы людей не усыпляли ежедневной прекраснодушной болтовней – все было бы по-другому. Поначалу на каждый митинг НФЛ тут же отвечали собственной многотысячной манифестацией. Дрались, отстаивая свою точку зрения, искренне надеялись на то, что в Центре просто не видят, не понимают того, что уже происходит на местах. Вера в доброго царя, в сакральную природу любой власти сыграла плохую шутку.

После целого года митингового противостояния и публичных политических дебатов все просто устали. Противостояние стало таким же непреложным фактом жизни, как рассвет, закат и смена времен года. Привыкли. Утратили иммунитет. Теряют остроту чувства; под натиском ирреальной, алогичной, растянутой по времени «перестройки» начинает отказывать людям банальный здравый смысл и пропадает способность к сопротивлению. Ничего не менялось. НФЛ и Интерфронт делили Латвию пополам начиная с 1988 года. Уже шел 90-й… А конца противостоянию не было.

Казалось, что ни одна, ни другая сторона не одерживают решающей победы. Но именно фактор времени, притупления бдительности, остроты восприятия фактов сыграл решающую роль в «величайшей геополитической катастрофе XX века». Количество незаметно перешло в качество. И вода замерзла. Или закипела – как кому больше нравится. И даже ставшие к тому времени профессиональными политиками лидеры ИФ и НФЛ, уже знавшие, казалось бы, все возможные расклады и варианты, в равной степени ощущали себя просто игрушками стихии.

Интерфронтовцы до последнего надеялись на Чрезвычайное Положение, на то, что кто-то все же сорвет стоп-кран и поезд, на всех парах несущийся в бездну, заскрежещет тормозами и остановится на краю пропасти. И тогда имеющаяся у ИФ структура снова нарастет мясом и поможет восстановить государство. Энфээловцы до последнего не верили в то, что они выиграют, и потому постоянно были готовы или вытащить зарытый партбилет и сдать органам своих товарищей по ячейке НФЛ, или срочно эмигрировать привычным с войны путем в Швецию.

Никто при этом не хотел умирать. Никто или почти никто не был готов идти до конца в «последний и решительный бой». Это позволило избежать большой крови. Это же обернулось в результате выигрышем более подлой и трусливой стороны. Которая, конечно же, не была достойна никакой свободы, потому что, вопреки воплям СМИ, никто из латышей реально не шел за нее на бой. Briviba, то есть «свобода», на самом деле снова, как и в 19-м году, обернулась для них «разрешением».

Латышам позволили снова поиграть в независимость. Русским в Латвии не позволили даже сопротивляться, отобрав у них главное – Россию.

Из двух бед выбирают меньшую – эта историческая российская парадигма в очередной раз в мгновение ока превратила миллионы русских в эмигрантов поневоле. «Наши» никогда уже не придут», – думал Иванов, исправно выполняя свою работу – свято веря лишь в древнюю китайскую пословицу о том, что сделанное не может стать несделанным. А значит, и сегодняшнее сопротивление не бессмысленно.

Отец Иванова сразу после увольнения в запас хотел перебраться в родную Пермь, да мать отказывалась ехать вдвоем – не хотела оставлять без присмотра молодую семью младшего сына, боялась потерять горячо любимую внучку. Тогда, пару лет назад, Алексею Ивановичу предложили неожиданно выгодный вариант квартирного обмена – трехкомнатную в центре Владивостока на его двухкомнатную в Риге. Валерий Алексеевич долго уговаривал Аллу переехать в Россию вместе с родителями. Тем более что во Владивостоке служил старший брат – в штабе Тихоокеанского флота, тем более что однокомнатную самого Иванова тоже меняли на двухкомнатную во Владике! Но если для Ивановых даже Владивосток был возвращением на Родину и воссоединением семьи, Алла, вся родня которой веками жила в Латвии, ехать на Дальний Восток отказалась наотрез. Теперь, конечно, никто уже не хотел из России ехать в Прибалтику, да и

Рижский горисполком внезапно запретил обмен квартир в Риге на квартиры за пределами Латвии.

Несколько лет назад, еще в 35-й школе, Иванов подружился было с Ильей Коноваловым, внезапно появившимся коллегой – новым учителем русского языка и литературы. Филолог по образованию, Илья приехал в Ригу с Северного Кавказа. Из Махачкалы, кажется. На Кавказе русскому жить становилось все труднее, несмотря на то что перестройка еще только начиналась тогда. К тому же по специальности Коновалов никогда не работал, сразу после института, неведомо какими путями (а логики на Кавказе не ищи!) он оказался на освобожденной работе в профсоюзном комитете крупного производственного объединения. Быстро выбился в профсоюзные лидеры и несколько лет работал буквально «печенью» – принимая и провожая различные делегации по обмену опытом, ревизии, проверки, инспекции. Обеспечивал отдых руководству предприятия, списывая огромные суммы, уходящие наличными в особый «директорский» фонд. Сам устал, и жена взмолилась: «Уедем куда-нибудь, пока тебя не убили или не посадили! Ты уже на человека не похож стал – дерганый, вечно полупьяный, запутавшийся в паутине проклятых обязательств «ты мне – я тебе!»

Подвернулся обмен на квартиру в Риге. И молодая семья тайком поднялась с места, с большим трудом разорвала отношения с комбинатом, а значит, со всем городом – и оказалась в Латвии. Было это в 86-м году. А уже через год в Прибалтике начали поговаривать о независимости. Дальше – больше. В 89-м году, когда Иванов перешел из школы на работу в Интерфронт, Коновалов опять снялся с места, в очередной раз попробовал убежать, найти спокойное место в сходящем с ума мире. Но выбора особого уже не было, еле успел перебраться к брату – на Ставрополье… Формально – в Россию. А что там будет, на Юге, рядом с Чечней, через год-два – лучше и не думать. Коновалов уехал, Иванов остался. Теперь поезд ушел окончательно, надо было жить дальше. А значит, сопротивляться.

– Конечно, не думали мы тогда в таких категориях. – Валерий Алексеевич нагнулся, пошарил в траве и аккуратно срезал крепенький боровичок – грибы в вырицких лесах этой осенью высыпали на славу. – Все было куда прозаичнее, человек не скотина – ко всему привыкает. Я вот теперь вспоминаю те дни и сам не верю, что не было сегодняшней запоздалой истерики, криков. Каждый занял свою сторону и просто жил дальше. Ситуация подвисла надолго, и это, оглядываясь назад можно твердо сказать, позволило разрушить, казалось, нерушимый Союз. Капля камень точит.

Перечитывал Розанова – так он когда еще писал, что в России лучших людей всегда отсылали на окраины. Самых деятельных, инициативных, энергичных, умных, порядочных. Из центра России – в Прибалтику, Среднюю Азию, на Кавказ, в Польшу, Финляндию. А в какой-нибудь Костроме да Туле, Орле и Курске оставался кто?

И ведь это повторилось в советское время. Сбросили в революцию миллионы лучших русских людей в эмиграцию, положили на полях Гражданской войны.

Потом, уже в СССР, подгребли остатки лучших – и снова их на окраины… Строить, учить, поднимать народное хозяйство. И все это отрывая от самой России! От России, и без того обескровленной революцией, двумя мировыми войнами! Главным ресурсом делились – русскими людьми! И теперь грузины какие-нибудь с эстонцами называют это «русификацией»! И теперь сами же стонут латыши с литовцами, что некому работать, что специалистов нет, людей нет! А нас называли «оккупантами» и «колонизаторами»! И что же? Снова в 91-м году «сбросили» лучших русских людей, отправленных в командировки на окраины империи. Десятки миллионов лучших людей! Кого оставили в России? А кем стали там, в национальных республиках, лучшие русские люди, превратившиеся в эмигрантов поневоле, в людей второго сорта? Как можно было не просто пожертвовать русскими людьми, но и сделать все, чтобы они ассимилировались на окраинах или даже превратились в ненавистников предавшей их Родины?!

Не сформировалась еще единая русская нация! Иначе не было бы ни 17-го года, ни 91-го в XX веке! Не было бы двух гражданских войн. Двух, потому что русские в России в 91-м году фактически, без всяких преувеличений, пошли войной против тридцати миллионов русских, отправленных из России в национальные републики! – Валерий Алексеевич махнул рукой и свернул в ельник, побрел дальше, внимательно вглядываясь в седой мох под ногами. А я не стал спорить и даже отвечать на. на оскорбление, брошенное в лицо, по сути, всем россиянам. И мне в том числе. Тоже мне – «лучшие русские люди»…

Нервничает человек. Тяжело перенес переезд. Формальности, покупка квартиры, дома; ремонты, обустройства, больная жена. Перевез же еще и родителей, и тещу, и тетку жены – инвалида, остававшуюся одну. Всем надо было квартиры в Латвии продать, здесь купить, вещи перевезти, ремонт всем сделать, помочь бумаги оформить. Да тут любой нервное истощение заработает. А сосед еще ничего. Так, побурчит и снова оттаивает. Интересно, он что, в самом деле считает, что в России нашей одни олухи остались? Представляю, что будет, если опубликовать все это, да еще перед выборами… Да ничего не будет. Нам всем действительно дела нет, кто и что о нас скажет. У нас вон Зурабов есть да Греф с Чубайсом – всегда можно душу отвести. Этих снимут, так снять, при необходимости, всегда есть кого. А Иванов мой – кто он такой? Да никто. Пусть радуется, что вообще пустили в Россию из милости. А то слишком много стал разговаривать!

Как там он писал?.. Где-то у меня была его тетрадь со стихами – выпросил на денек, а потом себе оставил. Уже год лежит, а он даже не вспомнил!

Растаять в уюте обманчивых стен капитальных, В тепле раствориться и ласке заботливых глаз, И тихо вздыхать о проблемах, увы, матерьяльных. И настучать на «Ромашке» короткий рассказ.

А в этом рассказе, всего на пяти лишь листочках, История жизни, случайно родившейся здесь. Случайность – на графике судеб рассчитанных точка. И грусти осадок, и Завтра неясная взвесь.

«Неясная взвесь»… Вот так вот взять и плюнуть в лицо всей сегодняшней России! И мне вместе с ней! «Лучшие русские люди». Скромнее надо быть!

Обида долго во мне не проходила, мы даже с грибов вернулись по домам разными путями. Но вечером постучалась в окошко Катя, позвала чаевничать. Пришлось идти.

Глава 5

Рощин – редактор интерфронтовской газеты «Единство» перехватил Валерия Алексеевича на лестничной площадке, перегороженной металлической решеткой, у которой сидел ночной дежурный. Редакция и видеоцентр Интерфронта, которые курировал Иванов, располагались на четвертом этаже старого дома на Смилшу. Освобожденные члены Президиума Республиканского совета – немногочисленные штатные сотрудники ИФ – размещались этажом выше. Решетку, отделяющую верхние, интер-фронтовские этажи от остального здания, поставили совсем недавно по настоянию Сворака, председателя Координационного совета ИФ, по совместительству курировавшего вопросы безопасности.

– Валера, погоди! Малаховский свежий номер привез, там твой фельетон, я гонорары расписал, можешь получить у Натальи.

– Уф-ф! Ты псевдоним хоть поставил?

– Да я уже запутался в твоих псевдонимах! Подписал Ржевским. Или надо было другой?

– Нет, тот для серьезных статей, а для фельетонов – Ржевский, все правильно. Ты хоть вычитал сам? Я же успеваю писать только на коленке, в трамвае. На службе некогда – в кабинете днем не протолкнуться.

– Да чего там вычитывать, все равно материалов не хватает! Особенно жанровых. Засушим газету политическим официозом от старперов, а сейчас это – смерти подобно.

– Ну, в желтизну нам тоже скатываться нельзя, пусть «Молодежка» пишет про изнасилование пионерки индийским слоном.

– Да при чем тут желтизна, Валера? Просто должно же быть живое слово, чтоб за душу хватало, а не только вести с фронтов и «подвалы» от профессоров, преподающих марксизм-ленинизм и историю партии!

– Должно! Ты редактор, вот и трудись! Я тебе еще две ставки выбил, что ты от меня еще хочешь? Ладно, я сейчас к Алексееву, а потом Петрович нас с ленинградцами в кабак поведет, давай присоединяйся, тебе будет полезно познакомиться!

– Так они еще в студии, на нашем этаже! Интервью снимают!

– Что, все еще снимают? Вот засада! Я думал, уже закончили. Ладно, Володь, пока Наталья еще не ушла, получи у нее мой гонорар, а? И жди меня с ленинградцами в кабинете.

– Я-то получу, только завтра подойди расписаться, ты же знаешь, у Наташи строго все!

Отмахнувшись, Валерий Алексеевич прошел на четвертый этаж, заглянул налево – в открытую дверь редакции, за которой скрылся Рощин, отметил, что сотрудники еще на местах, повернул направо по коридору, стянул по пути свежий номер «Единства» из груды пачек, сваленных прямо у дверей экспедиции, и, развертывая на ходу газету, остановился у железной перегородки, отрезавшей от мира интерфронтовскую видеостудию «Альтернатива». За дверью чуть слышно бубнили – ребята еще записывали интервью. Иванов не стал врываться посреди съемки. Уселся в коридоре на казенный деревянный стул, закурил и пробежал глазами свой фельетон на последней полосе свежего номера. Пару раз досадливо поморщился, найдя опечатки, удовлетворенно улыбнулся карикатуре, сопровождавшей материал, потом бегло окинул взглядом первую полосу – просто так, для порядка, содержание каждого еженедельника все равно обсуждалось на редколлегии. Вытянул горевшие огнем ноги и попытался расслабиться. Но, как обычно после прочтения своих материалов, расслабиться не давало чувство неудовлетворенности сделанным. Ничему не удавалось последнее время отдаться целиком.

Иванова, как и других немногочисленных штатных сотрудников, буквально разрывали на части. Движение республиканское, сотни тысяч людей, тысячи активистов, требующих решить вопрос, помочь тем или этим, одобрить инициативу, пресечь крамолу. Конечно, главный удар принимали на себя лидеры – Алексеев и Лопатин. Валерий Алексеевич, как и все председатели различных комиссий Республиканского совета, старался заниматься только своими вопросами, их и так было «выше крыши». Он старался не отсвечивать лишний раз, не лез туда, куда не просили, но все равно постоянно появлялись проблемы, вроде бы не относившиеся к вопросам его служебной компетенции, но решать которые приходилось именно Иванову. Впрочем, в таком положении были все.

Вот и этот фельетончик. Вроде бы несерьезно, не члену Президиума такой мелочовкой заниматься, но и гонорары были нелишними, а главное, хотелось обкатать кое-какие мысли, которые пока обсуждать всерьез на президиуме было еще рановато.

Валерий Алексеевич привычно утер лицо ладонями, смывая усталость, и снова развернул газету.

В одном номере было несколько его материалов. Интервью с Лопатиным на первой полосе, подписанное своей фамилией. Там же, под псевдонимом, короткий аналитический обзор. На третьей полосе пара обработанных им и тщательно отредактированных официальных заявлений Алексеева. А вот фельетон на восьмой полосе, уже под третьим псевдонимом, писался наспех, мысли до конца не высказаны, все скомкано. Времени на себя никогда не хватало. хорошо хоть Володька заставил художника нарисовать к фельетону картинку, позволяющую обнажить главный тезис.

..СПИД – болезнь нашего времени, СПИД – политический – в особенности. И самое страшное – это привыкание к вирусу и последующая потеря как политического иммунитета, так и банального здравого смысла. Еще вчера мы негодовали при одной мысли о дискриминационном, законе о языках. Сегодня это уже реальность, и о недавнем, негодовании мы забыли. Еще вчера мы возмущались разговорами о республиканском гражданстве, делящем людей на разные сорта в зависимости от национальности – сегодня мы, как стадо баранов, покорно ждем, когда же новый состав Верховного Совета от НФЛ примет, это, как закон. Еще вчера даже Дума НФЛ боялась вслух сказать о выходе из СССР, сегодня для большинства руководителей республики и сотен тысяч, обманутых ими «народников» односторонняя декларация о независимости – вопрос решенный.

Стало ясно видно, что латышский национализм крайне избирателен – он дружит, с национализмом, грузинским, эстонским, украинским; он даже щедро делится с ними недавно приобретенным, западным, опытом, деньгами, инструкциями и советниками.

Зато все «советские националисты» (какое интересное словосочетание!) дружно борются общим, фронтом, против русских в своих республиках. Мы привыкли ко многому, но что ждет нас завтра, если мы не очнемся от спячки, вызванной притуплением иммунитета, что на деле означает элементарную потерю способности к выживанию?

Мулодцы из «Лабвакара», закончившие, кстати, по особой квоте московские и ленинградские творческие вузы, поют нам колыбельную. Их сотоварищи из охранных отрядов НФЛ примеряют, форму штурмовиков. А мы все верим, успокаивающим, речам, любимца Запада и генсека по совместительству. Единственное спасение наше сегодня – открыть глаза! Тому, кто думает, о завтрашнем, дне, не страшен никакой вирус! Тому, кто не променяет, будущее своих детей и своей великой страны, на сегодняшнее временное спокойствие ради подачки, брошенной до поры до времени «мигрантам» «носителями приоритета», – тому место с нами. Если мы делаем, что-то не так, приходите, будем, делать вместе, может, получится лучше! Только не отсиживайтесь в кустах, их вырубят вместе с вами, освобождая место для «независимости».

Валерий Ржевский»

Иванов еще долго сидел, курил, ожидая, пока закончится съемка за плотно закрытыми дверями интерфронтовской видеостудии. Участвовать в записи ему не хотелось совершенно – и так каждый день интервью, съемки, пресс-конференции. Все это уходило на Запад, в лучшем случае – в Россию. А здесь – здесь только «Единство» с тиражом в пятьдесят тысяч да пара передач в неделю в эфире полуподпольной радиостанции КПЛ «Содружество». Собственные документальные фильмы и телевизионные сюжеты тоже транслировались в основном только Ленинградским телевидением, крайне редко удавалось что-то протолкнуть в Останкино. А поле битвы Интерфронта – здесь, в Латвии. Да еще и слова не скажи прямо, республиканские власти, оседлав умело поднятую с помощью западных спецов волну национализма, поставили русских в заведомо проигрышную позицию. Начнешь говорить о русском, тут же получишь от латышей в ответ – катись в Россию. А из Москвы – окрик: подрываете советскую политику дружбы народов! Короче, национализм сегодня в Союзе разрешен всем, кроме русских. Но главное, наши люди сами, искренне, не приемлют национализма, не понимая, что война в очередной раз идет не с политическим строем, а с русским народом. Про бытовую русофобию знают и понимают. Про русофобию НФЛ знают и понимают. Но поверить всерьез в то, что именно русские являются главным врагом, не могут. Будут ждать все новых доказательств, что латыши и грузины с бандеровца-ми нам не братья… Ждать до последнего. А когда поймут и разъярятся – будет поздно. В том и расчет – step by step, медленно и печально. Пусть привыкают….

Господи, когда же они закончат, наконец? Интересно, что скажет Петрович, видел ли он Смоткина, разузнал ли что о той женщине? Неужели и в самом деле – это Татьяна?

«Ужель та самая Татьяна?!» – даже смешно, право. Столько лет прошло, забыл давно и про госпиталь, и про нее. Или не забыл? Испугался тогда принимать решение или жизнь закрутила? Эх, молодой был, глупый! А если бы? Что тогда?

Ответить сам себе Валерий Алексеевич не успел. Дверь студии отворилась, народ повалил в коридор – перекурить после неожиданно затянувшейся съемки.

Маленький – человек на десять – уютный, приятно округлый банкетный зал ресторана «Таллин» дышал теплом. Овальный стол уже был накрыт холодными закусками и горячительными напитками. Михаил Петрович окинул взглядом проголодавшихся, замотанных длинным днем товарищей и решительно распорядился «наливать».

Улучив минутку, Иванов поймал Петровича, вышедшего в туалет, за локоток отбуксировал его к стойке бара и стал пытать с пристрастием:

– Петрович, так ты Смоткина видел?

– Видел-видел. – пробормотал уже немного «уставший» старший товарищ. – Он, кстати, сегодня же уехал в Вильнюс.

– А как же его спутница?

– Звягинцева Татьяна Федоровна. 54-го года рождения. Переводчица по образованию. Интердвижение консультирует по вопросам контактов с зарубежными СМИ, штатно там не работает.

– Звягинцева. – Валерий Алексеевич растерянно морщил лоб, – хотя, если замужем, вполне могла сменить фамилию.

– Разведена. Муж был военным, но не простой армеец, точно. Подробностей никто не знает.

Очень компетентна, общительна, имеет широкие связи среди иностранных журналистов. Ведет себя вместе с тем довольно строго – мужики к ней яйца подкатывали, но безуспешно. Что еще? Детей нет Живет в Вильнюсе. В средствах, судя по всему, не нуждается. Официально числилась в местном отделении «Интуриста», сейчас уволена, но подрабатывает частным образом. В Интердвижении с самого начала по рекомендации кого-то из лидеров. Вот, собственно, и все, что можно было выдоить, не привлекая особого интереса к объекту.