Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)

– Вернемся, однако, из исторических дебрей в экономические. джунгли. Каких взглядов вы. придерживаетесь в этой области?

Меня тревожит, что республиканское правительство чересчур увлечено идеями частной собственности, акционерных обществ. Не вдаваясь в теоретический спор выделю лишь один практический аспект проблемы. По нашим данным, тридцать девять процентов вкладов в сберкассы – до трехсот рублей, и только около десять процентов – крупные, на которых сегодня сорок семь процентов всех хранящихся в сберкассах сбережений населения. Из этого можно сделать вывод, что только десятая часть вкладчиков сможет приобретать акции, стать хозяевами предприятий. Увы, много денег имеет не тот, кто «пашет» на заводе или на стройке, а дельцы теневой экономики. И мне, например, очень не хотелось бы идти в услужение к какому-то спекулянту или мафиози. Так что нам следует поискать другие пути расгосударствления собственности. Аренда, как мне представляется, более подходящий в наших условиях способ сделать так, чтобы средства производства принадлежали самим производителям.

– На недавней пресс-конференции в Министерстве экономики как раз шла речь о том, чтобы акции распределять бесплатно или за символическую сумму работающим на данном предприятии, может, в этом выход?

– Сомневаюсь. Если блага распределяются бесплатно, то в привилегированном положении оказываются те, кто эти блага распределяет. То есть опять внакладе будет рядовой труженик, а выиграют бюрократ и делец. Не говоря уже о том, что, как только акции перестанут быть именными, их скупят толстосумы.

К сожалению, ни в республике, ни в стране нет механизма учета общественного мнения.

Примеры можно приводить бесконечно.»

Украинцев оторвался от газетной вырезки и начал корябать в блокноте кривые строчки с жирными «нота бене». Валерий Алексеевич поглядывал на часы и прикидывал, когда же наконец сможет добраться до постели. Леша захлопнул блокнот и шмыгнул носом.

– Ладно, Валера, хватит на сегодня. Понятно, что то, что вынужден говорить осторожно прессе Алексеев, вы давно уже обсудили «в уме» и сделали выводы. И приняли решения, вероятно. Ладно, это ваша кухня. Но только у вас, в Прибалтике, готовят рецепты для всей страны. Кулинары плаща и кинжала, акулы империализма, мать их ети! Ну что, на посошок?

– Нет, Леша, я уже пас. А то будет как с той девочкой на выборах.

– И что случилось с девочкой?

– Да так, смешной эпизод… Расскажу на прощание. День выборов. Мы с товарищами, конечно, на одном из избирательных участков в Саркан-даугаве, в школе сидим. Наблюдаем, волнуемся, если честно. Доверенные лица Толпежникова – латыши все, настроены добродушно, так как в победе уверены на сто процентов. Шутят с нами, предлагают коньячку с кофе накатить. Ну, мы ничего, тоже анекдоты травим, хотя на душе кошки скребут. И тут, к вечеру уже, поступает звонок: женский голос требует урну на дом принести, дескать, болеет человек, подняться на ноги не может, а голосовать хочет! Берем урну переносную и идем пешочком, благо адрес в соседней двенадцатиэтажке, у магазина «Нептун». Нас двое – от Интерфронта, и двое дэнэнээловцев, конечно. Звоним в квартиру, нам кричат: «Открыто, заходите!» – по-русски кричат, заметь! Мы и заходим, раз приглашают. А там картина маслом. Ну, квартирка ухоженная, чистенькая, все как у людей. В коридоре никого, проходим дружно в гостиную. На диване лежит, закутавшись в одеялко, девушка лет девятнадцати от силы, симпатичная такая. У дивана тазик стоит, однако. Шампанское открытое на полу. И сама она с такого бодунища, что еле языком ворочает. Понятно, что до участка не дойти! А красавица приподнимается, собрав последние силы, на локоток и стонет: «Я голосую за Анатолия Алексеева!»

Переглянулись мы с латышами – те ржут тихонько. Вывел я старшего их в коридор и говорю:

«Ну что, пойдем обратно, куда ж ей, пьяной, голосовать-то?»

«Да ладно, что там, пусть проголосует, раз мы пришли, бывает всякое в жизни», – отвечает латыш со смехом и по плечику меня похлопывает, типа, помни нашу доброту, а мы все равно выиграем! – «Да как-то неудобно!» – «Пусть только паспорт покажет, да своей рукой черкнет – и все будет по закону!» – «Ну, если вы не против.» – «Такое ответственное отношение к выборам можно только уважать», – уже внаглую чуть не хохочет дэнэнээловец.

Возвращаемся в комнату, все вместе ищем паспорт, оказавшийся спрятанным у девицы под подушкой, а та, как нарочно, из последних сил гун-дит монотонно: «Мой депутат Алексеев от Интерфронта, я голосую только за Алексеева, только за русских.»

Сознательная, короче, девчонка попалась. Ну что же, проголосовала она кое-как, мы акт составили, все подписали. Идем на участок, латыши ржут как кони, я матерюсь про себя. А тут уже и время «Ч», закрываем участок, начинаем бюллетени считать. И тут лица наших оппонентов начинают краснеть и бледнеть одновременно. Красно-бело-красные, как цвета их флага! Чем дальше, тем больше. Когда подсчет закончили, я уже сам стал латышам предлагать коньячку тяпнуть – за победу нашего кандидата. Но они почему-то отказались. Тут с других участков данные подоспели, короче, победил Алексеев Толпежникова! Не зря мы целый месяц свой округ обходили, ой не зря! Перевес, правда, был небольшой, но победа наша, да еще в одном из самых проблемных районов Риги!

Так что та девочка, дай ей Бог здоровья и мужа красавца, такую волю к победе проявила, что я на всю жизнь ее запомнил!.. Но если я еще сейчас стакан накачу – усну в машине. Так что, давай, Леша, прощаться, спать осталось четыре часа. А мне еще домой через весь город. И остаток ночи с Аллой ругаться. И дочку с утра в садик вести, у жены вторая смена в школе… И понедельник – день тяжелый. Будни начинаются, Алексей Рэдич, будни!

Заспанная администраторша вызвала такси, потом разбудила прикорнувшего в холле на диванчике, в ожидании машины, Иванова. Тот улыбнулся мечтательно спросонья, увидев внезапно перед собой улыбку красивой молодой женщины, потом сообразил, кто она и где он, неловко попрощался и рухнул на заднее сиденье потрепанной «Волги». Такси понеслось по пустым улицам, уже окрашенным ранним весенним солнышком, но ни волшебной зари над острыми шпилями Вецриги, ни легкого тумана над притихшей Двиной Валерий Алексеевич не заметил. Он спал.

Глава 3

Заспанный ребенок, теплый, родной, как всегда, путался в узких колготках, искал резинки для хвостиков, но не куксился, не капризничал – делал свое дело – собирался в садик сам. Сама то есть собиралась, доченька. Алла явно проснулась тоже, но упорно делала вид, что спит. Вчера допоздна проверяла тетради, конечно, а Иванов обещал ведь накануне «тряхнуть учительской стариной» – помочь разобраться с диктантами, но какое тут «помочь», когда заявился в пятом часу утра и сразу рухнул на диван, хорошо хоть разделся сперва. Ладно, ей во вторую смену, пусть отсыпается.

Алюминиевая турка, кофемолка «Страуме», хорошо, что ребята из Питера кофе в зернах привезли – можно взбодриться. А то еще недавно приходилось терпеть, пока не доберешься до центра, не заскочишь в кафе, не попросишь двойного и покрепче. А все равно гадость сварят, сволочи! Иванов вспомнил, с какой радостью жарила Алла финского мороженого гуся, привезенного им из очередной командировки, и как плакала, когда пропал огромный кусок парной говядины, который устроил ей в подарок Хачик, договорившись с земляком-поваром из столовой телецентра.

Заморозить парное мясо не успели, да еще Иванов сдуру запаковал вырезку в два полиэтиленовых мешка сразу – боялся, что протечет свежа-тинка по дороге. А в вагоне жара, за ночь мясо не то чтобы протухло, но когда развернул дома – явственно стало попахивать. Алла обнюхивала кусок, слезы стояли в глазах – в это время семнадцать килограммов вырезки были просто сокровищем. Иванов в сердцах выбросил мясо на помойку. Конечно, можно было пережарить, перекрутить; наверняка то, что доставала Алла в магазинах – было гораздо хуже, но уже не побороть было разочарования и отвращения, и обиды на самого себя. И жену было жалко до слез.

Денег пока еще хватало – Иванов получал прилично, зарплату отдавал Алле, гонорары, правда, периодически зажимал – ведь представительских никто не платил, а связи с людьми, с теми же питерцами, надо было «крепить» – они-то принимали у себя от души. Правда, возможности у них тоже были другие – и не в халявных ресторанных посиделках дело – работали все из убеждения. Но так принято в мире, и никуда от этого не деться.

Алла тоже получала хорошо, но деньги уже начали обесцениваться, все тяжелее стало доставать продукты, даже по талонам. Помогали бабушки, подкидывали то одно, то другое. Иванов старался привозить продукты из частых командировок в Питер, там пока со снабжением было получше, чем в Риге. Да и друзья на телевидении имели по тем временам возможности и связи почти необъятные.

– Па-па!!! – требовательно подала из прихожей голос Ксения, уже одетая.

Валерий Алексеевич залпом проглотил остатки кофе, поправил шапочку ребенку, затянул повыше молнию на курточке и стал рассовывать по карманам «джентльменский набор», бормоча про себя привычное: «Пистолет, партбилет…». Партбилета никакого у него, слава Богу, не было, зато разные удостоверения, ежедневник, записная книжка, сигареты, спички, кошелек, ручка, ключи от сейфа, газовый баллончик на всякий случай еле вмещались в карманах, а папок и сумок, которые легко было где-нибудь забыть, он не любил.

Алла так и не подала голос, лежала отвернувшись к стене. Ну ладно, к вечеру отойдет.

Пробежали, топоча, по лестнице – Ксюша все старалась обогнать отца, выскочили на двор. Солнце не обмануло – светило ярко уже. «Весна, я с улицы, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы…» – вспомнился с усмешкой Пастернак… Вот и трамвай спешит от Межапарка! «Гауяс», «Бралю капи», «Браса», «Казармью» – нам выходить! Быстро сдать Ксению в садике румяной Катерине – переброситься словом, поцеловать ребенка и снова бегом на трамвай!

Парки, уже начинающие зеленеть, кончились, трамвай втянулся в узкие улицы центра. Теперь быстренько, быстренько, быстренько пробежимся вдоль Городского канала – снова по зелени, мимо уток и голубей; вот и ненавистный памятник Свободы, перед ним цветы, венки, флажки. А под ним – постамент памятника Петру Первому, на месте которого при Ульманисе воздвигли этот, монумент. А Вера Мухина отстояла после войны латышскую святыню, не дала снести. Гранитная тетка на высокой стеле держит в руках три золотые звезды: «Три прибалтийские республики» – как врали экскурсоводы, а на самом деле – Видземе, Земгале и Курземе – три области Латвии. Латгале, как слишком русское, даже не посчитали нужным принять во внимание! Так, чего я завелся-то? Ага! Разумовский просил помочь спрятать Петра Первого до времени. Историк-любитель, энтузиаст русской старины, откопавший останки бронзовой скульптуры Петра на складе бывшей веревочной фабрики, недавно обратился в Интерфронт – больше некуда. Музей истории отказался взять на хранение, да, того и гляди, латыши вообще Петра истребят, потом скажут – потерялся окончательно. Ладно, позвоню в Политуправление округа – пусть выручают, дадут машину и положат до поры на территории какой-нибудь в/ч…

Так, а это у нас что такое происходит? На Смилшу, прямо перед домом, в котором квартировал Республиканский совет Интерфронта, толкались люди, стояла на штативе кинокамера, нацеленная вверх, на окно пятого этажа. Там, как раз из кабинета Иванова, выставляли утром на длинном древке флаг Латвийской ССР. Вот и сейчас шелковое полотнище гордо полоскалось на свежем весеннем ветерке. Тут же, у входа в дом, стоял желтый автобус Рижской студии документальных фильмов. Оператор в коричневом, домашней вязки свитере приник к камере. А напротив него стоял оператор ленинградцев и снимал оператора рижской хроники, снимавшего флаг на здании Интерфронта. Иванов подоспел как раз в тот момент, когда латыш-оператор заметил, что его самого снимают, и оторвался, разогнувшись, от камеры на штативе:

– Оп-па!!! – удивленно воскликнул он. К нему тут же подлетел Толик Тышкевич с микрофоном:

– А что это вы тут снимаете?

– Мы с Рижской киностудии… – растерянно ответил латыш.

К нему на выручку тут же подбежал напарник, очевидно, режиссер:

– А вы кто?

– Мы с Ленинградского телевидения! Так что вы снимаете, коллеги?

– Флаг, которого уже нет!

– Как нет? Вот же он!

– Флаг, который уже не существует! Нет, он, конечно, где-то еще есть, но вообще-то его уже нет!

– Значит – это последний красный флаг в Латвии? – не отставал Тышкевич.

– Да, наверное, последний, – неуверенно протянул режиссер, после чего латыши быстренько подхватили камеру и штатив и втянулись в свой автобус.

Хачик с Лешей, наблюдавшие эту выразительную сцену, стоя рядом с Тышкевичем, удовлетворенно кивнули своему оператору – снято!

– Ну, вы тут на ходу подметки рвете! – Иванов пожал всем руки, всмотрелся в лица – помятые слегка, но ничего, работоспособные. – Что так рано? У вас же Иванс в одиннадцать часов только!

– Да как-то не спалось, – засмеялся Хачик, переглянувшись с Лешей Украинцевым. Тышкевич с оператором только выразительно и укоризненно вздохнули.

– Да они с семи утра ищут, чем бы опохмелиться, и найти не могут, – выдал общую тайну Толик.

– Ага, а вы думаете, Латвия уже настолько отделилась от Союза, что у нас горбачевский указ не действует? – засмеялся Валерий Алексеевич. – Что, что, а вот это, увы, действует! До одиннадцати часов вам нигде и никто не нальет! Кроме меня, конечно. Вы завтракали?

– Да так, чайку попили, – зевнув, отозвался Украинцев.

– Ну, пойдем тогда завтракать, здесь рядом, заодно и проблему решим. Прошли пару десятков метров по булыжной мостовой, свернули направо, на Вальню, и вот она – «Драудзиба».

– Кафе «Дружба»! – торжественно объявил Иванов. – Рекомендую запомнить местонахождение на весь период пребывания с целью периодического оздоровления!

Маленькое кафе почти не изменилось за прошедшие годы. Перейдя на работу в Интерфронт, Валерий Алексеевич вспомнил любимое заведение, теперь находящееся в двух шагах от места дислокации, и снова назначал там встречи, а то и просто зависал с коллегами по вечерам. Анита, пышная моложавая блондинка-буфетчица, встретила Иванова как своего. Тот усадил друзей за столик у окна, пошептался с Анитой о чем-то и вскоре стал передавать одну за другой чашки с кофе, накрытые почему-то блюдцами. Потом уже чашки с кофе горячим. Чтоб не перепутать. Конечно же, половина чашек вместо кофе была доверху налита рижским черным бальзамом. На вид и не отличишь, особенно издалека. Хотя народу больше в кафе не было, бальзам все равно отхлебывали как кофе, с искренним удовольствием отдаваясь процессу.

Тышкевич, правда, от своей порции отказался в пользу Хачика, а сам, шевеля пышными усами, уже вовсю охмурял красавицу Аниту – не то польку, не то литовку, а в общем-то, по сути, русскую, но уж не латышку – точно. Иначе интерфронтовцы не зависали бы тут так часто.

Придя немного в себя, Украинцев достал свой помятый блокнот и начал пытать Иванова про Иванса, интервью с которым в штаб квартире НФЛ было назначено на одиннадцать часов. Это было неподалеку, тоже в Старой Риге, только с другой ее стороны, на Вецпилсетас.

Иванов вздохнул и привычно стал «раскладывать карты».

– Иванс Дайнис, журналист, председатель Думы Народного фронта Латвии. Кстати, Дайнис – это имя, Иванс – фамилия, а то коллеги из России часто путают.

Леша уже черкал в блокноте новый шарж – глобус с надписью «Latvi-ja», а верхом на нем долговязая худая фигурка с дирижерской палочкой в руке.

– Ну, насчет дирижера это ты, Леша, перегнул. Дайнис скорее просто играет на трубе в оркестре. Первоначально на эту роль – лидера НФЛ – планировали Яниса Петерса. Петерс – поэт, публицист, возглавлял Союз писателей Латвийской ССР, лауреат всяких советских премий. Он же – один из публичных основателей Народного фронта. Но Янис – человек немолодой, опытный, предпочитает на всякий случай слишком сильно не отсвечивать. Да и компромата на него за советское прошлое многовато, видимо. Хотя, сам понимашь, почти все народнофронтовцы вышли из национальной партийной, управленческой и творческой элиты, тщательно взращиваемой самой советской властью.

Все, как ты помнишь, вообще начиналось с пленума творческих союзов Латвии. Это хорошо подготовленное событие произошло еще в июне 88-го года. Что потом произошло в Москве?

– 19-я партийная конференция, – не моргнув глазом и не прекращая рисовать в своем блокноте, кивнул Леша. – 19-я конференция и лично академик Александр Яковлев выработали знаменитую резолюцию о гласности. Именно эта конференция открыла дорогу альтернативным выборам в Советском Союзе. А без альтернативных, в кавычках, выборов и без «гласности» националисты в республиках никогда не смогли бы победить как бы законно и открыто. А также не могли бы опрокинуть всю систему власти в Союзе, включая и Россию. Выборы, Валера, это вообще – фикция. Любые выборы, кроме сельского схода.

– Да, Алексей Рэдич, да-да. – Иванов помрачнел, закурил, помахал рукой перед лицом, отгоняя едкий дым, защипавший глаза. – Короче, и Петерс, и Иванс были делегатами 19-й партконференции. Но еще 1 июня 88-го года в Латвии состоялся расширенный пленум творческих союзов республики. Из ста восьмидесяти пяти участников с правом голоса присутствовали двенадцать докторов наук, четыре академика, шестнадцать профессоров, четыре члена-корреспондента академий, три лаурета Госпремии СССР, двадцать пять лауреатов Госпремий Латвийской ССР, два лауреата Ленинской премии, депутаты Верховных Советов Союза и Латвии, члены ЦК КПЛ… Я наизусть этот список «диссидентов» – «угнетенных и порабощенных латышей» помню. В качестве почетного гостя был приглашен на пленум и выступил с речью главный редактор журнала ЦК КПСС «Коммунист» Отто Лацис. Все себя проявили, все себя показали с лучшей стороны! Джемма Скулме, Вия Артмане, Раймонд Паулс – первый советский легальный миллионер. «Обделенные и ограбленные советской властью»! Но главным событием пленума стало, пожалуй, выступление бывшего офицера контрразведки Красной армии, профессора Академии художеств Латвии Маврика Вульфсона. Именно он, подлец, еще недавно писавший в своих мемуарах о том, как в 1940 году «со слезами на глазах целовал броню советского танка», именно этот мерзавец поднял вопрос о пакте Молотова—Риббентропа и назвал вхождение Латвии в Советский Союз «оккупацией». В чем тут же с ним согласились, и на весь мир заявили об этом, конгрессмены США.

– Вульфсон – латыш, да? – Хачик, до этого лениво наставлявший оператора перед съемкой, оживился и хищно шмыгнул огромным носом.

– Да, Хачатур Амбарцумович, конечно, Маврик – латыш. Такой же, как и ты, – усмехнулся Иванов.

– Мужики, я вам еще раз повторю: на самом деле латыши здесь ни при чем. Латыши есть просто объект воздействия. Да, объект – легко поддающийся, напуганный. Просто сейчас они больше боятся своих западных хозяев, чем московского Центра. Они инстинктивно уже поняли, что хозяева снова поменялись. Или что они объединились с прежними, западными хозяевами. Латыши всегда делали и будут делать то, что от них хочет хозяин. Если тебя шарахнут кирпичом по голове, ара, ты же не будешь на кирпич обижаться? Ты будешь обижаться на того, кто этот кирпич в руке держал, правильно? Вот латыши, эстонцы и прочие хохлы (прости, Леша)

– такой же точно кирпич. Не более и не менее. Никогда они не были субъектом истории, а всегда – управляемым объектом воздействия.

– Ладно, Валера, ты не извиняйся. – Хачик подтолкнул острым плечом щуплого Украинцева и горько улыбнулся. – Я вам сам рассказывал, что в Армении сегодня творится. И я знаю, чем это для армян, как всегда, кончится.

– Ну, короче, Маврик сделал свое дело… Дальше вы знаете. Уже в августе Яковлев приехал в Ригу и подстегнул замершую в ожидании дальнейших указаний из Москвы и готовую тут же отыграть назад интеллигенцию

– все правильно делаете, но медленно! Соответственно, осенью того же, 1988 года мы уже имели в наличии Народный фронт Латвии. Сегодня в нем состоит практически вся «советская» и исполнительная власть. У нас ведь как всегда было – русские заняты в промышленности, транспорте, строительстве. Латыши – управление, культура, СМИ, сфера обслуживания и сельское хозяйство. Так что русские зарабатывают на жизнь, русские, плюс огромные вливания союзного (читай – российского) бюджета, дотируют сельское хозяйство, праздники песни и прочую дребедень. А латыши распределяют ресурсы. Как и куда они теперь эти ресурсы направляют, думаю, уже понятно. Короче, те самые «альтернативные» выборы, которые были прописаны стране 19-й партийной конференцией, и та самая «гласность» привели к закономерному результату – новый состав Верховного Совета оказался под контролем НФЛ. Значит, скоро Союз рассыплется по команде сверху, как карточный домик. А сделать ничего нельзя.

Можно только побарахтаться, чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые годы.

– А чрезвычайное положение?

– А чудес, Леша не бывает. Верить хочется, но верится с трудом. Поживем – увидим. Если поживем.

– Иванс. Это Иван с буквой «с» на конце? – Оператор Саша, до того совершенно индифферентный, все-таки подал голос.

– Ага. Тут у нас вообще все интересно. Гомункулусы сплошные. Янычары Запада. Онемеченные – в Латвии или ополяченные – на Украине – славяне. Это все, ребята, наследие большой советской проблемы. Даже не советской, а царской еще.

Создание народов, понимаете ли. Латышей, украинцев, да много еще кого, по английской ли наводке или по собственной глупости создавали из ничего за собственный счет. А поскольку мало их было, то вовсю шли процессы насильственной украинизации и латышизации населения. Причем, что интересно, параллельно шли процессы, что в довоенном СССР, что в буржуазной довоенной Латвии… Отсюда у нас столько «латышей» с русскими фамилиями. Да и «украинцев» понаделали из малороссов миллионы. Долгий это разговор…

Вернемся к Ивансу. Краткий курс, так сказать.

Первым импульсом к волнениям интеллигенции стала серия статей молодого журналиста Дайниса Иванса против строительства Даугавпилс-ской ГЭС. Потом началась кампания против строительства в Риге метро. На этой волне Дайниса и подставили вместо осторожного Петерса символом «Атмоды» – «пробуждения» по-латышски. 1955 года рождения, популярный журналист, четверо маленьких детей – джинсы, свитер, копна пышных пшеничных волос… Все как доктор прописал. Он не дирижер, нет! Он просто восторженный конъюнктурщик. И хороший исполнитель роли. Да только роль уже прописана заранее, и сценарий давно составлен.

Импровизации мало! Слишком мало спонтанности для таких событий, мужики. Слишком спланировано все! Вот это меня тревожит больше всего. Ну, я человек маленький, что от меня зависит? Разве что еще баль-замчику у Аниты заказать. Да только вам пора уже выдвигаться!

О! Два слова напоследок. Знаете, нам еще в универе преподаватель латышского, профессор Михайловский (!), рассказал о том, что слово «bri-viba» – «свобода» – на самом деле когда-то означало «разрешение», «позволение». А понятия «свобода» в латышском языке просто не было изначально! То есть они исторически этими категориями никогда не мыслили, латыши! А потом им «разрешили» стать латышами. Потом им разрешили стать как бы «независимыми». Вот и сейчас им снова «позволили»!!! Так что с тенями мы боремся. С куклами! А кукловоды… Ну ладно, удачи вам! Вас проводят везде, чтобы не заплутали, а я до вечера еще покручусь по своим делам – накопилось тут разного.

Ленинградцы выходили из «Дружбы» в приподнятом настроении, перешучивались, возбужденные новым для них городом, привычной интересной работой, предвкушением конца дня с неизменным гостеприимством встречающей стороны. А Валерий Алексеевич проводил их завистливым взглядом, вернулся на Смилшу и тяжело пошагал по крутой извилистой лестнице на свой пятый этаж.

Кабинет был пуст, соседа, ведавшего, скажем так, оргвопросами, уже не было – он с утра любил объезжать районные советы ИФ. На столе Иванова лежала аккуратно сложенная стопка свежих газет и почты. Не успел он усесться за стол, как зазвонил телефон.

– Валера! Это я…

– Алла, что случилось? Ты в школе?

– Из учительской звоню! Слушай, котик, у меня сегодня педсовет, а в семнадцать часов к нам сантехник придет – опять утром заливать стало! Ты уж отпросись там. А то я никак сегодня не могу!

– Алла, ты же знаешь, что у меня съемочная группа, работы полно.

– Знаю я твою работу, аж под утро заявился, перегаром твоим до сих пор вся квартира разит!

– Господи, что ты, не понимаешь, что ли, как у нас все дела с ленинградцами делаются? Что ты опять начинаешь на пустом месте?!

– Как хочешь, а чтобы сантехника встретил, я не могу весь дом одна тянуть! И Ксению из садика забери по дороге!

– Да у нас съемка в Интерфронте как раз в пять часов, что я Алексееву скажу, в конце концов, что у меня кран течет и больше сантехника встретить некому? Я же тут не в бирюльки играю, Алла!

В трубке раздались гудки. Валерий Алексеевич глубоко вздохнул, медленно, сдерживаясь, положил аккуратно трубку на место. Развернул было газету, посмотрел невидяще на первую полосу, потом раздраженно кинул «Советскую молодежь» назад в стопку и подошел к окну, машинально закуривая по дороге. В окне перед ним упруго развевался красный с бело-голубой волною флаг. За ним открывалось узкое ущелье средневековой улочки, в конце которой был виден кусочек голубого неба над круглой башенкой Кошкиного дома. Черный котяра выгнул спину, изо всех сил цепляясь за острый шпиль башенки. «Прям как я!» – невесело ухмыльнулся Иванов.

За спиной раздался деликатный стук в дверь. Секретарша из приемной Алексеева – полная хохотушка Таня, не дожидаясь ответа – все-таки все на работе, не дома, вошла в кабинет и весело поздоровалась:

– Валерий Алексеевич, доброе утро!

– День уже, Татьяна Митрофановна, – нарочито сокрушенно вздохнул Иванов.

– Вас Анатолий Георгиевич просит зайти. Просил прихватить с собой тексты листовок к митингу. И еще на двенадцать часов у вас Би-би-си, а на тринадцать часов – японцы.

– Хорошо, иду. Да, помню.

Дверь аккуратно закрылась. Валерий Алексеевич помял лицо руками, причесал взъерошенные волосы и кинул в рот крошечную таблетку «Антиполицая», подаренного недавно омоновцами на всякий случай. Шеф был справедлив, Иванова любил, но был еще и строг.

Длинный казенный коридор, изломанный острыми углами, вел в приемную, общую для двух сопредседателей ИФ – Алексеева и Лопатина. Таня заваривала чай, чужих в приемной не было, и потому Валерий Алексеевич, нечинясь, пошел прямо в кабинет шефа. Стукнул по косяку для проформы и сразу открыл дверь. Анатолий Георгиевич, против ожидания, был не один и недовольно нахмурился. Но, разглядев Иванова, неожиданно улыбнулся, как-то рассеянно и по-домашнему.

– Заходите, Валерий Алексеевич, мы уже прощаемся.

Спиной к Иванову за приставным столом для заседаний сидела изящная – по повороту головы, изгибу спины – это видно было сразу – молодая женщина с модной короткой стрижкой. Алексеев вышел из-за стола и галантно поцеловал руку легко поднявшейся с места даме.

– Рад был снова видеть вас, Татьяна Федоровна. Надеюсь, мы еще скоро встретимся.

– Спасибо, Анатолий Георгиевич, я не думала, что все так быстро и хорошо устроится, в наше-то смутное время! Я буду звонить вам в пятницу утром, как только все подтвердится окончательно.

Посетительница решительно повернулась к выходу и неожиданно чуть не столкнулась со стоящим в проходе Ивановым. Легкое замешательство, извиняющаяся полуулыбка, быстрое, вежливое «Здравствуйте, извините!»; и Таня! Таня! – легко разминувшись с Валерием Алексеевичем, выскользнула в дверь, оставив за собой только легкий шлейф знакомых до остановки дыхания редких французских духов.

Иванов только и смог, что замереть, глядя в медленно прикрывшуюся за Татьяной тяжелую дверь, обитую казенным черным дерматином.

– Симпатичная дама, не правда ли, Валерий Алексеевич? – Чуть насмешливый голос шефа вернул Иванова к жизни.

– Простите, Анатолий Георгиевич, мне просто показалось, что мы раньше с нею встречались! – Иванов тяжело плюхнулся на привычное место напротив лидера Интерфронта, открыл папку с текстами листовок, придвинул поближе Алексееву.

Сердце стучало с перебоями, как копыта лошади по мерзлой земле перед прыжком. – А кто это?

– Наш товарищ из Литвы, она координатор Интердвижения «Единство». Ее Смоткин привез, вы с ним чуть-чуть разминулись.

– Смоткин? У него там какие-то проблемы, я слышал.

– Ну, это немудрено, он человек горячий, настоящий активист, нам бы таких побольше.

– Мы с ним в Питере вместе на предприятиях выступали. Интересный мужик. И все-таки мы встречались, встречались…

– Давайте к делу, Валерий Алексеевич! Как там наши гости?

– Да все в порядке, Анатолий Георгиевич! Пошли Иванса снимать. Потом Рубикс, Кезберс, в семнадцать часов они у нас работать будут.

– Я как раз хотел поговорить об этом. Как вы думаете, сколько человек с нашей стороны нужно представить и кого?

– Мне кажется, неплохо было бы, чтобы вы лично были, еще Игорь Валентинович, ну и пара человек из Президиума. Этого более чем достаточно. Нельзя слишком пережимать и обнаруживать, что они по нашему приглашению и на нас работают. Надо бы как-то потоньше все сделать.

– Хорошо, но вы должны быть обязательно!

– Анатолий Георгиевич, у меня трубу дома прорвало, жена во вторую смену, сантехник как раз придет.

– Валерий Алексеевич, это как-то несерьезно даже.

– Но я ведь монтировать с ними материал поеду в Питер, засвечусь в титрах, а уж в кадр лезть мне совсем ни к чему! Ну что я такого могу сказать, чего бы вы не сказали?

– Пили вчера с ребятами?

– Анатолий Георгиевич, а как я, по-вашему, могу их заставить относиться к нам неформально? Цикл передач, каждая по часу эфирного времени, все с нашей подачи, вы представляете, сколько это реально бы стоило? Мы ведь им денег не подкидываем, условий никаких особых не обеспечиваем, все на личных контактах! И я же теперь крайний.

– Ладно, идите отсыпайтесь, но чтобы в семнадцать часов были здесь.

– У меня сейчас журналисты до обеда расписаны. И потом, ну дома же тоже как-то надо урегулировать мое постоянное отсутствие по выходным!

– Просто детский сад какой-то! Хорошо, разберетесь с прессой, потом решайте свои сантехнические проблемы, а вечером прошу вас быть здесь.